Глава 8. Последний чертёж

Лира шагала по узкой лесной тропе, и каждый ее шаг отзывался в земле тихим эхом. Дубовая ветвь в ее руке была не просто древесиной – она дышала. Тепло пульсировало под корой, как кровь под кожей, и этот ритм сливался с биением ее собственного сердца. Тук-тук. Тук-тук. Дерево говорило с ней на языке, забытом людьми, но знакомом ей с детства.
За спиной Элрион шел, и его шаги звучали иначе – тяжело, неуверенно, будто земля не хотела принимать его вес.
Он задыхался.
Не от усталости – от стыда.
Каждый вдох обжигал легкие, будто вместо воздуха он вдыхал пепел сожженных деревень. Каждый выдох оставлял на губах горький привкус – медный, как кровь, которую он когда-то пролил.
Лес вокруг них помнил.
И ненавидел.
Корни под ногами Элриона шевелились.
Сначала едва заметно – легкая дрожь, будто от ветра. Потом сильнее. Они извивались, как змеи, обвивая его сапоги, цепляясь за подошвы.
Он остановился.
– Травница...
Голос его сорвался на хрип – не от боли, а от внезапного ужаса, который сдавил горло ледяными пальцами.
Лира обернулась – и ее зеленые глаза расширились, отражая нечто невозможное.
Мох на земле ожил.
Не просто зашевелился – потянулся к нему. Зеленые нити сплетались в тонкие, костлявые пальцы с обломанными ногтями, точь-в-точь как у старухи-знахарки, что когда-то прокляла его перед казнью.
– Не двигайся! – Лира рванулась вперед, ее сапоги вязли в внезапно ожившей земле.
Холодные пальцы из мха уже сжимали его лодыжки, впиваясь в кожу сквозь тонкую кожу сапог. Элрион почувствовал, как что-то острое проникает внутрь – не шипы, а воспоминания:
Старуха плюет ему в лицо. "Пусть твоя душа прорастет шипами, как эта земля прорастает нашими костями!"
– Держись! – Лира вонзила свой дубовый посох в землю, и древнее дерево ответило ей гулом.
Кора на посохе треснула, выпустив поток золотистого сока. Жидкость попала на мох, и те самые пальцы задымились, зашипели, будто обожженные.
Элрион упал на колени, освободившись.
– Что это было? – он содрогнулся, вытирая с сапог остатки зеленой слизи.
Лира стояла над ним, дрожащими руками сжимая посох.
– Это не просто лес... – ее голос дрогнул. – Это кладбище. И оно помнит.
Между деревьев пронесся ветер, донеся шепот:
"Мы помним... Ваше Высочество..."
Элрион поднял голову – и увидел, как в тени дуба медленно растворяется силуэт в развевающейся мантии.
Аметистовые глаза вспыхнули в последний раз и погасли.
Орвин наблюдал.
Как всегда.
Лира остановилась, когда последний светлячок погас в воздухе перед Элрионом. Её губы искривились в безрадостной усмешке.
– Даже феи тебя терпеть не могут.
Элрион медленно повернул голову. В его алых глазах вспыхнуло что-то опасное – не ярость, а скорее усталое раздражение, как у хищника, которого дразнят, когда он сыт.
– Зато мотыльки любят, – его голос звучал мягко, но в этой мягкости таилась сталь.
Его рука в чёрной перчатке мелькнула в воздухе – резкий, точный бросок охотника. Когда он разжал пальцы, между ними билось хрупкое создание с бархатными коричневыми крыльями.
– Видишь? Не улетает.
Лира склонила голову. Её дыхание оставило тёплое пятно на холодном утреннем воздухе. В глазах вспыхнуло что-то – не гнев, а скорее горькое понимание.
– Потому что мёртв, – прошептала она.
Элрион разжал ладонь. На кожу перчатки упал пустой панцирь – крылья смяты, брюшко раздавлено. Только чешуйки, переливающиеся всеми оттенками заката, ещё дрожали на чёрной коже, как последнее воспоминание о жизни.
