Глава 12. Сэр Колючка

Капли дождя выбивали дробь по старой крыше навеса, будто невидимый барабанщик отмерял время их вынужденного заточения. Вода, пробиваясь сквозь щели в прогнивших досках, стекала мутными ручейками, превращая землю под ногами в вязкое месиво из грязи и прошлогодних листьев.
Элрион прислонился к покосившемуся столбу, скрестив руки на груди. Шипы на его запястьях блестели от капель, словно россыпь чёрных алмазов.
– Что, Травница, – протянул он, и в голосе его звучала непривычная игривость, – твои духи дождя на меня злятся? Или лес наконец отвернулся от своей хранительницы?
Уголки его губ дрогнули, образуя нечто, отдалённо напоминающее улыбку. Но это была не та ядовитая усмешка, что резала людей острее любого клинка, а что-то новое. Хрупкое. Будто первый росток, пробивающийся сквозь толщу льда.
Лира щёлкнула языком, скосив на него глаза. Капли дождя стекали по её лицу, словно слёзы, но в её взгляде не было и тени слабости.
– Духи просто знают, как ты раздражаешь. Вон даже небо хмурится, глядя на твои королевские манеры.
Элрион приподнял бровь:
– Королевские манеры? Я что-то пропустил? Когда в последний раз я требовал подушки под спину или вино в хрустальном бокале?
– О, прости, – язвительно ответила Лира, – я забыла, что ты теперь подвижник. Хотя подожди... – она сделала преувеличенно задумчивое лицо, – а кто это утром ворчал, что трава слишком мокрая для сидения?
Принц фыркнул:
– Это было замечание о практичности, не более. Хотя... – его взгляд скользнул по её мокрой от дождя одежде, – кажется, кто-то забыл свой плащ у ручья. Опять.
Лира покраснела:
– Я его не забыла! Я... – она запнулась, – я оставила сушиться у костра.
– Который мы потушили три часа назад? – невозмутимо уточнил Элрион.
– Ты невыносим! – выпалила она, хватая первую попавшуюся мокрую ветку.
Мгновение – и она метнула её в Элриона с силой, достойной лучших лучников королевства. Принц поймал ветку рефлекторно – и замер. На грубых, покрытых корой сучках вдруг распустились почки зелёные, нежные. Дождь внезапно усилился, превратившись в сплошную стену воды – будто само небо отвечало на её вспышку гнева.
Лира сжала кулаки. Порыв ветра рванул её волосы, сорвав с них ленту – ту самую, что Элрион подарил ей всего пару часов назад. Шёлковая полоска медленно опустилась в лужу, где и застряла, беспомощно трепеща, как раненая птица.
Принц проследил за ней взглядом, но промолчал. В его глазах мелькнуло что-то неуловимое – возможно, тень того самого чувства, которое он так тщательно скрывал за шипами и колкостями.
– Я рассчитывал, что хранительница леса хотя бы умеет завязывать узлы, – парировал он, но в голосе не было привычной едкости, – Подобрать, что ли? – пробормотал Элрион, глядя на ленту.
– Не трудись, – отрезала Лира, но взгляд её скользнул к луже – Всё равно скоро испортится.
– Как и всё в этом мире, – он пожал плечами, но не отводил глаз от шёлка цвета меди, – Хотя... некоторые вещи держатся дольше, чем кажется.
– Философствуешь? – Лира скрестила руки на груди, – Или просто дождь промочил тебе мозги?
Элрион усмехнулся:
– Может, и промочил. Но ты-то должна радоваться – наконец-то я говорю что-то осмысленное.
– Осмысленное? – она фыркнула, – Это когда ты сравниваешь ленту с бренностью бытия?
– Нет, – он наклонился, поднимая промокший шёлк, – Это когда я говорю, что даже такая мелочь... – его пальцы осторожно разгладили ткань, – …может пережить бурю.
