Казнь кальмарих в Тарсийском Королевстве. Часть 6

             Или как робкая Гульнасоб стала свирепой Акче

Королева в полете спала, охраняемая своей верной подругой Акче.
Недреманные очи суровой Акче всю дорогу следили за сыном кальмарихи. Акче любила детей, и любила их так сильно, наверное, потому что у нее самой детей не было. Когда-то давным-давно, когда Акче было семнадцать она встретила доброго и красивого городского юношу. Он приехал к ним в аил* в гости к своему прадеду. Но некоторые старухи шептались, что родители его отправили попрощаться с прадедом перед смертью. Но, мол, не прадед должен был умереть, а этот вот городской парень.
И, да, в начале парень был очень слаб. Он ходил с трудом. И часто задыхался, опираясь на свои лёгкие металлические костыли.

Но он не уехал после встречи с прадедом. И не умер от болезни, что одолела его в городе. А в один прекрасный день он отбросил свои костыли и пошёл сам.
Вместо трех дней, целых полтора года почти прожил он в горном селении, занимаясь всем тем, чем занимались местные жители. Он любил учиться и учиться всему, что умели окружающие люди. Учился у женщин печь лепешки. И смеялся вместе с ними, говоря, что научит городских людей печь горный хлеб. Учился делать посуду из глины и смеялся над тем, какая кривая и неказистая она у него выходит под его слабыми от болезни и неумелыми руками. Но с каждым днем он становился все крепче и сильнее. И вот настал день, когда он уже валял войлок и даже шил удивительно красивые вещи из меха и кожи диких коз. Кошму валял он не очень хорошо. Не лежала у него к этому душа. А вот шить научился быстро. И шил прекрасно. А еще до наступления холодов он ходил с прадедом и дядей работать на маленькое их семейное поле. И он дивился, как ребенок, всему тому, что видел вокруг. И всё, что видел он записывал. Он много писал, и рисовал очень много. И чаще суровых гор и прекрасного неба над ними он рисовал Акче.

И Акче, у которой тогда было другое имя, видя его на узких тропках, смеялась, закрывая лицо ладонями. А он все спрашивал, что же ее так рассмешило. Ему казалось важным узнать почему она смеется.
И он сам смеялся, не зная почему. И их общий смех был таким чистым, и таким невинным.
Как же прекрасно смеялся благородный красавец Тахир! Какие же прекрасные черно-синие были у него глаза похожие на сапфиры! И какие белые были у него зубы - белее и ровнее, чем самый дорогой жемчуг!
Да, очень красив был тот городской юноша - ее робкий жених, а потом и нежный супруг.

Нихат-бобо был удивлен, когда городской изнеженный правнук попросил его посвататься к ней, простой сельской девушке.
Видит Танри! - что не хотел Нихат-бобо давать своего согласия. Он сна лишился, думая, как ему поступить. Ученый внук его отправил сына своего попрощаться с родным гнездом перед последним полётом.
Но, кажется, что родная земля и вода из горного источника вернули молодому парню жизненные силы. Бледно-серые запавшие щеки парня заиграли в горах румянцем, а печальные тусклые глаза обрели молодой здоровый блеск. Родная земля лечит и напитывает человека силой. А может Тахира к жизни вернула любовь? И тогда, стоит отнять у него любовь - и он снова утратит желание и силы жить?
Как же быть-то?

Нихат-бобо был большой мудрец и видный табиб, но тут он не знал, что делать. И тогда он сказал младшему сыну, чтобы его жена спросила, что делать у Великой Матери Земли.
Но жена младшего сына расстелила белый платок и разложила по нему фасоль. Долго смотрела добрая женщина на фасолины, перекладывая из одних кучек в другие, а потом сказала:
-Судьба определила всё за нас. Вы сами знаете, что жизни молодому тигру отмерено мало. Но он может оставшиеся дни прожить счастливым.
Их скоропалительный брак продлился четыре месяца. И вот на исходе четвертого месяца красавец-муж ее нашёл на прадедовском поле большой кувшин. А в том кувшине были настоящие сокровища.
Как же был восхищен ее муж, называвший эти древние украшения достоянием и памятью их народа!

Акче тогда была совсем молодая и очень глупая и она тоже радовалась, считая, что это добрый знак.
Но недобрые глаза торговца из долины, перебегавшие с кувшина на нее, и с нее обратно на кувшин - напугали даже ее, молодую и глупую. Это было начало девяностых. И этих двуличных торговцев-перекупщиков тогда развелось, как грязи. Обманывали они тогда простой люд и наживались на всеобщей нищете, навалившейся на всех добрых людей после падения канджигундоманского Каганата. В городах и долинах появились бандиты из числа первых выморозков. И попытались они захватывать власть то тут, то там, организовывая междоусобную резню.
Страшные были времена!
В их селении в горах об этих событиях доходили ужасные слухи. Но выморозкам нечего было взять в горах поэтому их вживую никто не видел. И слухи постепенно затихали.
Хотя про этого вот торговца много чего говорили. Да если бы и не говорили, все равно лицо и ухватки у него  были такие пакостные, что люди остерегались его.
Старики говорили, что он напоминал им проклятых калтаманов* (с гокь тюргунского: разбойники, убийцы), что убивали и пытали всех, кто шел против бандитизма в прежние доканджигундоманские времена.
Да, не любили этого торгаша добрые люди!
Но торговец уехал, не добившись своего и не причинив никому зла. Хотя и разозлился он сильно.
Ведь муж Акче сказал свое последнее слово. И он сказал, что кувшин этот со всем его содержимым принадлежит народу.
На прощанье торговец, поблескивая своими ртутными беспокойными глазами, пропел сладко:
-В городе живешь, книги читаешь, а глуп ты, точь в точь, как твой дикий прадед! Не знаешь ты цены вещам! Жаль! Я ошибся, дав малую цену твоей находке. Но я ведь предложил тебе потом вдесятеро больше! Почему же ты не согласился? У тебя красивая жена, подумай хотя бы о ней!

