Одной семьёй, одной судьбой

               

                (Эпиграф)

Одной семьёй, одной судьбой…
И кем бы ни были мы дома,
Живём по-братски мы с тобой,
Володя, Миша, Коля, Рома!
Под одинаковою робой
Стучатся разные сердца.
И угадай-ка ты попробуй
Под нею труса, подлеца…
И угадай, кто чем встревожен
И кто чем дышит и живёт,
Кто спасовать однажды сможет,
А кто прикроет и спасёт.
За каждым номером – тревога.
И боль, и тайны тоже есть.
А нас так много, слишком много,
Чтоб душу каждого прочесть.
И пусть не поняты мы кем-то,
Но если шторм ударит вдруг –
Закусим только крепче ленты
И верим – рядом брат и друг.
Одной семьёй, одной судьбой
На флоте служим мы с тобой!


 
                1.

      Начало ноября 1971 года для Саньки Говоруна запомнилось надолго, а если быть точным – на всю оставшуюся жизнь! На 7 ноября – красный день календаря, когда вся страна по традиции празднует очередную годовщину Великой Октябрьской революции, выпадал сорок третий день рождения главы семьи – Санькиного отца Василия Фёдоровича. Человеком тот был заслуженным, уважаемым и любимым как членами семьи, так и многочисленной роднёй, друзьями и простыми работягами – колхозниками, рядом с которыми он хлеборобствовал с 16 летнего возраста. Обычно после праздничной демонстрации начиналось чествование именинника. Но в этот раз семью Говорунов ожидало другое важное мероприятие. Однако, расскажем всё по порядку.
 
     На праздничную демонстрацию колхозники собирались по своим бригадам. Двор четвёртой отцовской бригады располагался почти в начале самой длинной улицы села – Красноармейской в километре от которой плескались мутноватые воды огромного, площадью гектаров четыреста, Мелиоративного пруда. В просторечии его называли Миративным.    Колхозный двор бригады ничем особым от обычного сельского двора не отличался. Сельхозтехнику здесь не хранили. Так, стояло две-три четырёхосных раздолбанных телеги, да сломанный гусеничный трактор ДТ-54. А живущие неподалёку механизаторы оставляли свои трактора во дворе бригады на ночь. При дворе была двухэтажная жилая саманная постройка послевоенных годов, на первом этаже которой был большой зал, использовавшийся и как красный уголок с соответствующей агитационным обвесом на стенах, и как столовая. Кухонька была второй частью нижнего этажа. На втором этаже располагалась импровизированная гостиница – комната с десятком металлических кроватей с панцирной сеткой. Здесь в уборочный период жили прикомандированные шофера и комбайнёры.

     Но со двора бригады к центральной площади села идти было далековато – километра три, поэтому по праздничным датам четвёртая бригада собиралась во дворе правления колхоза имени И.Л. Войтика, чьё трёхэтажное здание с балконами и колоннами красовалось поблизости от дома Говорунов. Отсюда до центральной площади было рукой подать…

    Уже после демонстрации колхозники по сложившейся традиции теперь уже семьями собирались в столовой бригадного двора, где ждали накрытые столы с нехитрой закуской и с обязательным котлом бараньего шулюна. Там и по сто граммов прилагалось…

     И хотя в этот праздничный день всё шло по накатанной, вот только поздравляли Василия Фёдоровича не у него дома, а здесь же в застолье на бригадном дворе, поскольку он объявил, что готовится к проводам старшего сына в армию 8 ноября. Так что, празднование Октября отметили, как и положено, а вот отцовский день рождения отошёл на второй план…

     Дома у Говорунов вся родня готовилась к проводам Саньки в армию, а точнее, на флот! Ведь проводы в армию полагалось отметить не менее широко чем рождение казака – первенца, или свадьбу. В военкомат нужно было явиться к 6 часам утра девятого ноября. Естественно проводы назначены были на шесть вечера восьмого. По - хорошему длилось подобное мероприятие до самого утра следующего дня и в военкомат шли прямо из-за столов с гармошкой, песнями и слезами…

      В начале ноября погода в селе как правило бывала тёплой, не морозной. И в этот раз восьмого ноября день был на удивление солнечным, тёплым и многочисленные гости располагались за длинными столами, расставленными под столетней грушей Говоруновского просторного двора. Весь предыдущий день женская половина семьи – Санькина мама Вера Демьяновна, бабка Арина – мать отца, да две его сестры: старшая Люба и младшая Лида кухарили не покладая рук. Пришли и помощницы – мамины сёстры Анна и Надежда с дочками. Рубили, ощипывали и потрошили кур и утей, потом всё это варили, жарили и тушили. С раннего утра восьмого ноября вся эта кухонная работа перешла в завершающую стадию: на огромных сковородах жарилась капуста, приправленная морковью, болгарским перцем и томатом. В двух русских печах – в родительской и бабкиной пеклись пышные румяные хлебы, похожие на чубатые головы в коричневых папахах набекрень. Здесь же рядом пылали летние плиты, на чугунных, раскалённых до малинового цвета спинах которых жарились сотни пирожков с картошкой, с луком и яйцом и с той же капустой. На сложенном из камней очаге посреди двора благоухал паром и приправами пятиведёрный котёл с бараньим шулюном. Из подвалов доставались глиняные макитры с кольцами жаренных свиных колбас, залитых смальцем на длительное хранение. Про свежие овощи и разносолы даже говорить нечего - этого добра хватало в каждом хозяйстве и всё это было в изобилии на столе.
 
    Сам виновник торжества третьи сутки со дня получения повестки пропадал у своей любимой девушки Даши, учившейся в десятом выпускном классе их родной второй школы.

     Дашка пропустила все занятия в школе и, сидя с любимым дома, не переставала плакать в предчувствии долгого расставания. Ведь мог, паразит, на два года пойти служить в сухопутные войска, так нет же – сам попросился во флот! Романтику ему подавай, дальние страны, моря да океаны! Правда, упрекать любимого лоботряса Дашка долго не смогла: выбрал мужчина такую службу – так тому и быть! Будет ждать.

     Влюблённые то сидели, обнявшись дома у Даши и до одури целовались, то шли в парк и бродили там до позднего вечера. Отец у Дашки был строгий и нарушить его требование быть дома не позднее восьми вечера она боялась. Да и Санька знал крутой характер старшего Коноваленко, под чьим руководством проработал трактористом в ПМК – 20 на строительстве Большого Ставропольского канала несколько месяцев после окончания школы до самого призыва в армию.

                2.

     После окончания десятого класса Санька с треском провалил вступительные экзамены на факультет механизации Ставропольского сельхозинститута, куда поехал без особого желания во исполнение родительской воли. И мать его, и отец мечтали, что их чадо, став инженером, придёт в родной колхоз и поднимет пришедшее в упадок хозяйство на новые высоты…

     Мечте этой, увы, не суждено было сбыться. Пробыв две недели на подготовительных курсах при институте и попытавшись хотя бы для очистки совести вникнуть в малопонятную и нелюбимую им науку математику, Санька не смог решить ни одной задачки из экзаменационного билета. Не дождавшись появления своей фамилии с адекватной оценкой в информационном бюллетене экзаменационной комиссии, он в тот же день уехал домой, в своё родное село Александровское.
     Придав подобающее для такого случая скорбное выражение своей довольной физиономии, он прошествовал с фибровым чемоданчиком на виду у всей улицы Красноармейской до калитки родительского дома.
На семейном совете решили, что поднимать сельское хозяйство ему, видать, не судьба. Осенью —  в армию, а там видно будет. Но до призыва в армию времени было ещё много. В Санькиной семье бездельников отродясь не бывало, поэтому, само собой разумеется, ему нужно было устраиваться на работу. Первую почитаемую на селе рабочую профессию тракториста-машиниста и соответствующие «корочки» он получил ещё в школе. Но идти работать в колхоз ему не было ни интереса, ни смысла: уборочная уже почти закончилась, а вне уборочной страды платили в колхозе гроши: 80-90 рублей в месяц.

     Выход подсказала Санькина школьная любовь, Даша, задиристая и лихая командирша уличной компании девчонок-однолеток. С Дашкой даже старшие мальчишки побаивались связываться из-за её острого язычка и не менее острых кулачков.
—  Давай, к папаше моему. Я с ним поговорю, — предложила она в промежутке между жадными Санькиными поцелуями в первый же после двухнедельной разлуки вечер.
     Добро на аудиенцию было получено уже назавтра.

     Серафим Петрович Коноваленко, Дашкин отец, был типичным образцом начальника советской эпохи ударных комсомольских строек. Он руководил передвижной механизированной колонной, с привычной тогда аббревиатурой —  ПМК, входившей в крупный строительный трест, являвшийся основным подрядчиком Всесоюзной ударной комсомольской стройки —  Большого Ставропольского канала, призванного донести благодатную воду рек Кубань и Маныч через Ставропольскую равнину до засушливых степей Калмыкии.

     В конце концов народные деньги и вода ушли в землю, но это совсем другая история.

     Мужчина небольшого роста, но широкий в плечах и в талии, с «директорским» солидным брюшком, с венчиком всегда стоящих дыбом светлых с проседью волос вокруг основательной круглой лысины и с крупным мясистым носом на пухлощёком лице, с громким командным голосом, он одним своим появлением наводил трепет на обветренную, обожжённую солнцем строительскую братию.

     Побаивались его и дома, в семье.
     С потенциальным зятем Серафим Петрович уже был знаком. Дочка приводила его домой на смотрины, иначе сидеть бы ей вечерами дома безвылазно: с кем попало шестнадцатилетней директорской дочери не пристало якшаться. Знакомство тогда прошло успешно, экзамен на доверие был сдан.

     Теперь Санька был удостоен доверия во второй раз.
     - Ну, что ж, завтра приходи в отдел кадров с Аттестатом и правами, - коротко резюмировал Серафим Петрович, выслушав Санькин рассказ о его навыках и трудовых подвигах на уборке урожая в колхозе.
     Процедура оформления на работу много времени не заняла.
     Молодому трактористу выделили стоявший в ремонте свободный колёсный трактор Т-40. Поломка гидроусилителя рулевого управления была делом поправимым. Проконсультировавшись со своим отцом, человеком опытнейшим и авторитетным по части техники, Санька через неделю к удивлению механика и всего гаража вывел исправный трактор из бокса, получил наряд на обеспечение дальнего объекта строительства привозной водой, прицепил к фаркопу одноосный прицеп-бочку и выехал в первый рейс. То, что новые дефицитные сальники на гидроусилитель, взамен вышедших из строя, Саньке достал отец, обменяв их на бутылку водки в колхозных мастерских, осталось его тайной (хотя, честно говоря, это никого и не интересовало…)

     Дело пошло.
     Работа была довольно однообразной. Через неделю Санька мог проехать свой маршрут от водокачки до дюкера БСК (Большого ставропольского канала) хоть с закрытыми глазами: четыре рейса в день — туда, обратно…
     После работы, отмывшись от пыли и мазута и наскоро поужинав, он спешил на свидание к Дашке.


                3.

