А была ли революция 3

                Жди смуты.

           Время шло, и людской восторг постепенно таял, как февральский снег под мартовским солнцем. Интеллигенция ещё пыталась призвать Временное правительство к более активной деятельности. Однако, ведь недаром говорят, когда власть для народа становится по-настоящему смешной – жди смуты! Ключевский (русский историк, профессор) об этом времени говорил: «Как сор из дырявого мешка вывалился весь мусор российского «цивилизационного разлома», обнажились и стали истово кровоточить все противоречия фрагментарного и недоразвитого общества. Вал насилия нарастал.
                В условиях коллапса власти на передний план выходит архаический архетип российского социума. Ведь именно власть и загоняла народную стихию в какие-то рамки. Падение этой власти, которая и прежде была не очень любима, а к своему исходу умудрилась ещё и донельзя скомпрометировать себя, привело к пробуждению мощной земской традиции, которая к тому времени на Руси ещё была жива. Это была та же традиция, что и в «первую революцию». Активность российских рабочих проявлялась в форме фабрично-заводских комитетов (фабзавкомов) и профсоюзов. Сюда же надо отнести и Советы депутатов. Большинство российских рабочих – недавние крестьяне, а многие ещё и продолжали таковыми оставаться. Приходила пора жатвы, и они бросали свои рабочие места и отправлялись в свои деревни, где родители продолжали владеть земельными участками. Вот здесь и проявился в полной мере гендерная подоплёка: по всей стране прокатывались «бабьи бунты»: прачки, солдатки и прочие представительницы прекрасного пола, с которых, собственно, «революция» и началась, продолжали составлять одну из ярчайших красок в палитре бунтарского движения. Большевики просто умело использовали эту бунтарскую составляющую рабочего движения. Она представляла интерес и с точки зрения появления вооружённой силы: на основе отрядов рабочей милиции под эгидой фабзавкомов стала формироваться Красная гвардия.
                Обратите внимание на этот период, он, как никогда подчёркивает составляющую начала народного бунта.
                Забитый, отсталый российский пролетариат вовсе не был тем идеальным «гегемоном», который нам представляли на школьных и студенческих скамьях во второй половине ХХ в. Развернулось крестьянское движение, вполне напоминающее борьбу всех против всех. Об этом не скажешь лучше «самого революционного революционера» Л.Д.  Троцкого: «Движение выходит из берегов, захватывает все районы, стирает местные особенности, вовлекает все слои деревни, смывает все соображения закона и осторожности, становится наступательным, неистовым, свирепым, бешеным, вооружается железом и огнём, револьвером и гранатой, сокрушает и выжигает усадьбы, изгоняет помещиков, очищает землю, кое-где поливает её кровью».
                Как в старые времена расцвёл сельский сход, избиравший волостные комитеты и даже устраивавший древние мирские суды, бросалось в глаза обилие губернских крестьянских съездов. Крестьянские комитеты были более популярны, чем крестьянские Советы, хотя и они во многом воплощали стремление крестьян к самоуправлению.
                Очень похожая ситуация на современную, когда власть пытается расшатать сельские Советы и подсунуть вместо них единочалье. Всё это приводит к возмущению и протестам сельских масс.
                Продолжением старой традиции было и создание в ряде мест коммун, обычно возникавших на «национализированных» у помещиков землях. Вряд ли стоит и тут применять понятие «общинная революция». «Революция» здесь – не что иное, как древняя уравнительная общинная психология, которой теперь были не страшны никакие «столыпинские галстуки». В первую очередь она и была направлена против порождённых неудачливым реформатором хуторян и отрубников. Крестьянское самоуправление могло принимать разные формы и даже иметь разную направленность своей деятельности и агрессии, но в основе лежал давний архетип крестьянской мотивации – тот самый «чёрный передел», о котором крестьяне мечтали гораздо больше.
