Мякиш-Кукиш

                Мякиш-Кукиш.

Если вы не знаете, кто такой этот Мякиш – загляните в словарь Ожегова Сергея Ивановича.  "Мякиш – мягкая (под коркой) часть печёного хлеба".


Испекли однажды Пекари суровые Мякиш нежный да мягкий и сразу же засунули его в грубые шершавые Корки, чтобы он не сбежал, шалопут этакий, на Улицу.
     И от Греха всякого подальше, – так прямо они и сказали: – Давайте, братцы, засунем его в Корки надёжные, от Греха подальше, от уличных соблазнов и прихотей. Чтоб сидел тут дома на полочке и на эту Улицу совсем не высовывался.
На этой Улице ведь всякое бывает – там-сям окурки валяются, матом ругаются, и водку пьют прямо из горлышка, да мало ли что там может случиться.
     И этого Мякиша нежного в тесных корочках, на полочку поставили около Радио – подальше от всего самого нехорошего и для пущей сохранности.
Там у Пекарей на стене для интереса висело это старенькое Радио "Лира - 201" в коробочке пластмассовой и всё время оно что-то интересное рассказывало – про погоду, про лесных зверей, про флору и фауну, про политические опасности и про жизнь разведчиков увлекательную, как они всё время в Лесу петляют, чтобы уйти от преследования, а потом – бац и всё-таки уходят незаметно для всех вражеских сыщиков.
     Поставили, значит, на полку, а сами пошли перекур во дворе сделать и попить кефиру со слойками.
А заодно поточить свои ножики булатные для разрезания всяких упругих предметов на дольки, кружочки и кусочки лакомые.
     Тем временем на полочке непорядок образовался – грубые Корки стали ругаться промеж собой, стали громко спорить, кто главнее – четыре боковые Корки вместе с Верхней запечённой или одна Нижняя?
– Ну ты сама подумай, Нижняя, кого первым делом басурмане Мыши амбарные портить начнут, чтобы до нежного Мякиша добраться?
– Насчёт амбарных не знаю, а вот церковные грызуны обязательно снизу начнут, а на боковые и верхнюю никогда не позарятся, потому что боковые и верхняя находятся на всеобщем виду – раз, а во-вторых – потому что боковых вон сколько много, и они могут, если что, и сдачи дать.
Когда очень раззадорятся.
А я такая одна и поэтому редкая и самая важная получается. Церковные Мыши – они ведь очень хитрые и изощрённые и всегда найдут самую лучшую сторону во всех отношениях.
– Вот всегда ты так, Нижняя, из контекста всё выдернешь и перевернёшь весь смысл, как тебе вздумается. Уж больно ты умная.
– А вы как думали – если нижняя, так я что, пальцем деланная, что ли? Да, я умная – потому что находилась при выпечке на самом, можно сказать, близком огневом соприкосновении, а там глупости не прощают – враз сделают каюк, если чуть-чуть зазеваешься. Вот, видите, у меня посерёдке как раз пятнышко погорелое, это от неосторожности и опасности постоянной.
     Спорили-спорили до хрипоты, а потом устали и задремали, а верхняя запечённая Корка даже храпеть принялась, как пьяный пассажир на верхней полке в поезде. Какая культурная необразованность!
     И вообще, эти Корки грубые всё время надсмехались на Мякишем и притесняли его со всех сторон – то не так сказал, то положи назад, то – что ты наделал, скотина, или, вообще, гадость скажут – кто тут воздух испортил? И смотрят со всех сторон на притихшего нежного Мякиша.
Житья нет от них никакого, сплошные притеснения и грубость.
И тогда Мякиш на цыпочках из этих тесных Корок и выпрыгнул, огляделся по сторонам и припустил во всю прыть на Улицу.
     Вернулись суровые Пекари после перекура и перекуса кефиром со слойками, а за ними чей-то приблуда-Пёс драный увязался, тоже, видать, слойку хочет себе выпросить.
Идут, Пекари, ножичками булатными свежезаточенными размахивают.
Глядь – а на полочке лишь Корочки грубые шершавые лежат в обнимку и похрапывают.
Растолкали Пекари Корки, стали из них душу вытрясать, а много ли вытрясешь из простой Корки-то?
Корки – они и есть Корки... Грубые они, как есть грубые...
     Тогда Пекари допили остатки кефира, доели слойки и решили пуститься вдогонку за Мякишем неоткладно.
Чтобы поймать беглеца всенепременно и наказать, как следует должным образом!