     В день проводов просторный двор Говорунов стал заполняться гостями ближе к пяти часам. Первыми заявились досужие соседушки, подружки мамы по уличным вечерним посиделкам с жареными семечками и бесконечными разговорами и пересудами. Потом стали подходить многочисленные близкие и дальние родственники Даниленковы, Столбовцовы, Хорватовы, Шевлюгины, Говоруны, Востриковы. Один из родственников – брАтка (двоюродный брат отца) дядя Ваня Востриков уже наяривал под столетней необхватной грушей на баяне. Он был виртуозным и бессменным баянистом на всех сельских торжествах. Перед ним увлечённо выплясывала многочисленная детвора, утрамбовывая землю под грушей до бетонной твёрдости. Для малышни с краю стола стояли две большие тарелки с пирожками и сладкими ватрушками – закусками, как их называла мама Вера. Калитка ворот была открыта настеж: заходи всяк желающий! О проводах знала вся улица. И каждый пришедший, не говоря о родственниках и соседях, был желанным гостем! В начале седьмого часа за стол усадили Саньку. Пришлось надеть белую в полоску рубаху и тёмно-серый пиджак. Грудь его крест - накрест по казачьему обычаю перевязали белыми рушниками. Батину кубанку он надевать не стал: великовата оказалась…

     Дашутка была здесь же, рядом. Не отпускала ни на шаг. Прижималась крепко, безоговорочно приняв на себя звание невесты. На людях плакать стеснялась, лишь украдкой смахивая ненароком набежавшую слезу. Где-то в половине седьмого к столу вышел отец – Василий Фёдорович, сел во главе. Был при орденах и галстуке – всё чин чином. Орденов у него было - полный иконостас. Слева села бабушка Арина. Место справа было для мамы, но она ещё долго суетилась вокруг стола, встречала и рассаживала гостей, пока старшая её сестра Анна не приняла эту обязанность на себя:
- Будя, Верка, бегать как заполошная. Сидай рядом с Васею. Мы туточки сами управимся.
   
     Как только Вера Демьяновна присела за стол – пришло и к ней наконец осознание сущности и важности события и она разрыдалась у отца на плече.
- Ладно, хорош сырость разводить! – сурово и в то же время ласково попытался успокоить жену Василий Фёдорович.
- Не на войну же сына провожаем, а отдать священный долг Родине. Придёт уже настоящим мужчиной! Нынче армия совсем другая. Конечно, три года многовато. Так и я ведь в своё время три года в стройбате на Урале отмантулил, две специальности получил. А стройбат это вам не клёшами палубу подметать! Давайте ближе к делу, гости дорогие! Семеро одного не ждут. Предлагаю достойно проводить Сашку на воинскую службу, чтобы служил честно и добросовестно, не опозорил фамилию нашу и вернулся домой со славою! За то и выпьем!

    Выпили, закусили и застолье оживилось. После отцовского тоста роль тамады принял на себя второй двоюродный брат отца – Иван Иванович Говорун. Росту небольшого, щупловатый и чернявый он обладал тем не менее громким, хорошо поставленным голосом. Говорить умел и любил, всегда сыпал шутками и прибаутками, за что неизменно избирался в застольях тамадой. И гостей он всех знал хорошо, поскольку часто бывал на семейных торжествах дома у Говорунов, да и работали они с Санькиным отцом в одной бригаде. А кого не знал – то было кому подсказать.
     Иван Иванович скучать не давал: выпили и за родителей призывника, и за предков по обеим линиям, и за призывника, чтобы ему дорожка была лёгкой, а служба на пользу и в удовольствие. Потом тамада начал давать слово многочисленной родне. По обычаю, на дорожку призывнику на поднос клали денежку кто сколько мог.
      
     Санька только пригубливал рюмку с вином. Не то что побаивался отца, а просто проникся важностью ситуации, чувствовал себя повзрослевшим и ответственным за Дашутку. Вот курить при отце он точно опасался, хотя втайне покуривал с девятого класса, особенно когда они с закадычными дружками Вовчиком, Толиком и Ванькой в Комсомольском парке, что располагался в самом центре села, вечером после уроков распивали на четверых бутылку сухого красного «Алжирского», купленного вскладчину за 69 копеек в подвальчике у входа в парк.

     Отец, узнав о предстоящих проводинах, закупил в сельмаге четыре ящика молдавской водки «Меришор». Стоила она дешевле «Московской» и была мягче, хотя и такой же крепости. А сухого и креплёного домашнего вина было в каждом дворе вдоволь, и на столе оно тоже присутствовало. Это уже, как говорится, на любителя… 
     После шестого, или седьмого тоста Василий Фёдорович приостановил прыткого тамаду:
- Не гони лошадей, Иван Иванович! Дай людям и закусить толком, и потанцевать. Глянь, вон брАтка Ванька с гармошкой загрустил!
- Тут я, туточки! – встрепенулся на стуле дядька гармонист и подхватив с соседнего стула баян, ловко накинул его ремни на плечи.
- По пожеланиям трудящихся вальс «На сопках Манчжурии».

    Ближе к восьми вечера, когда на село упали сумерки и быстро стало темнеть, начала подтягиваться ко двору молодёжь: пришли Санькины дружки Вовчик, Толик и Ванька, несколько одноклассников с девчонками, младший родной братишка Федька с приятелями и подружками, соседские девчонки – погодки брата Валька и Любка. Во двор они сразу зайти постеснялись, а гуртовались у ворот, пошучивая и посмеиваясь. Этот весёлый гомон Санька и услышал в перерыве между дядькиными наигрышами.
- Пап, мы выйдем с Дашуней на улицу. Там ребята подошли, стесняются, - испросил он у отца разрешения покинуть застолье.
- Да идите, конечно. Чего спрашиваешь? Твой нынче день. Приглашай друзей к столу, - одобрил отец.

     На улице друзья обнялись.
- Проходите, пацаны, не стесняйтесь. Девчонок своих берите в охапку и к столу. Всем места хватит, - потащил Санька молодёжь во двор.
     Следом втянулись и брат Федька со своими дружбанами Пашкой Мироновым и Санькой Постольником. Всем налили по чарке вина. На крепкое никто не решился. Выпили за будущего моремана, пожелали дружно хорошей дорожки и интересной службы.
- Ставь пластинки, Федосик, - попросил Санька брата, - а то дядька Ванька уже подустал. Пусть отдохнёт, а мы потанцуем на улице, чтобы стариков не смущать.
     Фёдора уговаривать нужды не было. Радиола «Серенада» с выносными колонками и электрический шнур – удлинитель давно были наготове. Втроём с дружбанами они быстро установили аппаратуру поближе к воротам. Колонки вынесли на улицу и веселье пошло уже там! Танцуют все! Пластинок у братьев было с полсотни: фирменных от «Мелодии» и «Балкантон» – болгарских.
 
     Время летело быстро и незаметно. Звёздная россыпь давно заискрилась на небе. Стоило отойти на десяток шагов в сторону от освещённого переносной лампой пятачка за воротами и звёздное великолепие представало во всей не передаваемой красе. Было безветренно, но ночная осенняя прохлада уже давала о себе знать. Санька накинул свой пиджак на плечи Дашке и даже после этого чувствовал, как она дрожит.
- Ну, что, Дашенька, пора проводить тебя домой. Отец велел в 22.00 сдать тебя под роспись, - обнял он девушку ещё крепче.
- А завтра в шесть сама придёшь к военкомату. Тебе максимум десять минут идти. Хорошо?
    Даша, соглашаясь, кивнула головой, а Санька подозвал брата Федьку и попросил передать отцу, что скоро вернётся, чтобы не теряли…

     К Дашиному дому на улицу Первомайскую идти было недалеко: с десяток домов по родной Красноармейской до Учительской, затем метров шестьсот до автовокзала и моста через речку Томузловку, а вдоль речки начиналась улица Первомайская. Там было рукой подать. Успели как раз к десяти. Долго целовались у калитки. Даша опять рыдала, прильнув к любимому. Санька и сам уже был готов расплакаться, но сдерживался, успокаивал Дашу, покрывая её мокрое от слёз лицо поцелуями.
- Не рви сердце, Дашка! Иди, а то завтра опоздаешь к военкомату, да и отец будет сердиться, - подтолкнул он наконец девушку к калитке.

    К родному дому пошёл по короткой – вдоль стены стадиона по улице Леонова метров четыреста, а дальше огородами домой. Дорожка была проторённой и через несколько минут Санька был во дворе родного дома, где продолжалось застолье. Правда, народ понемногу разошёлся. Остались родственники, да друзья. И молодёжь продолжала танцевать на улице. Дядька Витька подрёмывал с баяном на коленях, прислонив стул к широченному стволу груши. Около отца сидели брАтка Иван Иванович и старший мамин брат дядя Сергей, и оживлённо что-то обсуждали. В другом конце стола около мамы Веры сидели её сёстры и сёстры отца. Здесь были свои женские разговоры. Санька присел за стол, налил себе стакан вина, выпил для успокоения и наконец –то поел впервые за весь вечер. Около полуночи отец скомандовал всем отдыхать до пяти утра. Федька выключил музыку, занёс колонки и проводил с приятелями гармониста дядьку Ваньку до дома. Благо, жил тот на соседней улице Больничной в десяти минутах ходьбы. Санька попрощался с друзьями и ушёл к себе в летнюю кухню, где они с братом жили большую часть года с весны и до самых холодов. Улица затихла.
   

                4.

     В пять утра отец Василий Фёдорович заглянул в летнюю кухню и скомандовал братьям:
- Рота, подъём! Выходи строиться…
    За столом под грушей уже сидела вся родня во главе с дядькой Виктором, дремавшим в обнимку с его баяном. Наскоро перекусили и в половине шестого под залихватское «Прощание славянки» вышли на улицу и двинулись в сторону центра, к военкомату. Без четверти шесть подошли к толпе провожающих. Напротив военкомата уже стоял, распахнув двери, старенький бело-голубой автобус «ЛИАЗ».

     Санька, взойдя на крыльцо, оглядел толпу, но Дашку не увидел. Среди призывников узнал только одно знакомое лицо – Ивана Чернышенко из параллельного «А» класса. В кабинете заместителя военкома отдал паспорт и приписное свидетельство с повесткой моложавому капитану.
- Жди на улице, - распорядился тот, сверив документы.
- Отправление ровно в шесть. Не опаздывать и спиртное не употреблять!
    Выйдя обратно на крыльцо, Санька с облегчением выдохнул: Даша стояла рядом с его родителями.
     Мать с Дашкой плакали, обнявшись.
- Ладно вам, довольно сырость разводить, - копируя отца с напускной серьёзностью буркнул Санька, обняв обеих.

    Ровно в шесть часов на крыльцо вышел капитан и скомандовал:
- Заканчиваем прощание. Призывникам построиться!
Он ещё раз сверил наличие парней по списку и скомандовал посадку в автобус. В одной команде призывались в этот день десять человек.

     Грянули в три лада гармошки и баян провожающих, в голос зарыдали мамки и невесты. Парни заспешили в салон, вырываясь из прощальных объятий. В последний момент, когда двери автобуса зашипели пневматикой закрываясь, в салон протиснулась Дашка.
- Я с вами в Ставрополь поеду, - безапелляционно объявила она сопровождающему капитану.
Тот только разрешающе махнул рукой и скомандовал водителю:
- Трогай!