                При этом с рабочими у крестьян отношения складывались отнюдь не гладкие и коллапс в этих отношениях наметился уже в 1915 г., и все попытки царского министра земледелия А.А. Риттиха, а следом и деятелей Временного правительства исправить ситуацию ни к чему не приводили. Горожане страдали от голода, а деревня изнывала от нехватки элементарных промышленных товаров. Правда, тут возникает сакраментальный российский вопрос «Кто виноват?» Отвечать на него довольно просто - виноваты не люди, не сословия, а государство, которое обычно стравливает у нас людей друг с другом. Собственно, как и в современное время.
                В ходе борьбы доминировали отнюдь не политические факторы, но ярко проявлялся архаизм межкультурных противоречий внутри российского сельского социума. Общинная «революция» «происходила в рамках традиционной парадигмы русского Средневековья». О государственности здесь говорить не приходится, ибо они не смогли действительно дорасти до такого уровня. Но народные организации – это порождение общинной стихии, продолжение древней земской традиции.
                Здесь нельзя обойти стороной «человека с ружьём», который стал дополнительным символом новой российской смуты. Уже упоминавшийся Приказ № 1 породил необратимый процесс распада армии. На фронте началось братание с немецкими солдатами, а толпы дезертиров устремились в глубокий тыл. Чтобы как-то изменить ситуацию, Временное правительство попыталось осуществить наступление. Начавшись за здравие, оно кончилось за упокой, что нанесло ещё один, наверное, один из последних ударов по армии. Очевидцы вспоминали о «море серых шинелей солдат, бегущих с фронта». «Человек с ружьём» – сам носитель архаических традиций (чаще всего он ведь бывший крестьянин) – поражал современников своим поведением отличным от тех правил. К ним примкнула и вечно мятущаяся русская интеллигенция, которая приняла и стала воспевать «революцию».
                Вся эта ситуация повлияла даже на священнослужителей, которые оказывались жертвами стихийного крестьянского и солдатского богохульства, своеобразно предварявшего идейный и целенаправленный большевистский атеизм.
                Впрочем, церковники выступали отнюдь не только в страдательной позиции. В церкви тоже произошла «революция», т.е. вернулись древние выборные начала, образовались комитеты из духовенства и мирян. При этом «отцы церкви» старались приспособиться к новым условиям, вбивая один из последних гвоздей в гроб царской власти. Уже 5 марта Синод распорядился, чтобы во всех храмах Петроградской епархии многолетие Царствующему дому «отныне не провозглашалось». Синод приветствовал решение великого князя Михаила отказаться от престола, а затем из зала заседаний Синода даже вынесли царский трон. На смену царю-батюшке пришло «благоверное» Временное правительство.
                Русская интеллигенция «по достоинству» оценила поведение Церкви. Выдающийся юрист, профессор Петербургского университета Н. Тальберг летом 1920 г. так отозвался о сделанных в марте 1917 г. изменениях богослужебных чинов: «С первых же дней революции, когда в храмах Божиих впервые начинали святотатственно возносить молитвы за “благоверное” Временное правительство, ясно было, что Россия докатится и до большевизма, и до проигрыша войны». Однако отделяться от государства Церковь не спешила. Дальше разразилась обычная российская «революционная» трагикомедия. Руководитель правительства князь Г.Е. Львов твёрдо стоял на демократических принципах и стал настаивать на отделении. Церковь же выдвинула положение об «отдалении», но ни в коем случае не об «отделении» от государства. Впрочем, Временное правительство «так и не решилось полностью снять государственный контроль за деятельностью Церкви».
                Была и масса мещан, обывателей, которая ещё очень плохо изучена в исторической науке. Они также часто становились жертвой насилия, но ещё чаще – питательной средой для всякого рода слухов, один ужаснее другого, которые подогревали «смутные настроения».
                Конечно, нельзя всю смуту сводить только к архаическому бунту российского народа. Историки не без основания выделяют в русской «революции» политические и партийные аспекты: столкновения «партий» и общественно-политических движений. Рост насилия шёл на фоне совершенно бессмысленной политики Временного правительства, которая ещё раз подтверждает, что никакого отношения к такому явлению, как революция, это правительство не имеет. «Стихийный ход русской революции вел её от переворота к перевороту, причём каждый новый переворот ослаблял революционную власть и всё шире открывал путь явлениям распада», – писал Милюков (русский либеральный демократический деятель, историк того времени).