Между ними повисла тишина, настолько полная, что слышалось, как сок медленно стекает по стволам древних деревьев. Даже ветер замер, будто сам лес затаил дыхание, наблюдая за этим маленьким актом жестокости.
Лира подняла глаза. В её взгляде не было осуждения.
 – Ты всегда так, – сказала она тихо, – Ломаешь то, что само прилетело к тебе в руки.
Элрион стряхнул с перчатки остатки мотылька. Его губы дрогнули в чём-то, что могло бы стать улыбкой, если бы не было таким пустым.
– Зато теперь он никуда не улетит.
Лира резко развернулась, её сапоги хрустнули по сухим веткам.
– Хватит играть в жестокого принца, – она бросила через плечо, – Впереди деревня мастеров. Последняя перед Запретным лесом.
Элрион медленно поднял глаза.
– И что нам там нужно?
– То, без чего мы – мёртвые гнилушки, – Лира потрясла своим почти пустым мешком, – Припасы. Оружие. Хотя бы плащи, если твоя королевская гордость позволит одеться как простолюдины.
Он хотел возразить, но новый шип, проросший под ключицей, заставил сжаться зубы. Лира заметила это – её глаза на мгновение смягчились.
– Там есть кузнец, – добавила она уже спокойнее. – Делает клинки из солнечного железа. Если твоё проклятие реагирует на магию...
Элрион кивнул. Солнечная сталь жгла плоть тёмных существ. Он вспомнил, как кричали пленные дроу в его подземельях, когда стража проверяла на них новое оружие.
– Идём, – буркнул он, опережая Лиру.
Она не стала спорить. Оба знали – он шёл первым не из высокомерия.
А потому что если это ловушка – первыми шипы примут они. Его шипы.
Деревня встретила их тишиной.
Не мирной – а той, что бывает после крика.
Дома стояли покосившиеся, с пустыми глазницами окон. Мостовая была усыпана осколками стекла и обломками мебели. Но страннее всего было то, что среди этого хаоса не было следов борьбы. Ни крови, ни обгоревших стен.
Лира остановилась на краю поселения, её пальцы непроизвольно сжали дубовую ветвь так, что кора затрещала. В груди что-то ёкнуло – знакомое, но забытое чувство. Это было похоже на то, как она впервые вернулась на пепелище родной деревни. Та же пустота. Тот же холод под кожей.
– Что здесь произошло? – прошептала она.
Элрион не ответил.
Он стоял, впитывая эту тишину, и чувствовал, как что-то неправильное скребется у него под кожей.
"Я не отдавал такого приказа", – думал он, но это не приносило облегчения.
Потому что он знал – даже если не его рукой, то его именем здесь могли твориться ужасы.
Он сделал шаг вперед. Сапог хрустнул на осколках.
– Я не отдавал приказ разрушить это место, – сказал он вслух, и голос его прозвучал чужим даже в собственных ушах.
Его пальцы сжались вокруг рукояти меча – старой привычки, от которой он не мог избавиться.
"Кто-то другой сделал это. Кто-то, кто знал, что деревня мастеров снабжала мятежников оружием", – логично предположила бы его прежняя, холодная часть разума.
Но сейчас эта мысль не успокаивала.
Потому что он чувствовал.
Пустые окна смотрели на него, как слепые глаза.
Он вдруг представил, как люди – его люди – врывались сюда. Как хватали мастеров, которые когда-то ковали мечи для его отца. Как уводили их, а дети цеплялись за плащи стражников...
"Нет", – резко оборвал он себя.
Но картина не исчезала.
Он подошел к ближайшему дому, толкнул дверь.
Она распахнулась с жутким скрипом.
Внутри – беспорядок, но никаких следов насилия.
"Как будто все просто... исчезли", – подумал он, и от этой мысли по спине побежали мурашки.
Лира вошла следом в первую же распахнутую дверь. Внутри царил хаос – опрокинутая мебель, разбитая посуда, но...
– Ни крови, – прошептала Лира, проводя пальцами по пыльному столу. – Ни следов борьбы.