    Парни начали знакомиться. Санька по-дружески обнялся с Иваном. Всю дорогу призывники балагурили, травили анекдоты, соблюдая относительное приличие в присутствии девушки и старшего офицера. Санька в общем веселье участия не принимал: они уединились с Дашей в самом конце салона на последнем ряду сидений и всю дорогу целовались, да сидели обнявшись.

    В Ставрополе были через полтора часа. Сто километров старенький автобус преодолел с натугой: двигатель перегревался на подъёмах. Ещё полчаса ползли по городу до сборного пункта в краевом военкомате. У ворот всех высадили из автобуса и Саньке пришлось расстаться с любимой. Даша пообещала ещё подождать у забора. Здесь было много провожающих, перекликавшихся через решётку забора с многочисленным призванным контингентом из других сёл и городов края, прибывшим раньше и бродившим по просторному плацу в ожидании дальнейших команд. К бродячему воинству после проверки документов добавились и вновь прибывшие.
 
    Санька нашёл Дашу, и они ещё с час простояли у забора, сцепив руки. А потом последовала команда строиться. Поцеловав любимую на прощанье, Санька поспешил в строй. После очередной переклички будущие воины строем двинулись в помещение сборного пункта, где их ожидала политинформация…
     Даша уехала домой ближайшим рейсом, благо автовокзал находился неподалёку.
 
     После получасовой нудной политинформации призывников знакомили со Строевым Уставом. Половина пацанов дремала, кто-то рисовал, кто-то читал прихваченную с собой книжку. Так дотянули до обеда.
     После обеда всех завели в казарму, где разрешили отдыхать на ржавых металлических кроватях с матрацами и подушками без постельного белья.

     Вечером после ужина крутили новый художественный фильм «Неуловимые мстители». «Отбой» скомандовали в десять вечера. Утро следующего дня началось по распорядку: подъём в шесть часов, полчаса на умывание, затем полчаса зарядка на плацу, завтрак, строевые занятия. После обеда прибыли «покупатели» - представители воинских частей, разбиравших призывников по своим командам. Всех десятерых александровцев приняли под своё крыло два бравых старшины – моремана: коренастый, плотный и невысокий русоволосый старшина второй статьи Гаврилюк и стройный, за метр восемьдесят, жгучий брюнет глав старшина Новицкий. На третий день с утра предстояла отправка всей команды автобусом в Краснодар, а оттуда поездом в Севастополь! 
               

                5.

     Автобус с командой призывников прибыл на железнодорожный вокзал Краснодара в полдень за час до отправления поезда, поэтому вся команда вместе со старшинами расположилась в зале ожидания. Никаких отлучек не разрешалось. В туалет ходили группами по пять человек во главе со старшиной.
     Поезд подали к посадке за полчаса до отправления. В плацкартный вагон вместе с Санькиной командой погрузились ещё три других. Всего набилось человек сорок пять, поэтому занимали и багажные полки. Старшинам полагались по статусу две нижние. Санька с Иваном заняли две соседние верхние в одном купе. Постельное бельё покупали на свои деньги, кто желал: один рубль уж точно у каждого был, но некоторые сельские парни и на этом сэкономили, оставив заначку на чай и сладости. На обед старшины раздали сухпаёк – по банке свиной тушёнки и четвертинке буханки белого хлеба. Мешки с сухпайком получили на сборном пункте в Ставрополе. Заначка в виде двадцати рублей – части из подаренных на проводах, была и у Саньки, так что обед и ужин были и с чаем, и с печеньем, что продавала всем разбитная проводница. Ночью пересели в другой поезд в Симферополе и утром с рассветом в окнах поезда после тёмных туннелей показалось море! Все пацаны прильнули к пыльным немытым окнам, шумно обсуждая представшую глазам красоту. Санька море и Севастополь видел, когда на весенних каникулах в восьмом классе ездил по городам-героям по туристической путёвке, врученной ему в правлении родного колхоза в награду за участие в уборке урожая в качестве помощника комбайнера (штурвального). А отработал он на тот момент два сезона на комбайне вместе с отцом Василием Фёдоровичем.

     По прибытию в Севастополь с железнодорожного вокзала нестройные колонны призывников потопали в расположение флотского экипажа, где им предстояло снова пройти медицинскую комиссию, санобработку и переобмундирование.
     На санобработку и помывку заходили командами. Перед баней каждого призывника остригали под «ноль» - наголо. Всю одежду вплоть до трусов бросали в огромные контейнеры. В рюкзаках разрешили оставить самое необходимое; мыло, зубную щётку с пастой, фотографии, книги, бритвенные и письменные принадлежности. После бани парней ждали баталеры с комплектами флотской одежды по сезону – форма три: бушлат, чёрные суконные брюки, две форменки – суконная тёмно-синяя и х\б фланелька, две тельняшки – тонкая х\б и с начёсом зимняя, пристяжной воротник - гюйс, бескозырка, ботинки рабочие – «прогары», ботинки парадные хромовые, фланелевый берет, плюс синяя роба, ну и мелочь всякая типа носков, платочков носовых, трусов. Зимнее обмундирование обещали выдать в учебке. Размер Саньке подошёл идеально и вскоре он любовался на себя в засиженное мухами и в жёлтых подтёках большое зеркало. Нужно было надеть тельняшку, робу с беретом и обуть «прогары». Старшины показывали новобранцам как крепить к робе гюйс, да следили, чтобы салаги не обули хромовые ботинки вместо рабочих кирзовых «прогаров». Всё остальное обмундирование аккуратно уложили в выданные объёмные вещмешки. Обедали в столовой флотского экипажа поочерёдно по сменам, поскольку народу в экипаже скопилось несколько сотен.

    После обеда и расквартирования в казарме предстояло самое главное – новая тщательная медкомиссия и распределение по учебным отрядам согласно определённой комиссией флотской специальности.
     Комиссия располагалась в огромном зале, где кроме столов с медицинскими специалистами была барокамера и столы офицеров по специальности. Медиков Санька прошёл без сучка и без задоринки: слава Богу, спортом занимался, имел второй разряд по лёгкой атлетике. На руках была его карта призывника с отметками членов комиссии. Прошёл он и барокамеру, после чего на карте появилась отметка П\Ф. Эта отметка ему не понравилась:
- На фига мне под водой три года душиться? Я ведь мечтал о дальних странах, о морях и океанах, - возмущённо подумал он и тут увидел своего земляка и однокашника Ивана Чернышенко.
- Вань, а тебя куда определили?
- В Киевскую учебку на радиста учиться, - гордо похвалился тот.
- И я туда же хочу, - схватил Санька товарища за руку.
- Покажи где тебя расписали!
- Да вон в углу столик с капитаном-лейтенантом. Подойди к нему, да попросись.
    Санька тут же направился к указанному столику.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант, - встал по стойке «смирно» перед каплеем Санька.
- Ну, чего вам, товарищ новобранец? Разрешаю.
- Хочу учиться на радиста в Киевской школе вместе с моим односельчанином.
- Ходите тут как бараны, сами не знаете, что вам надо, - буркнул каплей, забирая у Саньки карту. Он перечеркнул запись П\Ф и ткнул картой в сторону следующего стола с мичманом во главе.
- Топай к тому столу, пусть тебе слух проверят.
    На слух Санька не жаловался: пел с начальных классов в хоре районного Дома пионеров, выступал сольно на районных конкурсах.
   На столе у мичмана был прикреплён ключ передатчика, лежала пара наушников.
Он молча забрал у Саньки карту призывника и показал на наушники.
- Надевай. Я отстучу текст, а ты попробуй повторить. И он показал, как работать на ключе.
    С трёх попыток у Саньки всё получилось. Короткие тексты он отстучал хоть и медленно, но верно.
- Молодец! Будешь классным специалистом, - ухмыльнулся одобряюще мичман и размашисто написал поперёк страницы «Годен к обучению на радиотелеграфиста».
- Вот теперь топай в конец зала, там сдашь карту капитану второго ранга. Он председатель комиссии.
    Окрылённый успехом, Санька сдал карту.
- Готовьтесь, Говорун. Завтра отправка в Киев. Старший команды вас найдёт в казарме, - распорядился капитан второго ранга.

 
                6.
      
     Новобранцы в экипаж всё продолжали прибывать, поэтому уже вечером следующего дня – 14 ноября, команда из нескольких десятков человек садилась в поезд до Симферополя, где предстояло ночью пересесть в поезд до Киева. Сопровождали команду уже знакомые Саньке старшины Гаврилюк и Новицкий.

     В первой половине следующего дня поезд медленно покатил по пригородам Киева. С железнодорожного вокзала ехали сначала на метро, а потом пешим строем пошли в расположение 316-го учебного отряда, раскинувшего свои корпуса на берегу Днепра. Набережную охранял со своего бетонного постамента корабль времён Великой Отечественной войны - монитор "Железняков". В казармах учебного отряда долго не пробыли. После обеда – снова комиссия, но уже профильная, по специальностям. В свободное время готовили форму: пришивали погоны, шевроны, подворотнички, подписывали хлоркой ремни, бескозырки, бушлаты, шапки.  Жизнь по расписанию, а точнее, по уставу нравилась. Кормили курсантов, как говорится, на убой!

     Саньку отобрали в экспериментальную пятую роту, обучение в которой должно было проходить по ускоренной программе за пять месяцев и базировалась эта рота на территории боевой части ВМФ в лесу под городом Бровары. При успешном окончании учебки курсантам присваивался третий квалификационный класс радиотелеграфиста ОСНАЗ – то есть специалиста радиоразведки! Все остальные курсанты четырёх рот, остающихся в Киеве, должны были учиться от шести до девяти месяцев в зависимости от специальности. Остался в Киеве и односельчанин Иван Чернышенко. Его прописали в подводный флот, и он дал согласие на обучении в школе мичманов (был в учебке и такой набор).

     В расположение пятой роты отбыли утром после завтрака 17 ноября служебным автобусом. Учебный и жилой корпуса роты были под одной крышей одноэтажного деревянного здания длинной метров пятьдесят. Перед зданием имелся небольшой асфальтированный плац. Вдали виднелось антенное поле действующей боевой части радиоразведки размером с футбольное. А вокруг – золотились стволы высоченных мачтовых сосен. Красота, ранее виданная Санькой только в горах Карачаево-Черкесии.

    По прибытию всех курсантов разбили на четыре взвода по 25 человек. Каждым взводом командовал старшина – сверхсрочник. Взвод разбивался на три отделения. Командовал ротой капитан-лейтенант. У каждого взвода было своё жилое помещение – кубрик с кроватями. Учебных классов было несколько. Для общих дисциплин вроде политической подготовки, теории, военно-морской и общевойсковой подготовки предназначались обычные комнаты без аппаратуры. Для специальной подготовки были классы с радио аппаратурой: поисковыми приёмниками, радиопеленгаторами, телеграфными ключами и т.п. В этом же здании была Ленинская комната с телевизором, и кинопроектором, библиотека, баталерка с камерой хранения. Камбуз со столовой находился в трёхстах метрах. Питались там в две смены: первыми шли матросы и старшины расположенной неподалёку в лесу боевой части радиоразведки. Вторыми шли курсанты. Они же поочерёдно, отделениями дежурили на камбузе: чистили картошку и иные овощи, мыли полы (палубу) и столы, накрывали и подавали на столы пищу. Дежурство на камбузе – отдельная песня! О нём позднее…

    Как раз между камбузом и расположением боевой части находился тот самый огромный пустырь с антенным полем, куда ходить было категорически запрещено под угрозой облучения и гауптвахты. Это был, как курсанты узнали позднее, стратегический объект!

