Глава 8. Золотая

В доме висел кислый запах пересушенного табака, третьесортного пива или любого другого дешевого пойла. Отдаленно нос улавливал легкий запах жженой травы. Лида брезгливо поморщилась, такая смесь ароматов вызывала тошноту, а духота и спертый воздух в квартире усугубляли ситуацию. В ушах появился назойливый шум, будто далекий шепот смешивался в какофонию с писком старых “пузатых” телевизоров. Первым порывом хотелось развернуться и уйти, настолько неуютно было в доме.
На пороге встретила Злата. Выглядела она, откровенно говоря, плохо. Зареванная, опухшая, под светлыми глазами залегли тени, а руки судорожно тряслись как у заядлого пьяницы после попойки. Смотря на нее, Лида могла только предположить, что происходило с подругой в минувшую ночь.
– Бог ты мой. – прошептала она, притягивая Злату.
Маленькая, хрупкая Злата повисла тряпичной куклой в руках. Дрожащая, как лист на хлипкой ветке, она еле стояла на ногах. А в груди так щемило, как стиснуло меж ребрами сердце, что острая боль в секунду пронзала тело от груди до висок. И четко ощущались горячие слезы, текущие из голубых глаз; ощущалось, как впитываются они в тонкую ткань кофты, будто первая капля дождя исчезала в трещинах сухой земли после череды жарких дней; ощущалось, как солнечные лучи пробивают насквозь. От Златы исходил невиданный ранее жар, не такой, каким распирает тело при болезни, нет. Этот совсем иной, клокочущий изнутри, рвущийся наружу. Лида, жмуря глаза, искала в рукотворной темноте его источник, шарила руками где-то внутри и нащупала тоненькую ниточку. Жар исходил от нее, от горящей золотом нити.
“Золотая” – шепнул чернотой звенящий, словно кусочки кристального льда, голос.
Да понятно, что золотая. Тут любая собака бы поняла. Из каждой щели уже Лида это слышала.
Вот она как ощущается, сила – как пеклище, ослепляющее светило. Неужели всегда Злата источала это тепло? Как раньше не выходило его почувствовать?
“Меня раньше не было” – тихий голос ночной гостьи больше не скрывался, не набрасывал на себя плотную ткань, что глушила его, а показывался в полной мере, говорил сам за себя. Но это, все еще, был лишь голос. Морана не представала перед глазами отдельной фигурой, не накладывалась на существующий мир рисунком на кальке. Даже среди пыльных шкафов на задворках разума не мелькал ее образ. И, не совсем ясно, виделась ли она в отражении ночного зеркала или была нездоровой игрой теней? А может не было нужды в том, чтобы показываться на глаза.
Не было раньше ни яхонта, ни чужой силы, ни змея. И голода, доселе невиданного, темного, клубящегося густым дымом в глубине груди, тоже не было. Лида ощутила, как зашевелился под кожей Василиск, как резала его чешуя кожу. Нет, мысленно сказала и ему, и себе девушка, не сейчас. Змей тоже чувствовал голод. Пальцы покрылись незримым инеем, заледенели кости, и стало так страшно, что вопьется Лида этими когтями в мягкую кожу и выпьет все тепло до дна.
Злата же почувствовала леденящий душу холод, пробирающий каждую клеточку тела. Но не от той он исходил, кто удерживал ее в своих объятиях, а позади. Словно занес некто за спиной отравленный кинжал и готовился пронзить им сердце.
Из дальнего угла раздался тихий треск. Уже знакомый Лиде металлический шарик вновь покатился вниз по лестнице и тревожащий разум ужас сковал тело. В темноте коридора промелькнуло белое пятно. Вылезшее из тени, оно смотрело на них, сально улыбаясь беззубым ртом, прожигая в груди дыру пустыми глазницами с вытекающим из них гноем. Треск раздался снова, когда нечто двинулось в сторону девушек. Полупрозрачные дымящиеся кости, обтянутые тонкой кожей, не выносили движений и превращались в пыль.
Злата не успела понять, когда оказалась за спиной подруги. Та стояла, как писаный рыцарь, заслоняла собой, как щитом. До носа долетал густой, налитый слизью и гноем, смрад, от него щипало глаза. Как бы не хотелось оторвать взгляд от твари, ничего не выходило. Прибитая к полу незримыми гвоздями, девушка сжимала себя в тисках дрожащих рук. Оно снова пришло.