Она вдруг представила, как люди в панике бросают всё и бегут. Как матери хватают детей, как старики спотыкаются на порогах.
Элрион кивнул.
Он хотел сказать, что это хорошо. Что значит, людей просто вывезли.
Но слова застряли в горле.
Потому что он знал, как это бывает на самом деле.
Знакомый запах ударил в нос – сладковатый, прелый.
Он резко обернулся.
В углу комнаты стоял кувшин с вином. Налитый до краев.
"Они не успели допить", – мелькнула мысль.
И вдруг –
Боль.
Острый шип вонзился ему в ребро.
Он застонал, упав на колени.
Лира обернулась, увидела, как Элрион склонился ближе к полу, его лицо искажено гримасой боли. Новый шип пророс у него на шее, и капля крови скатилась на воротник.
– Кто-то плачет, – хрипло сказал он, – Кто-то, связанный с этим местом...
И тогда до него дошло.
Он чувствовал их.
Всех, кого забрали.
Всех, кого убили.
И это было хуже, чем если бы он увидел их трупы.
Потому что теперь они были в нем.
В этот момент Лира увидела кувшин с вином на столе. Нетронутый. Будто хозяева вот-вот вернутся.
Лира резко вдохнула.
Запах.
Слабый, едва уловимый.
Горький миндаль и... что-то ещё.
– Орвин, – вырвалось у неё.
Тело Элриона среагировало раньше сознания – мускулы резко напряглись, как у зверя, учуявшего опасность. По спине пробежал ледяной пот, смешиваясь с кровью от новых шипов.
"Нет. Не сейчас. Не здесь".
Губы сами собой обнажили зубы в подобии оскала. Не злости – чисто животного страха. Он ненавидел этот рефлекс, этот первобытный ужас, который Орвин умудрялся пробуждать в нем каждый раз.
– Что? – его голос прозвучал резче, чем он планировал.
Пальцы сами сжались в кулаки. Боль от новых ран была почти благодатью – хоть что-то реальное в этом кошмаре.
Он почувствовал, как воздух вокруг стал гуще, тяжелее. Как будто само пространство сжималось, готовясь к чьему-то появлению. В горле пересохло.
"Он наблюдал. Все это время наблюдал".
Элрион резко обернулся, инстинктивно прикрывая спину стеной. Алые глаза метались по пустой деревне, выискивая хоть что-то – тень, движение, намёк на присутствие.
Но было только ветер, шевелящий оборванные ставни. Только тишина, вдруг ставшая зловещей.
И запах. Этот проклятый запах древнего пергамента, который теперь, раз учуянный, невозможно было игнорировать. Он заполнял легкие, обжигал ноздри, напоминая...
Напоминая день, когда его прокляли. Когда страницы книги Орвина шелестели сами по себе. Когда слова оживали и впивались в кожу.
Он посмотрел на Лиру. Впервые за все время ему отчаянно хотелось, чтобы кто-то другой взял на себя решение. Сказал, что делать. Куда бежать.
Но она стояла, замеревшая, с широко раскрытыми глазами. И в ее взгляде он прочитал то же самое – чистый, неконтролируемый ужас.
Незнакомец возник из воздуха, словно само пространство нехотя расступилось перед ним.
Он стоял в арочном проеме разрушенной кузницы, залитый янтарным светом заката, и его белоснежная рубаха с широкими рукавами колыхалась, будто живая, под легким вечерним ветерком. Ткань то прилипала к стройному телу, то вздымалась, открывая проблески бледной кожи и переплетения ремней на узком поясе.
Его руки – изящные, почти женственные – были скрыты тонкими черными перчатками, кончики пальцев которых слегка поблескивали странным синеватым налетом. Длинные черные волосы, частью собранные в небрежный узел, частью рассыпавшиеся по плечам, казалось, жили собственной жизнью.
Но главное – глаза.
Глубокие, черные, как безлунная ночь. В них читалась смесь безумия и холодного, расчетливого блеска, словно он уже просчитал их встречу на двадцать ходов вперед.