Ну, и чтобы другим было неповадно такое безобразие учинять в будущем.
А ещё чтобы, чтобы, чтобы – только и слышно со стороны – идут и бубнят под нос себе: бы-бы-бы да бу-бу-бу безостановочно.
Совершенно, как дети малые!
И как только вот таким бубнецам недовольным выдают ножики булатные?
     Идут Пекари по Улице, у всех встречных-поперечных про Мякиша спрашивают – видели они такого-то где-нибудь? И говорят про Мякиша подробное описание внешности – нежный, мягкий и по виду симпатичный даже...
Но все встречные лишь головой качают – нет, не видели, нет не встречали, а кто это?
– Ой, а кто это? Очень похоже по описанию вашему на иностранного актёра известного – этого, как его, ну, какого-то Брэда, что ли? Или нет, думаете, всё-таки на Брюса Уиллиса?
Ходили, Пекари, ходили из стороны в сторону, башмаки попортили себе, а толком ничего и не узнали.
 Ну нет нигде, как сквозь землю провалился, гадёныш пористый!
Вот глупые – конечно, Мякиш, хоть и мягкотелый, но очень хитрый и понимающий.
Он сразу скумекал, что Суровые Пекари очень прямолинейные и с традиционным шаблонным мышлением.
И конечно же, пойдут сразу на Улицу искать, потому что на Улице граждане ходят и есть с кем поговорить и вопросы поспрашивать.
     Поэтому умница Мякиш сразу же в Лес побежал, прямо по тропинке опасной, куда Пекари ни в жисть не сунутся, несмотря на свои ножики булатные.
Бежит с ветерком, петляет в разные стороны, как хитроумные разведчики и на ходу приплясывает – очень уж ему нравится, когда не давят на него со всех сторон никакие корки грубые.
И дышится ему поэтому легко, прям полной грудью дышится, как говорил великий физиолог проф. Павлов: – Дышите, братцы, пока дышится!
     А Корки на полке рядом с Радио-громкоговорителем «Лира - 201" лежали, лежали и поняли, наконец, что им теперь "каюк" будет без Мякиша!
Потому, что это когда они вместе с Мякишем – пирог получается, а без Мякиша нежного – просто никому ненужные засохшие Корки.
Да-да, совершенно никому не нужные – ни мухам, ни тараканам, ни старикам беззубым, ни их внучатам, тоже беззубым – совсем никому-никомушеньки.
Даже мыши от них отворачиваются с выражением брезгливым, что ужасно отражается на психическом самочувствии.
     Переглянулись Корки и тоже бросились вслед за Пекарями искать Мякиша-беглеца.
А вот куда бежать, кого спрашивать?
Бегут они, пищат-трещат со своими вопросами, а никто на них даже не оглядывается, потому что Корки они простые и всё тут! И этим всё сказано!
И поняли тут Корки, что нужно рассчитывать только на себя, на свою природную сообразительность.
Стали Боковые и запечённая Верхняя всматриваться внимательно в Нижнюю Корку, потому что она всё время талдычила про свой ум и сообразительность.
Нижняя слегка потупилась от такого внимания и говорит: – Нужно нам разделиться и искать во всех разных направлениях для повышенного процентного обнаружения.
– О-о-о! – только и сказали Корки, и сразу же устроили своё разделение по живому, можно сказать, естественному соединению.
А так как все ножики булатные прихватили с собой жестокие Пекари, то всё это разделение получилось сумбурное, с суетой, взвизгиваниями, проклятиями и хлебными крошками.
Но разделились ведь всё-таки, кое-как, но что тут поделаешь – без ножиков по-хорошему не получается – сами попробуйте, если не верите.
И разбежались Боковые сразу во все четыре стороны, а Нижняя и Верхняя запеченная никуда не побежали, потому что на свете есть только 4 стороны, а им не досталось, значит, никаких сторонок.
Верхняя тут же залезла на старую осину, якобы для корректировки поисков.
Лезет себе и думает, чего мне – больше всех надо что ли?
Я и так больше всех запеченная, мне отдых нужен и сострадание. Залезла на самую верхнюю ветку и затаилась.
     Ну, Нижняя покрутилась-покрутилась, да осталась тут же – пристроилась к земледельческим крестьянам ухаживать за их младенцем новорожденным – чуть-что сунет ему в ротик какой-нибудь свой краешек – он пососёт-пососёт и сразу орать перестаёт, а она тем временем какой-нибудь язык иностранный выучит на случай поездки туристической.