Лира замерла. Капли дождя стекали по её щеке, но теперь она не могла сказать, дождь это или что-то ещё.
– Дай сюда, – неожиданно сказала она, вырывая ленту из его рук, – Всё равно завяжу как попало.
– Как всегда, – он ухмыльнулся.
– Как надо, – поправила она, но уголки её губ дрогнули.
Между ними повисло молчание – неловкое, но странно уютное, как старый плащ, который уже не греет, но и выбросить жаль. Дождь продолжал стучать по крыше навеса, выбивая беспокойный ритм, будто пытался напомнить: это лишь передышка, не более.
Элрион отвернулся. Её присутствие стало невыносимым – не потому, что раздражало, а потому что эти пронзительные глаза видели слишком много. Сквозь шипы. Сквозь маску. Прямо к той изъязвленной душе, которую он столетиями прятал даже от самого себя.
Он резко двинулся прочь, делая вид, что направляется к клетке, где должен был томиться Тален. Но мысли уже унеслись в темные лабиринты прошлого.
"Орвин водит нас по кругу, как слепых котят", – пронеслось в голове, и пальцы сами собой сжались в кулаки. Шипы впились в ладони, но эта боль была ничтожной по сравнению с тем, что он пережил в Театре теней.
Особенно не давал покоя один образ: маленькая девочка с огненно-рыжими волосами – Лира в детстве. Её глаза, наполнявшиеся ужасом, когда...
– Ай! – Крик, тонкий и пронзительный, разорвал тишину. Элрион замер, его тело мгновенно напряглось, годы военной подготовки взяли верх. Звук шёл из-за зарослей бузины, где вековой дуб раскинул свои могучие ветви.
– Не... не выходит... – донесся сдавленный всхлип.
Раздвинув ветви, Элрион увидел девочку лет десяти, беспомощно запутавшуюся в охотничьих сетях. Грубые верёвки впились в её тонкую лодыжку, оставляя красные полосы, а платье порвалось о сучья. Рядом валялась опрокинутая корзинка, из которой рассыпались лесные дары – рубиновые капли малины и тёмные бусины черники, смешавшиеся с грязью.
– Не шевелись, – хрипло приказал он, его пальцы уже разрывали узлы с неожиданной бережностью. Шипы царапали нежную кожу ребёнка, оставляя тонкие алые полоски, но девочка не плакала.
Она замерла, широко раскрыв глаза. Светлые, с золотистыми искорками – точь-в-точь как... Нет, он не позволит себе этого сравнения.
– Ты... колючий, – прошептала она, и в её голосе было не страх, а чистое любопытство. Маленькие пальчики потянулись к шипу на его плече, но не дотронулись.
Элрион фыркнул, внезапно осознав, как нелепо он выглядит – могущественный принц, спасающий ребёнка от охотничьей ловушки:
– А ты слишком болтлива для того, кто только что висел вниз головой.
– Я не висела! – обиделась девочка, надув губки, – Я просто... застряла. Хотела собрать ягод для маминого пирога, помочь ей...
Последний узел поддался с тихим треском. Девочка потерла покрасневшую лодыжку, но тут же озарила его улыбкой, такой яркой, что Элрион на мгновение ослеп:
– Спасибо! А тебя как зовут?
– Зови как хочешь, – буркнул он, поднимая её на ноги с непривычной осторожностью.
– Тогда... Сэр Колючка! – объявила она торжественно.
Элрион почувствовал странное щемящее чувство в груди. Оно было таким незнакомым, что сначала он даже не понял, что это – что-то вроде... теплоты.
– Где твои родители? – спросил он, отряхивая её платье от листьев.
– В деревне, совсем рядом! Я только за ягодами...
Не слушая её оправданий, принц неожиданно для себя подхватил ребёнка на руки. Маленькие ручонки тут же обвили его шею с полным доверием, не обращая внимания на острые шипы.