– О-о, – его голос прозвучал мягко, почти ласково, но где-то в глубине пряталась стальная нотка. Он склонил голову, и прядь волос соскользнула с плеча. – Гости. Да еще какие! Сам Терновый принц пожаловал.
Лира почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
Черноволосый сделал шаг вперед, и его пояс с ремнями тихо зазвенел – подвешенные к нему крошечные склянки и металлические инструменты закачались, отражая закатный свет.
– Ты... не боишься его? – Лира нахмурилась, не сводя глаз с его черных, как смоль, глаз.
Парень замер на мгновение, затем рассмеялся – звонко, почти по-детски, и провел пальцем по своему носу, оставив на нем синеватый след от перчаток.
– Бояться? – Он склонил голову, и его черные глаза сверкнули азартом, – Дорогая, я вчера случайно превратил свою мастерскую в кратер! – Он махнул рукой, и что-то в его рукаве звякнуло, – После этого перспектива смерти от рук какого-то колючего аристократа кажется мне... мм, как бы это сказать... забавной?
Он повернулся и скрылся в темном проеме, даже не оглянувшись. Из глубины дома тут же донесся грохот, звон бьющегося стекла и его довольное бормотание:
– Ах да, осторожнее у входа... там, кажется, немного кислоты... или это ртуть?..
Элрион и Лира переглянулись. В воздухе витал запах серы, металла и чего-то электрического.
"Он сумасшедший", – подумал принц.
Лира взглянула на него. В её глазах читалось то же самое – смесь недоверия и любопытства.
Элрион сделал шаг вперёд.
Шипы на его спине заныли в такт шагам.
Этот эльф был опасен.
Но что хуже всего – он выглядел так, будто ждал их.
И это пугало куда больше, чем любая открытая угроза.
Элрион замер, будто врос корнями в землю.
Его взгляд зацепился за прилавок с оружием, стоявший посреди разрушенной улицы – неестественно целый, будто выставленный напоказ специально для него. Клинки лежали ровными рядами, отполированные до болезненного блеска, их лезвия отражали закат кровавыми бликами.
А рядом...
Цепи.
Те самые, как в тот день, когда отец впервые привел его в темницу замка.
– Смотри, – пальцы отца впились в его подбородок, заставляя смотреть. В голосе звучало то же выражение, что перед демонстрацией нового меча или боевого коня, – Вот что бывает с теми, кто смеет любить людей.
В клетке из солнечного железа – эльфийка. Ее кожа покрыта ожогами, пузырями, струпьями. Она шепчет что-то – молитву? Имя? Проклятие? Губы дрожат, но звуков не слышно сквозь звон в ушах.
– Они слабы, – отец поворачивает его лицо к себе, – И ты не должен забывать.
Но восьмилетний Элрион видит только ее глаза - зеленые, как лесная чаща, встречающиеся с его взглядом. В них нет страха. Только бесконечная, всепоглощающая печаль. Такая, от которой что-то внутри него ломается навсегда...
– Ты чего застыл? Пойдём, – Лира резко схватила его за руку. Ее пальцы – шершавые от работы, горячие, живые – впились в его запястье, где под кожей пульсировали шипы. Боль пронзила его, острая и очищающая, как удар кинжала.
Элрион вздрогнул. Цепи исчезли. Клетка растворилась.
Но в груди осталось то самое чувство – будто кто-то вырвал кусок его души и так и не вернул.
Он позволил Лире тащить себя вперед, не сопротивляясь.
Потому что боялся не цепей.
Боялся, что если остановится, то увидит в отражении клинков лицо той эльфийки.
И поймет, что за триста лет так и не смог выжечь из памяти этот взгляд.
А шипы на его руках цвели новыми бутонами, будто напоминая:
"Ты помнишь. И поэтому заслуживаешь эту боль".
Внутри оказалось неожиданно уютно – если не считать странных механизмов, тикающих в углах, и склянок с жидкостями, светящимися неестественным голубоватым светом. Воздух пах корицей, металлом и чем-то электрическим, словно перед грозой.
– Извиняюсь, забыл представиться. Тален, к вашим услугам, миледи.