А чего ей бегать попусту – это пускай Боковые, да Верхняя бестолковые бегают, а ей, Нижней умнице, не к лицу беготня и суета мелочная.
    А Мякиш тем временем чувствует за собой топот какой-то сосредоточенный, аж земля от этого содрогается.
Огляделся он внимательно и заметил Девочку с корзинкой – стоит, в носу ковыряется и потом долго смотрит на найденные всякие загогулинки.
Подбежал Мякиш к Девочке с корзинкой и просит её: – Спрячь меня, Девочка, пожалуйста, гонятся за мной Пекари с Корками и хотят учинить мне насилие ужасное.
А Девочка сразу же из кармана Красную шапку вытащила, себе на голову её напялила и говорит холодным тенорком:
– Ну, вот ещё, – эти Пекари ребята опасные, я знаю. А я к Бабушке своей иду, пирожки вот ей несу в корзинке. Нет и нет – не досуг мне сейчас помогать Мякишам и всяким другим хлебобулочным.
И ушла себе по тропинке, напеваючи какую -то песенку незатейливую про природу африканскую.
– А-а-а, обезьяны, носороги
А-а-а...
Кинулся тогда Мякиш петлять в другие места заповедные, где редко кто прогуляться отважиться, потому что там всякие соблазны невообразимые и жестокосердные проявления на каждом шагу встречаются.
Особенно зайцы в очень плохую сторону отличаются, потому что моральные ветрила у них давно уже лопнули, а остались только инстинкты и позывы первобытные.
Остальные жители совсем наукой не изучены, поэтому никакой характеристики им пока дать нельзя до поры, до времени.
Забежал Мякиш на Моховую полянку, а там как раз сидит Лиса на кочке и хвост свой расчёсывает – у неё ведь одно на уме – вилять хвостом, да облапошивать простаков речами сладкими.
Увидела она нежного и мягонького и помахала ему лапкой: – Эй, дружок, подойди поближе, пожалуйста.
Конечно, Мякиш знал, что нельзя разговаривать с незнакомыми дядями и тётеньками, но из-за своей мягкотелой нерешительности не мог сказать подходящее какое-нибудь слово, чтобы все сразу поняли, какой он очень неприступный и решительный. 
Поэтому просто подошёл к Лисе и потупился.               
– Ну что, дружок, хочешь послушать сладкие речи?
– Никак нет, тётенька, я сейчас как раз скрываюсь по-срочному, потому что за мной гонятся суровые Пекари с ножиками и Корки грубые.
– А-а-а, ну ладно тогда. А у тебя, случайно, нет каких-нибудь духов типа Шанель или Ландыша серебристого?
Посмотрел Мякиш у себя в закромах, а там как раз маленькая бутылочка "Тройной одеколон" завалялась, вся в крошках хлебных, но бутылочка очень красивая.
Стоит в нерешительности с бутылочкой, крошками облепленной и весь красный от смущения. Почему-то.
Обрадовалась Лиса такому одеколончику и почти весь использовала на свой пышный хвост, весь до последней капельки.
Лишь немножко капнула на лапки, да на язык немножко.
– Это для отбития запаха, чтобы собаки охотников не могли понять, откуда что пахнет так пронзительно. 
Тут в кустах можжевеловых лай, треск послышался и невнятное бормотание, а Лиса и говорит:
– За твою помощь беззаветную помогу тебе, дружок, в этот час опасности – прыгай ко мне под хвосток и не дыши громко, а я всё нужным образом сделаю.
Мякишу не нужно два раза повторять – нырнул под Лиску и свернулся колобком-калачиком, а Лиса сверху своим хвостом его прикрыла как периной тёплой.
И сразу же из колючих кустов выкатились гурьбой: драный Пёс-ищейка, Пекари с ножиками и четыре Корки шершавые.
Собака сразу же к Лисе подбежала, присела на корточки и глаза зажмурила от умиления – уж очень запах "тройной одеколон" наполнил её воспоминаниями детскими – как Хозяин утром по головке её гладил и косточками угощал прекрасными, а потом стоял долго около зеркала и мазался белой пеной, и скоблил своё лицо острой бритвой, а у неё, собачки маленькой, каждый раз от испуга сердце замирало.
И потом весь день от Хозяина пахло таким же прекрасным запахом – «тройным» или «Шипром» душистым.
Даже на охоте воняло на всё болото, отчего все утки по-быстрому оттуда улетучивались.
