Глава 5. Ёж и Травница

Элрион замер. Лезвие холодным поцелуем прижалось к его горлу, но не впилось в кожу.
"Ну и рожа…" – пронеслось в голове рыжеволосой.
Она ожидала гору мышц в чёрных доспехах, а получила бледного, исхудавшего эльфа, чьи рваные рукава открывали шипы, проросшие сквозь кожу. Один из бутонов дёрнулся, будто чувствуя её взгляд.
"Точь-в-точь как тот ёж…" – памяти всплыло детское лето: она, семилетняя, нашла в кустах раненого зверька, тот свернулся в клубок, выставив свои шипы, но стоило ей принести мисочку молока… "Так и ты сейчас: весь в колючках, а внутри – голодный и злой".
– Без сомнений, – прошептала она, – ты… Валерион.
"Хотя больше похож на заблудившегося дворнягу".
Элрион напрягся, и новый шип разорвал кожу у лопатки.
– Я думала, ты будешь… больше, – Лира скользнула взглядом по его рёбрам, проступающим сквозь рубашку.
"Или хотя бы накормленным. Что за тиран, который сам не ест?"
– Или хотя бы менее… колючий, – продолжила она.
Он зашипел – точь-в-точь как тот ёж. Лира невольно ухмыльнулась: "Господи, да я сейчас лопну! Ладно, ёжик, давай договоримся: не кусаешь – не дразню".
Но тут розовый бутон на его запястье распустился – алый, как рассвет.
"Ой всё. Теперь он ещё и цветёт от злости?!"
Она пригляделась к бутону. Тот пульсировал, будто живой.
"Интересно... Если дёрнуть – закричит?.. Нет, лучше не надо. Вон он уже глазами сверкает, как та саламандра, что я в котёл уронила".
– Ты... человек? – Элрион выдохнул это так, будто "ты... таракан?".
Лира показала язык – совсем как в пять лет, когда тётка-знахарка ругала её за украденные пряники.
– Лес меня терпит, – она ткнула пальцем в ближайший дуб.
"Хотя бы потому, что я не стреляю в белок ради забавы".
Ветви качнулись в ответ, сбрасывая ей на голову шишку: "А вот тебя... нет".
"Хм. А если..."
Она внезапно наклонилась ближе, игнорируя его взгляд (такой, будто он мечтает её сжечь, но забыл, где оставил зажигалку).
– Знаешь, Шипастый, – Лира ухмыльнулась, видя, как он морщится от прозвища, – у нас в деревне таких, как ты, в кадку с рассолом отправляли. Огурцы потом всю зиму не портились.
"Господи, да он сейчас лопнет от злости".
Но вместо взрыва Элрион... закашлялся. И странное дело – один из шипов на его шее распустился в крошечную розу.
"Ой всё. Теперь я его ещё и смешу?!"
Лира выдернула пробку из флакона зубами.
Резкий звук – словно кость, ломающаяся под грубой подошвой. Зловонный пар ударил Элриону в лицо, вползая в ноздри, обжигая слизистую, как ядовитый поцелуй. Он рванулся назад, но её рука уже впилась в его волосы, держа с мёртвой хваткой.
– Выпей. Или сдохни здесь – мне всё равно.
Голос её был низким, хриплым, будто перетёртым песком.
Пальцы Лиры вцепились в его челюсть, ногти вонзились в кожу, оставляя полумесяцы ран. Он сопротивлялся – тело, привыкшее повелевать, не знало иного ответа на насилие. Но она была сильнее. Сильнее боли, сильнее гордости, сильнее его.
Зелье хлынуло в горло – густое, как смола, липкое, как воспоминания о тех, кого он погубил. Горечь разлилась по языку, заполнила носоглотку, проникла в лёгкие. Казалось, даже воздух вокруг застыл, испуганный этим ядом.
