Кошмары V

В эфир пробился сигнал. Владимир вдруг отчётливо услышал чей-то далёкий голос, и на этот раз слова разобрать получилось!
— Где вы находитесь?
Владимир схватил микрофон.
— Говорит Медуза, я живой! Временно.

— Смотрите! — Ласточка вцепилась в ближайшую к ней Элеонору, а по щекам у неё опять покатились слёзы.
Элеонора выматерилась.
— Мать твою! Он отвечает! 
Сэд же могла только сидеть рядом, заламывая сухие пальцы, и наблюдать полными слёз глазами. Если бы у неё сейчас что-то спросили, то она бы не ответила, она была полностью поглощена мыслями, страхами и переживаниями, от которых уже кружилась и болела голова.
— Я не знаю, что можно ему сказать, — сказала хакерша, когда к ней вернулся дар речи, пропавший было на некоторое время. — Я о таком читала только в книгах, да и то там, как правило, спасали знакомые голоса. Наверное, так и стоит допытываться, где он, и что случилось... Думаю, главное чтоб он не оставался с этим кошмаром один на один. Если мы его оставим хоть на минутку, то уже вряд ли вернём...
— Ты права, такое случается, — согласилась Ласточка. — Спроси его... что случилось, и координаты.
— Отказ обоих двигателей, координаты неизвестны, навигационная система неисправна, машина неисправна, системы жизнеобеспечения в порядке, но кислород на исходе, — ответил Владимир. — Остальные погибли, у меня ранение. Дельта, это вы? Это же вы пели?
Октябрина, отчаявшись успеть расшифровать послание на ходу, быстро записала его в блокнот, потом прочла вслух.
— Дельта?.. — удивлённо поглядела она на Элеонору. — Медуза? Ты знаешь, кто это?
— Глюки, — отрезала та, рукой Владимира отправляя ему же ответ.
— Он говорил что-то такое... — вдруг оживилась Сэд. — Не могу вспомнить, хоть убейте... А, нет, отбой, это правда были глюки, — она сама уже не понимала, где в её голове то время, когда всё было нормально, а где – свежие отпечатки тревоги за несчастного Владимира, провалившегося куда-то очень глубоко в собственный разум. Только как бы он и всех остальных за собой туда не затащил, а то и спасать некому уже будет. — Может это что-то из очень старых воспоминаний. Наверное.
На этом моменте хакерша поняла, что слишком много болтает, засоряя эфир, и решила пока немного помолчать, потому что сидящие напротив дамы явно больше неё понимали в том, что нынче происходит в Датском королевстве. Сама же Сэд чувствовала себя ужасно бесполезной, а оттого ей становилось всё хуже. Во всяком случае, за это время она успела в кровь искусать губы, которые теперь выделялись на её бледном, словно у мертвеца, лице неестественно яркой деталью.
— Если он сегодня говорил, то не считается. Так... пиликай ему, что мы его нашли на радаре и высылаем поисковую группу.

Если рана до того не давала о себе знать, то теперь принялась жарко пульсировать болью, а по штанине поползло кровавое пятно. И вдруг сделалось хорошо и спокойно. Может, потому, что ситуация, наконец, разрешилась.
— Не надо, — сказал Владимир. — Не надо поисковый отряд. Я не доживу.
— Не паникуйте, — последовал ответ. — Отряд уже в пути. Вам окажут помощь.
— Я умираю, — повторил Владимир. — Не тратьте время.
— Вы не умрёте! Мы вас вытащим...
— Так хотелось Ласточку увидеть... жалко, не судьба.

Октябрина подскочила и вцепилась в каталку.
— Я здесь, — вслух сказала она. — Я с отрядом! Ты меня только дождись!