Он снял перчатку изящным движением, обнажив длинные пальцы, покрытые тонкими шрамами и синими прожилками – будто сама магия протекала у него под кожей. Наклонился, чтобы поцеловать костяшки Лиры, но она резко отдернула руку.
– Лира, – бросила она коротко, сжав губы, словно это имя было броней, которую она не хотела снимать.
Имя повисло в воздухе, ударив Элриона с неожиданной силой. Лира. Оно обожгло его, как первый глоток горячего чая после долгого перехода. Такое простое. Такое... человеческое.
Он вдруг осознал, что все это время шел рядом с Лирой, дрался с Лирой, ненавидел Лиру – и даже не знал, как звучит ее имя. Не "ведьма", не "лесная тварь", не "травница" – а Лира. Имя, которое кто-то дал ей при рождении. Имя, которое, возможно, шептала ей бабушка, укладывая спать.
Элрион сжал зубы, чувствуя, как новый шип прокалывает ему ребро. Он не имел права думать об этом. Не имел права представлять ее ребенком с медными кудрями, не знающим, что мир может быть жестоким. Не имел права...
Но было поздно. Имя уже поселилось в нем, как зерно, брошенное в трещину скалы. И он знал – рано или поздно оно прорастет.
Тален лишь ухмыльнулся, будто ожидал такой реакции, и ловко поймал в воздухе падающую с полки деталь какого-то механизма.
– Садитесь, садитесь! – он суетливо расчистил место на столе, заваленном чертежами с непонятными схемами. Поставил перед ними чашки с дымящимся напитком, который пах одновременно мятой и грозовым ветром, – О, и только не трогайте вот эту штуку! – вдруг вскрикнул он, когда Лира потянулась к странному металлическому шару на полке. – Она... хм... немного нестабильна. Взрывается. Иногда.
Лира не стала пить. Её золотистые глаза скользили по комнате, выискивая подвох, ловушку, намёк на обман.
Её взгляд зацепился за чертёж, приколотый к стене – изящный мост, перекинутый через несуществующую реку. Линии были точными, почти музыкальными, будто автор рисовал не просто конструкцию, а стихотворение из камня и стали.
– Красиво, – невольно вырвалось у неё.
Тален, разливая себе странно пахнущий напиток, на секунду замер. Его пальцы слегка дрогнули, и капля упала на перчатку, оставив тёмное пятно.
– Да, – сказал он слишком мягко, – Мой... учитель так рисовал. Говорил, что мост должен быть лёгким, как вздох.
Он резко отвернулся, швырнув тряпку на стол.
– А потом кто-то решил, что камни должны кричать.
Камни действительно кричали. Три дня. Элрион помнил каждый стон, пробивавшийся сквозь мраморную кладку стен. Помнил, как придворные отводили глаза, а стражи крепче сжимали копья.
"Он сам выбрал свою судьбу", – мысленно оправдывался принц, наблюдая, как Тален нервно перебирает склянки. Архитектор осмелился назвать королевский проект "грубым" – перед всем советом, с ухмылкой размахивая своими изящными чертежами. Это была не просьба, а вызов. И вызовы Элрион всегда подавлял – железом, кровью, камнями.
Но почему-то сейчас, глядя на дрожащие руки этого безумца, он впервые подумал: а если бы тогда...
Шип под ребром дёрнулся, перебив ход мыслей. Боль вернула ясность.
Нет. Власть не терпит слабости.
Элрион не сводил взгляда с Талена.
– Что случилось с деревней? – спросил он прямо, и его голос прозвучал резче, чем он планировал.
Тален замер. На мгновение его чёрные глаза стали непроницаемыми.
– Ах, это... – он повертел в пальцах чашку, и жидкость внутри вдруг сменила цвет с золотистого на кроваво-красный, – А это не деревня. Это приманка.
Тишина повисла в воздухе, густая, как дым.
Где-то в углу тикающий механизм вдруг замолчал.
Лира медленно положила руку на рукоять клинка.
– Чья приманка? – прошептала она.
Тален улыбнулся.