– Ты пахнешь... как наш очаг зимой, – задумчиво заметила она, уткнувшись носом в его рубашку.
Элрион напрягся. Он вспомнил запах пепла – пепла сожжённых домов, тех самых, что...
– Помолчи уже, – пробормотал он, но в голосе не было привычной жёсткости, только какая-то новая, незнакомая усталость.
Когда они вышли к окраине деревни, навстречу уже бежали перепуганная мать. Женщина с такими же карими глазами прижала дочь к груди:
– Благодарю, незнакомец. Алла, сколько раз тебе не ходить одной в лес!
– Но там самые сладкие ягоды! – не сдавалась девочка, вырываясь из объятий, – И потом, меня спас Сэр Колючка!
Женщина перевела взгляд на белокурого, но Элрион уже повернулся уходить, когда маленькая рука вцепилась в край его плаща.
– Подожди! – Алла полезла в карман и вытащила смятую малину, – Это для тебя. Самая спелая, я её специально приберегла.
Принц замер. Крошечная ягода лежала на его ладони, как капля крови. Он хотел швырнуть её, сказать что-то колкое... но вдруг увидел в детских глазах то, чего не видел столетия – чистую, незамутнённую благодарность, без тени страха или расчета.
– Глупости, – пробормотал он, но всё же спрятал подарок в карман брюк с неожиданной для себя бережностью, – И больше не попадай в ловушки.
– Обещаю! Только... – она заколебалась, – а ты придёшь ещё? Я знаю, где самые лучшие земляничные поляны! И грибы! И... и ручей, где водится самая вкусная рыба!
Элрион уже открыл рот для привычного отказа, но... что-то остановило его. Может быть, эти глаза, полные надежды. Или этот маленький подарок, который весил в его кармане как гиря.
– Возможно, – неожиданно для себя сказал он, – Если будешь слушаться родителей.
Развернувшись, принц ушёл, не дожидаясь ответа. В складках его карманов давилась крошечная ягода.
Шип под его лопаткой вдруг дрогнул и... ослаб. Всего на мгновение. Но Элрион это почувствовал. И испугался. Потому что что-то в его каменном сердце... дрогнуло вместе с шипом.
Холодное утреннее солнце пробивалось сквозь разорванные облака, бросая длинные тени на грязную деревенскую дорогу. Лира шла рядом с Элрионом, украдкой изучая его профиль. Сегодня он казался другим, будто ночное происшествие сняло с него тонкий слой льда.
"Что с тобой, Элрион?" – думала она, но вслух не спросила.
Кузница стояла на отшибе, её стены, почерневшие от копоти, дышали жаром. Из трубы валил густой дым, смешиваясь с утренним туманом. Внутри, у раскалённого горна, сгибаясь под тяжестью молота, работал кузнец – мужчина с плечами, как дубовые сучья, и руками, покрытыми шрамами от искр.
Элрион остановился на пороге, ощущая, как жар кузницы бьёт в лицо. Его пальцы сомкнулись на эфесе меча – оружии, которое когда-то сверкало, как зимний рассвет, а теперь было покрыто царапинами и тёмными пятнами, что не стирались никакой водой.
– Мне нужно заточить клинок, – сказал он, кладя меч на наковальню с непривычной осторожностью.
Кузнец поднял глаза, и его лицо, блестящее от пота, вдруг стало каменным.
– Не буду я работать на убийцу, – прошипел он, отбрасывая меч обратно так, что тот звякнул о каменный пол, – Убирайся из моей кузни, пока я сам тебя не выгнал.
Лира стиснула зубы, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Но Элрион лишь медленно поднял меч, его пальцы не дрогнули.
– Я заплачу вдвойне, – сказал он ровно, но в голосе не было привычного высокомерия – только усталость.
Кузнец плюнул на раскалённый металл, и слюна с шипением испарилась.
– Думаешь, золото смоет кровь с твоих рук? – его голос дрожал от сдерживаемой ярости.