Что?.. Она – здесь? Она, правда, настоящая, он её не выдумал?!
А потом перед глазами, как живая, встала Элеонора Игоревна, с бутылкой коньяка и с паяльником в зубах. И она тоже была, и существовала! На самом деле! Ещё Джейми, он тоже живой и настоящий...
Замелькал калейдоскоп образов, лиц, зазвучали голоса.
— А Джейми? Он тоже с вами? И Моника? И Элеонора?
— Я здесь! — закричала что есть силы Моника, даже не дослушав толком и снова чуть не вывалившись из инвалидной коляски в немыслимом и неловком порыве. — Мы все здесь! Пожалуйста, жди! Только жди...
Слёзы хлынули из глаз новым потоком и уже казались вещью привычной и естественной, только уж очень глаза щипали, и без того раздражённые и ничего не видящие. Уже ничего не хотелось, кроме того, чтобы глаза Владимира прояснились, и с них упала эта отвратительная пугающая пелена, чтобы взгляд его стал осмысленным, чтобы он узнал всех тех, кто был рядом. Сэд уже даже не чувствовала, как её ранят его мольбы о Ласточке, пускай так, лишь бы был жив и здесь, рядом с ними, а не где-то в параллельном мире ужасающей тьмы и жуткого мрака, где нет ничего, кроме безнадёги и сумасшествия. Она всё равно будет рядом до тех пор, пока её не сгубит, будь то болезнь или безответная любовь. Для хрупкой едва дышащей Сэд всё это было губительно в равной степени, она понимала это, но отступать не собиралась. Знала, что в конце этой душераздирающей истории отправится если не вперёд ногами, то в реанимацию, но всё равно стояла на своём. Упрямая и бестолковая девчонка.
— Он решил, что умирает, — заметила Элеонора. — Но он же может умереть на самом деле. Так ведь?
Октябрина побледнела, хватанула ртом и рефлекторно ухватилась за сердце.
— Вот, зачем ты на этом акцентируешь внимание?!.. Может. Галлюцинации достаточно сильны. Если мозг решит, что нет кислорода – сердце может остановиться. Сработает психосоматика, эффект ноцебо... а пока, давай, я не буду сейчас об этом думать, ага?.. — Ласточка стиснула голову руками в отчаянной попытке сконцентрироваться. — Так... сигналим, что будем через двадцать минут. Потом... Скажи, у него сын родился.
— Ни фига себе, — удивилась Элеонора, но просьбу исполнила. — Страшно быть твоим пациентом!
— Главное, чтобы сработало.
После услышанного Сэд вообще перестала соображать, что происходит. Воспалённое сознание тут же выстроило очень ровную цепочку событий: Владимир узнаёт, что у него родился сын, представляет его матерью Ласточку, просыпается и дальше как в сказке про спящую красавицу, только немного наоборот, и... всё. Конец сказке. Влюблённые живут долго и счастливо, а про остальных речи не идёт – может, потому что и этих самых остальных тоже нет?
Но это в данную секунду мало влияло на основную причину сумасшествия. Владимир мог в самом деле умереть, если мозг в галлюцинациях решит, что конец пришёл – про такое она тоже читала, и отнюдь не в плохих киосочных романах. Однако и сейчас вмешаться она не решилась, потому что очень боялась навредить, всё испортить и откатить назад. Только по распахнутым глазам можно было смутно догадаться о том, что творилось у неё сейчас на душе, но всё равно фокус сейчас был не на ней.

Владимир совершенно перестал осознавать суть происходящего. Вот только что он был живым мертвецом, заживо похороненным на тёмном морском дне, а тут вдруг в эфир разом ворвались и диспетчер, и волнующие новости, и к нему движется поисковый отряд. А услышав про сына, Дэннер совсем растерялся, и принялся размышлять, кто бы мог родить ему ребёнка. У него ведь жены нет... Маша?.. Так она мертва, он сам убил её, когда она заболела Мореной...
И тут в сознании рухнула стена.
И перед глазами, как на видеоплёнке, замелькали кадры...
Был здесь и Парадайз, и Код четыреста тринадцать, что в системе Альтаира, и скромная свадьба в обшарпанном ЗАГСе, и Сталинград, и Рябчиков... И Ласточка.
Это была она! Там, в больнице, после Маркова. Она читала ему Ремарка. И северные мифы. Её голос оставался спасительным маячком в беспросветной тьме, звал за собой, вытащил с того света. И теперь он вспомнил этот голос!
— Ласточка! Ответь!
— Ты меня слышишь?! Я здесь, мы все здесь, мы с тобой!
— Это ведь ты была, тогда, когда Марков на мне штаммы тестировал. Это ты меня тогда вытащила?
— Да. Ты меня вспомнил?
— Вспомнил...
Почему она ничего не сказала, это нечестно! Он должен выяснить.