А Псу всё это очень нравилось – и такой вот душистый запах у Хозяина, и что утки улетучились, и что не надо ничего таскать подстреленное.
Вот они вдвоём с Хозяином гуляют, как друзья, по топкой местности, нагуляются досыта, а потом пойдут домой к вкусным хрустящим косточкам. У-у-у, даже выть хочется…
Тут и Суровые Пекари подоспели, но уже без ножиков – успели-таки спрятать, подлецы этакие, вовремя, чтобы не спугнуть ненароком кого-нибудь – одинокого грибника или школьника заблудившегося. А следом за ними и Корки пришлёпали.
А Лиса вальяжно лежит себе, пышным хвостом помахивает и вприщурку смотрит на Пекарей:
– Вам чего надобно, Пекари?
– Да вот, матушка-сударыня Лиса, случился у нас побег – убежал из дома без спроса воспитанник наш нежный да мягкотелый Мякиш. И мы опасаемся за его дальнейшее благополучие по причине его неопытности житейской – ведь всякое может случиться на стезе опасности жизненной. Даже подумать страшно.
А им ещё вторят Корки наперебой:
– Да-да, тётенька Лиса, подумать страшно! И представить страшно! Как закроем глаза, так такие ужасы вырисовываются!
Только Пёс молчит, предаётся вовсю своим воспоминаниям, даже слегка поскуливать начал и притявкивать по-щенячьи с визгливыми нотками.
– Вот что я вам скажу на это, касатики, – идите прямо до самой водокачки разрушенной, а там свернёте налево и идите до самой Мрачной Ямины – вот в эту Ямину и прыгайте по очереди. И лежите в ней, ожидайте, а я оповещу все органы, что вы там лежите и ожидаете. Так что не беспокойтесь, товарищи, прыгайте в Ямину смело и лежите. Всё поняли?
Пекари и Корки с радостью закивали, но один лишь Пёс драный нахмурился – уж он-то знал, чего стоят речи такие сладкие. Особенно, когда это Лиса говорит с таким хвостом ароматическим.
Да ещё лёжа на мягкой кочке посреди Моховой полянки в позе совершенно разнеженной.
Ну, да ладно, наплевать – кинулся бежать вслед за Пекарями и Корками по тропинке к водокачке, даже лаять начал, как молодой, от непонятного вожделения.
И никто не знал, куда потом подевались эти Пекари, Корки и Пёс-ищейка – наверное, куда-то за горизонт закатились.
Правда потом, через 2 года, написали в газетке, что в Аргентине поступили в продажу чудесные нежные мякиши с корочками хрустящими.
И эти мякиши сразу же стали гордостью хлебобулочной аргентинской промышленности. Наверное, это Пекари добрались до самого Буэнос-Айреса.
А Лиса выждала минуток пять, подняла хвост и спрашивает:
– Ну, как ты там, дружок? Не задохся сосем?
– А я, тётенька, нос заткнул шишкой еловой и постарался представить себе, что я где-то в межгалактике лечу, в совершенно безвоздушном пространстве, как стремительный метеор или кусочек ракеты-носителя обломанный. И ничего, как-то притерпелся, даже понравилось так вот за шишкой прятаться.
Тут Лиса что-то прикинула, крякнула, взяла Мякиша за ручку и повела по тропинке прямо к просеке.
– А куда это мы идём, тётенька?
– Да тут недалеко, есть школа для нежных мальчиков по обучению грубостям и нахальству.
– А зачем это такое нужно мальчикам?
– Чтобы им в жизни потом легче было расхлёбывать и разруливать, и отвечать грубостью и знать приёмчики всякие, ну, и слова непривычные.
Ну, не знаю, – подумал Мякишек, – тихим мальчикам ведь можно как-нибудь потихоньку жить и не высовываться.
Но вслух совсем ничего не сказал.
Добрались Лиса с Мякишем до зелёного домика дощатого совершенно без окон, но калитка есть, как раз там, где и положено.
Подошли они к самому дому, прислушались, а там внутри возня какая-то слышится и удары глухие, будто кто-то по подушке  колотит изо всех сил палкой.
И над калиточкой надпись большими печатными буквами нарисована «Школа гармонического развития».
А в этой школе очень жёсткий Кулак занимался обучением учеников, в основном нежных мальчиков и девочек, и у него были ловкие помощники Подкулачники шустрые.
А ещё сверху над калиткой колокольчик висит с верёвочкой – хочешь войти – дёрни за верёвочку.