     Заместителем командира роты был глав старшина Селищев – высокий черноволосый и черноусый красавец. Старшиной Санькиного взвода, или смены, как в учебке иначе назывались эти подразделения, оказался уже знакомый рыжеволосый и рыжеусый крепыш, старшина второй статьи Гаврилюк. Курсанты его зауважали: старшина оказался и умницей, и не сволочью и занудой как Селищев, а добряком и рубаха парнем! Смена делилась на два отделения, командирами которых назначались курсанты. Санькиным отделением командовал Женька Бурман, тоже из бывших гражданских моряков.

     Из земляков в роте никого не было. Были парни с Украины, Латвии, из Москвы и Ленинграда. Были парни из Астрахани. Причём несколько человек отучились в мореходках и, считая себя бывалыми мореманами, стали верховодить. С одним из них – Славкой Морозовым Санька сразу же подружился. Славка был родом из Лиепаи. Оттуда и призывался, хотя работал матросом на рыболовецком траулере.
     Увидев как-то на запястье правой руки у Саньки шрам в виде буквы «Л», Славка усмехнулся:
- Что, первая любовь отметку оставила?
- Было дело, - покраснел от смущения Санька.
- Теперь не знаю как вывести, да и невеста постоянно ревнует к прошлому и упрекает.
- Ладно, это мы исправим и заодно в мореманы тебя посвятим, - деловито подмигнул Славка.
- Приходи после поверки в Ленкомнату…

    Поверка, или в переводе с флотского жаргона перекличка личного состава перед отбоем (отправкой ко сну) проходила в обязательном порядке каждый день. После неё оставался ещё час на отдых, написание писем и иные личные дела.

     Заинтригованный Санька проскользнул в Ленкомнату, где уже расположился за дальним столом Славка. На столе перед ним стоял флакон с чёрной тушъю, кружка с горячей водой, бутылочка с йодом, вата, бинты, катушка ниток с несколькими иголками и шариковая ручка.
- Садись напротив и давай свою руку. Будем наколку мастырить. Якорь пойдёт?
- Конечно, конечно, - обрадовался Санька. У многих парней он видел наколки на руках: на запястье, на кисти, на предплечье.
Славка протёр место будущей наколки жидкостью из бутылочки, оказавшейся спиртом.
- Это я у пацанов из отряда выменял. Им на протирку контактов выдают технический, - пояснил он, усмехаясь.
    После этого шариковой ручкой нарисовал на запястье Саньки небольшой, сантиметров в пять якорёк.
- Нравится? Колем?
- Нравится! Давай, коли.
     Славка взял две иголки, обмотал их плотно ниткой, оставив жало в пару миллиметров, тоже обработал спиртом, после чего обмакнул иголки в тушь и приступил к таинству татуировки.
    Особенной боли Санька не почувствовал. После завершения работы Славка ещё раз протёр место наколки спиртом и забинтовал покрасневшую и припухшую кисть.
- Если спросят – скажи, что на камбузе обжёгся о плиту.
 
    Хитрость с камбузом прокатила без сучка и задоринки: отделение уже несколько раз дежурило на камбузе, где вечером нужно было начистить два лагуна (это пятидесяти литровые алюминиевые кастрюли) картошки, а утром, в обед и вечером те, кто на сутки заступал в наряд на камбуз, накрывали столы, убирали и мыли посуду. А главным плюсом было то, что дежурный по камбузу после ухода коков мог нажарить картошки целый малый лагун под первое (объёмом литра на три) и с парой буханок свежеиспечённого хлеба принести в расположение роты, где его уже ждали вечно голодные сослуживцы из родного отделения. А голодные не потому, что плохо кормили, а потому, что молодые организмы требовали! Посылки с разными вкусностями приходили практически всем в смене. Съедали их содержимое тоже все вместе. Первую посылку из дома Санька получил 6 декабря. Мёд, домашняя колбаса, мамины ватрушки пошли на общий стол. Мама положила в посылку вязаные шерстяные носки и разную бытовую всячину: зубную пасту, щётку, шариковые ручки, тетрадки.

    Санька в наряд на камбуз сходил за месяц дважды. Служба и учёба ему нравились. Все науки он схватывал на лету и получал отличные отметки. Нравился и наряд на суточное дежурство дневальным: стой себе у тумбочки со штык-ножом на поясе, выполняй поручения старших командиров, ори «Рота смирно», когда входит командир. А ночью можно письма писать всем родным и близким!

    В начале декабря было относительно тепло: снег выпадал и тут же таял, хотя по ночам были заморозки. А вот в конце декабря навалило снега и морозы ударили больше 20 градусов. В эти холода Санька и простудился, когда разогретый на камбузе бегал с лагуном жареной картошки в расположение роты. Ангина свалила его 28 декабря перед самым Новым 1972 годом. Температура подскочила выше 38 градусов, и командир роты распорядился отправить больного в Киев в госпиталь. Госпиталь расквартировался на бывшей плавказарме для подводников. Она навечно пришвартовалась у пирса учебного отряда. Палаты – они же каюты были двухместными. На ПКЗ имелась хорошая библиотека, чем Санька и воспользовался, когда температуру ему немного сбили. Читал много, поскольку режим был вольготный: ешь, лежи на коечке, принимай лекарства и уколы. Кормили по-флотски до отвала. А уколов он не боялся, подставлял пятую точку с удовольствием, тем более, что медсестрички были молодые и симпатичные. Новогодний праздничный ужин вообще был шикарным: с конфетами и фруктами! Утром первого января его даже на стихи пробило:
Лазарет, лазарет – белая палата.
Попадать в лазарет не спеши, ребята!
Невесёлая жизнь на больничной койке.
Хорошо если ты против хвори стойкий.
А ослаб, отступил – и считай пропало:
Суток семь пролежишь, это, брат, немало!
Грусть - тоска наблюдать из окна закаты.
Попадать в лазарет не спеши, ребята!
     В общем, обратно в роту его выписали именно через семь суток!


                7.

    Зима в этих местах оказалась снежной и морозной. Снегу наметало по пояс, так что курсантам хватало работы чистить от снега плац, тропинки на камбуз и в расположение боевой части. Санька научился ходить на лыжах: эта дисциплина входила в программу физподготовки и пришлось сдавать зачёт. Санька пробежал три километра на «отлично».

    Учёба была насыщенной. Самой занудной оказалась обязательная политическая подготовка, где нужно было не только знать историю, но и писать конспекты работ классиков Марксизма-Лененизма, знать политическую обстановку в мире, уметь грамотно пересказать материал. Тут Саньке равных не было: в журнале красовались одни пятёрки. На втором месте были военно-морская и общевойсковая подготовка. Курсанты обязаны были знать Корабельный и Строевой уставы, изучали оружие, на время разбирали и собирали автомат, учились вязать основные морские узлы, на время сдавали нормативы пользования противогазом, химкомплектом, потому что в конце обучения придётся «обкуриваться» в специальной палатке Хлорпикрином – едким и самым простым учебным ОВ – отравляющим веществом раздражающего действия, вызывающим тошноту и рвоту при неисправности, или неправильном подборе размера и использовании противогаза.
 
    Основным предметом, конечно, были специальная подготовка и приём телеграфного текста на слух. Курсантов учили скорописи, умению запоминать буквенный и цифровой текст с запасом времени. Начинали с 60 знаков в минуту. Скорость приёма от 110 до 120 знаков уже тянула на присвоение звания специалиста 3-го класса. Спец подготовка включала в себя изучение материальной части: поисковых радиоприёмников и пеленгаторов, запоминание позывных кораблей и подводных лодок, а также стратегических самолетов- ракетоносителей и самолетов-разведчиков армий  потенциального противника, которым естественно были страны НАТО. Курсанты изучали азбуку Морзе, основные радиошифры: международный и специальные коды «Q» и «Z». Например, можно было по коду «Z» вежливо «послать» другого иностранного радиста на три буквы ZKJ, что означало – «закрой вахту навсегда». Однозначным, но более вежливым был и код QRT – «прекратите передачу». В середине февраля курсантов стали водить по сменам в расположение боевой части радиоразведки на практику, или иначе - на «подвахту», где они ближе познакомились с личным составом и, конечно, с поисковой аппаратурой радиоразведки: огромными стационарными пеленгаторами и радиоприёмниками. С несколькими лихими сухопутными моряками из боевой части Санька уже познакомился во время дежурства на камбузе. А случилось это вот как:
    После окончания рабочего дня все офицеры и мичманы – сверхсрочники пятой роты и боевой части радиоразведки отбывали по домам. Начиналась вольница, усугубляемая элементами так называемой на флоте «годковщины» (в армии именуемой «дедовщиной»). Флотские традиции тогда еще не допускали издевательств, травли и насилия в отношении молодежи. Вся «годковщина» заключалась в основном в особых привилегиях старослужащих «годков», чей срок службы перевалил за два с половиной года – в питании, в ношении перешитого по флотской моде обмундирования, в продолжительности времени отдыха и сна, в вольностях в обращении со старшинами и мичманами. «Годки» натаскивали «карасей» в знании материальной части, могли остановить и спросить, как называется та, или иная часть, или снасть корабля, название поисковой аппаратуры, отстучать азбукой Морзе любую фразу, или код. Ну а с наступлением темноты некоторые «годки» спешили в «самоход» - в самовольную отлучку по соседним деревням, которых поблизости было штук пять. Но ближе всех располагались Пуховка и Калиновка, куда в основном и ходили «самоходчики». Ходили они не только к местным дивчинам, но и за местным первачом, который гнали в каждой хате из буряка - свёклы то есть. Ну а дорога в Пуховку и Калиновку и особенно обратно, пролегала через камбуз, приткнувшийся к ограждению территории воинской части в дальнем от ворот уголке. Сразу за ограждением из колючей проволоки начинался дремучий сосновый и еловый бор.