Элрион замер.
Тишина повисла между ними, тяжёлая, как наковальня.
И тут дверь кузницы распахнулась с таким грохотом, что все вздрогнули.
– Папа, мама приготовила пирог, покушай! – вбежала Алла, запыхавшаяся, с растрёпанными от бега волосами.
Кузнец преобразился – его суровое лицо смягчилось, в глазах появились тёплые искорки.
– О, здравствуй, сэр Колючка! – девочка радостно замахала рукой Элриону, совершенно не замечая напряжённой атмосферы, – Папуль, это он вчера спас меня из ловушки!
Лира закусила губу. Этот непринуждённый детский восторг резал по живому. Она видела, как Элрион напрягся при звуке этого глупого прозвища – "сэр Колючка". Как его пальцы непроизвольно сжались, будто пытаясь ухватиться за что-то невидимое.
Алла тем временем беззаботно кружилась вокруг Элриона, будто вокруг старого дерева, совершенно не замечая его шипов.
"Она смотрит на него, как на героя из сказки", – подумала Лира с внезапной острой болью: "А я... я даже не знаю, как мне на него смотреть".
Её пальцы сами собой потянулись к карману, где лежала та самая лента – холодный шёлк от не менее холодного принца.
Кузнец замер, словно между молотом и наковальней его собственного прошлого. Пальцы сжались в кулаки сами собой, будто пытаясь раздавить невидимые угли памяти. Перед глазами поплыли кровавые марева – образы того жестокого тирана, чье имя десятилетиями шептали со страхом в каждой таверне. Того самого Элриона, чьи приказы оставляли после себя лишь пепелища и безымянные могилы.
И того же эльфа, что сейчас стоял перед ним – спасителя его Аллы.
Разум отказывался соединять эти два образа, будто они были написаны разными красками на одной холстине души. Сердце рвалось на части между яростью, поседевшей в его груди за долгие годы, и новой, хрупкой благодарностью, что пустила ростки лишь сегодня утром.
Губы дрогнули, но слова застряли в горле, как раскаленная сталь, не желая принять форму ни проклятия, ни благодарности. В кузнице его души бушевал пожар, где плавились ненависть и надежда, но что выйдет из этого горна – он не знал.
– Это... правда? – вырвалось у него хрипло, голос предательски дрогнул.
Глаза кузнеца метались между сияющим лицом дочери и мрачной фигурой принца. В груди поднималась знакомая ярость, но теперь её разбавляло что-то новое – щемящее, неудобное.
– Да! – Алла кивнула так рьяно, что её косички запрыгали, как пойманные на удочку рыбки, – И он совсем не страшный, папуля! Только ворчит и немного... колючий.
Кузнец медленно выдохнул, его могучие плечи опустились, будто с них сняли невидимую ношу. В глазах шла жестокая борьба – ненависть, выпестованная годами, столкнулась с новой, хрупкой благодарностью, и ни одна не хотела уступать.
"Она жива благодаря ему", – пронеслось в голове кузнеца, и это осознание обожгло сильнее любой искры из горна: "Но сколько таких, как она, погибли из-за него? Разве одно доброе дело искупает сотни злых?"
Его взгляд скользнул вниз, к своим рукам – этим грубым, исковерканным орудиям судьбы. Рукам, что за долгие годы выковали столько смертоносных клинков, сколько и спасительных плугов. Разве он, бьющий молотом по податливому металлу, вправе судить того, кто ковал судьбы целых деревень?
– Ладно, – выдохнул он, и это слово далось ему труднее, чем подъем самой тяжелой наковальни. Его рука протянулась вперед медленно, будто пробивалась сквозь невидимую стену, с таким выражением, словно он собирался схватить раскаленный клинок голой ладонью, – Давай свой меч.
