Кошмары II

Первый этаж. Второй. Третий... Кто придумал строить дома без лифта в шесть этажей, это ж сдохнуть можно, пока дойдёшь.
Четвёртый этаж. Нет, справедливости ради, стоило заглянуть в лазарет. Но ему так хотелось домой... Раны ведь можно и дома обработать, а сейчас только бы заползти в самолёт, снять с плеча автомат и спать... И неважно, что за слоем крови, грязи и копоти уж и лица не разглядеть, от одежды лохмотья остались, а воняет от него как от тридцати восьми бомжей и старого ЛиАЗа – только бы домой. Только бы обнять её, ощутить родное тепло – и почувствовать себя дома.
Ключ проворачивается в замке бесшумно, но женщина чутко вздрагивает и вскидывает лохматую со сна голову.
— Живой!.. — шепчет она, прижимает ладони к лицу и задыхается от слёз. А он сползает по стенке.
— Ты чего, Ласточка...
Она прижимается к нему, так крепко, словно боится, что он опять исчезнет.
— Не надо, родная... Платье измараешь...
— А оно уже в земле.
Он чувствует леденящий холод и боль, и рефлекторно пытается отстраниться, но тело сковал паралич.
— Быстро ты меня забыл, — горько произносит женщина, уже другим, но тоже до боли родным голосом. Её волосы светлеют, становясь из тёмно-русых пшенично-золотистыми. — А говорил, любишь...
Ты не она, мысленно произносит Владимир. Я знаю, что ты не она. У неё были другие глаза. Серые. А твои – изумрудно-зелёные, мои глаза!
— Погляди на себя. Посмотри внимательно! Посмотри, что ты со мной сделал! — Молодой советский лейтенант с размаху бьёт его по горлу ножом, но крови нет. За свободную руку его держит девочка в белом платье.
— Ты сделал выбор? — спрашивает она.
И вспыхивает пламя.

— Владимир, просыпайтесь! Градусник.
Дэннер инстинктивно рванулся – его всё ещё душила несуществующая боль и паника.
— Тише. Вам приснился дурной сон.
— Как обычно... — Владимир послушно сунул термометр в ухо. — Спасибо.
Хакерша вернулась в палату Владимира уже после того, как медсестра с градусником ушла. На его лице остался отчётливый отпечаток дурного сна, который он явно видел не впервые, но всё равно был этим фактом расстроен. Однако расспрашивать о пережитых кошмарах для их уровня знакомства Сэд считала неэтичным.
— Ну вот и я, — она постаралась улыбнуться и села на ту же табуретку. Сколько она спала за последние сутки? Пару часов? Или меньше? Она и сама уже не помнила, да и не замечала собственной усталости.
И чего его в общую не положили, а то валяться тут в полном одиночестве, как в гробу. Конечно, хорошо, что Сэд его навестила, но, вот, сколько сейчас времени, шесть? Она, вообще, спала сегодня? Опять от него одни проблемы...
— Хорошо, — улыбнулся Селиванов. — Как она там?
— Всё в порядке, — улыбалась ему Сэд. — Слаба пока совсем, но это дело поправимое. Не боись, там Олег вокруг неё пляшет, ей там не скучно и не одиноко. Я не стала ей мешать, пусть отдыхает.
Разумеется, уставшая Сэд была гораздо спокойнее, поэтому сперва даже могло показаться, что она снова смягчилась и стала Моникой, но, как известно, когда кажется, креститься надо, так что впечатление это было обманчивым.
— Предвосхищая твой следующий вопрос, скажу, что Гича я не видела и ничего не знаю про него, но не сомневаюсь, что он тоже в надёжных руках.
Хакерша теперь вообще не знала, о чём говорить с Владимиром. Как только он пришёл в себя, весь храбрый запал улетучился, и при любой попытке хоть что-то высказать по поводу происходящего внутри, у неё в горле вставал ком, а голос куда-то исчезал. Но не может же так вечно продолжаться! Ну, ещё чуть-чуть и давай, говори! Иначе ничего в итоге не произойдёт!