                А теперь о главном! Законодательной власти фактически не было, а  само правительство являло собой власть исполнительную. Впрочем, и исполнять оно ничего не хотело. Всё откладывалось до созыва Учредительного собрания, выборов в которое правительство, видимо, подсознательно или сознательно крайне опасалось, а посему всячески их оттягивало.
                Очень схоже с современным временем, когда в крайне опасном состоянии управляющая партия создаёт заслоны и дополнительные меры, исключающие её провал на общих выборах.
                Ситуацию уже в эмиграции хорошо охарактеризовал В.А. Маклаков. Он осознал, что революция «была не победой, а поражением либералов». Способные к парламентской деятельности, «к революции они не годились». Партия «всё потеряла, когда вынуждена была играть в условиях революции». Что ж, «партия потеряла», но и Россия ничего не приобрела! Власть на местах была обустроена крайне примитивно: губернаторов отменили, полицию распустили, а властные функции получили председатели земских управ со звучным статусом губернских комиссаров Временного правительства. Пределы власти комиссаров были неясны, в скором времени началась чехарда их переизбраний. Фактически власть на местах зачастую оказывалась в руках Советов во главе с теми или иными политическими силами.
                В начале 1990-х гг. покойный уже ныне исследователь Г.А. Герасименко показал огромную роль так называемых общественных исполнительных комитетов, которые выступали под разными названиями. Более того, исследователи констатируют нарастающее напряжение между назначенцами Временного правительства и деятелями Советов. Такой коллапс центральной власти нанёс сильный удар по самым слабым и болезненным нервным волокнам российского строя.
                Прежде всего – по соотношению центра и регионов. При той гипертрофированной централизации, которая характерна для России, эта проблема является одной из самых сложных: в условиях кризиса Россия норовит развалиться на части, расцветает регионализм, областничество. Многие губернии претендовали на то, чтобы стать отдельными «республиками». Пермь была в некоторой мере автономным политическим оазисом. Здесь правила власть, имевшая давние земские корни, – Совет рабочих и солдатских депутатов, где большинство составляли эсеры и меньшевики.
                Какие-то декреты новой власти Совет принимал, а какие-то – нет. Продуктов было в изобилии, и стоили они дёшево. Более того, в городе ключом била культурная жизнь, вовсю работал университет, где подобрался замечательный научный коллектив, устраивались музыкальные вечера и проч. Для Перми такое самостийное явление было, конечно, внове и оказалось вызвано самими драматическими обстоятельствами революции.
                Но в России были и территории с очень давними традициями регионализма. Страна «Шабер», как называли её в старые времена, давно уже имела своих идеологов в лице сибирских областников. Теперь здесь мечтали о создании Сибирской областной думы, кабинета министров, судов, самоуправления и органов контроля. Падение царской власти не могло не затронуть и казаков – одно из самых реликтовых и своеобразных российских сословий. Перед «революцией» в России было одиннадцать оформившихся казацких войск – территориально-административных образований казачества, находившегося на государевой службе. Казачество своими корнями уходило в глубину веков, оно наследовало демократические традиции древнерусских городов-государств, и казачий круг был своего рода аналогом древнего славянского веча. К ХХ в. эти вольнолюбивые традиции были уже во многом далеко в прошлом, а казачество стало одной из основных опор государственной власти. Однако события в Петрограде смогли пробудить к новой (старой) жизни и казаков. Сначала, правда, они были пассивны, как всегда, ожидая указаний из центра, но затем казацкие круги на Дону, Кубани, Урале, Тереке стали провозглашать местную, свою власть, во главе которой становились признанные лидеры вроде А.М. Каледина на Дону или А.И. Дутова в Оренбургском войске. Казаки не чувствовали себя частью русского народа, что также облегчало их «самоопределение вплоть до полного отделения». Ощущение такой особенности подогревалось не только постоянной борьбой с «мужиками» – местным крестьянством, но и сомнительной идеей о некой особой казацкой «национальности».
