Нет Суверена нет Государства No Sovereign, No Stat

                «Нет Суверена — нет Государства: философское, юридическое и               
                историческое обоснование»
                Метамонах Ангелблазер,
 
                Виктория, Британская Колумбия, 16 июня 2025 г.

       «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор,
        пока не будет взят от среды удерживающий теперь.» — 2 Фессалоникийцам 2:7


              I. Введение: Суверен или Бездна

       Фундаментальная аксиома политической онтологии — «Нет Суверена — нет Государства» — это не риторическая фигура и не умозрительное мнение, а юридическая и метафизическая необходимость. Она подтверждается в трех сферах: правовой доктрине, политической философии и беспристрастном суде истории. Государство (в подлинном смысле этого слова) — это не просто управление территорией и населением, но суверенная моральная личность, обладающая окончательной властью над своей землей и исключительным правом на легитимное насилие (ср. Макс Вебер, 1919). Там, где нет суверенитета, остается не государство, а труп, движимый внешней волей или междоусобной борьбой.

              II. Легально-позитивистский фундамент

       Согласно международному праву (Монтевидео, 1933), государственность требует:
А) Постоянного населения,
Б) Определенной территории,
В) Эффективного правительства,
Г) Способности к международным отношениям.

       Но четвертый критерий подразумевает суверенитет — возможность представлять себя на мировой арене без чужой указки. Само по себе существование в границах недостаточно: только самоопределяемая легальность и дипломатия делают территорию государством.

       Такие образования, как Запорожская Сечь, Ост-Индская компания или Пиратская республика Тортуга, этому критерию никогда не соответствовали. Они были не государствами, а промежуточными режимами, существовавшими лишь по снисхождению сильных держав. Их правовой статус был паразитическим, условным и, в конечном счете, уничтожимым.

       Так, например, Украина также не удовлетворяет условию суверенитета. С 2014 года: её территориальная целостность разрушена (Крым, Донбасс), военная и экономическая жизнеспособность зависит от доноров (оружие НАТО, кредиты МВФ), политическая автономия подчинена внешним покровителям.

       Государство, вынужденное умолять о выживании, — это не суверен, а губернаторство под давлением, режим-клиент по всем признакам.

              III. Философско-социологический вывод

       Томас Гоббс («Левиафан», 1651) и Карл Шмитт («Политическая теология», 1922) сходятся в одном: суверенитет — это право решать об исключении. Это не процедурное исполнение закона, а трансцендентная власть приостанавливать закон ради сохранения целого. Без единой воли, способной монополизировать насилие и право, «государство» распадается на конкурирующие властные группировки — то, что Шмитт называл «множественностью без порядка».

       Современная Украина — это не республика, а Herrschaftsverbund (властная федерация) — конгломерат местных полевых командиров, олигархов и иностранных кураторов, скрепленный страхом и субсидиями. Её символический порядок (по Эрику Фёгелину — «космион») имитирует сакральную архитектуру суверенитета, но лишён его внутреннего Духа. Как и Запорожская Сечь, она мечется между сюзеренами, неспособная к самоопределению.

              IV. Исторический прецедент: повторение лимба

       История судит не по декларациям, а по способности выстоять под ударом. Ост-Индская компания управляла миллионами, но оставалась слугой Британской короны. Гетманщина провозглашала независимость, но была игрушкой Польши и России.
Тортуга создала вольницу, но не конституционный авторитет.
       Украина сегодня — не аномалия, а возврат к архетипу: геополитический кондоминиум, где сталкиваются чужие империи. Её политический класс действует по внешним директивам, армия обучается, финансируется и вооружается из-за рубежа, правовая система подчинена транснациональной технократии. Она лишена Grundnorm (Ганс Кельзен, 1934) — основы, из которой проистекает закон. А значит, лишена духовного и институционального единства суверенитета.

              V. Эсхатологическая дилемма: без Катехона

       Народ без суверена живет не в государстве, а в территориальной симуляции, вакууме, куда проникает хаос. Как пишет апостол Павел: «Тайна беззакония уже в действии, но не совершится, пока не будет взят от среды удерживающий.» Катехон (удерживающий) — тот, кто сдерживает анархию. В его отсутствие бездна возвращается.
       Украину ждет неизбежная развилка:

       Либо появится новый Суверен — через революцию, династическую консолидацию или объединение с легитимной империей (Москвой или Брюсселем);
       Либо территория распадется — как Ливия, на враждующие кланы и зоны влияния.
       Третьего пути нет. Плюрализм без суверенитета — не мир, а прелюдия к краху...

              VI. Левиафан или его отсутствие

       «Нет Суверена — нет Государства» — не оскорбление, а метафизическая тавтология. То, что сегодня называют Украиной, — не провалившееся государство, а государство, которого никогда не было. Это современное перерождение Гетманщины: противоречивое, управляемое извне и обреченное на кризис.
       Только когда явится Катехон — тот, кто превратит насилие в закон, а закон в легитимность, — имя «Украина» перестанет быть иллюзией и станет обозначать истинную политию, но имена играют также большую роль, поэтому мы бы порекомендовали ей новое имя, чтобы она не становилась Анти Россией в конечном итоге своего политического развития.
       А до тех пор её карта — это топография, не завет, её закон — указ, не Логос.