— А сама как? — прищурился Владимир, но нагрянувший затем приступ кашля испортил весь строгий тон. Судя по этому кашлю и бинтам на груди, пуля-то была явно не одна, просто эта рана не раскрывалась, поскольку оказалась на более удачном" месте. Дэннер же, вместо того, чтобы дать ей спокойно зарубцеваться, вертелся, ворочался и время от времени порывался встать. Должно быть, дежурные сегодняшней смены костерили пациента последними словами – его положительно невозможно было удержать на одном месте, даже в столь опасном состоянии. Вот и сейчас – ему самому бы сил набираться, а туда же, всё про всех непременно надо знать. Наказание просто, а не раненый.
Сэд только покачала головой и с удручённым вздохом мягко погладила его по голове, успокаивая.
— Лежи спокойно, — сказала она по-матерински строгим тоном, в котором помимо этой самой строгости слышалась ещё и любовь, но какая-то совсем уж забитая и затравленная. — Твоё рвение похвально, но оно никак не поможет тебе поправиться, а ты нам нужен. Да к чему я это говорю, ты и сам всё понимаешь.
Ей было искренне жаль его, по-доброму, как побитую жизнью дворовую собачку, над которой ещё и люди поиздевались ради забавы. Она ведь и сама когда-то была такой, разве только суть тогда наблюдалась несколько иная. Если Владимир жертвовал собой ради тех, кто был ему дорог, и кто дорожил им, то маленькая Моника любила и старалась понравиться тем людям, которым было на неё плевать. Но что толку сейчас об этом вспоминать? Мать она простила и больше не испытывала по её поводу злости и раздражения. Что было, то было, этого не изменить.
— Тебе нужно отдохнуть и поесть, — не сдавался Владимир, правда, дёргаться всё же перестал.
— Не сегодня, — усмехнулась Сэд и тяжко вздохнула, измученным жестом стянув с лица очки.
Без них она была другой. Не такой строгой, не настолько чопорной и будто переставала прятаться – можно было смотреть в глаза, не натыкаясь при этом на искажённое толстенными линзами несуразное изображение. Сама же Сэд смотрела Владимиру в лицо, хоть и с этого расстояния не различала его черт.
— Как я могу просто взять и свалить, если ты тут лежишь в полном одиночестве? Я должна отрабатывать хотя бы то, что намолола намедни вечером, будучи на взводе. Если б мне так нахамили, я б этого человека уже пристрелила, а ты меня простил, как будто и не было ничего. Чувствую себя скотиной.
— Я поначалу разозлился, — вздохнул Дэннер. — Наболтал всякого... И Ласточке нахамил. Хорошо, что она оказалась умнее меня. Ну и, потом, на то мы и друзья. На то мы и люди. Я, вот, очень стараюсь быть человеком. Правда, не всегда у меня это получается. А ты, может, на соседней кровати поспишь? Она всё равно свободна. Я рад, что ты со мной. Но я не хочу, чтобы ты из-за меня переутомлялась.
— Хуже мне уже не будет, — Сэд улыбнулась как-то натянуто, саркастично после услышанного, словно делала матерную запись в личной антимаразматической книжечке. — Спасибо за то, что не ненавидишь меня.
«Ты больше человек, чем я, — мелькнуло в дурной голове, — ты хотя бы никогда не пытался притворяться железным в прямом смысле слова». Однако вслух она сказала совсем другое.
— Я всё равно не смогу спать, — отозвалась хакерша, уже не пытаясь скрыть усталость. — Меня наизнанку выворачивает только от одной мысли о том, что тебе больно.
У Сэд опять почему-то к концу фразы сорвался голос, она замолчала и протянула руку, чтобы снова взять ею ладонь Владимира. На большее проявление нежности она не рассчитывала.
— Я знаю, что выношу тебе этим мозг и заставляю рвать себе душу, но... Вру я тоже плохо, как показала практика.
— Насчёт врать – это не ко мне, сам не умею, — пошутил Дэннер.