Элрион закашлялся. Тело взбунтовалось. Мышцы свело судорогой, рёбра сжались, будто пытаясь вытолкнуть отраву обратно. Изо рта повалил сизый дым, клубящийся, как душ проклятых
– Ты... – голос его был хрипом, обрывком чего-то, что когда-то звучало властно. – Всё-таки... отравила...
Лира склонилась над ним. В её глазах – не триумф, не злорадство.
– Мечтала бы.
И тогда он понял.
Боль уходила.
Не медленно, не постепенно – её вырвали, как гнилой зуб. Но шипы... шипы оставались. Они пульсировали под кожей, будто насмехаясь. "Ты думал, это так просто?" – казалось, шептали они.
– Сними проклятие.
– Не могу.
– ЛЖЕШЬ!
Она взметнулась, как ошпаренная кошка. Её юбка взвилась, на мгновение закрыв солнце.
– Хочешь знать правду, Шипастый? – её голос звенел, как натянутая тетива. – Тебя проклял не просто колдун. Орвин – последний из лунных эльфов. Его магия старше этих деревьев, старше твоего королевства, старше самой смерти. А я...
Рука её дрогнула. Впервые за весь этот разговор.
– Я всего лишь девчонка из леса. Но даже я знаю – некоторые вещи нельзя исправить.
Тишина.
Не та, что бывает перед бурей. А та, что наступает после. Когда уже нечего терять.
Где-то завыл ветер. Или это стонал лес? Или кто-то из тех, кого он больше никогда не увидит?
Элрион поднялся. Шатаясь. Без сил. Без величия.
– Тогда зачем?..
– Потому что ты должен дойти до конца.
Она повернулась к нему спиной. Плечи её были напряжены, будто она ждала удара. Или, может быть, надеялась на него.
– Должен увидеть, во что превратил свою жизнь. И тогда...
Лира обернулась. Глаза её горели. Не метафорой – буквально. В глубине зрачков танцевали крошечные язычки пламени.
– Может быть, твои шипы наконец-то достанут до твоего сердца.
И в этот момент Элрион почувствовал.
Не боль. Не страх.
А нечто куда более страшное.
Надежду.
– Не смей называть меня «Шипастым», – сквозь зубы процедил Элрион, когда очередное колкое прозвище сорвалось с языка Лиры. Его пальцы непроизвольно сжались, и свежий шип под кожей запястья напомнил о себе острой болью.
Лира замерла, медленно обернулась, и в её золотистых глазах – тех самых, что светились в темноте, как у лесного хищника, – вспыхнуло нечто невыносимо знакомое.
– Ой, простите, Ваше Сиятельство! – Она сделала преувеличенно почтительный жест, но её поклон больше напоминал гримасу. – А как предпочитаете? «Колючая Милость»? «Розовый принц»?
Губы Элриона искривились. Она издевалась. И что хуже всего – у неё получалось.
– Ты… – он на мгновение запнулся, перебирая в голове возможные варианты. – Гнилушка.
Лира застыла, брови взлетели к волосам.
– Что?
– Гнилушка, – повторил он, уже с оттенком злорадства, – Потому что пахнешь, как перебродивший отвар из болотной тины.
Она скрестила руки, и её губы дрогнули – не от обиды, а от едва сдерживаемого смеха.
– О, тогда ты – «Игольник». Потому что весь в колючках, как ёж, которого пнули.
– Комариха.
– Шипохвост.
– Травница.
Лира замолчала. Её глаза сузились.
– …Что?
– Травница. – Элрион сам удивился, почему остановился именно на этом. Может, потому что её руки были перепачканы землёй и соком растений, а может – потому что её зелья и вправду напоминали по запаху то ли лечебный отвар, то ли ядовитую бурду.
Она замерла, потом фыркнула – не смех, а скорее звук, который издаёт раздражённая рысь.
– Ты ужасно банален в оскорблениях.
– А ты ужасно назойлива во всём остальном.