А вот это стало последней каплей. Измученная, доведённая собственными загонами, домыслами и страхами, выросшими на недосказанности, как грибы после дождя, Сэд сломалась. В пустой голове молнией сверкнула мысль – дети Октябрины могли быть в самом деле в кровном родстве с Владимиром. Скорее всего, конечно, это были фантазии, возникшие у сведённой с ума пылким чувством, но мы сами на себя порой влияем гораздо сильнее, чем наше окружение, и убиваем мучительнее и ужаснее, чем болезни, раны и бедствия.
Сэд уже даже не побледнела, а позеленела, и молча рухнула на холодный кафель, разбивая об него лицо и костяшки пальцев, но такие мелочи сейчас просто не могли её задеть, наоборот, физическая боль ослабляла ту, что обжигала душу. Сухие холодные руки потянулись к лицу, застывшему жуткой, словно посмертной маской, закрывая его и пряча новый поток обжигающих слёз. Сэд даже не всхлипывала, она лишь хотела, чтобы сейчас все исчезли, оставили её в покое наедине с горем. Пусть не будет никого, даже Дэннера, из-за которого всё это происходит! Пусть всё вернётся назад, в тишину и унылый покой норы умирающей хакерши-одиночки, где эта история закончилась бы тихо и печально, потому что о ней, о маленькой подстреленной птичке с красивыми синими глазами, никто никогда бы не узнал. И так было бы лучше. Вообще было бы лучше, если бы в Монике не пробудилось её уснувшее в хрустальном гробу сердце, если бы она вновь не ощутила себя живой и не вкусила всю прелесть острых, как бритва, человеческих чувств.
— Сэд!.. — вскрикнула Октябрина, переводя взгляд с неё на Дэннера и обратно – похоже, Ласточка никак не могла сообразить, кого и как уже спасать. Спасла положение, как всегда, Элеонора, которая махнула ей рукой и занялась Моникой. Влетел Олег и растерянно остановился на пороге, пытаясь оценить ситуацию. В руках у него была искусно выполненная деревянная фигурка – лесной олень. Он застыл в грациозном прыжке, запрокидывая голову, увенчанную короной ветвистых рогов и поджав точёные ноги.
— Ой, Дэннер! Сэд! Мам, что случилось?
— Позови дежурную, — попросила Октябрина.

Почему она ничего не сказала?! Она ведь узнала его – конечно же, узнала, с его рожей в разведку не ходят. Вот, почему она так странно вела себя, когда они впервые встретились – знала, что от него не придётся ждать угрозы. Потому и в дом к себе впустила, и родного сына ему доверила. Но ведь можно было и сказать!
— Я вас дождусь, — коротко уведомил он в микрофон.
— Хорошо, — последовал ответ. — Слушай меня. Слышишь?
— Да.
— Закрой глаза.
— Зачем?
— Просто закрой.
— Один чёрт ничего не видать...
— Это не имеет значения. Когда я сосчитаю до десяти, ты откроешь глаза и увидишь свет. Увидишь нас. Понятно?
— Зачем... А, ладно. Так точно.
— Хорошо. Мы начинаем. Один. Два. Три...