     К традиционным  визитам «самоходчиков» матрос, дежуривший на камбузе, готовился заранее. Для этого специально жарилось пару лагунов картошки и откладывалось несколько буханок свежеиспечённого хлеба.      
     Где - то после полуночи появлялись первые визитеры с неизменными медицинскими грелками на шее. Почему с грелками?
      Поясняю: из соображений экономии и безопасности. За стеклянную посуду прижимистые деревенские хохлы требовали дополнительную плату, а грелки были многоразового использования, передавались, как говорится, по наследству от одного поколения «годков» другому, не бились при падении «самоходчика» после радушного бесплатного снятия пробы качества первача в каждой хате, не обнаруживались при визуальном засечении «самоходчика» кем либо из дежурных по подразделению, тем более, если он мог пройти мимо не шатаясь…

     Согласно передаваемому из уст в уста и из поколения в поколение бойцов части преданию, однажды такая грелка с первачом спасла жизнь незадачливому «самоходчику», нарвавшемуся в зимнюю стужу на ночной лесной тропке на матерого дикого кабана-секача, которые действительно в изобилии водились в Броваровских чащах. Матрос до утра просидел на сосне, спасаясь от разъяренного кабана, который, видимо, учуял манящий запах первача с неистребимым бурячным духом. И он точно бы замерз до смерти, если бы не спасительная грелка. Первач в деревнях был дешевый, и брали его обычно по две грелки в связке. Перекинул через шею – и не потеряешь после снятия пробы, и руки не мерзнут.
     Так вот эти самые «самоходчики»  всегда заходили на огонёк камбуза, где отогревались, наконец-то нормально закусывали и непременно, по сложившейся традиции угощали первачом вахтенного. Если тот не пил сам, то нёс кружку с презентованным первачом в расположение роты своим жаждущим товарищам…

     Ну а кроме традиционного угощения и перекура, как правило, следовал рассказ о прелестях Калиновских или Пуховских девчат.
     В один из  таких суточных нарядов, выпавших на Санькину долю, постучался в двери камбуза крепко напробовавшийся первача уже знакомый морячок Генка с неизменными грелками на шее. За окнами был февраль, зима в разгаре. На морячке поверх флотского бушлата был добротный овчинный тулупчик, на ногах валенки.
     Санька, по флотским меркам «карась» и «зелень подкильная», вопросы задавать не имел права, покуда «самоходчик» из числа «годков», отогревшись и раздобрев после жареной картошки, сам не заведет разговор.

     Нынешний визитер в тепле быстро разомлел и все о себе рассказал без лишних вопросов. Оказался он сельским хлопцем с Кубани, служил в морской боевой части в подсобном хозяйстве свинарём. А хозяйство это располагалось метрах в двухстах от камбуза. Служил он в тепле, сытости и полной свободе действий, поскольку производство его было весьма доходным и не требовавшим специального финансирования, кормясь отходами с камбуза и подкармливая в свою очередь не только личный состав боевой воинской части и нашей учебной роты, но и отцов-командиров с их многочисленными семействами. Романтика дальних морских походов его не прельщала, да и вообще он воды и моря боялся.

     В общем, после двух последовавших тостов за знакомство и за землячество, Генка совсем разомлел и стал засыпать. Оставлять его до утра на камбузе было чревато получением нарядов вне очереди, с отработкой их не на камбузе, а в гальюне (туалете по-флотски). Пришлось взваливать не рассчитавшего свои силы «самоходчика» на плечи и тащить его в расположение подсобного хозяйства.
     Ключи от висячего замка нашлись в кармане тулупчика. Правда, приволок Санька морячка, видимо, не туда, где находилось его койко-место, а в подсобку-плотницкую, прилегавшую к свинарнику. Из пьяного проводник был никакой, а Санька в расположении подсобного хозяйства был в первый раз. В общем, уложил он Генку на плотницкий верстак и, уверенный, что хлопец не замерзнет, поскольку в подсобке было градусов 18 выше нуля, спокойно возвратился на камбуз.
     Больше визитеров из Калиновки и Пуховки в эту ночь не было, поэтому он все свои полагающиеся в наряде обязанности  исполнил быстро и без помех. Можно было идти в расположение роты вздремнуть пару часов до подъема. Кроме того, вечно голодные сослуживцы ждали дежурный лагун с жареной картошкой и бутерброды с маслом.
     Только он шагнул за двери камбуза, как его насторожили душераздирающие вопли и визг свиней со стороны подсобного хозяйства. Подозревая неладное, Санька быстро добежал до подсобки, где оставил разомлевшего свинаря.
      Картина была ещё та:
      Генка со своими грелками, упав с верстака на пол, спал крепким сном, а вокруг него вповалку расположилось несколько свинок и кабанчиков, которые истошно вопили и отпихивали других своих сородичей, старавшихся вылизать остатки первача с пола. Видимо, учуяв запах «буряковки», сивушного перегара и исторгнутой возмущенным желудком свинаря жареной картошки, его вечно голодные подопечные выломали своей массой двери прилегавшего к подсобке свинарника и устроили пиршество, разорвав грелки с самогоном и упившись до свинского (простите за каламбур) состояния. Подоспел Санька вовремя, не то хрюшки спьяну могли закусить своим же свинопасом.

                8.

    После того памятного дня благодарный Генка познакомил Саньку со своими корешами из боевой части, и его повысили в статусе до звания «свой в доску», чему все курсанты тихо завидовали, поскольку теперь Саньке на подвахте дозволялось беспрепятственно садиться за самую «крутую» аппаратуру, слушать «вражеские» голоса и зарубежную музыку. 
    А музыку, особенно малоизвестных тогда в Союзе «Битлов», The Rolling Stones, Led Zeppelin, Grand Funk Railroad, Deep Purple, Pink Floyd, Nazareth и прочих слушал с особым пиететом. Да и сам немного бренчал на гитаре, неплохо пел в школьной самодеятельности, отчего вскоре был зачислен в художественную самодеятельность роты. Эти его таланты за время службы на флоте не раз оказывали неоценимую услугу и приносили благодарности и поощрения от командиров. С января сформированная агитбригада начала проводить свои репетиции по вечерам в Ленкомнате. Ввиду напряжённой программы обучения и постоянных репетиций письма домой и Дашке писать стало просто некогда, хотя первое время Санька писал их буквально через день. Родители сами писали редко, загруженные работой в колхозе и по хозяйству, а брат Федька попросту лоботрясничал и ленился. Дашка тоже что-то охладела и писала раз в неделю, а то и через две: у неё в школе дело шло к выпускным экзаменам. Конечно, одно дело живое общение и разговор, и совсем иное эпистолярный жанр.
 
     Особо приятные события произошли в канун 23 февраля – Дня Советской армии и Военно-морского флота. Агитбригада пятой роты 22 февраля поехала с концертом в Киев на радиозавод, работницами которого были в основном молодые девчата и женщины. Желающих посмотреть на военных морячков набился полный актовый зал. Санька залов и зрителей не боялся – привык ещё в школе. Да и большинство парней концертной бригады тоже имели некоторый подобный опыт, так что концерт получился на славу. Отпели и отплясали на «бис» на целых два часа. А после концерта были танцы! На каждого курсанта (а в агитбригаде было 10 человек) пришлось по три девчонки. И ещё два часа парни были нарасхват! Ухали с подарками в виде блокнотиков с дарственной надписью, и всяких сувенирчиков. Ох и завидовали им остальные курсанты, особенно когда в курилке артисты хвастали своими амурными знакомствами.

     На другой день после праздничного обеда агитбригада выехала с концертом в соседнюю Пуховку, где выступила в клубе. Правда, танцев после концерта не было: мало молодых девчат осталось в деревне…
    21 марта пятая рота ездила на полигон на стрельбы. Санька отстрелялся на отлично: не зря ходил дома в ДОСААФ на водительские курсы и секцию пулевой стрельбы. Правда, в отличие от малокалиберной винтовки автомат сильно грохотал и со свистом выбрасывал стреляные гильзы. Особенно интересно было, когда старшины стреляли трассирующими патронами. Курсантам пришлось тушить траву. По приезду в расположение роты – обязательная чистка оружия. Странно, но после поездки на стрельбище Санька задумался о бренности и скоротечности жизни и о её смысле. В своём дневнике он так и написал:
- Что будет дальше? А если ничего не будет? Никто из нас не в силах изменить мир по своему желанию и произволу. Страшно от одной мысли – как это вдруг меня не станет, не будет среди этой жизни? Надо сделать, а точнее, жить так, чтобы уйти, не боясь смерти. А это возможно только в том случае, если ты жил для других, ради других, если многое успел сделать для народа и страны, или совершил подвиг ради них. А как это сделать? Может будничность и обыденность без нытья на эту будничность и есть подвиг? Значит надо начинать с себя, с малого: определиться со своими силами, желаниями, способностями, целями и стремиться к ним!
 
    В середине марта Саньку вызвал к себе командир роты капитан-лейтенант Мареев.
- Где накосячил, Говорун? - поинтересовался Славка Морозов.
- Да вроде всё ровно было. Нарядов вне очереди два месяца не получал, - пожал плечами в недоумении Санька, - щас узнаю!
    Когда он, войдя в комнату командира роты доложился по уставу, тот жестом указал на стул.
- Садитесь курсант. У меня к вам неожиданный разговор. Идёт отбор абитуриентов в Ленинградское Военно-морское радиотехническое училище имени Попова. Я посмотрел ваши учебные показатели. Всюду одни пятёрки, идёте на красное свидетельство и присвоение звания специалиста третьего класса. Хотите попробовать свои силы и посвятить жизнь служению Родине на флоте?
    Санька от такого предложения опешил. Нужно было всё взвесить и обдумать.
- Разрешите подумать, товарищ капитан-лейтенант!
- Даю на размышление три дня. Надумаете – тогда ко мне писать рапорт и с 26 марта на медкомиссию в Киев!
     Ближайшие друзья - молчун Дима Дмитриев, балагур Славка Морозов и матерщинник Вовка Артемьев по кличке Астраханец ждали Саньку в курилке.
- Ну, что? Зачем командир вызывал? За что фитиль вставил? – бросились друзья навстречу вышедшему в курилку Саньке.
- Не поверите, пацаны! Никакого фитиля. Агитировал поступать в Военно-морское училище имени Попова в Ленинград.
- Да, ладно! Вот это здорово! – восхитился Славка.
- Я бы не отказался. Хотя офицером стать не моя мечта. Зато прокатишься в Киев на комиссию. Потом в Ленинград на месячишко на подготовительные курсы и сдавать экзамены. И хрен с ними – не сдашь, но отдохнёшь на халяву, город посмотришь, с девчонками познакомишься. А служба то идёт!
- Во, во! Точняк! – поддержали друга Димка и Володя, - пиши рапорт, а потом видно будет!

    Рапорт Санька написал на следующий день, а 26 марта убыл в Киев на медкомиссию, где его промурыжили четыре дня. Зато признали годным и отправили обратно в расположение роты ждать вызова из Ленинграда. Как понял Санька, песня это долгая и вызов придёт не раньше июля месяца. Так впоследствии и случилось…
     25 мая курсанты сдали выпускные экзамены. Санька отстрелялся по всем дисциплинам на пять и получил обещанное красное свидетельство с отличием и третьим классом радиотелеграфиста-пеленгаторщика ОСНАЗ. Отличникам предоставлялось право выбора будущего места службы. Привлекали три основных: третий разведотряд, или «Тройка» в Севастополе, пятый разведотряд на Кубе и корабли восьмой черноморской эскадры особого назначения (ОСНАЗ), базирующиеся также в Севатополе. Санька вместе с Димой Дмитриевым выбрали корабли, получили предписания, проездные документы, сухпаёк и первых числах мая ступили на Угольную стенку Севастопольской бухты, где и швартовались корабли эскадры и находился её штаб.


                9.
            