Элрион безмолвно передал оружие. В тот миг, когда их руки соприкоснулись – мозолистые пальцы ремесленника и изящные, но не менее изуродованные пальцы принца – между ними пробежала странная искра понимания. Две жизни, отмеченные огнем и сталью, две судьбы, переплетенные кровью и пеплом.
Лира, затаив дыхание, следила за этой немой драмой. Она видела, как на лице кузнеца сменяются тени – ярость, сжимающая челюсти, страх, заставляющий вздрагивать веки, и что-то еще... что-то неуловимое, похожее на горькое прозрение.
Когда он наконец взял меч, Лира заметила мелкую дрожь в его руках – не от усталости, а от усилия сдержать древний инстинкт мщения.
– Королевская сталь, – пробормотал кузнец, проводя пальцем по зазубрине, – Этой отметине лет двадцать.
– Двадцать три, – автоматически поправил Элрион.
Кузнец повертел клинок в руках, изучая каждую царапину, каждый зазубренный край. Его пальцы с побелевшими костяшками впились в рукоять молота так, будто это была единственная опора в рушащемся мире.
Лира наблюдала, как искры танцуют в воздухе, а молот обрушивается на металл с точностью, достойной лучших воинов. Меч под ударами словно оживал, сбрасывая с себя следы битв, но не памяти. Каждый удар молота по клинку теперь звучал как вопрос без ответа, как попытка выковать новую правду из старой ненависти.
Алла устроилась на ящике с углем, будто на королевском троне, беззаботно болтая ножками в рваных кожаных башмачках. Солнечный луч, пробившийся сквозь дырявую крышу, играл в её растрепанных волосах, превращая их в золотистый ореол.
– Ты ведь не просто так спас меня, да? – выпалила она внезапно, устремив на Элриона широкий, ничего не скрывающий взгляд. В её голосе звенела та чистота, что бывает только у тех, кто ещё не научился бояться правды.
Принц вздрогнул, словно невидимая рука дотронулась до оголённого нерва.
"Зачем я это сделал?" – пронеслось в голове, и вдруг все привычные ответы рассыпались как песок. Не из жалости – он давно разучился жалеть. Не для покаяния – каяться было уже поздно. Тогда почему? Может, потому что в её глазах не было того ужаса, к которому он так привык?
– А для чего мне нужно было это? – отозвался он, натягивая на лицо знакомую маску равнодушия, но даже сам услышал, как фальшиво прозвучали эти слова.
Алла задумалась, сморщив носик так смешно, что даже угрюмый кузнец невольно смягчился. Она постучала пальчиком по подбородку, словно выбивая правильный ответ из своей светлой головки.
– Не знаю, – наконец призналась он, – Но мама говорит, что, если кто-то делает добро без причины, значит, добро в нём всё-таки есть. Даже если оно глубоко спрятано, – и, помолчав, добавила с непоколебимой уверенностью, – Может, в тебе тоже есть добро?
Элрион почувствовал, как в груди что-то сжалось – не боль от шипов, а что-то новое, странное и... страшное в своей простоте. Как будто маленькие ручонки добрались до той самой заржавевшей двери в глубине души, которую он так тщательно заколачивал годами. И теперь сквозь щели побивался свет.
Когда работа была закончена, кузнец с глухим стуком швырнул меч на стол, будто это был не отточенный клинок, а грех, от которого он спешил избавиться.
– Готово. Теперь уходи, – его голос звучал хрипло.
Элрион молча протянул кошель, и в этот момент мозолистая рука кузнеца впилась в его запястье с силой, от которой даже шипы впились в его кожу. Он наклонился ближе, и его горячее дыхание, пахнущее металлом и углем, обожгло лицо Элриона:
– Если ты когда-нибудь покажешься здесь снова, – прошипел он, и в глазах его плясали отражения пламени из горна, – я проверю, правда ли твоя кровь чёрная.
Элрион не дрогнул. Он медленно поднял взгляд, и в его алых глазах кузнец увидел не гнев, а что-то более страшное – понимание.