Сэд ни на что не реагировала. Тихая истерика всегда страшнее, чем обычная, с криками и всхлипами, потому что в таком случае у человека либо больше нет сил, либо он совсем уже отчаялся. Здесь же было и то, и другое сразу. Слёзы на лице смешались с кровью, Сэд в тщетных попытках справиться с нахлынувшими эмоциями царапала себя обломанными ногтями, но не издавала ни звука.
Однако прикосновение Элеоноры, нёсшее в себе лишь заботу, было встречено со скрипучей злобой в голосе, прозвучавшем слишком ясно для состояния бедной Сэд:
— Не трогайте меня.
Хакерша захотела свернуть себе голову, чтобы не было там ни единой мысли, ни одного колющего или режущего чувства, чтобы не было ничего, вообще ничего, полная пустота, тишина и покой. Захотелось умереть, причём очень сильно.
Вошедшая медсестра тут же вызвала санитаров и уволокла бедняжку куда-то вглубь коридора, где ей никто не мог навредить, где она была одна. Укол сильного успокоительного заставил Сэд почти сразу уснуть, и что с ней делали потом, если вообще делали, она уже не знала.
Теперь уже бедная Моника оказалась во власти своего воспалённого разума, но он не был зол к ней, даже наоборот, он решил уберечь её от жестокости внешнего мира, укрыл её плотным тёмным покрывалом, укутал, как малое дитя, и убаюкал в уютной колыбели. Наступило то самое желанное спокойствие, Сэд уснула крепко и глубоко. Однако и болезнь не осталась в долгу, накинув ей сверху ещё и самый тяжёлый приступ из всех, когда-либо пережитых: больная металась в постели, её тело изводила дрожь и судороги, а в бреду она звала Владимира. Но даже такое тяжёлое испытание не разбудило её, наоборот, измотавшись ещё сильнее, она уснула ещё глубже. Наверное, так и было лучше, потому что измученная и уставшая Сэд исчерпала все свои силы, даже припрятанные организмом на чёрный день, который, правда, всё-таки наступил.

— Открой глаза. Видишь нас?
— Ничего не вижу.
— Ты должен видеть свет. Должен видеть поисковые огни. Посмотри направо.
— Темно.
— Попробуй вспомнить, как ты здесь оказался.
— Я не помню. Наверно, сознание потерял.
— Потерял. Только не так, как ты думаешь. Вспоминай. Откуда взялась субмарина?
— Почему ты не сказала, что знаешь меня?
— О... я не знала, что ты меня помнишь.
— Я и сам не знал...
— Дэннер, ты меня слышишь? Это я, Олег!
— Ты тоже в отряде?!
— Чего?..
— Владимир. Попробуй выйти.
— Куда, в океан?
— Чувствуешь что-нибудь?
— А должен?
— Проехали. Давай ещё раз на счёт «три» закроешь глаза. На счёт «семь» – откроешь снова.
— Почему семь?
— Потому что не восемь. Начали. Три.
— Неожиданно.
— Пять, шесть, семь – ты видишь свет.
— Да нет тут никако... а, нет, вижу. Я вас вижу!

Это был не то, чтобы свет – просто в чернильной мгле засветилась слабая искорка. И рана совсем перестала болеть.
— Похоже, я всё-таки сдох, — заметил Владимир.
— Ещё нет.
По-прежнему темно и холодно.
— Знаешь... я ведь благодаря тебе держался. Я хочу тебя увидеть. Прикоснуться к тебе... хотя бы один раз.
— Тогда слушай меня внимательно и делай всё, что я тебе скажу. Ты мне веришь?
— Верю. Я всегда тебе верил...
— Слушай. Сейчас ты ещё раз закроешь глаза и послушаешь счёт...