– Что ты такое? – одними губами прошелестел вопрос и улетел в пустоту. Яхонт тускло висел на груди. Под кожей продолжал болезненно ерзать змей.
Нечто утробно зашипело, всматриваясь гниющими глазницами в Лидино лицо. Хоть не было у твари человеческих глаз, можно было различить непонимание, нарастающий страх, наполняющий уродливый мешок костей. Так оно смотрело, будто увидело Лиду только что. Или почуяло.
– З-золотая, – хрипело нечто, высовывая черный язык.
Позади еле слышно простонала Злата. Мир перед глазами размывало, стало дурно. В носу свербило от сладковатого запаха горелых спичек. Кожа на ноге горела, как от ожога кислотой, и ее медленно разъедала нестерпимая боль. С тонких губ слетел крик, короткий, яркий, он был пропитан мгновенной агонией. Девушка упала в бреду на пол, хватаясь за ногу крепким жгутом.
Паника охватила Лиду с макушки до пят немеющей цепью. Вслед за ней тихой поступью пришел гнев. Он распалялся в глубине разума, застилая взор черной пеленой, и клокотал на языке чужим голосом.
– Сгинь. – ровно, без тени эмоций и чувств, шепнула Лида.
Тварь, издав отчаянный вопль, рассыпалась в труху, от которой не осталось и следа в доме. Вслед за этим ушные перепонки пробило насквозь оглушающим гулом, по вискам изнутри били колуном и все шло волчком перед глазами. Тело затрясло мелкой дрожью, по глотке поднималась желчь и смешивалась с кровью, она же обильно стекала густыми струями по губам и падала сочными ягодами калины на пол. По коленям будто ударили налитой железной трубой и ноги подкосились, не удержав тело. Лида смотрела сквозь пол, пропускала взглядом твердую материю и ускользала куда-то в темноту. Издалека раздался глубокий вздох. Казалось, с груди сняли тяжелый груз, что сдавливал легкие. Даже воздух стал чище, мягче, рассеялась спертая густота.
– Лида, – только сейчас, когда Злата подала признаки жизни, резко мир вернулся в прежнее русло. – Я верю, во все верю. – столько отчаяния слышалось в голосе, что его рябь легонько сотрясала все вокруг.
Звон в ушах медленно затихал. Лида облизнула влажные губы и ощутила, как солено–сладкая кровь прокатывается по языку. Быстро стирая ее с лица куском рукава, девушка обернулась к Злате.
– А ты тут не скучала, да? – глупая попытка отшутиться не разрядила ситуацию.
– Ты его прогнала. – Ответ подруги прозвучал отрешенно и чужеродно.
***
На кухне тишина прерывалась свистом чайника. Злата сворачивала вторую партию ватных тампонов для непрекращающегося потока крови из носа подруги, пока ее ногу трепетно обрабатывала Лида от оставшегося после твари Ожога. Старательно избегая взглядов друг друга, девушки не сговариваясь налили чай и вернулись за стол.
– Я начну или ты? – Лида понимала: нужно прощупать почву, ступать в диалоге осторожно, не давить – и только тогда ей все расскажут, как есть.
Злата крутила кружку горячего чая в тонких пальцах и все никак не решалась поднять глаз. Нервно пожевывая изнутри щеки, она складывала губы в странную трубочку и выпускала через нее воздух, тихо посвистывая.
– Злата. – внутри медленно зарождалось нетерпение, насильная тишина начинала раздражать.
– Не знаю, с чего начать. До сих пор все кажется каким-то нереальным, будто я надышалась парами, – она забавно поджала губы, становясь похожей на рыбу, и вскинула руки вверх, поворачивая кисти, – да хрен знает чего, может земли могильной. Но это все слишком настоящее, я просто в ужасе! Понимаешь? – Лида согласно кивнула. – Я расскажу тебе все, начиная со дня, когда мы впервые зашли в дом.
– С дневников начни. – твердо произнесла подруга. Больше всего интересовало местонахождение последнего из них. Ни один день приходилось задаваться простым вопросом: “А могла ли сама Злата его взять?”. Сейчас, смотря на ее уставшие, но бешеные глаза, зрело осознание. Оно покалывало мелкими иглами мозг, попадало по нервам и вызывало тик.