А потом была та страшная ночь. В ту ночь младший бездетный сын Нихат-бобо с женой ушёл на помощь к соседу, у которого заболели жена и дети.
Под утро в их дверь кто-то постучался. И муж ее открыл дверь. Раздался неясный и глухой шум борьбы, а потом внутрь дома проникли они. Черные тени без лиц. И они перевернули всё, ища тот злополучный кувшин. Но до этого, они пытали избитого ими Нихат-бобо, а потом уже полумертвого выволокли из дома. Но не нашли черные тени ни кувшина, ни Акче. Перед тем, как кинуться к двери на помощь правнуку, старик велел Акче надеть поверх ее шубы старую шубу его жены и открыл ей дверь, о которой она не знала.
-Беги! А когда упрешься в стену, то ползи на четвереньках вправо. На всех перекрестках выбирай правый путь. На выходе из подземелья, найдешь узкую тропу. Ступив на нее, изо всех сил прижимайся к правой стене и держись за скобы в скале. Так доберешься до пещеры и в ней также иди только правыми путями.
Пройдя ужасный путь во тьме подземелья, а затем на ледяном холоде по узкой тропе над бездной, пробираясь в промозглой сырости пещерных лабиринтов, Акче спаслась от черных теней с фиолетовыми бликами на их платьях. И, выбравшись из тьмы ходов на каменистую площадку, она видела, как страшно горит вдали внизу древний дом, в котором она обрела недолгое ее счастье.


А когда наступило утро, то первым, что она увидела был тот самый кувшин. И, запустив в него руку, Гульнасаб вытащила пригоршню древних монет.
И она горько зарыдала над этими потемневшими от времени кружочками. И, захлебываясь слезами, она кричала:
-Имя моё - Акче! Я - свирепая и беспощадная Акче ибо глупая красавица Гульнасоб умерла прошлой ночью! Я - Акче! И я отомщу за благородного Тахира, умершего этой ночью, и за доброго прадеда его, Нихат-бобо, спасшего меня!
Так закончилась пора беззаботной юности Акче.
Два месяца она жила в пещере. И одна из соседок Нихат-бобо приносила ей через день немного хлеба, ячменной каши и соленого курута. Эта женщина была гиргизкой, как и все в аиле, кроме семьи Нихат-бобо - единственного среди них таджлийца. Два года назад старый лекарь спас единственного сына этой женщины, когда тот уже тянул постель* [буквальный перевод выражения гокь тюргунского выражения "тосек тарту" - умирать, быть в агонии].

Две недели стояли лютые холода с ветром и снегом и никак нельзя было спустить мальчика в долину к врачам. Мальчик был таким горячим, что, казалось, могла бы воспламениться его одежда, если бы она не промокала насквозь от ручьев холодного, как смертного, пота.
Сначала лекарь долго молился. Потом он велел зарезать черного кошкара*. Бредящего мальчика завернули в свежеснятую шкуру. И он, наконец, согрелся. Потом его искупали и, завернув потеплее, уложили в постель, устроенную у очага.
У этой постели старик провел четыре недели.
Первые две недели Нихат-бобо варил для мальчика похлебку из замороженных уларов* (горные куропатки, чье мясо считается целебным). Каждый день он давал ребенку чашечку с бульоном из половинки улара, а потом кормил его мясом улара мелко нарезанным и перемешанным с неизвестными никому из местных кореньями.
И через неделю мальчик хотя и с трудом, и с помощью лекаря, но сел в своей постели и засмеялся слабым радостным, узнав свою мать.
А еще через две недели мальчик стал полностью здоров.

Соседка Орунтай-ене была уверена, что Нихат-бобо был не просто лекарь, а величайших из волшебников, возможно, такой же могущественный, как Токтор-Горный колдун, что жил в этих горах до прихода канджигундоманов.
Ведь уларов тех, чьё мясо спасло мальчика, старик наловил в силки за три дня до начала непогоды. Она сама видела, как он проходил мимо нее, направляясь вверх по тропе. И, остановившись рядом с ней, приветствовавшей его, старик сказал:
-Ждут своего часа семь уларов, которые нам скоро понадобятся нам. Когда спущусь, лягу спать. И день могу снять, и два, и три могу. Долго буду спать. И, как мёртвый буду. Но, если я тебе понадоблюсь, то требуй от моих, чтобы обязательно меня добудились. Если никто не сможет меня разбудить, то пусть бросят в огонь бараний жир. Он затрещит и разбудит меня.

Так всё и произошло.
Затрещал, зашкворчал бараний жир в огне, зачадил огонь. И проснулся Нихат-бобо со словами:
-Кому я понадобился? Кто не даёт мне, старому, спать и во сне бродить по тропам моей счастливой юности? Чьи слёзы залили, затопили мои тропы, не давая мне по ним пройти? Ты ли это, Орунтай? Твой ли мальчик до срока и до времени взбирается сейчас на летучий корабль?

Да, судьба чертит причудливые узоры на картах жизней людей. Узоры эти причудливо сплетаются и, порою, кажется, что внезапно обрываются. Но у каждого оборванного узора есть начало и продолжение, в которых был заложен положенный ему конец. И каждое решение человека влияет на его последующую судьбу.