Сон, долгий и вязкий, как болото, спокойный и тихий, как ночное небо. Никаких жутких образов, тревог, кошмаров. Сэд казалось, что её в своих объятиях мягко укачивает мама, а от того проваливалась в сон ещё дальше и глубже. Потому что он был лучше реальности. Здесь никто не причинял ей боли, не терзал и не мучил мыслями, не рвал душу. Здесь не было никого, кроме неё самой.
И просыпаться Моника больше не хотела, потому что усталость брала своё и успела за столь короткое время пожрать её полностью. Организм отчаянно экономил энергию, чтобы она ещё могла дышать.
Спустя пару часов пришла медсестра и попыталась разбудить пациентку, но у неё ничего не вышло, та даже не дёрнулась, когда из вены вынули катетер. Приглашённый реаниматолог осмотрел больную и заявил, что она просто спит, и нет нужды для беспокойства.
В этой темноте не было никаких чувств, тревог и воспоминаний. Сэд будто завернули в толстое и мягкое одеяло с головой и уложили в уютную постель, выключив при этом свет. И почему она не уснула так сразу? Ничего не чувствуешь и просто испытываешь удовольствие от тактильных ощущений, за которыми ничего и никого нет. Нет лиц, голосов, прикосновений, мыслей, просто непроглядная и очень уютная чернота, благосклонно укрывшая от бед. Она не хотела просыпаться. Никогда.
Внезапно в этой полной темноте и тишине стало холодно и душно. Сэд попробовала шевельнуться и вдруг поняла, что прижата чем-то тяжёлым и металлическим, а если быть точнее, то вся правая половина её тела придавлена деформированными металлическими конструкциями. А рядом раздаётся знакомый голос, беседующий с кем-то неведомым и неслышимым.
Правая кисть была свободна, Сэд сжала пальцы и наткнулась на что-то холодное, но не железное, а такое же, как и она сама.
— Владимир? — робко и едва слышно позвал Сэд. — Это ты здесь?
Общие галлюцинации? Да какого ж чёрта? Такое вообще возможно, или это её сломанное сознание оживляет дорогие ему образы?
— Если это ты, скажи что-нибудь...
Было больно, ведь металлические обломки безжалостно давили на хрупкое тело, и если ногам было всё равно, то вот грудная клетка и плечо явно не пребывали в восторге от такого испытания, казалось, что рёбра сейчас сломаются под натиском гравитации. И боль очень похожа на реальную.
Как они могли оказаться тут вместе? Получается, что оба они одинаково ненормальные? Или это близость с шаманами и духами привила программисту возможность путешествовать по осколкам разума? Ничего не понятно, да и вряд ли в данную секунду оба узника изменённого сознания были способны трезво мыслить.

— Теперь видишь машину?
— Я не уверен, что она мне не грезится.
Она не представляла, что делать дальше. Владимир говорил с ней! Уже без помощи телеграфа слышал их голоса. Его сознание было так близко, и одновременно так недостижимо, что любое неосторожное слово могло пустить под откос все труды.
За окном темнело; снег уже не сыпал колючей шрапнелью, а изящно и мягко кружился хлопьями, налипая на окно.
— Такой снежок сегодня сказочный, — неожиданно для себя заговорила Ласточка. Она бессильно уронила голову Владимиру на плечо, сердце болезненно заходилось от усталости, как в старые-добрые времена, до посвящения. Она чувствовала, что вот-вот провалится в забытьё. — Скоро Новый год... Вернись, ты нам очень нужен. Ты мне нужен. — Мысли путались. — Откроешь глаза – окажешься рядом со мной... — голос задрожал от слёз. — Надо только очень сильно захотеть. Зима – время особенное, когда духи бродят по земле, и, может, кто-то из них услышит, и сжалится, и поможет...

Её рука сжала его руку. Не может быть... её здесь нет, он здесь один! Галлюцинация... но приятная.
— А вот и неправда, я с тобой. Я у твоей кровати, и за окном темнеет...
Слёзы обожгли глаза.
— А ты опять не обедала.
— Не сердись, я просто не успела.
Так умирать даже не страшно. Ну и ладно...
— Ты желание загадал?
— Да.
— Теперь надо произнести заклинание.
— Что?!..
— Тихо. Повторяй за мной. Во поле роса, да будут чудеса...
— ...да будет по слову моему. Это мы с мамой придумали заклинание, оно работает! Просто надо захотеть.
— Чего ты хочешь?
— Увидеть тебя.
— Сейчас откроешь глаза и увидишь...
— Ну, что за...
— Я тебе огни обещала? Обещала. Ты их видишь? Видишь. Если хочешь вернуться – вернёшься. Хоть силой мысли телепортируешься. Тебе всё равно терять нечего.
— Так-то да.
— Ну, давай!
Ему упорно мерещился её запах. Родной запах сандала, парного молока и антисептиков. И откуда-то веяло свежеспиленной яблоневой стружкой.
— Деревом пахнет... откуда?
— Нравится? Это у меня тотем. Гич подарил! Это...
— Ш-ш!.. Смотри. Видишь?
— Это лесной олень...
Раздался визг, потом грохот, будто кто-то упал на пол вместе со стулом.
— Ты видишь?! Видишь! Мама, он видит! 