Лиса и дёрнула, а калиточка слегка приоткрылась и спрашивает:
– Вам чего надобно, граждане?
– А вот желаем записаться к вам в школу на обучение.
– Для обучения нужно заплатить 100 рублей чистоганом, вы это знает?
–  А почему так много – вроде бы мы живём в стране, где нет капиталистического общества, а все равны, и все братья друг другу получается?
И тут стала Лиса торговаться с целью уменьшения суммы оплаты за обучение, да ещё вилять хвостом, чтобы поскорее облапошить простаков своими речами сладкими.
А из калитки очень твёрдо говорят скрипучим голосом: – Нет и нет, сказано 100 рублей, значит 100 рублей и ни копейкой меньше!
Вздохнула Лиса, покопалась в своей меховой муфте и говорит: – Послушайте, дорогуша, у меня сейчас только 99 рублей наличными, может быть, я вам дам на 1 рублик понюхать мой хвост и даже погладить его? Желаете?
Из калитки вздохнули тяжело и говорят: – Ладно уж, заходите, а рублик потом занесёте как-нибудь.
Зашли Лиса с Мякишеком в дом через калитку, смотрят они вокруг – а вокруг никого и нет, лишь голое поле и по нему 2 перекати-поле катаются во все стороны.
Лиса губы трубочкой сложила и жалобно так свистнула – «Фьюи-и-ить» получилось, но как-то уж очень неуверенно.
Тут ветер сразу же закончился, перекати шары замерли и из туманного образа показался Кулак-Учитель, а следом за ним два Подкулачника, его верные помощники.
Лиса и говорит: – Вот, привела к вам своего племянничка Мякиша для обучения всевозможным нахальным штучкам, грубостям и словам нежелательным.
– А что с ним не так, с вашим племянничком?
– Очень нежный мальчонка, мягкотелый и чуть-что сразу в себе замыкается.
– Нда-а-а, ну, хорошо – оставляйте племянника, постараемся что-нибудь подыскать подходящее, будем пробовать все подходы и методы, начнём, пожалуй, с метода Макаренко, а там поглядим… Вы, кстати, уже 100 рублей заплатили?               
– Ну конечно, как можно такое даже вслух спрашивать! Всего вам, а у меня ещё столько дел на сегодня запланировано! Адью вам, граждане!
И исчезла Лиса, как будто растаяла.
Только немножко ароматом «тройным» пахнуло в отдалении.
     И стал Кулак с Подкулачниками срочно биться над изменением психосоматического состояния Мякиша, а заодно учили его по-быстрому необходимым навыкам злобного переченья, исподлобного взглядометания, ненекания, мыкания, гыгыкания наглого и прочим вызывающим междометиям.
И, конечно же, общим словам злободневным для бытового общения в среде разношёрстной, с разными обертонами и склонениями непотребными.
     Целый год бились над обучением, а, может, и две недели с хвостиком.
В общем – очень-очень долго бились-колотились, но всё-таки, сделали из Мякиша превосходного Кукиша наглого.
И ещё подарили ему на прощание тросточку для щегольского помахивания.
– Мерси вам глубокое за науку и за трепетное ко мне отношение, – так сказал Мякиш на прощание своим учителям-наставникам и поклонился вдобавок, потому что сохранил добрые школьные воспоминания и, вообще, было в нём что-то благородное, джентельменское.
Вышел Кукиш новенький на Улицу и пошёл своей дорожкой, помахивая тросточкой.
Ветерок его обдувает, а ему хоть бы хны – потому что за это время Мякиш как-то пожёстче стал. Да ещё и покрылся крепкой защитной корочкой.
Да, к тому же, научился принимать эффектную позу нужную – чуть-что не так – сразу в неё складывается.
А поза-то сложная, фигуристая – "фиг тебе" называется.
     И тут на дорожку вдруг выскочила из чащи Девочка вся растрёпанная, и шапка красная у неё набекрень и по шву даже распоротая.
– Ой-ой-ой! – кричит она плаксивым голосом, – там Волк мою корзиночку требушит сверху донизу! Все пирожки съел, теперь за мандарины принялся! Прошу вас, сударь, отнимите у него корзинку, а то мне к Бабушке будет стыдно показаться!
Пригляделся Кукиш к Девочке внимательно со всех сторон, прищурился и говорит: – А ты это, Девочка, видела?
И показал ей фигурку из себя сложенную – ну вы знаете какую, от которой остаётся только пойти прочь или расплакаться.