И в этот момент все лампы в комнате погасли.
Темнота сгустилась мгновенно, как чернильная клякса.
Лира резко вскочила, клинок уже в руке – лезвие блеснуло в слабом свете флуоресцирующих склянок. Элрион почувствовал, как шипы на его спине напряглись, впиваясь глубже в кожу.
Тихий щелчок.
Вспышка.
Яркий свет ударил в глаза – где-то в углу с треском заработал странный механизм, выпуская в воздух сотни искр. В их мерцающем свете Элрион увидел:
Тален, стоящий у стены, с каким-то сложным устройством в руках.
Лира, замеревшая в боевой стойке, её рыжие волосы будто горели в этом неестественном свете.
И –
Тени.
Десятки теней, выходящих из стен, из-под пола, даже из воздуха.
– Они здесь с самого начала, – проговорил Тален, и его голос вдруг разделился на множество отголосков, – Наблюдали за тобой. Просто ждали подходящего момента.
Лира повернулась к Элриону, её глаза в темноте светились, как у лесного зверя.
И в этот момент все механизмы в комнате взорвались одновременно.
Темнота сжалась вокруг них, как кулак. Охотничьи инстинкты Лиры кричали об опасности. В ноздри ударил резкий запах озона и горящего металла.
Элрион стоял неподвижно, но каждый мускул его тела был напряжён. Шипы под кожей пульсировали в такт учащённому сердцебиению. Он мысленно проклинал себя за то, что попался в эту ловушку, за то, что подставил Лиру…
– Бежим? – прошептала Лира, и в её голосе не было страха. Только холодная ярость.
Но прежде, чем Элрион успел ответить, Тален рассмеялся. Этот звук резал слух, будто скрежет металла по стеклу.
– Бежать? О нет, мои дорогие гости, – Его голос вдруг раздробился на множество отголосков, звучащих со всех сторон, – Вы же ещё не увидели главного аттракциона!
Громкий щелчок.
И тогда...
Взрыв.
Не огня и дыма, а чистого, ослепительного света, режущего сетчатку как лезвие. Комната взорвалась сиянием, выжигающим зрачки дотла. Элрион инстинктивно прикрыл лицо рукой, но было поздно – перед глазами заплясали кровавые пятна, сливаясь с привычным багровым туманом его проклятых видений.
"Не сейчас. Не с ней".
– Лира! – его крик разбился о внезапно наступившую тишину, собственный голос звучал чужим, будто доносился из глубины колодца. Пальцы сжали пустоту там, где секунду назад была её рука.
Ответа не последовало. Только звенящая пустота, давящая на барабанные перепонки.
Он зажмурился, пытаясь прогнать слепящие пятна. Когда веки наконец дрогнули, перед ним расстилалась бесконечная чернота. Ни Лиры, ни Талена, ни стен – только тьма, густая как деготь, вязкая как незаживающая рана.
"Опять. ОПЯТЬ".
Где-то в глубине сознания зашевелился знакомый ужас - тот самый, что грыз его по ночам после казней. Ощущение ловушки, захлопывающейся каменной двери, последнего взгляда осужденного... Только теперь в клетке оказался он сам. А Лира...
Элрион почувствовал, как по его щеке скатывается не кровь, а слеза. Шипы на запястьях вздулись, впиваясь глубже, но эта боль казалась ничтожной по сравнению с новым, незнакомым чувством – ледяной пустотой в груди там, где должно было биться сердце.
"Я потерял её".
И самое страшное – он даже не успел сказать ей...
Голос Талена раздался со всех сторон одновременно, многоголосый и неестественный:
– Это театр, мой милый принц, а ты – главный актёр.
Внезапно в темноте вспыхнули – силуэты тех, кого погубил Элрион. Они молча выстраивались в ряд, образуя жутковатую "аудиторию".
– И каков же твой финальный монолог? – продолжал Тален, и теперь его голос звучал прямо в голове Элриона, – Покажи нам своё раскаяние.
Элрион закрыл глаза – и впервые за триста лет позволил себе быть настоящим.