Злата сглотнула, потупив глаза.
– Когда я достала бабушкины дневники, все вовсе стало напоминать лихорадочный бред. На меня обрушились голоса и слова, они складывались в рваный и неясный текст. Но он проходил сквозь и откладывался на подкорке сознания, превращался в зазубрины. Бабушка многое там расписала о нашей семье, о судьбе и… – Злата резко прикусила язык. Просто знала, что дальнейшие слова могут сбить весь темп разговора. Она обязательно скажет обо всем, но позже. – В миг стало так тоскливо и страшно, казалось, все написанное я сама пережила, сама знала, но никак не могла вспомнить. Они ощущались лишними, эти знания, такими, которые по собственной воле хочется уничтожить. – Злата резко подняла голову. – Только прошу, пойми меня, я не рассказала о книге, потому что в голове щелкнуло, меня просто перемкнуло. Я бабушкин голос слышала, она говорила так четко, будто за спиной стояла, что это запретные знания, не для чужих ушей. Пришлось это принять против воли, меня одолевало чужеродное понимание, что иначе нельзя. Но я так не могу, молчать выше моих сил, – огромные, как у жалостливого котенка, глаза виновато посмотрели на Лиду, – врать выше моих сил.
Четвертая книга все это время была у Златы. Глаз предательски дернулся, а ногти впились в кожу ладоней. Лида до солоноватого железного вкуса во рту прикусила изнутри щеку, пытаясь сдержать яростно–облегченный вопль.
Нельзя, просто нельзя было осудить за сокрытие. Это даже таковым назвать нельзя. Сокрытие! Словно Злата не взяла то, что принадлежит по праву крови, а нагло украла из-под носа. Но как же сейчас хотелось закричать, разбить кружку на сотни осколков и начать их жевать, лишь бы успокоиться.
– Лид? – девушка в ответ лениво отмахнулась, ссылаясь на сильную головную боль.
Злата рассказала все, как и обещала. Она видела Марью. Понимает язык, на котором старая знатка делала свои записи. Упомянула кладбище, в красках описала свою встречу со странной женщиной. Пока Лида слушала, делала себе пометки, точнее подмечала то немногое, что они обе уже знают. Но страшнее всего было слышать, как стих тонкий голос, когда рассказ дошел до минувшей ночи.
Злата. Ночь после 40-го дня.
Как только в телефоне повис гудок, в нос ударил кислый смрад. Тошнотворная вонь тухлятины резала нос. Желудок недовольно содрогнулся, плеснув густой желчи к горлу. Злата поспешила открыть окно в надежде на скорое проветривание.
Время близилось к полуночи и солнце уже давно скрылось за серыми многоэтажками. Единственным источником света в комнате был слепящий белый свет люстры. Он давил на заплаканные глаза, вызывал в висках давящую боль. На пороге между светом и тьмой мелькнула тень. Злата сощурилась, попыталась разглядеть хоть что-то, но не успела. В комнату, взъерошенные, влетели кошки. Всклокоченная шерсть превращала мохнатых в диких чертей. Их огромные глаза разрезались пополам тончайшими, как иглы, зрачками, и бешено озирались по сторонам. Девушка безбоязно протянула к кошкам руку, но те отскочили от хозяйки и уставились в непроглядную тьму коридора, а затем зашипели.
Сердце в миг содрогнулось от испуга. Такого никогда не было, даже играясь, кошки только натужно хрипели. Нутро сжалось в узел. За порогом вновь юркнула тень и внутри похолодело. Все, кто были в доме, сидели в этой комнате. Наверху моргнула лампочка, затем еще пару раз. Тихий белый шум, к которому Злата успела привыкнуть, превратился в гул и резко перешел на ультразвук. Сердце забилось так быстро, что боль отдавалась в горле. Животная паника охватила тело, футболка медленно прилипала к коже, покрытой холодным потом.
Тишина обрушилась резко и оглушила сильнее звона. Не смея отвести взгляда от сковывающего тело страха, Злата различала еле уловимые лоскуты теней там, куда не доходил слабеющий свет лампы. Виднелись пылающие голодом глаза.
– З-з-золотая-я-я-я. – шипели тени в унисон.
Только из-за прабабушкиной книги, Злата понимала, о чем они говорят. О силе, что течет в ее жилах. Упоминание об этом пролетело меж строк, но девушка его запомнила.
