Крыжовниковы Холмы. Пролог

На чердаке стояла изнуряющая жара. Воздух висел густой и вязкий, словно тяжёлое покрывало, пропитанное терпким запахом прошлогодних засушенных яблок и пучков трав, аккуратно развешанных по совету знахарки. Старые тряпки, которые никак не могли отдать родственникам в Светлую Бухту, лежали свёртками на полу. Где-то в темных углах шуршали грызуны. Их тихие шорохи перекликались с едва слышным скрипом пола под тяжестью времени. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь зашторенное окно, ласково ложились на покосившиеся балки и покрытые пылью сундуки, создавая игру света и тени, словно напоминая о давно минувших днях.

Вия;ана устроилась на полу, подложив пухлую подушку под живот, и читала. Пальцами она держала раскрытую книгу с выцветшей обложкой, печатью отцовской библиотеки и кривой надписью «для дамского чтения» на форзаце.

Героиня ждала, когда же её, бедняжку,  кто-нибудь спасёт. А сделает это юноша — до смешного воспитанный и чересчур благородный, разумеется, — с фразой наподобие «я пришёл ради тебя одной».

— Невыносимая глупость! — пробормотала Вияна недовольно, переворачиваясь на спину. — А если никто не придет?

Хотя нет. Кто-то должен быть. Обязательно со светлыми глазами, с тайной в прошлом и, разумеется, выше всех в бальном зале. И совсем никто его не понимает, кроме читательницы с чердака. Вияна знала одного такого юношу. Она приподнялась на локтях. Взгляд устремился в дальний угол чердака, где было трюмо. Правда оно без зеркала, а отец, постоянно занятой, забывал заказать новое. Зато маменька туда ставила неудавшиеся, по её словам, или не понравившиеся заказчикам портреты. Среди недавних, не успевших покрыться тонким слоем пыли, был портрет князя Ми;коля.

Он говорил, что сам на себя не похож. Но Вияна, едва взглянув, решила, что это неправда. Или, быть может, сам князь и не догадывался, насколько похож. Именно так должен выглядеть человек, про которого пишут в романах. Слегка нахмуренный, сдержанный. С глазами серыми, как лёд на реке. Вияне казалось, что его взгляд на портрете меняется. Становится чуть теплее, более понимающим. Маменька сказала, что это не более, чем девичья блажь. Но Вияне хотелось думать иначе.

— Ах, неужели я и правда так могла помыслить?

Она всё еще смотрела на портрет. Щёки жгло и уши тоже, словно Вияну застали в исподнем. Пальцами она сжала ткань подушки. Сердце гулко стучало, отзываясь болью под рёбрами. Лёгкая дрожь пробежалась по шее и рукам. Не от холода. Откуда ему взяться вначале лета? Дрожь была от стыда. В голове зароились мысли и, казалось, были не просто глупыми, а грязными. Неприличные до ужаса. Хотелось захлопнуть книгу, точно это могло прогнать мысли, которые непозволительно иметь приличной девушке.

— Да что же такое со мной?.. — одними губами прошептала Вияна и резко отвернулась от портрета.

Согнула колени, прижала их к груди, зажмурилась. Хотелось спрятаться, стать меньше. Чтобы никто и никогда не видел о чём она осмелилась подумать. И только здесь, на чердаке, это было легко. Сначала Вияна сбегала от утренних перебранок родителей, потом от разговоров о замужестве и долге перед семьёй.
На чердаке не нужно было быть чьей-то дочерью или будущей женой.
Здесь можно было просто лежать и думать о своём.
Чердак был душный, пыльный, но её. С еле уловимыми запахами прошлого, с шорохом бумажных страниц, с видом на кусочек неба между еловыми ветвями.

Там, за дверью, был дом. Настоящий. Шумный. И он, как назло, напомнил о себе. Громко звякнула посуда и Вияна вздрогнула. Наверное, это мама снова с кем-то спорила. Или, может, просто не нашла нужный поднос. Кто знает. Хлопнула дверь, и отец сказал что-то резкое. До чердака долетели лишь обрывки фразы, и по ним было ясно: хорошего обеда ждать не стоит.

Иногда Вияне казалось, что этот дом живёт без неё. Сад растёт сам по себе, зеленея и благоухая. Мама постоянно была в мастерской, погружённая в картины, застывшие мгновения, к которым она, казалось, относилась с большей заботой, чем к самим домочадцам. Отец же, усевшись под большой елью, чинил старые ящики, бормоча про «упадок нравов», словно это был приговор всему Белолесью.

В этом живом, сложившемся мире Вияна была вроде бы и своя, но всё равно лишняя.
Вдруг с улицы донёсся лязг повозочных колёс, нарушая гармонию и возвращая Вияну в реальность. Потом короткое «Трр» как будто лошадь уговаривали, а не приказывали. Следом голос, глуховатый, с придыханием, как у городских кучеров:
— Сюда, молодой барин. Эти ворота.

Она осторожно подползла к окну. Ветви качнулись неторопливо, будто скрывали кого-то. Летняя пыль витала в воздухе мягкой дымкой, и вдоль дорожки скользнула чья-то тень.

— Кто это? — спросила Вияна, ни к кому не обращаясь.
Но ответа и не было. Только горячий, пахнущий ягодами, ветер шевельнул занавеску.