Ну, вот, доигрался, мать твою. Теперь все переживают, и ты тут как бревно валяешься – ни толку от тебя, ни пользы. Ты, вообще, хоть что-нибудь тут полезное-то сделал? упоённо вещал Глас Рассудка, пользуясь в кои-то веки ему предоставленной свободой слова. Если бы не дроны, да не вовремя прибывший Рябчиков, оцепление тебе вовек не прорвать. С толпой инвалидов и ржавым калашом. Без Сэд ты бы сюда и вовсе не попал, а без Ласточки бы и шагу не ступил в Парадайзе. А как ты Джейми тут бросил командовать операцией, а сам в подземелья полез?.. И, между прочим, с тобой это не первый раз. Ласточку едва до смерти не загонял – да кабы не Гич, лежать бы ей в ящике с кишками в лоточке. А, к слову, про Гича не хочешь поинтересоваться?..
Владимир застонал и вцепился в одеяло, окончательно сдёрнув многострадальный пульсоксиметр.
— Слушай, добей меня, а. Ну, чего тебе стоит.
— Ты с ума сошёл?!
Сэд как будто подменили, из безобидного замученного создания она обратилась в злобную фурию и в порыве праведного гнева вскочила на ноги. Сказанное Владимиром так сильно напугало и возмутило хакершу, что она даже все нецензурные слова позабыла.
— Ты хочешь бросить её одну?! — Сэд имела в виду Ласточку, но будучи на взводе даже не сообразила, как странно в итоге прозвучал её крик души. Про себя она даже сейчас не думала, потому что если Владимир действительно любит Ласточку, как он может так спокойно оставлять её в одиночестве? А Олег? А остальные? О себе она сейчас в последнюю очередь беспокоилась. На себя с такого ракурса ей вообще было плевать, если по-честному.
— Ты серьёзно хочешь оставить всех?
Сэд заметно побледнела, хотя, казалось бы, куда больше, и сначала довольно долго просто смотрела на Дэннера широко распахнутыми глазами, а потом – в точности, как ровно за двое суток до этого в ординаторской – скривилась от тупой боли в груди и медленно сползла по стене, жадно хватая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Организм протестовал по поводу острых переживаний, уже практически вошедших в привычку.
Молодец, ядовито прокомментировал Глас Рассудка, а сам Дэннер всё-таки вскочил – скорее, свалился с кровати на пол – и перехватил подругу из опасной позиции «башкой с размаху об тумбочку», хотя, при этом и сам приложился виском о поручень, отчего в глазах на мгновение потемнело, затем полыхнула острая вспышка боли в ранах, затем он в кого-то стрелял... кажется... из чернильной тьмы вырос, надвинулся танк с мальтийским крестом на боку, и с ржавым скрежетом развернул на него орудие, отчего из ствола полилась грязь вперемешку с тиной и чьими-то кишками.
— Да что с вами не так?!
От этого крика танк исчез, а на его место вернулась тёмная палата, горячо пульсирующая боль, холодный пол, Сэд, и вместе с ней медсестра, сунувшая под нос ватку с аммиаком.
— Помогите, — встрепенулся Владимир, — ей плохо!
— Вернитесь в постель! — медсестра сжала двумя пальцами кулон на шее, отправляя сигнал, и в палату тут же вбежали санитары, будто ждали под дверью. Один легко подхватил на руки Сэд, как котёнка, второй взгромоздил Владимира обратно на койку.
— Не увозите её! — Дэннер ухватил парня за рукав. — Здесь же свободная кровать, её нельзя таскать, у неё сердце слабое...
— Всё, не беспокойтесь. — Медсестра, кивнув санитару, поправила Владимиру подушку. — Я позвала врача, сейчас о ней позаботятся.
— Благодарю.
К тому моменту, когда в палате появился кардиолог, приступ уже закончился сам собой. Снова те же самые процедуры: замер пульса и давления, пара уколов и таблетка успокоительного, более щадящего, затем одеяло, заботливо подоткнутое всё той же медсестрой, клипса пульсоксиметра на ничего не чувствующем пальце... И в конце концов наступила тишина. Окончательно придя в себя и раскрыв помутневшие глаза, Сэд с трудом повернула голову и слабо улыбнулась Владимиру.
— А ты всё-таки добился своего, — резюмировала хакерша, — теперь я буду на соседней койке.
— Прости, — только и вымолвил Дэннер, которому, казалось, хуже уже быть не могло, а вот, поди ж ты.