“Золото – драгоценный металл, кровь, что сочится из недр земли. Испокон веков наши предки почитали его, как драгоценность нижнего мира, драгоценность леса. Оно питает его нескончаемые земли, и оно же золото порождает. Золотом зовется сила, наполняющее тело тех, кому была лесом дарована.
Быть золотым – дар и проклятие. Часто бывает так, что все сливается в одно. Но главное это опасность, она будет преследовать золотого по пятам, касаться костлявыми пальцами макушки и дышать в спину. Немало жадных до золота. Самая из них слабая часть – нежить, не духи, а неупокоенные души, умруны. Те при жизни пустыми были, их к злату всегда манило, а уж после смерти голод кости ломить начинает. Хуже, если покойник при жизни знатким был – колдуном и ему подобным. Те ох как после смерти жрать хотят, их то привычное золото земля поглотила. Да еще и в помощниках у них орда теней – плененных душ, и тех кормить надо.”
Из груди вырвался отчаянный стон. Как же невовремя обрывается запись в сознании. Не отводя взгляда от теней, Злата шарила руками по полу в поисках дневника. Там должен быть совет, хоть какая-то помощь. Нужная страница показалась сама.
“Умруны частенько по мою душу приходили, хоть и вернее будет сказать “присасывались”, как пиявки, ей богу! Помню, по первому пугалась так, что душу лесу могла отдать. Открещивалась от них солью да железом, ну это когда солнца не было конечно. А уж когда знаткая стала, то знаки обережные всюду наделала. Даже иглою на коже наколола себе один, по дурости. Зато всегда с собой.”
Внизу была небольшая сноска в скобках:
“(знаки в 3)”
Порыв выбросить дневник пришлось срубить на корню. Настолько подлой подставы от куска бумаги и от прошлой себя, Злата и помыслить не могла. Безнадежность накрыла волной. Не было рядом ничего из того, что могло бы помочь.
Тени все еще роились в далеке, не плясали вокруг, не устраивали сценки с волком и зайцем из черных пальцев. Они скрывались на периферии зрения, стоило лишь краем глаза приметить их, как те растворялись во мраке. Моргнул свет. Всего на долю секунды, но ее хватило, чтобы пальцы нечеловеческой длины протянулись совсем близко. Им не хватило мига, чтобы дотянуться до Златы. Но, исходящее от лампы свечение, прожгло в тенях рваные плеши.
Ужас, настигающий каждую клеточку тела, достиг крайней точки. Те, кто пришли по ее душу – умрун и его свита, яростно сбивались в грозовую тучу и шипели на пороге. Нечто не пропускало их дальше, отгораживало девушку от мертвецкого голода. В голове летали вопросы: “Сколько еще будет гореть свет?”, “Доживу ли я до утра?”.
Когда небо окончательно накрыло иссиня-черное полотнище, сквозь тени начал пробиваться силуэт. Он собирался по слоям: кости, мышцы, кожа, одежда. Наконец, окруженный слугами, взору предстал истинный лик колдуна, тот, коим он был до смерти. Худое лицо, облепленное сединой с редкой смолью в волосах, белесые глаза, смотрящие в самую глубь души, и широкая, во весь рот, улыбка. Пальцы остались черными и по ним шли вырезанные знаки, блекло светящиеся алым. С его губ слетал пар, что ручьями растекался вокруг. Рванье грязными лоскутами свисало с тощего тела, покрытого змеевидными узорами.
– Как ты попал в дом? – еле спросила Злата, заикаясь. Она подумала, что, если заговорить незваного гостя, то тот и не заметит, как взойдет солнце.
Но колдун не ответил. Иссыхающий от света, он старался не переступать порог, протягивая костлявые пальцы, обтянутые черно-синей кожей, прямо к горящей огнем ноге. Боль пронзила с такой силой, что мир в глазах исказился и раздвоился. Будто надела Злата те самые дешевые очки из красной и синей пленки и смотрит на все то через красную линзу, то через синюю. С одной стороны выжигающий белый свет и тьма, в которой стоит мертвец; с другой вечный сумрак, объятый туманом, и тот же колдун, но налитый силой, молодостью. И нет на нем и тени смерти. Но позади, переливаясь, сверкает чешуя и слышится тихий плеск воды.