– Она красная, – тихо ответил принц, – Как у всех.
Они вышли из кузницы, и первый же луч солнца ударил Элриону в глаза, заставив щуриться. Лира шла рядом, намеренно громко шаркая ногами по пыльной дороге.
– Ну что, сэр Колючка, – начала она, повторяя прозвище, которое дала Алла принцу, и в голосе её смешались насмешка и что-то ещё, – теперь ты герой для деревенских девочек? Получается, для кого-то ты всё же не монстр?
Элрион остановился, повертел в руках меч – теперь клинок сверкал, отражая солнечные зайчики на потрёпанные стены кузни. Его пальцы скользнули по лезвию, будто проверяя, действительно ли старое оружие может снова стать острым.
– Не герой, – тихо ответил он, – Просто... тот, кто сделал что-то не совсем ужасное.
Лира закусила губу. Солнечный свет играл на полированной стали, слепил глаза, и вдруг она увидела в этом блике нечто большее – не просто отточенный металл, а возможность.
– Это начало, – сказала она, и собственный голос удивил её – в нём звучала не только надежда, но и какое-то новое понимание. Как будто она впервые увидела в Элрионе не только прошлое, но и будущее.
Принц ничего не ответил, только глубже ушёл в себя, в свои мысли. Но когда они сделали несколько шагов по дороге, ведущей из деревни, его рука невольно потянулась к спине. Шип под лопаткой – тот самый, что годами впивался в плоть при каждом вздохе, – больше не жалил. На его месте осталась лишь тупая ноющая пустота, странная и непривычная, как тишина после долгой бури.
Хрустящий под ногами гравий умолк, когда Элрион резко остановился. За спиной раздался сладкий, как переспелая груша, голос:
– Сэр Колючка? – в воздухе заплясали игривые нотки, – Тебе явно подходит это имя, мой милый страдалец.
Принц развернулся. Перед ним, балансируя на пограничном камне, стоял Тален. Его улыбка сияла так ярко, будто он только что выиграл королевство в кости, а не сбежал из зачарованной клетки. Тёмные глаза мерцали озорными искорками, а пальцы нервно теребили обгорелый рукав – верный признак недавнего "эксперимента".
– Как ты... – Лира замерла с полуоткрытым ртом, затем резко выдохнула, – Как ты вообще нашел нас?
Тален прижал ладонь к груди с преувеличенной скорбью, закатив глаза так, что стали видны одни белки:
– Ох, милая, – его голос дрожал от фальшивого страдания, – Вы бросили меня в клетке, как последнего пьяницу после праздника урожая! Пришлось... импровизировать, – Он сделал паузу, многозначительно подмигивая, – Деревня, конечно, не маленькая, но...
Лира скрестила руки, подозревая причастность бессмертного:
– Не удивлюсь, если ты с Орвином неделю назад чай пил. В обнимку.
– Чай? – Тален приложил палец к подбородку, изображая глубокомыслие – Нет, кажется, это был яд. Или любовное зелье. Или... – его глаза загорелись аметистовым огоньком, – или и то, и другое сразу! Он, знаешь ли, большой шутник.
– Ты издеваешься? – прошипел Элрион, и в голосе зазвучало что-то новое – не ярость, а усталое раздражение.
– Всегда! – Тален рассыпался в сияющей улыбке, будто ему только что вручили награду, – Но если серьезно... – он внезапно стал серьезным, что было почти страшнее его шуток, – Вам стоило взять меня с собой. Я бы мог... – маска шута вернулась мгновенно, – ну, скажем, посоветовать самое лучшее блюдо в этой дыре. Или просто постоять и красиво посмеяться, пока вы убегаете от толпы разъяренных крестьян с вилами!
Лира закатила глаза так, что, казалось, они останутся в таком положении навсегда:
– Ты невыносим.