— И тут мы, наконец, вернулись к тому, с чего начали. — Лейтенант сидел на тумбочке возле кровати Сэд и неспеша раскуривал самокрутку. — Вспомнил своё обещание, или как?
— Да всё я помню! — огрызнулся Дэннер. — Постой... я, что, правда с тобой разговариваю?
— Ты всегда так делаешь. Я – это ты, забыл?
— Я совсем сбрендил, — с долей ужаса отметил Владимир. — Крыша съехала...
— Она давненько это сделала. — Лейтенант затянулся, сдвинув пилотку набок. — В психушку тебя надо.
— Я там уже был. И, судя по тому, что ты здесь, мне там ни черта не помогли, — резонно заметил Дэннер.
— Я – это ты, — строго нахмурился лейтенант. — Точнее, лучшая твоя версия.
— А может, это побочка. От анестетиков. И ты – моя медикаментозная галлюцинация.
Лейтенант вздохнул.
— Ты, как Антонину схоронил, совсем поехал, — сочувственно произнёс он, и вдруг гаркнул: — Милиция! Тут человеку плохо.
— Да нормально со мной всё, какая ещё мили...
— Здрасьте, гражданин. — Милиционер в серой шинели коротко отдал честь. — Нарушаем. Чего в нетрезвом состоянии в сугробе валяемся?
— Какой сугроб... — машинально Владимир хватил ладонью, и вдруг обнаружил, что, и, правда, лежит в сугробе.
— Развелось алкашей, — сердито выплюнула проходившая мимо бабулька в оренбургском платке.
— А вы проходите, гражданочка, — сурово осадил милиционер. Владимир замотал головой.
— Это всё не реально! Я сейчас в Парадайзе...
— Какой ещё Парадайз? — милиционер насторожился. — Интервент, что ли?
— Да не интервент он. — Девушка с синими глазами и татуировкой на бледном лице высунулась из кабины КамАЗа. — Я его знаю.
— Я тоже, — подтвердил лейтенант. — Это Вовка Селиванов, он на Криогенмаше работает. На фронте контузило, был в немецком плену, отчего крыша-то и тю-тю. Теперь всё у него будущее, космос, путешествия во времени – бредит, в общем.
— Это вы все – бред! — рванулся Владимир. — Ласточка... она настоящая!
Милиционер осторожно взял его под руку.
— Пройдёмте, гражданин, вам окажут помощь...
— Ой, беда-а... — запричитала бабушка. — Сэд, поезжай, нечего тебе тут глядеть!
— Ну и поеду, — обиделась девушка, отпуская сцепление. КамАЗ покатился по укатанному снегу. — Подвезти вас, может, товарищи?
— Обяжете, — согласился милиционер, у которого уже уши посинели на морозе. — Щас Октябрина дежурит?
— Она, кажись...
— Ну, поехали.
— Мы же знакомы, — не сдавался Владимир. — Мы в бункере вместе были, и в клинике, ну, вспомни меня!
— Чудной... — Девушка притормозила, пропуская спешащую куда-то Волгу. — Бункер, клиника... Откуда вы слов-то этих понабрались. Хотите? — И она протянула ему полотняный свёрток с остывшими пирожками. — Мама пекла.
— Спасибо, — сказал милиционер. — Я на службе.
Владимир просто молча махнул рукой. Снег лепился на лобовое стекло. Грузовик натужно взревел двигателем, карабкаясь на взгорок, успешно достиг вершины и осторожно покатился вниз, со скрипом проминая сугроб, завернул на узкую улочку.
— Приехали. Медсанчасть.
Сельская медсанчасть расположилась в бревенчатом двухэтажном доме, выкрашенном в зелёный цвет. Включились фонари, озаряя снежинки жёлтым ореолом.
— Пошли. — Милиционер отряхнул снег с сапог и пропустил Владимира в приёмное отделение.
— Гвардии капитан Вадим Катчинский, пациента вам привёл.
Ласточка поперхнулась чаем и поспешно вскочила. Коса снова была на месте, короной уложенная вокруг головы.
— Владимир Александрович, вы опять?
— Ты тоже меня не помнишь? — безнадёжно уточнил Владимир, которому стало так тоскливо, что хоть волком вой.