     Лейтенант - начальник патруля на проходной проверил их документы и поручил матросу проводить прибывших в штаб. В штабе долго не разбирались: видимо всё уже заранее было распределено. Дежурный по штабу капитан второго ранга позвонил кому-то по телефону:
- На «Диксоне»! Пришлите дежурного по низам за пополнением.
     Минут через десять в штаб прибежал старшина первой статьи, одетый по форме «три»: чёрные суконные брюки, синяя рубаха из приятного тонкого сукна, называемая "суконкой", или «голландкой» с гюйсом (синим воротником из хлопчатобумажной ткани с белой подкладкой и тремя белыми полосами, символизирующими победы Российского флота в таких сражениях, как чесменское, гангутское и синопское. Голову венчала бескозырка с белым верхом (чехлом). Был он в хромовых парадных ботинках и с сине-белой повязкой «Рцы» дежурного по низам на левой руке. Отрапортовал, забрал документы и скомандовал:
- За мной, салаги!
   В ста метрах от штаба заканчивался плац и начиналась причальная стенка, у которой в ряд, с интервалом в несколько метров кормой к пирсу стояли чёрно-белые красавцы корабли с именами на корме: «Апшерон», «Севан», «Диксон», «Даурия», «Баскунчак». Последним в строю причалил меньшего размера белый красавец с множеством антенн – корабль дальней и космической связи «Челюскин».
    Старшина повёл новичков к деревянному трапу-сходне «Диксона».
- По трапу бегом! – скомандовал он и взбежал первым, лихо отдав честь кормовому военно-морскому флагу и вахтенному у трапа.
    Взвалив на плечи свои вещмешки, новички взбежали по трапу следом, также отдали честь флагу и встали у лееров, с любопытством оглядывая корабль. Через минуту к трапу подошёл дежурный по кораблю капитан –лейтенант.
- Командир БЧ-4 и ваш непосредственный начальник капитан-лейтенант Серёгин, - представился он.
- Ну, что пошли, бойцы, устраиваться и знакомиться. Поселим вас в одну каюту с командиром отделения. Привести себя в порядок и в 13.00 на обед. Старшина введёт вас в курс дела.

    Каюты рядового и старшинского состава располагались в главной надстройке на первой палубе с левого и правого борта. С левого борта были каюты боцманской команды, водолазов и трюмных машинистов, или маслопупов на корабельном жаргоне. С правого борта расположились каюты штурманов, сигнальщиков и боевой части связистов (БЧ -4). Там же на главной палубе были и каюты мичманов сверхсрочников.
    Дежурный по низам старшина второй статьи Скрынник проводил вновь прибывших к каюте под номером 4, постучал в деревянную дверь и ухмыляясь доложил открывшему её старшине второй статьи:
- Принимай пополнение, Горяинов!
- Проходите, парни, - пригласил прибывших тот, - располагайтесь. Ваши коечки на втором ярусе. Слева внизу моя. Справа внизу старшего матроса Арефьева. Он сейчас на сутках стоит вахтенным у трапа.

     Каюта была небольшой. Слева от входа к переборке прикреплена раковина умывальника. Справа были четыре шкафа – рундуки для личных вещей проживающих. Далее до самого иллюминатора двухметровой длины двух ярусные деревянные кровати с бортиком.
- Это чтобы не вывалиться при качке, - пояснил старшина Горяинов, назвавшийся Владимиром. Санька занял верхнюю коечку справа над командиром. Дима занял левую. Оказалось, что Горяинов с Санькой земляки. Старшина Горяинов был родом из Минеральных Вод!
- Это хорошо, что ты земеля, - похлопал он Саньку по плечу. Но спрос будет, как и со всех. Ваш и мой боевой пост радиотелеграфистов-пеленгаторщиков КВ - номер четыре на главной палубе в надстройке, после покажу. Есть ещё пост номер два в надстройке над второй палубой у вертолётной площадки. Это пост УКВ. Там два человека. Сейчас для вас главное изучать устройство корабля, выполнять все команды старших по званию, в том числе и «годков». Лишнего, или обидного они требовать не будут. Мы на флоте, а не в стройбате! Могут спросить про устройство корабля, или название той, или иной снасти. Так что, учите устройство корабля. Да, на кнехты не садиться, на планширы не облокачиваться и по трапам передвигаться только бегом!
- А пока пошли обедать, а то достанется всё холодное. Свои вещи в рундуки сложите после. И слушать команды по радио!

    Столовая рядового и старшинского состава находилась на второй главной палубе по левому борту. Там же была матросская «гарсонка» (раздаточная и посудомойка). К ней прилегал камбуз. Вдоль пищеблока тянулся спардек левого борта. В столовой было десять столов – в два ряда по пять, жёстко прикрепленных к палубе. С двух сторон каждого стола, рассчитанного на восемь человек, крепились к палубе длинные банки – деревянные скамьи. Правый ряд столов занимала флотская интеллигенция: БЧ-4 (радисты-телеграфисты), БЧ-1 и БЧ-2 (сигнальщики и штурманские электрики). Левый ряд столов занимали мотористы – БЧ-5, трюмные машинисты, боцмана и водолазы. По правому борту главной палубы располагалась офицерская кают-компания, большие квадратные иллюминаторы которой смотрели на грот мачту и второй трюм. Рядом с кают-компанией находился пост №1 (ЗАС) засекреченной аппаратуры связи, относящийся к БЧ-4. Хозяином поста был мичман Володя Поляков – здоровенный рыжий детина, матерщинник и циник. В его пост имели доступ только он сам, командир БЧ-4 и командир корабля. Напротив находилась «гарсонка» офицерской кают компании, где безраздельно хозяйничал старший кок Валька Коломиец, до флота работавший поваром в одном из ресторанов Одессы. Здесь был выход на правый спардек главной палубы. Первый и второй столы правой половины матросской столовой занимали моряки БЧ-4. Когда пришли старшина Горяинов, Санька и Дима, то за столом обедали парни из их отделения - Сергей Арефьев и Женя Соловьёв. Здесь и познакомились.
    Посуда была небьющаяся, алюминиевая. На столе стояли два алюминиевых же лагуна с густым наваристым флотским борщом и макаронами по-флотски. В кружках был налит компот из сухофруктов.
- Со следующей недели в «гарсонку» заступит кто-то из молодых, - сообщил Горяинов, - очередь нашего отделения дежурить. Вот когда в океан в место несения боевого дежурства выйдем – тогда вахты будут только по боевым постам.

     После обеда полагалось два часа отдыха, которые молодым матросам   понадобились для переодевания в робу (синюю рабочую одежду), на укладку вещей в рундуки, пришивание нагрудных белых тканевых бирок с боевыми номерами. Саньке командир отделения выдал боевой номер 4-4-21, что соответствовало должности старшего специалиста и командира боевого поста.
- Надеюсь, не подведешь, - ободряюще потрепал он его по плечу. Мы с Серёгиным изучили ваши личные дела и так решили!
- На развод по корабельным работам сегодня не идёте. Учите устройство корабля, готовьте одежду.

    Теперь о самом корабле.
    «Диксон», как и его однотипные сотоварищи по эскадре, являлись переоборудованными сухогрузами-лесовозами 56 - го проекта, длиной 121,6 метра и шириной 16 метров по мидель шпангоуту. Водоизмещение составляло 6400 тонн. Крейсерская скорость 16 узлов. Но могли разогнать и до 25 узлов. Это были корабли разведки и поиска, под флагом военно-морской океанографической службы. Кроме разведки они предназначались для поиска и подъёма на борт космических спускаемых аппаратов советских спутников, в том числе с космонавтами, поскольку первые годы космической эры спускаемые аппараты приводнялись, а не приземлялись. На заре развития пилотируемой космонавтики точность приземления оставляла желать лучшего: капсула с космонавтом могла приземляться где-ни будь на Алтае, в Пермском крае, или у Саратова. Другое дело – необозримые просторы океана. Это сейчас штатная точность приземления составляет 15-20 километров. Корабли, входившие в состав эскадры, решали задачи по обеспечению выполнения программы космических исследований Луны, поиску и подъёму приводнившихся космических объектов (в 1965 г. советскими учёными был разработан новый космический аппарат «7К-Л1» серии «Зонд», предназначенный для отработки техники полётов к Луне с возвращением на Землю. Для посадки космических аппаратов были выбраны основной и запасные районы, один из которых располагался на акватории Индийского океана)
     За советскими спускаемыми аппаратами охотились и американцы, поскольку и тупому было понятно, что спутники были в том числе и разведывательными, и капсулы несли важную стратегическую информацию. Через десять лет после полёта Юрия Гагарина космонавты уже стали приземляться в Казахских степях. А о тренировках с ними можно было узнать только из фотографий в Красном уголке главной палубы. (Ленинской комнаты как таковой не было. В её качестве использовали матросскую столовую корабля.) Спускаемый аппарат спутника выглядел как металлическое яйцо более трёх метров высотой и метра два с половиной в диаметре. Макет аппарата стоял во втором трюме в специальном гнезде, закреплённый по-штормовому и использовался для учений и тренировок, как пояснил Володя Горяинов. Он был снабжён радио маячком и для его подъёма по правому борту имелись специальные выстрелы - балки с системой сетей и захватов по принципу рыболовного трала.


                10.

     Следующий день начался с утренней зарядки на плацу. Потом последовали утренняя приборка и проветривание палуб и помещений. В восемь утра - построение на подъём флага и развод на работы. Корабль готовился к дальнему походу в океан и у каждой службы были свои задачи. БЧ-4 готовила свою аппаратуру, заказывала ЗИПы, проверяла антенны. Довелось и Саньке взобраться на самый верх бизань мачты, высотой более тридцати метров. На самом её верху красовалась блюдце из толстого алюминиевого листа с рамкой антенны пеленгатора. В этом блюдце имелся технологический лючок, через который надо было дотянуться до коробки фидеров антенны и протереть все контакты техническим спиртом. Гаечный ключ, флакон со спиртом, чистая ветошь поместились в сумку от противогаза. Обязательной страховкой был монтажный пояс. Санька осторожно взбирался по металлическим скобам, методично перецепляя карабин цепи пояса. Вниз он старался не смотреть, хотя в принципе высоты не боялся. Хорошо, что погода стояла безветренная и корабль лишь слегка покачивала прибойная волна с борта на борт. Но это «слегка» ощущалось внизу, а вот на мачте амплитуда раскачивания достигала метров трёх! Вниз Санька спускался с чувством покорителя Эльбруса!

     Через день корабль вышел в море для девиации – измерения магнитных полей и устранения их влияния на главный компас и гирокомпас. По команде «Корабль к бою и походу приготовить» матросы БЧ -4 занимали места по расписанию на юте (корме) у шпиля. Командовал швартовой командой старшина боцманской команды мичман Гавриленко – спокойный, уверенный в себе и умудрённый годами службы на флоте, небольшого росточка человек, с белобрысой головой и с простоватым лицом русского мужичка – жителя Поволжья. Он и окал по-волжски при разговоре. А матерного слова от него никто никогда не слышал. Вместе с ним на брашпиле работали со швартовыми два матроса из боцкоманды. Санька с Димой Дмитриевым были на подхвате. В море корабль встал на якорь и целый день вокруг него сновал катер специалистов штурманов и электронщиков. Оказывается, перед дальним походом нужно было уничтожить девиацию приборов навигации – компасов и гирокомпаса. Стальной набор корпуса судна, его обшивка приобретают магнитные свойства с момента постройки. В магнитном поле Земли все продольные, поперечные и вертикальные связи судна намагничиваются неодинаково. Вот эти магнитные поля корпуса, работающих механизмов и разной аппаратуры влияют на магнитную стрелку компаса, установленного на судне. Угол расхождения показаний компаса и есть магнитная девиация. Значительная девиация создает большие проблемы для штурманов при пользовании магнитным компасом. Поэтому на судах уничтожают девиацию путем искусственного создания в центре компаса сил, одинаковых по характеру, равных по величине и противоположных по направлению силам, вызывающим девиацию. Для этого после всех измерений около компаса в специальных приспособлениях устанавливаются блоки твёрдого и мягкого железа. Компас будет автономным и надежным курсо-указателем в том случае, если силы, вызывающие девиацию, компенсируются. Так поясняли парни из штурманской службы в курилке. Для понимания процесса вспомните замечательный роман Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан», в котором злодей работорговец Негоро подкладывает под главный компас топор, изменяя его девиацию, и в результате корабль идёт по неверному курсу.