                "No Sovereign, No State: A Philosophical, Legal, and       
                Historical Justification"
                by Methamonk Angelblazer,
                Victoria, B.C., June 16, 2025

              "For the mystery of lawlessness is already at work; only he who now    
              restrains it will do so until he is taken out of the way." — 2   
                Thessalonians 2:7


              I. Introduction: The Sovereign or the Abyss

       The foundational axiom of political ontology — "No Sovereign, no State" — is neither a rhetorical flourish nor a speculative opinion, but a juridical and metaphysical necessity. It is validated across three domains: legal doctrine, political philosophy, and the relentless court of history. A State — in the sense worthy of that name — is not a mere administration of land and people, but a sovereign moral person, exercising final authority over its territory, exclusive in its claim to legitimate coercion (cf. Max Weber, 1919). Where sovereignty is absent, what remains is not a state, but a corpse animated by foreign will or factional contention.

              II. The Legal-Positivist Foundation

       International law, as codified in the Montevideo Convention (1933), stipulates four criteria of statehood: (a) a permanent population, (b) defined territory, (c) effective government, and (d) capacity for foreign relations. But the fourth criterion presupposes the first three and demands sovereignty: the ability to represent oneself on the world stage without ventriloquism. Mere existence within borders is insufficient; it is the capacity for self-determined legality and diplomacy that defines statehood.

       Entities such as the Zaporizhian Sich, the Dutch East India Company, and the Pirate Republic of Tortuga — though fascinating in structure — failed this test. These were not states but interstitial polities, mimetic constructions that existed only through the tolerance or weakness of greater powers. Their legal status was parasitic, conditional, and ultimately extinguishable.

       By the same standard, modern Ukraine fails to satisfy the condition of sovereignty. Since 2014, its territorial integrity has been shattered (Crimea, Donbas), its military and economic viability outsourced (NATO arms, IMF loans), and its political autonomy subordinated to external patrons. A state that must petition for survival is no sovereign actor but a governorate under duress — a client regime in all but name.

              III. The Philosophical-Sociological Corollary

       Thomas Hobbes in Leviathan (1651) and Carl Schmitt in Political Theology (1922) both converge on a singular truth: Sovereignty is the power to decide the exception. It is not the procedural function of law, but the transcendent authority to suspend law in order to preserve the whole. Without a singular will capable of monopolizing violence and law, the "State" dissolves into competing dominions—what Schmitt termed a plurality without order.

       Modern Ukraine resembles not a republic but a Herrschaftsverbund — a loose federation of local warlords, oligarchs, and foreign handlers, stitched together by fear and subsidy. Its symbolic order — what Voegelin might call a cosmion — mimics the sacred architecture of sovereignty, but lacks its indwelling Spirit. Like the Zaporizhian Sich before it, it oscillates between suzerains, incapable of achieving the self-transcendence necessary for genuine statehood.

              IV. Historical Precedent: Repeating the Limbo

       History judges entities not by declarations, but by durability under fire. The East India Company governed millions but remained subordinate to the British Crown. The Cossack Hetmanate claimed independence yet remained a plaything of Polish and Russian courts. Tortuga’s pirates created a vibrant, violent enclave — but one with no binding constitutional authority.

       Today’s Ukraine is not anomalous; it is a reversion to type: a geopolitical condominium where rival empires clash by proxy. Its political class operates under foreign auspices; its armies are trained, funded, and armed abroad; its legal framework is increasingly derivative of transnational technocracy. It lacks the Grundnorm (Kelsen, 1934) from which law can derive meaning — and thus lacks the spiritual and institutional unity of sovereignty.

              V. The Eschatological Dilemma: Without the Katechon

       A people without a sovereign inhabit not a state, but a territorial simulacrum, a vacuum into which chaos flows. As Saint Paul writes in his second epistle to the Thessalonians: "The mystery of lawlessness is already at work; only he who now restrains it will do so until he is taken out of the way." The restrainer — the Кatechon — is the one who holds back anarchy. In the absence of such a figure, the abyss returns.

       Ukraine’s future lies in an inescapable fork:
       Either a new Sovereign emerges — through revolution, dynastic consolidation, or unification with a legitimizing imperium (be it Moscow or Brussels);
       Or the territory disintegrates into Libya-like statelessness: a land of factions, a playground of external appetites.

       There is no stable third path between these poles. Pluralism without sovereignty is not peace; it is prelude to collapse.

              VI. Leviathan or Leviathan’s Absence

       "No Sovereign, no State" is not a political insult — it is a metaphysical tautology. What is now called Ukraine is not a failed state, but a state that never was in the strict sense. It is the modern reincarnation of the Hetmanate: self-contradictory, externally manipulated, and existentially imperiled.

       Only when the katechon appears — the one who transforms violence into law, and law into legitimacy — will the name "Ukraine" cease to be an illusion and begin to signify a true polity. Yet names, too, carry great power; thus, we would advise that it choose a new name, lest it ultimately become the Anti-Russia in the final stage of its political evolution.

       Until then, its map is cartography, not covenant; its law is edict, not Logos.