Из темноты выступил олень. Он тряхнул головой, переступая точёными ногами и озаряя придонный мрак золотистым мягким светом. А на спине у него сидела... Фрейя, и свет от её волос окружал всадницу золотым ореолом. Видение какой-то миг стояло перед глазами, потом растаяло без следа.
— Я сбрендил окончательно, — безнадёжно констатировал Дэннер, махнув рукой.
— Ты видишь?
— Уже нет... Наверное, это из-за темноты и гипоксии. То песню услышу, то златовласка из сказки...
— Но песня была! Сэд пела тебе на самом деле!
— А ты?
— Я... Ну, хочешь – спою. Что ты хочешь услышать?
— «Жить на земле» споёшь?
— Ты помнишь её.
— Ты её пела, тогда.
— Я и сейчас могу...

Птицы поют в сосняке придорожном,
В ясное небо подолгу смотрю.
Жить на земле и не петь невозможно,
Это я точно тебе говорю.

Надо б друзей выбирать осторожно,
Но без опаски им сердце дарю:
Жить на земле без друзей невозможно,
Это я точно тебе говорю.

Цели достичь иногда очень сложно,
Но я за это судьбу не корю:
Жить на земле без борьбы невозможно,
Это я точно тебе говорю.

Сотню ночей я провёл бы тревожно,
Лишь бы с любимою встретить зарю!
Жить на земле без любви невозможно,
Это я точно тебе говорю.

Счастье порой понимается ложно,
Всё же нужны паруса кораблю!
Жить на земле без мечты невозможно,
Это я точно тебе говорю.

Ты плачешь. Почему?
— Не знаю. Просто у тебя необыкновенный голос. Побудешь со мной ещё? Мне недолго осталось.
— Ну, вот ещё! Ты вернёшься к нам!.. Вернёшься... ко мне, — совсем тихо прибавила Ласточка. — И мы вместе полетим к звёздам. Ты мне покажешь парад...
— И парк с деревьями! И мы пойдём в поход! Ты обещал!
— Вы уж простите.
— Нет! — Октябрина подскочила – откуда только силы взялись! – и, сама не осознавая, что делает, отвесила другу душевную затрещину.
— Мам, ты чего?! — оторопел Олег. Ласточка же ухватила Владимира за плечи и хорошенько встряхнула.
— Не смей умирать, слышишь?! Я тебе умру, только попробуй!..
— По-моему, у неё истерика, — философски пожала плечами Элеонора.
— Тебе-то что за дело?! — Дэннер ошалел не меньше Олега. — Ты меня никогда не любила...
— А вот и любила! — заорала Октябрина. — Всегда любила, и сейчас люблю! Идиот...
Где-то рядом треснуло стекло. Владимиру показалось, что субмарину вот-вот расплющит давлением.
— Повтори?!..
— Я люблю тебя!

— Мам!..
— Ох, беда... перенервничала, бедняжка... Милый, зови врача.

Владимир так и сидел, изо всех сил пытаясь осознать услышанное, прочувствовать до конца – как вдруг на него сверху, непонятно откуда, свалилась Ласточка.
— Ай!.. Твою ж кавалерию... Что?! — Октябрина завозилась в темноте. — Я, что, в твоей голове?
— Что ты сказала? У меня глюки? Это правда, или ты это так, если так, просто, то...
— Погоди! Меня здесь быть не должно... а, неважно. Если не веришь, то вот. — Мягкие губы приникли к его губам, а в следующее мгновение Ласточка исчезла столь же внезапно, как и появилась.
И сразу же следом за этим совсем рядом послышался голос Сэд.

Октябрина открыла глаза. И увидела потолок. И ещё – склонившихся над ней Элеонору с Олегом.
— Что случилось?
— Ты упала в обморок, милая. Врач сказал, тебе нельзя так нервничать.
— Пустите, — Ласточка откинула одеяло.