     После постановки на якорь и до обеда у всех свободных от вахты было свободное время и «годки» устроили для молодых матросов посвящение в моряки. Для этого за борт кидали шкерт с привязанным к нему ведром, поднимали ведро на борт и каждому «карасю» полагалось выпить по полной полулитровой кружке забортной водички. Удовольствие неописуемое! 

 
                11.

     По возвращении к Угольной стенке подготовка к походу продолжилась, поэтому Саньке было не до писем. Домой родителям и Даше он уже сообщил о том, что находится в Севастополе на корабле и скоро уходит в дальний поход. Ответных писем пока не было.

      Кроме штатной подготовки БЧ-4 матросам приходилось и аврально работать по разгрузке автомашин, подвозящих к трапу-сходням корабля продукты мешками и коробками, а также всякую нужную в дальнем походе всячину, затребованную боцманами и машинистами. Несколько раз приезжали автолавки с товарами для похода. Можно было купить зубную пасту, щётки, лосьон после бритья «Огуречный» не более двух флаконов, одеколон «Тройной» в таком же количестве, термоядерные сигареты без фильтра «Черноморские» и «Прима», шоколад, печенье, сгущёнку, канцелярские товары и прочую ерунду. Как-то привезли тяжеленные металлические баллоны со сжатым кислородом и фреоном для кондиционирующей установки. Санька, бравируя, подцепил на плечо баллон с кислородом. Весил тот килограммов шестьдесят. И всё бы ничего, да с баллоном на плече надо было подниматься по шаткому трапу-сходне на борт корабля! На пол пути Санька почувствовал, что ноги дрожат и подкашиваются. На самом верху трапа его поджидал кряжистый старший матрос. Он и спас «героя» от неминуемого позора и взыскания, подхватив тяжёлую ношу. А то так и рухнул бы баллон в воду.
- Спасибо, - прохрипел Санька, когда баллон аккуратно уложили на приготовленные деревянные стеллажи.
- Да нема за шо! – улыбнулся в чёрные усы матрос, протягивая для рукопожатия крепкую мозолистую ладонь.
- Витька, Петькив сын, - представился он.
     Познакомились. Виктор Делибазогло был родом из небольшого болгарского села из-под Одессы. Прослужил уже полтора года. Был из команды водолазов. А на гражданке работал в цирке в силовом аттракционе. Потом, уже во время похода он в спортзале показывал Саньке фокусы с 24-х килограммовыми гирями, играючи швыряя их через себя и ловя одной рукой. А Саньку, обнимавшего сцепленными руками себя за колени, легко выжимал над собой…
 
    Они подружились! Уже в походе в свободное время спускались в спортзал – выгородку во втором трюме корабля, где имелись гири, штанга, баскетбольные кольца, волейбольная сетка и борцовские маты. Бывало подолгу засиживались в курилке на левом шкафуте корабля, делясь воспоминаниями о «гражданке», рассказывая о своих любимых. Витька удосужился жениться незадолго до призыва на флот и его постоянно терзали муки ревности.

     25 июня торжественно и волнительно, под звуки «Славянки» проводили в поход товарища по эскадре – ЭОС «Баскунчак». Команды выстроились на вертолётных палубах. На стенке корабль провожали офицеры-штабисты, жёны и подруги моряков, дети. Незадолго до этого с интервалом в один день проводили в поход своих собратьев - однотипные корабли «Апшерон» и «Даурию».

     26 июня настал черёд «Диксона». Команду подняли по тревоге в пять часов утра. В 7-45 под традиционные звуки марша «Прощание славянки» в исполнении духового оркестра штаба Черноморского флота, отдали швартовы от стенки «Угольная». Вышли в открытое море и к утру следующего дня подошли к проливу Босфор. Команда заняла места по расписанию и по регламенту «прохода узкостей», когда обязательно выставляются посты ПДСС (противодевирсионные). Санька с фотоаппаратом «Смена -8м», купленном в автолавке, устроился на шкафуте, на выходе из своего боевого поста. Хотелось заснять красоты Босфора на память. Мимо проплывали стены старинной крепости, вдали виднелись голубые и золотые шпили минаретов. По проливу сновали прогулочные катера и рыбацкие лодчонки. Главное было - не попасться на глаза командира БЧ, или дежурного офицера. Но обошлось. С самого начала прохода пролива к «Диксону» прицепился вёрткий скоростной белый катер без опознавательных знаков с несколькими одетыми в гражданскую одежду людьми, вооружёнными кино и фотокамерами с телеобъективами.
- Это разведка вражеская нас фотографирует, - пояснил старшина Горяинов.
- Ну ка, брысь в пост. Нечего тут светиться, - скомандовал он.
 
    За Босфором следом прошли Дарданеллы, вошли в Мраморное, а затем в Эгейское моря. Вечером 27 июня встали на якорь на банке «Джонсон» в Эгейском море. Два дня матросы и свободные от вахты офицеры и мичмана ловили с юта рыбу. Вечером после вечернего чая команде крутили фильмы на вертолётной палубе, где к надстройке крепился большой съёмный экран. Самыми популярными были «Доживём до понедельника» и «Щит и меч».


                12.

    1 июля вышли в Средиземное море и сразу началась болтанка. Два дня штормило баллов на пять и Санька, как большинство новичков, слёг от морской болезни: не хотелось есть, тошнило, накатила слабость. Больше половины команды корабля, включая и его – уроженца Ставропольских степей, «пугала шпигаты», зеленея от качки и морской болезни. Спас Саньку начальник продовольствия и начхоз корабля мичман Влад. Он, узнав, что очередной вахтенный на работу в матросской «гарсонке» валяется в каюте, вытащил Саньку наружу буквально волоком и сунул ему в руки швабру для приборки. Этот инвентарь делается на кораблях из расплетённого швартового конца (каната) и весит в не намоченном состоянии килограмма три, а после погружения в морские волны –  раза в три больше. Вот с помощью этого «лекарства» часа через два таскания мокрой швабры по палубе, да еще на пропитанном солеными брызгами штормовом ветру молодому матросу стало значительно лучше. А к концу вторых суток он мог уже без рвотных позывов стоять вахту в «гарсонке» и даже есть. Оказывается, тяжёлая работа во все времена была лекарством для вестибулярного аппарата моряков во время сильной качки. Корабельные часы перевели на три часа назад и жили уже по Гринвичу. Среднее время по Гринвичу (GMT) - это среднее солнечное время в Королевской обсерватории в Гринвиче, Лондон, отсчитываемое от полуночи.
 
      5 июля корабль прошёл пролив Гибралтар. Санька по проходу узкости стоял вахту ПДСС на баке. Справа по борту угрюмо нависали чёрные тучи над испанским берегом. Там светили красные тревожные огни, отбрасывая зловещий багряный отсвет в облака. А слева светился яркими неоновыми огнями африканский порт Танжер. Атлантика встречала холодным пронизывающим ветром и штормом. Санька, несмотря на то, что надел под бушлат тёплую фланелевую рубаху и был в спасательном жилете, промёрз до костей и после вахты долго согревался в «гарсонке» горячим чаем. Корабль держал курс к экватору. До Севастополя уже было более 2000 миль пути. Каждый день проводились тренировки, учёба – чаще и интенсивнее, чем в учебном отряде! Но, что поделаешь – военная морская служба не отдых на Канарах! В небе, пока шли в Средиземном море, а потом и в Атлантике, над кораблём постоянно барражировали разведывательные самолёты НАТО.
 
    10 июля Санька принял вахту в «гарсонке» от друга Витьки Делибазогло. Заступил на неделю. По левому борту за гребнями волн скрывалась таинственная Мавритания. От Севастополя прошли 3100 миль. Команда готовилась к переходу экватора и празднику Нептуна. Стало заметно жарче и все получили тропическую форму одежды: черные сандалии с «дырочками», синие хлопчатобумажные шорты, синюю курточку-распашонку с короткими рукавами и синюю пилотку-кепи с огромным солнцезащитным козырьком. По левому борту вдоль второго трюма боцмана выстроили просторный бассейн. Новичков удивляли и восхищали стаи летучих рыб, выскакивающих постоянно по ходу корабля. Показывали хищные плавники и редкие акулы.

     12 июля стали на банку. Подошёл советский танкер и стал заправлять корабли эскадры. Свободные от вахты высыпали с удочками на ют и к бортам на шкафутах. Рыба ловилась разная, иногда невиданная. Только успевай вытаскивать! С танкером передали на Родину письма. Санька написал только домой, поскольку Даша уехала поступать в университет в Нальчик и каковы её координаты он не знал. Не знал он тогда и того, что вскоре Даша поступит в университет, найдёт там новую любовь и выйдет замуж. Но, это будет потом…

    А 14 июля перешли экватор и по традиции был праздник Нептуна! Потом в течении всего дальнего похода корабль пересекал экватор более тридцати раз! Но самый первый переход экватора праздновался всегда, и молодых матросов и старшин «крестили» с соблюдением церемониала с Нептуном и русалками, с ряжеными чертями и прочей нечистью морской. Накануне Саньку вызвал к себе замполит корабля капитан третьего ранга Спесивцев – занудный, седовласый, с зачесанными на лысину жиденькими волосёнками, и измождённый качкой, которую он так и не научился переносить. Изучив личное дело молодого матроса, он знал обо всех его талантах, проявленных в учебном отряде. Естественно, Санька сразу же был включен в агитбригаду, в редколлегию стенгазеты, а точнее, «Боевого листка». Спесивцев поручил Саньке написать тексты так называемых «приговоров» для молодых матросов, зачитываемые Нептуном при «крещении».
- Напиши не длинно, с юмором и с учётом личных качеств каждого, - напутствовал он.
- Поговори предварительно с их командирами, расспроси о замечаниях и пожеланиях. Ссылайся на мой приказ!
    Пришлось Саньке не спать две ночи, сочиняя пресловутые «приговоры».