Ну, конечно, Девочка заплаканная сразу же пошла прочь и где-то вдалеке ещё долго её обиженный вой слышался.
А всё потому, что – «Как аукнется, так и откликнется», что называется.
Раньше нужно было думать головой-то, а не прикрываться отговорками – ля-ля, тополя, «мне к Бабушке срочно надо», вот так-то…
     И стал в скором времени Кукиш для всех грозным и решительным – всяким наглым попрошайкам и охальникам себя с лучшей стороны показывает, а если надо, то и тросточкой замахнётся, как учили Кулак с Подкулачниками.
И на Улице сразу же начали очень уважать Кукиша и при встрече уступали ему дорогу и низко кланялись.
     Очень скоро позабыл Кукиш то время, когда был мягкотелым нежным Мякишем – лишь изредка, что-то где-то внутри пошевелится, особенно, когда увидит котёнка брошенного или забытую в песочнице игрушку детскую.
Как-то вышел Кукиш прогуляться после обеда по Улице, а напротив Универмага, около самой двери «Детского Мира» сидит неизвестный Нищий и просит чего-нибудь у граждан бесцельно слоняющихся.
Слоняются граждане и рассматривают, что там в витринах выставили новенькое, а Нищего как будто в упор не наблюдают.
– А вы слышали, что завезли партию слоников плюшевых с Мулатами-погонщиками?
Но пока не продают, говорят, что ещё не оформлены, а сами, наверное, уже раскупили себе безо всякого оформления.
– Это же форменное безобразие и нужно написать заявление коллективное!
Тут на этих словах граждане начали быстренько расходиться – потому что по телевизору важные «Дневные новости» в это время показывают.
А Кукиш не пошёл слушать эти новости, а просто проигнорировал по-привычному со своей фигурой определённого значения.
     И остался в одиночестве рассматривать в витрине игрушки детские: Мячики, Куколок розовощёких, паровозики, машинки, барабанчики и Слоников с погонщиками-Мулатами в чалмах с перьями.
А рядом сидит Нищий незнакомый и всё просит, и просит копеечку у граждан: – Мосье, же не манж па сис жур,
Гебен зи мир битте этвас копек ауф дем штюк брод...
А граждане мимо идут хмурые, не смотрят друг на друга, чтобы совсем не испортить себе настроения, и никто копеечку просто так не вытащит, чтобы Нищего порадовать.
Как-будто совершенно никто и не видит этого Нищего в лохмотьях и с лицом совершенно голодным, как у канареечки, которую хозяева позабыли покормить, а сами в отпуск на Канары уехали.
     Что-то щёлкнуло внутри Кукиша и стало подпирать прямо к горлу, что-то давно позабытое, от которого слёзы наворачиваются и потом всю ночь в кроватке ворочаешься…
Стал он у себя в закромах шарить в тщетных поисках – но ничего не нашёл, чтобы подать Нищему.
А сам вдруг чувствует, что внутри опять началось что-то нежное и мягкотелое, которое так усердно выбивали из него Кулак с Подкулачниками, чтобы сделать образцового Кукиша, наглого и дерзновенного.
Тогда взмолился Мякиш и возвёл очи свои до самого верха верхнего:
– Прошу тебя, Наимягчейший и Наинежнейший, любимый Никогданечерствеющий, дай нам с этим Нищим твою защиту и сострадание и прости всех чёрствых, хмурых и мимо проходящих, которые не протянут никому руку помощи и не подарят свою любовь и нежность всякому страждущему.
Вот какую удивительную молитву Мякиш из себя изобрёл и рассказал всем окружающим гражданам.
     И тотчас ударил гром, засверкала молния и посыпался на всех проезжающих, проходящих и проползающих, удивительный порошок белого вида, очень странный на вид и ощупывание тактильное.
И все вокруг вдруг застыли без движения и зашептали с восхищением:
– Это, наверное, какая-нибудь манна на нас сверху сыплется, надо срочно её понюхать для определённого понимания.
А как понюхают – сразу начинают улыбаться, пританцовывать и в барабанчики стучать и вообще начинают брататься и друг другу кланяться, и клясться в вечной любви и верности.
Ну, не знаю – манна или не манна то была, но что какой-то белый порошок был – это точно.
А наш Мякиш оглянулся на Нищего, а тот куда-то совершенно исчез, как будто никогда его и не было…
Вот такая история, понимаешь, получилась про Мякиша-Кукиша.