                Как у нас любят «особенные» национальности. Эта идея не раз потом ещё возрождалась, приобретая всё более курьёзный характер. Известный эмигрантский журналист Д.И.  Мейснер вспоминал о том, что в эмиграции враждовавшие между собой казаки на многочисленных публичных выступлениях «на чистейшем русском языке, да другого они отродясь и не знали, объясняли, что Дон и Кубань совсем не Россия…». Впрочем, всё это будет впереди, а пока казачество ещё не отказалось служить государству. Хотя у казаков «национальность» была надуманной, в России, которую часто называли «тюрьмой народов», конечно, были и настоящие представители иных языков – кстати, весьма многочисленные. На изломе истории многие из них готовы были двинуться в самостоятельное плавание.
                Легче всего вышло с Польшей, которая одним из первых актов Временного правительства была провозглашена «свободным и независимым» государством. Проблемы, конечно, были. От Польши требовали военного союза, да и вопрос о границах с новым государством повисал в воздухе.
                Летом сейм Финляндии взял власть в свои руки. Белорусская рада тоже добивалась автономии, правда, в рамках Российской Республики. Такой автономией готовы были удовлетвориться и народы Прибалтики: литовцы, эстонцы и латыши, но тут национальному процессу мешала война.
                Сложнее всего оказалось с самым братским народом – украинским, вернее, с его, как теперь принято говорить, элитой. Родившаяся в мутные мартовские дни Центральная рада во главе с великим историком и по совместительству видным политиком М.С. Грушевским требовала от Временного правительства немедленно признать автономию Украины. Однако движению явно не хватало поддержки низов. Для того чтобы её получить, украинская власть созывает съезды (национальный, военный, хлеборобов), начинает украинизацию школы, суда, администрации.
                Отношения с Украиной сильно будоражили Временное правительство. Говоря о джине национализма, который был выпущен из бутылки падением дома Романовых, нужно, видимо, держать в уме разные его аспекты, как территориальные, так и социальные, культурные.
                Смута обострила межэтнические отношения, и борьба пошла не только по вертикальному направлению – с национальных окраин с имперским центром, – но и по горизонтали. Этносы стали сражаться друг с другом, при этом на свет божий извлекались самые разные пласты давно возникших противоречий.
               
                Не правда ли, очень похожие явления царской России того времени, очень проникновенно нам показывают Россию сегодняшнюю, которая почти ничем не отличается от той смуты, которая предшествовала революции 1917 года. 
                К осени стало ясно, что страну ожидают большие конфликты: радующая глаз многоцветная этническая картина в очередной раз превращалась в этнический хаос и кошмар. Индикатором стал рост антисемитизма: участились призывы к погромам. Пыталось консолидироваться двадцатимиллионное мусульманское население страны: Всероссийский мусульманский съезд провозглашал республиканские идеи, греющие демократическое сердце, но на местах расцвет исламской идеологии приводил к разного рода трениям, плавно переходящим в столкновения. Готовился запылать Кавказ. И тут индикатор был известен: русские стали бежать из Закавказья и с Северного Кавказа. Резко обострились «вечные» армяно-турецкие противоречия, нарастал армяно-азербайджанский конфликт, на Кавказе росло абречество, сиречь бандитизм.
                На фоне всего этого бездействие Временного правительства, ждущего Учредительного собрания, выглядело «или глупостью, или изменой». Но оно не было ни тем, ни другим. Это правительство и не способно было «делать революцию» – оно утонуло в демократических иллюзиях.
                Ясно было одно: всё недолгое правление Временного правительства – цепь ошибок, которые всё больше толкали Россию в смуту. Троцкий верно заметил, что «опрокинуть старую власть – это одно», а «взять власть в свои руки – это другое».

                Продолжение