Умрун не терял время и забирал из Златы золото, пробил в ней трещину и слизывал каплю за каплей. Он понял, что не выжмет все сразу и досуха, в смерти рождается смирение, однако оно гаснет от голода. А девушка смотрела на мир и его отражение и все никак не могла соединить их в одно.
– Хороши обереги… – скрипуче протянул колдун, гадко посмеиваясь, – колдовские. Да жажда паче.
– Это ведь ты был на кладбище? – вытягивать из себя слова становилось все тяжелее, тело наливалось свинцом и гудело от боли.
– Я. – прошелестели в ответ. С каждой выпитой каплей колдун становился все моложе, все ближе он был к той версии из сумрака. – Ты хороша, конечно, пришла на кладбище в полдень, одна, без защиты.
– Была защита… – отчаянно вспомнила Злата о платке и поясе, что Марья наказала надеть.
– Что мне твои тряпки заговоренные, глупая знатка. Толку от тебя будет, как с ляда в поле – никоего. – плюнув, гоготнули в ответ.
– Почему ты так сильно меняешься? – язык уже не слушался, Злата теряла последние силы. Она словно менялась с мертвецом местами, тот креп, покрывался живым румянцем, а ее собственное тело бледнело.
– Злато в тебе чистое, как с земли навьей беру. Да и твое я с самого кладбища вкушаю. – колдун удовлетворенно закатил глаза, испуская густой пар изо рта. – С таким и к царю на поклон ступать не стыдно.
Вонь, источаемая умруном, выбивала из легких воздух. Последнее, чего Злате хотелось бы, так это умереть от удушья. Позади раздался стук, точно били костяшкой пальца по стеклу. Окруженная со всех сторон, девушка уже не плакала. Натянутая до предела нить ее жизни, могла бы оборваться в любую секунду. Но стук прервался тихим свистом ветра, что раздался за спиной. Он пролетел вихрем мимо, поднял в воздух мелкий мусор и налетел на колдуна, как бешеный зверь, ни то голодный, ни то защищающий своих. Колдун, окруженный своими верными тенями, грозно шипел, пытаясь вырваться из когтистых лап, избежать взора желтых глаз. Вслед за этим комнату наполнил яркий теплый свет и Злата в беспамятстве упала.
Утро.
Сердце замедленно отбивало ритм, пропуская удары через раз. Красные и сухие от слез глаза Златы устало смотрели в одну точку. После рассказа стало так страшно за подругу. Лида ощущала, как горят ее широко раскрытые глаза, как скапливаются в уголках слезы. Если бы она приехала в тот же вечер, все могло быть иначе. Но задним умом дело не поправишь, потому девушка вытаскивала из носа толстые куски ваты, насквозь пропитанные кровью, и вставляла новые.
Умрун исчез навсегда, это она знала наверняка. Только вот была ли это ее заслуга? Вряд ли. Но почему тогда так плохо?
– …И проснулась я за пару минут до твоего приезда. Когда эта тварь снова появилась, то впала в ступор. Думала, что он с концами исчез. А оказалось нет.
– Ты молодец, ты у меня такая сильная. – хрипя прошептала Лида, сжимая ледяные пальцы подруги в своих руках.
Злата криво улыбнулась, поджимая губы.
– Теперь знатка, значит. – заключила Лида, нервно теребя в руках куски ваты. – Но как? Разве Марья передавала тебе силы?
– Нет. – девушка на миг задумалась, сводя тонкие брови. – А как она могла это сделать? Разве такие штуки не по роду передаются?
– Могут и по роду, но раньше же тебя бабайки не преследовали? – риторический вопрос застыл между ними тоненькой лентой. Только после того, как Злата помотала головой, Лида, чуть прищурившись, прокрутила в голове пару вариантов. – Дар свой, знаткость, она в дневники могла вложить. Ведьмы, например, щепки заговаривали и подкидывали людям, когда никто брать не хотел “дар” себе. Вот и получается, что раз ты нашла, то сила твоей стала.
– Со словами бабушки тогда не сходится, она писала, что во мне золото это сраное с детства плескалось.
– Слушай, помнишь, как мы в школе готовились к ЕГЭ по биологии? – Злата кивнула. – Так там нам рассказывали о моногенных заболеваниях. Ну, когда один родитель или оба являются носителями “поломанного” гена, в твоем случаи силы, и там может быть три пути наследования: здоровое потомство, с генной мутацией и носитель мутации. Что если ты была только носителем?