— Как же не помню, помню! Вы наш любимый пациент! Джейми, проводи...
— Серьёзно?! — Дэннер затормозил, прочитав табличку на двери: «Вытрезвитель». — Да вы издеваетесь, что ли?
— Шагай, — одёрнули его. Скрипнула дверь.
В вытрезвителе было холодно, и душно от густого запаха перегара. На неоструганных нарах дружно храпели товарищи по несчастью.
— Ну, послушай. — Владимир придержал санитара за рукав. — Ты же видишь, что я трезвый. Ну, сделай тест, что ли. Анализатор у тебя есть?
— А чего тебя анализировать, ты, вон, на ногах не держишься, — добродушно усмехнулся гвардии капитан. — Сиди уж.
И он удалился, посмеиваясь. Дверь захлопнулась.
Владимир махнул рукой и уселся на нары. Это всё не реально, убеждал себя он. Ведь было мрачное будущее Земли, был Парадайз, была Константа... Ласточка была!
Хотя ведь и здесь она есть. Что, если он, правда, всё это себе вообразил? Какой бред – путешествия во времени! Правда, версия этого солдата стройна как кипарис, и гораздо более правдива, а его собственная версия – безумна. Что ж, есть только один способ узнать: восстановить последовательность событий. И Владимир принялся вспоминать...

За окном осенний ветер рвёт листья с ветвей, но в комнате тепло и уютно. На кухне через перегородку соседка гремит кастрюлями – ей сегодня в ночную, и она готовит еду себе на смену. Сквозь щель под дверью просачивается плотный запах картошки с грибами. По коридору шаркает тапочками Василий Иванович, он фронтовик, и курит Беломор. Его сопровождает шлейф из запаха крепкого табака и захватывающих историй о море. Он часто ругается на детей из окна. «Опять в войну играют! — кричит Василий Иванович, дымя Беломором. — Накой она вам нужна, война эта?! Играйте в мир!» Володя его уважительно побаивается.
— С днём рождения, сынок. — Мама ставит торт на стол. Торт Прага, с кремом, а Володя терпеть не может всё сладкое, и, в частности, крем. Но он знает, что мама так хочет его порадовать, и делает вид, что ему нравится торт.
— А папа не придёт?
— У него много работы. — По маминому лицу, измученному, рано постаревшему, пробегает тень. Мгновение – и она вновь светло улыбается, и улыбка зажигает в её изумрудных глазах тёплые золотые искры. — Сегодня твой первый юбилей! Какой ты у меня уже взрослый...
— Ты плачешь?
— Совсем чуть-чуть, родной. Ну, давай, загадывай желание, а то все свечки сгорят!
— Я хочу, чтобы ты больше никогда не плакала.

Это было. Ведь было же?.. Осенний вечер в московской коммуналке, и ветер, и невкусный торт... Но это не про космос. Надо вспоминать дальше…
— Брат, огоньку не найдётся?
Владимир обернулся. На него смотрел, подслеповато щурясь, мужик в телогрейке и потёртой ушанке.
— Не курят здесь.
— А я в рукавчик.
— Спи уж. Отвлекаешь.
— От чего?
— Я домой хочу, — выдохнул Владимир, которому вдруг захотелось забиться под холодное колючее одеяло, свернуться калачиком и разреветься – как в детстве. Чтобы не трогали. Чтобы долго-долго реветь, уснуть и проснуться в чёртовом Парадайзе, в своей палате, в компании Сэд, мирно спящей на соседней койке. Или в Москве. Дома. Но здесь... так, стойте-ка. А какой это город?
— Все домой хотят.
— Тебя как зовут?
— Пашкой...
— А я Владимир.
— Тебя-то я знаю.
— Какой это город?
Пашка уставился на него, почёсывая затылок.
— Ну, ты даёшь... Так даже я не нажирался...
— Ты скажи.
— Ну, Железнодорожный.
— А год какой?
— Белка, что ли, у тебя?
— Да не мучай!
— Пятьдесят третий. Тебе, может, врача позвать...
Владимир вскочил.
— Я не был в Железнодорожном в пятьдесят третьем!