Лира резко наклонилась, схватила комок влажного мха и швырнула в него. Элрион неуклюже уклонился, но шипы на плече зацепились за его собственный плащ, и он потерял равновесие, едва не рухнув лицом в грязь.
Лира задохнулась от смеха, но тут же сжала губы, будто злилась на себя за эту слабость.
– Осторожнее, Игольник, а то поранишь сам себя! Придётся опять мой противный отвар пить.
Элрион выпрямился, пытаясь сохранить остатки достоинства, но даже он почувствовал, как уголок его рта предательски дёрнулся.
Ненависть? Да.
Раздражение? Безусловно.
Но что-то ещё.
Что-то, что заставляло его не просто терпеть её присутствие, а отвечать.
И это бесило его ещё сильнее.
– Ты невыносима.
– А ты скучен.
– Я скучен? – он приподнял бровь. – Ты же даже не представляешь, сколько заговоров я раскрыл, сколько предателей вычислил…
– О, да, – перебила Лира, закатывая глаза. – Сколько поэтов казнил, сколько деревень сж;г…
Элрион замолчал. Шипы на его руке вдруг заныли сильнее.
Лира заметила это – её насмешливость на мгновение сменилась чем-то другим. Но лишь на мгновение.
– Ладно, Травница, – пробормотал он, отряхивая плащ, – Ты выиграла этот раунд.
– Знаю, – она повернулась и зашагала прочь, но через плечо бросила, – Шипастый.
И снова этот смех.
Элрион вздохнул и потёр виски.
Он точно ненавидит её.
Но сначала – ему нужно было выжить.
А для этого придётся терпеть её колкости.
И свои собственные глупые ухмылки в ответ.
Элрион шагнул следом, шипы на запястьях пульсируя в такт шагам. Лира обернулась так резко, что серебристые пряди её волос хлестнули его по лицу, пахнущие дымом и чем-то горьковато-сладким – возможно, ягодами, возможно, ядом.
"Чего привязался, колючка?" – её голос звучал как напильник по ржавому железу, но в уголках глаз дрожали золотые искорки. Не злости – скорее, досадливого любопытства.
Он поймал себя на том, что разглядывает эти искорки вместо ответа, и тут же нахмурился:
– Ты знаешь Орвина?
Это прозвучало не как вопрос, а как приговор. Лира замерла, и вдруг всё её существо напряглось – не страх, нет, но что-то близкое к настороженности дикого зверя, учуявшего чужой след.
– Немного, – выдохнула она сквозь зубы, словно слова обжигали язык, – Старше мхов, хитрее лиса. Его книга... – она нервно сглотнула, – живая. Или это книга часть его. Чёрт их разберёт.
Ветер внезапно стих, будто сам лес затаил дыхание. Лира резко встряхнула головой, будто отгоняя наваждение:
– Он видит сквозь время. Камни. Пространство, – Её пальцы беспокойно забарабанили по рукояти клинка, – Может прямо сейчас пялится на нас, как на двух дураков в своём личном кукольном театре!
Последние слова сорвались слишком громко – она тут же стиснула зубы, но было поздно. Щёки вспыхнули румянцем, будто она злилась на себя за эту слабость.
Элрион пристально изучал её – не взгляд властелина, а что-то новое, почти человеческое.
И тут случилось неожиданное – самый маленький шип на его шее распустился крошечной розой. Лира застыла с открытым ртом, потом фыркнула:
– Ой всё, теперь ты ещё и цветёшь от злости?!
Её смех – не издевательский, а неожиданно звонкий, живой – разнёсся по лесу, спугнув дрозда с ветки. Элрион неожиданно для себя почувствовал, как уголки его губ дёргаются в ответ.
В этот момент где-то далеко, за гранью реальности, старая книга с аметистовыми застёжками слегка приоткрылась. И если бы кто-то посмотрел, то увидел бы – на пожелтевшем пергаменте проступили две новые строчки...