– Лида, – Злата устало потерла виски, школьная программа биологии не была той темой, которая отложилась в памяти. – честно скажи, у тебя Википедия в голове? И вообще, что ты хочешь этим сказать? Если я только носитель, то почему, в итоге, появилась сила?
– Если правильно помню, при мутациях такого рода у носителя сломана одна копия гена, вторая, здоровая, полностью компенсирует дефект.
– Бога ради, объясни проще.
– Здоровый ген – замок, который держал все золото внутри, а дневники – ключ, что этот ген сломал и высвободил силу. Грубо говоря, ты словила триггер, он запустил цепочку реакций организма, и вторая копия гена сломалась. Нет компенсации, нет защиты, есть золото. Это пока единственное для меня объяснение.
– Выходит я, по тупости, обрекла себя на все это.
Злата с нажимом растирала и без того красные костяшки пальцев, неотрывно смотря за спину подруги. Среди знакомых обоев и кухонных шкафчиков она искала толику покоя. С самого начала этой истории она жалела, что ослушалась Марью. Та ведь четко наказала ничего не брать. Но девушка сделала по-своему и теперь теряется в несметном полчище вопросов, приправленных постоянный страхом. Единственный человек, кто обо всем знает – Лида, которая, по воле судьбы, собаку съела на магической ереси и прекрасно разбирается в ведьмах и леших. По крайней мере намного лучше самой Златы. Но сможет ли подруга помочь? Стоит ли вообще просить у нее о такой помощи?
Эти сомнения копошились ни один день и разрывали несчастную совесть на куски. Успокаивать себя приходилось одним: если Лида сама предложит помощь, то вины в случившемся не будет. Это падет на плечи каждой.
– Нельзя приравнивать незнание к вине, Златка. – девушка устало пощупала нос и вытащила вату, кровь наконец остановилась. –  Мы разберемся, вместе. Если не сможешь взять себя в руки, смогу я. Вытащу из любой чащи, отгоню умруна, и просто буду рядом.
– Откуда в тебе такая уверенность? Почему тебе не страшно, не понимаю. – протянула отчаянно Злата, пряча лицо в ладонях, будто ребенок.
– Ее нет. Мне тоже страшно, просто иначе. Лучше скажи, что там? – Лида уже давно приметила лежавший на подоконнике сверток бумаги, перевязанный бечевкой и запечатанный сургучом.
Подруга недовольно поджала губы.
– Мне оставили письмо, пока я была в отключке. Говорю сразу, я не видела и не слышала, кто это был. И мое астральное тело не отделялось, так что рассказывать больше не о чем.
Девушка, взяв его в руки, небрежно покрутила и сорвала печать. Желтая бумага больше напоминала тончайший кусок бересты с написанным, крайне красивым почерком, посланием. Злата зачитала его безэмоционально, как рядовую СМС-ку из разряда “купи хлеб” или “туалетная бумага закончилась”.
“ Здравствуй новая знатка.
Мне известен этикет переписки и стоило бы начать с имени, однако не в нашем случае. Мне наказали строго молчать, но писать не молвить, верно? Нам ведомо, что ты несведуща в делах, потому Ядвига сама придет за тобой, ты ее главное не бойся.
Ждем с нетерпением.”
 – Только поцелуйчика в конце не хватает. – с саркастическим смешком отозвалась Лида. – Готова к променаду?
– Не смешно. Если Ядвига — это та женщина с кладбища, то встрече с ней я предпочту выпрыгнуть из окна.
– Даже так? – подруга искренне удивилась резкому ответу, ведь, судя по описанию самой Златы, все было не так уж и страшно. – Но если верить Марье, то Ядвига сродни ментора для таких, как ты.
Злата рвано дернулась и уставилась на подругу.
– Откуда ты знаешь?
Лида громко отхлебнула из кружки и задумчиво вгляделась в дно. Там, под толщей черного чая, летали чаинки и складывались в глаз. Нос щекотнул озерный запашок. Дернулся зрачок чайного глаза. В голове мелькнул чужой хохоток и кружка с грохотом ударилась о дальний угол стола.