– О-о-о! – Тален прижал руки к сердцу, делая шаг назад, будто от удара, – Это комплимент? Я тронут до глубины души!
Элрион перевел взгляд с Лиры на Талена и обратно. И – о ужас – почувствовал, как его губы сами собой растягиваются в чем-то, что могло бы стать улыбкой, если бы он не закусил щеку в последний момент.
– Мы уже уходим, – пробормотал он, поворачиваясь к лесной тропе, – Поэтому прибереги силы... на случай, если придется убегать от разъяренного кабана в чаще.
Тален вскинул руки в театральном жесте, рукава его рубахи взметнулись, как крылья драматичного стервятника:
– О, жестокий принц! – воскликнул он так громко, что в ближайших кустах вспорхнули птицы, – А я, пока томился в своей тесной клетушке, посвятил тебе стихи! Настоящую оду!
Лира фыркнула:
– Даже боюсь представить, что могло родиться в твоей больной голове.
Не обращая внимания на сарказм, Тален вдохнул полной грудью, раскинул руки в величественном жесте и задекламировал:
"О, Шипастый, чудо-друг,
Как прекрасен твой тулуп!
Из иголок и шипов... "
– Тулуп?! – Лира перебила его, подняв бровь так высоко, что она почти исчезла в рыжих кудрях, – Он что, медведь в зимней шкуре?
Тален вздохнул, изображая терпеливого учителя:
– Это художественная метафора, дорогая моя дикарка. Наш принц ведь и правда укутан в колючий "наряд" – куда поэтичнее, чем банальные "проклятие" или "страдания", не находишь?
Элрион закрыл глаза, словно молясь о терпении:
– Ты права, – процедил он, соглашаясь с Лирой, – Это действительно ужасно.
– Но от души! – Тален гордо поднял подбородок, будто только что прочитал шедевр, – И, кстати... – он понизил голос до заговорщического шепота, – если вы снова решите бросить меня, знайте: я уже сочинил балладу и про нашу милую Травницу. В трех частях. С эпилогом.
Лира схватилась за голову:
– Боги, за что мне это?
– За твое неоспоримое обаяние, любовь моя, – Тален улыбнулся в сторону девушки, – И за то, что пока не превратила мой язык в жабу. Хотя... – он подмигнул, – даже тогда я бы нашел способ поговорить с вами.
Элрион резко развернулся и зашагал по тропе, но Лира заметила – как уголок его рта дрогнул, прежде чем скрыться в привычной жесткой складке.
Она вздохнула, глядя ему вслед. И – о чудо – в уголках ее собственных губ заплясала тень улыбки, легкая, как первый весенний лист.
Темнота.
Не та, что приходит с закатом – мягкая, обволакивающая. А густая, липкая, как смола. Та, что заполняет легкие после боя, когда пахнет кровью и гарью, а в ушах еще звенит от криков.
Анникей лежал на спине, ощущая, как холод земли просачивается сквозь доспехи. Где-то рядом хрипели раненые, кто-то звал лекаря, но звуки будто доносились сквозь толщу воды. Он закрыл глаза – и сразу увидел его.
Элриона.
Не того жалкого «шипастого» беглеца, каким его теперь называли, а того самого. Холодного. Безупречного. С алыми глазами, в которых не было ничего, кроме ледяного расчета.
"Больше ста лет... " Анникей сжал кулаки, ощущая, как под повязкой сочится свежая рана. "...страха ...крови. И всего одна неудача – чтобы все рухнуло".
Где-то в памяти мелькнул рыжий отсвет – как вспышка света в этой тьме. Он не позволил себе думать о ней прямо, даже мысленно. Но вопрос повис в воздухе, острый, как клинок:
"Держишься ли ты там, глупая девчонка? Или уже пожалела, что когда-то решила встать на его пути?.. "
А над полем боя, чернее самой ночи, кружили вороны. Будто ждали ответа.