— Э-э, брат, ты, это... — Пашка попятился, прямо так, ползком, икнул и упёрся спиной в бревенчатую стену. — Ты...
— Это всё не настоящее, — как заклинание, повторял Владимир, кружа по комнате. — Это бред, этого не существует, это всё не реально!
Что там надо сделать, чтобы проснуться? Ущипнуть себя? Ну, этого явно недостаточно в сложившейся ситуации. Владимир шарахнул кулаком в стену – содрал кожу. Он ударил ещё раз. Похоже, выбил сустав. Больно, да ещё как. Но вытрезвитель никуда не делся, вместе с Пашкой, который в углу уж закрылся руками и испуганно всхлипывает.
— Да не боись, не трону. И вообще... ты мне только грезишься... нету тебя...
Тут Дэннер беспомощно сполз по стенке, зажимая повреждённую кисть, и, в самом деле, ощутил, как слёзы защипали глаза. Он уткнулся носом в колени и так просидел до утра.

Сэд видела только, что Владимир смотрит куда-то в пустоту и сам с собой беседует. На внешние раздражители он совершенно перестал реагировать, причём, столь внезапно, что можно было подумать, будто он лишился сознания, кабы не широко распахнутые глаза и не лихорадочный шёпот.
— Да за что?
Риторический вопрос и так ответа не требовал, но Владимир теперь, похоже, не ответит ни на один вопрос, во всяком случае, в ближайшее время.
Он не реагировал никак, сколько Сэд не пыталась до него докричаться, дозваться и достучаться. Ей захотелось вскочить с постели, прижать его голову к своей груди, чтобы уберечь от кошмаров, но всё, что она могла сейчас сделать, это вытянуть сухую исколотую иглами руку в попытке дотронуться до Дэннера, но, естественно, ни к чему это не привело, и несчастная Сэд обессиленно откинулась на подушку, горько разрыдавшись.
Ну кому она нужна такая? Безногая, безрукая, больная и слабая. Чуть ветерок дунет – и всё, пиши пропало! Слабое сердце, слабые мышцы, слабые нервы, слабое всё! Кроме мозга, да и тот, похоже, сбоит уже. Ничтожество...
— Что случилось? — вернулась медсестра. — Я слышала крик.
— Бредит он, — убитым голосом выговорила Сэд, с трудом повернув голову. — Или галлюцинации. Не знаю точно.
Было безумно больно наблюдать за тем, как любимому, дорогому тебе человеку плохо, а ты совсем ничего не можешь сделать! Ты просто лежишь, смотришь и глотаешь слёзы, потому что от тебя вообще никакой пользы!
Слёзы эти практически задушили бедняжку, она глубоко вздохнула, чтобы продышаться и не потерять сознание, поскольку в глазах уже начало темнеть, и поспешила отвернуться, чтобы больше этого не видеть, а то сейчас третий приступ будет, и уже надо будет вместе с кардиологией звать реаниматолога.
— Тоня, пригласите невропатолога, — сказала медсестра в микрофон. — И психиатра. Не беспокойтесь, ему помогут. — Она сочувственно коснулась плеча хакерши и взяла кружку с тумбочки. — Хотите пить? Вот.
Сэд вздохнула удручённо, с трудом приподнялась на подушке, сделала несколько глотков, затем сползла обратно. Как бы она себя ни в чём не убеждала, сил у неё совсем теперь не осталось, да что там, ей даже глаза открытыми держать было тяжело, организм отчаянно сопротивлялся и силился заставить хакершу уснуть, чтобы она хоть немного отдохнула. К тому же, спать хотелось ещё и от успокоительного, и в итоге Сэд сдалась, хоть борьба эта для внешнего наблюдателя была совсем короткой. Сейчас её причитания Владимиру всё равно не помогут, а если уже и сердце шалить начало, то стоит о многом задуматься, в том числе и о своём здоровье. Чтобы уснуть, понадобились всего секунды, она провалилась в небытие почти одновременно с тем, как веки сомкнулись, и наступила темнота. Ещё одной причиной было то, что Сэд совершенно не хотела наблюдать те манипуляции, которые будут производить с Владимиром, это ещё больше рвало ей душу.