– У меня было три дневника и куча свободного времени. Не подумай, этот шифр Цезаря родным русским на глаза не лег. Приходилось сопоставлять символы, буквы, слова и слоги. В итоге получался худо–бедно понятный текст. Не знаю, что в твоей книжице, в моих оказалось достаточно тех подробностей жизни Марьи, которые точно не обсуждались на семейных застольях.
– Например?
Лиде казалось будто она едет на полной скорости на байке и видит впереди, как сама же натягивает меж двух берез тончайшую, но острую леску прямо на уровне шеи. Не затормозит – отрежет голову. Затормозит – не сможет проехать дальше. Пригнется – и проедет и с головой на плечах останется. Вот только нет гарантий, что дальше лесок не будет, а дорога слишком манит.
Девушка достала из-под ворота кофты камень и указала на него Злате. Бледное лицо вытянулось и посерело.
– Марья прятала его – яхонт, как смерть Кощееву. Сначала ящик, затем ларец, в нем камень.
“Я молодой была, только замуж вышла. Знаткой такую девку назвать можно было с горем пополам, даже бабка моя так говорила. Так как такую непутевую и не трогали особо, то думать не приходилось о беде, которую позже навлекли на мой род. Шел 47-й год. Тогда нашелся яхонт. Согласно преданиям, это одно из Морановых наследий, ушедших вместе с ней, но, по неведомой для всей Нави причине, появившегося вновь. Слишком глубоко ушли корни, раз яхонт оказался в Сибири.
Никто из двух миров готов не был, поскольку знали, кому они потребны. Было принято решение, что яхонт должен быть скрыт в Яви одним из нас – знатких. Конечно, много золотых тогда было, хоть и война большую часть забрала. Однако “честь” сокрыть яхонт выпала на мою долю. Тогда я уже была беременна. И понимала, какую жертву придется принести.
Можно было бы сказать, что проклята я Ядвигой. Однако ж, она лишь кукла, звено в цепи. Иными руками мне проклятье стало даровано. Треклятый яхонт мне сродни креста Христова, только лежал он под моей землей, окропленный родной кровью.
Он опасен, в нем сидит Навий змей, в нем сокрыта суть самой смерти. Как бы страшно ни было, от этого ни одна жизнь зависела. И неведомо, что стряслось бы в Яви, найди его Царь или псы.”
Злата удивительным образом вспоминала каждое слово, что проносилось мимо глаз в разворотах дневника. И чем больше вспоминала, тем страшнее становилось. Больший ужас одолевал от вида самого яхонта, висящего на шее подруги. Девушка многого не понимала, не знала она, кто же такая хозяйка камня, почему в нем смерть. Вот только опасность ощущалась столь четко, будто можно было подцепить ее тонкие паутинные нити и порезаться, как о бритвенное лезвие.
Тревога стягивала горло терновым венцом. Злата никак не могла понять, что должна почувствовать или сказать на это. Тело реагировало быстрее. Грудь вздымалась все быстрее и чаще, рваные вдохи изводили легкие. Каждая прочитанная запись била по нервам, будто невролог по коленке своим молоточком; всплывала перед глазами пеленой с выжженными буквами. Знания мешали мыслить здраво, врывались в привычный поток мыслей и заменяли их.
Злата ощущала, что ненавидит этот камень всей душой, своей и Марьиной. Он разрушил жизнь еще юной знатки много лет назад, обрек на страдания до конца жизни. И, может, именно яхонт убил самого дорогого человека. Извел, выжал досуха все золото и выбросил тело, как ненужную кожуру. Проклятие всего рода висело на шее единственной подруги. Яхонт сжимал ледяной цепью тонкую шею и прокладывал неминуемую тропу к могиле.
– Злата? – собственное имя вырвало из удушающей паники, а ледяная ладонь на плече прожгла на коже отпечаток. Девушка отлетела от Лиды, как ошпаренная. Никогда еще она не казалась такой холодной.
– Он опасен. В нем смерть. В тебе смерть. – в эту секунду Злата напомнила сумасшедшую со своими выпученными глазами, трясущимися руками и бешеным, но потерянным взглядом.
– Что? – Лида ощутила, как ударилось о пятки сердце. Неужели Злата чувствует ее? Вдруг видит? Или сбудется вновь самый главный страх. И в этот раз вряд ли все обойдется.
– Бабушка писала о тебе: “Будь осторожна с белоглазой, я чую в ней смерть”. Не знаю, в чем дело, но я тоже чувствую это. Лида, от тебя разит таким холодом, будто ты только выбралась из гроба. Сначала я подумала от умруна разит, а это от тебя! Даже если дело в этом сраном камне, то ты нашла его совсем недавно, а запись старая. И она не одна. В каждой смерть держит тебя за горло.
От этих слов закололо кончики пальцев. Смерть. Смерть. Смерть. Следует она попятам, дышит в затылок, пытается взять свое. Может такова судьба. Но к чему тогда был заключен пакт с Мораной? Спасет ли она или же, наоборот, сгубит?
– Мне мемуары посвятили? – отшутилась девушка, не сдерживая улыбки. Злате это не понравилось, лицо исказила гримаса гнева и она, отшвыривая на пол стул, вышла с кухни.
Вернулась спустя минуту с дневником в руках, открыла на нужной странице и швырнула на стол.
Лида дернулась назад, ударяясь затылком о холодильник. Пожалуй, эта шутка и правда была лишней.
– Засунь в жопу свои тупые шутки. – прошипела Злата, нависая над столом. – Я впервые в жизни сталкиваюсь с такой херней и мне совсем не смешно. Эти знания оказывают медвежью услугу, но если все правда, то мы в опасности. – грозно стрельнув глазами, она придвинула дневник ближе. – Ты в опасности.
– Забыла, что я этот язык не… – начала говорить Лида, опуская взгляд на текст, и обомлела – она понимала каждое написанное слово. Глаза, словно субтитры, накладывали поверх странных букв знакомые. Быстро проморгавшись, девушка снова пробежалась по строкам. – Ахренеть.
Либо на старости лет Марья забыла свой праславянский шифр, либо яхонт сделал Лиду билингвом. Восторг исчез, как только прочитанное осело в голове.
“Будто и не она совсем. Голову ломаю, к чертовой матери, уж который день. На вид все та же девка, глаза белые, щеки красные, смех живой, звонкий. Точно не подменыш, тех в младенчестве меняют. Думала, может двоедушница, да там тоже с рождения все.
Тогда что с той сталось? Помню видала ее, когда на 15-тилетие к Златке приезжала. Золото плескалось в жилах почти как у нас, только спящее будто было. Бабка говорила, такое бывает, когда в роду силу имели, но у потомков та засыпала или же исчезала медленно, иссушаясь. Но эта пустая уже сейчас. Не может быть такого, чтобы человек золото свое растерял. Не в жизни.
Но в смерти. Плакала по ней моя Златка, мол умирала та. Ведомо мне, чьих рук дело. Чахла значит, чахла и отчахла. Выздоровела и все исчезло, словно суть ее чужая, но не навья. Однако ж, не только в том беда. Несет от девки смертью, вот будто прокляли, но не ее, а остальных. Отвадить бы от нее свою кровинушку, думала, раз проклятие, то заразно может быть, оказалось нет. Но лучше бдить, смерть всегда хочет забрать больше положенного. Как бы эта белоглазая не погубила Злату.”
Лида молчала, не моргала и, казалось, не дышала. Только смотрела на желтые страницы и пыталась осознать все. Как она выглядела в глазах подруги? Горькой насмешкой, врагом или несчастной душой?
Обида, дикая, жгучая. Она кипятила кровь, наполняла легкие едким дымом. Девушка, всю жизнь мечтавшая быть особенной, таковой и была. Но насмешливая судьба все небрежно перечеркнула и размазала кляксами, оставив на память парочку шрамов.
“Нет в тебе золота, иссякло!” – всплыли в голове слова блазня.
Иронично, как легко тогда пролетели они мимо ушей. Однако сейчас сыпали мелкий соленый песок на кровоточащую рану и разъедали мясо до костей. Тесно сплелись неприглядные, казалось бы, детали жизни, и обрели форму петли, красиво свисающей с потолка. Лида подумала, что веревка может оказаться вполне мягкой. Мягче прошлой. Воспоминания нахлынули горькой поступью и отбросили назад. Заболели старые швы.
Слишком многое складывалось в абстрактном пазле кривыми кусками, которые явно придется обрезать, чтобы увидеть целиком картину.
– Злата, мне нужно рассказать, что на самом деле произошло 7 лет назад.