    Утром после завтрака команду построили на правом шкафуте в одних трусах, в кепи и сандалиях. Босиком даже в утренние часы ходить было невозможно, поскольку палуба моментально раскалялась от тропического яростного солнца градусов до пятидесяти!
     Командир корабля капитан второго ранга Резцов подал команду «смирно», после чего на шкафут с гиканьем и свистом выскочила орава «чертей», одетых в живописные меховые лохмотья и тряпки, раскрашенные суриком и чернью, в масках и в колпаках с рогами. В руках чертячьего воинства были банки с разноцветной краской и кисти, которыми они начали измазывать выстроившихся молодых матросов. В роли «чертей» естественно выступали «годки», побывавшие в дальнем походе ранее. Следом за ними на шкафут спустился сам «Нептун» в сопровождении «звездочёта». За ним два «чёрта» несли на руках «русалку». Кто исполнял эти роли – догадаться сразу было невозможно, настолько искусно все были загримированы. Потом уже, после окончания праздника стало ясно, что роль «Нептуна» исполнил командир поискового вертолёта МИ-8 капитан Семёнов. В роли «русалки» оказался шифровальщик мичман Загорулько. В роли «звездочёта» все сразу опознали помощника командира корабля капитана-лейтенанта Прошина – худого и желчного, всегда сующего свой длинный нос в каждую щель.
 
    Кэп отдал «Нептуну» рапорт о том, кто следует через экватор, откуда прибыл корабль и куда движется. После этого «Нептун» со своей свитою и с командиром взошли на крышку второго трюма, где их ожидали два трона. И началось «судилище»! «Черти» с гиканьем хватали под руки «карася» и тащили его к трону. «Звездочёт» зачитывал написанные Санькой «приговоры» с перечислением «грехов» жертвы, после чего «черти» снова мазали «карася» краской и сажей, ставили на видное место печать, кормили солёной кашей из десятиведёрного лагуна и давали запить её компотом пополам с забортной водичкой. Затем заставляли приложиться к измазанной горчицей ручке «русалки» и в заключении с гиканьем бросали «окрещённого» в заполненный забортной водой бассейн, что занял весь шкафут левого борта. Вынырнувшего из бассейна виновника торжества отпаивали кружкой сока!
     Санька козней и угощений от «чертей» избежал, откупившись стихами, посвящёнными «Нептуну». Вечером на вертолётной палубе состоялся праздничный концерт агитбригады. Всем вручили красочную «верительную грамоту» от «Нептуна» следующего содержания:
    «Дана сия грамота мореходцу государства Советского социалистического
(Ф.И.О.) во удостоверение, что оный мореходец 14-го дня месяца июля года 1972-го, следуя путём морским из стран полунощных в страны полуденные, через линию незримую, учёными мудрецами Экватором именуемую, впервые переступил, положенную пошлину уплатил и древний обряд послушно исполнил.
    Повелеваю поименованного мореходца от пошлин и обрядов впредь освободить и хождению его по всем владениям моим Препятствий не чинить»
    Грамота была скреплена печатью «Нептуна», его подписью и подписью командира корабля.
    По окончанию праздника небо над Атлантическим океаном и стоящие на якоре корабли эскадры озарили огни четырёх салютов.

               
                13.
   
      - «На 16 июля за кормой осталось более 4 800 пройденных миль.
       Слева по борту – африканское государство Габон».
     Всю информацию каждое утро выдавал дежурный по кораблю офицер через коричневый ящичек корабельной громкоговорящей трансляции, имевшийся в каждой каюте.
     «Диксон» не вышел ещё в точку боевого дежурства, которую определил кораблю на этот раз Главный штаб ВМФ и в которой всему составу эскадры предстояло провести боевые учения. Поэтому шли пока на расстоянии около 200 миль от береговой линии по направлению к Порт - Луи на острове Маврикий и жили обычной походной жизнью, расписанной на вахты и корабельные хозяйственные работы, заключавшиеся в основном в отбивании ржавчины, обработке и покраске надстроек и корабельного корпуса. Для этой работы боцман выдавал молоток-киянку, металлическую щётку-скребок, ветошь, банку с растворителем, малярную кисть и грунтовку-сурик, или краску нужного цвета: чёрную, белую, или шаровую (серую). Ржавчина в океане дело обычное: морская соль была извечным спутником кораблей и приносилась не только забортной водой во время штормов, но и солёными ветрами. Соль содержалась даже в воздухе, оседая с росой на поверхностях к утру, когда становилось немного прохладней. Не занятые на хозработах моряки отрабатывали задачи по борьбе за живучесть, по взаимодействию всех кораблей эскадры, по выполнению штатных расписаний радио и визуальной разведки. Посту КВ во главе с Санькой командир поручил принимать НАВИПы (навигационные предупреждения) доступных радиостанций в зоне прохода эскадры.
   
     Пока было только начало морских приключений, было вдохновение от рассказов старослужащих, уже побывавших в дальних походах, были мечты и ожидание чудес. Ещё впереди будут первые заходы в иностранные порты: Порт-Луи на острове Маврикий и Коломбо на острове Цейлон, Магадишо и Кисьмайо в Сомали, Аден в Южном Йемене. Будут незабываемые яркие впечатления от увиденных чудес заграничной жизни развивающихся стран так называемого третьего мира. Впереди будет долгое курсирование вокруг американской военной база Диего-Гарсиа на архипелаге Чагос в Индийском океане. Будет гонка за американским авианосцем «Орискани», который в составе армады кораблей сопровождения рейдировал в зону своего постоянного присутствия в Индокитае.

      А до того матросы и старшины, многонациональные представители тогдашней сверхдержавы СССР, в большинстве своём только мечтали обо всех этих чудесах и видели их лишь в кино да в навеянных морскими романами снах. Ведь места эскадра проходила пиратские, колониальные, известные всем по романам Жюля Верна и Даниеля Дефо.
     А какая морская романтика, да ещё в пиратских широтах, мыслима без бутылки рома или на крайний случай, джина?!

     Ром с джином, конечно же, были в личном баре «кэпа» - капитана второго ранга Резцова В.В., да  и у многих старших офицеров не переводились, пополняясь периодически в иностранных портах. Ведь в те годы матросы, старшины, а тем более офицеры, получали достаточное количество иностранной валюты при заходе в порт. Для примера - простая арифметика. Матрос по выходу из территориальных вод СССР, помимо основного содержания, исчисляемого в советских рублях в сумме 3 рубля 80 копеек в месяц и получаемого единовременно за все месяцы по возвращению из плавания в Союз, также получал при заходе в иностранный порт еще и «морские» в валюте из расчета 11 инвалютных копеек (золотого содержания) в сутки, за количество суток пройденного пути, плюс количество суток хода до ближайшего советского порта. Так, в случае захода в первый порт, Порт - Луи через 37 суток и расстоянии хода до ближайшего советского порта в 15 суток, это составляло полновесных валютных 5 рублей 72 копейки (для соотношения с обычным, «деревянным», рублём умножай на десять). При тогдашнем курсе американского доллара около 83 копеек выходило почти 70 долларов, на которые за границей много чего тогда можно было купить. Кстати, старшина второй статьи получал уже почти втрое больше, а мичманы и офицеры жили вообще кучеряво…
     Однако тратить полученную валюту советские военные моряки срочной службы могли только на товары и услуги ограниченного перечня, в который спиртное включено, естественно, не было. Инструктаж по правилам поведения и номенклатуре дозволенных к приобретению товаров в иностранном порту команда проходила каждый раз по заходу в порт.

     Система контроля за тем, как военные моряки тратят полученную иностранную валюту (и не дай бог, выменивают товары или валюту на прославленные советские фотоаппараты «Зенит» или «Зоркий», наручные часы и другое пригодное для «ченча» имущество), была тройной.
     Во-первых, на берег матросы сходили обязательно группами по четыре – пять человек во главе с офицером или мичманом, отвечавшими за их поведение в иностранном порту головой и погонами.
     Во-вторых, в каждой группе, как правило, был, мягко выражаясь, «стукачок», сидевший на крючке у «особиста» – сотрудника КГБ, состоявшего в  штате особого отдела штаба эскадры и ходившего в дальний поход в составе команды каждого корабля в обязательном порядке.
      В-третьих, по прибытию из увольнения на борт корабля всё приобретенное на берегу предъявлялось к осмотру комиссии в составе замполита и всё того же «особиста».
      Система была ещё та…

      Ну, а в продовольственном трюме и в кладовых у хозяйственника мичмана Влада имелось много чего вкусного и деликатесного, полагавшегося в морском заграничном походе к матросскому столу, до оного, правда, не доходившего. В том числе были и спиртные напитки, предназначенные для официальных приёмов в портах. До 1969 года сухое красное вино было обязательным дополнением к рациону питания в жарких широтах каждому члену команды корабля в норме по 70 граммов на брата в сутки. Теперь же  матросам ежедневно выдавалось по двести граммов натуральных соков, в основном яблочного, виноградного или сливового. Как объяснял эту «кадриль» корабельный доктор (он же «док») капитан медицинской службы Бараненко, положительный профилактический и общеукрепляющий эффект для здоровья достигался тот же, а отрицательные последствия в виде раннего алкоголизма не наступали. Насчет последствий он, конечно, загнул. Но ведь и матросы – народ ушлый: в бытность, когда ещё сухое вино, выдаваемое команде в тропиках, доходило до матросской столовой, пили его по очереди в складчину за весь стол, что получалось с восьми человек 560 граммов каждому один раз в неделю! Тоже арифметика простая и моментально усваиваемая.
     В общем, вольнице этой был положен конец!

     Некоторым из «годков» - друзьям главного корабельного кока Вальки Коломийца в праздники, конечно, перепадало и из Владовых запасов. Но то - «годкам», а «салагам», приходилось только облизываться, да придумывать свои варианты релаксации и избавления от алкогольного голодания. Одеколон «Тройной» и лосьон «Огуречный», припасённые в Севастополе и разрешённые к хранению в количестве не более двух флаконов на человека (лишнее безапелляционно конфисковалось при обходе корабля замполитом и старпомом ещё до выхода в море), были истреблены любителями «энтого» дела ещё в первые недели плавания. Саньку от вида и запаха разведённого водой «Тройного», похожего в этом состоянии на разбавленное мочой молоко, решительно и окончательно воротило даже без снятия пробы, поэтому нужно было искать более эстетичные и приемлемые по вкусовым качествам варианты напитков.

     Поскольку, как известно, трудности стимулируют мыслительный процесс и требуют либо их преодоления, если они имеются, либо их создания, если оные отсутствуют, выход нашелся в очередной его недельный наряд в матросскую «гарсонку», куда матросов, кроме трюмных машинистов, штурманских электриков и сигнальщиков периодически, до выхода в зону боевого дежурства, назначали для повышения и усовершенствования их квалификации, так сказать.

     Пригодились Саньке навыки и опыт сельского жителя южных винодельческих районов, где домашнее вино делалось практически в каждом дворе, и не только из винограда. А тут под рукой оказалось столько исходного сырья в виде натуральных соков, что не заквасить с десяток литров было просто грешно. Что он, ничтоже сумняшеся, вскоре и сделал.

    По распорядку дня после обеда (в тропиках) команде полагался дневной трёхчасовой сон, по окончании которого подавалась команда «Команде пить сок»! Пить сок зачастую приходили не все и его всегда оставалось литра три. Так что, утеплённые и обмотанные для безопасности на случай качки ветошью четыре трехлитровые стеклянные банки с будущим продуктом виноделия Санькой были тщательно спрятаны за съёмной переборкой в той самой «гарсонке».
     Оставалось только, соблюдая технологию производства, вовремя процедить напиток и ждать его созревания.
     Во избежание утечки информации и соответствующих неблагоприятных для доморощенного винодела последствий о своём эксперименте Санька не сказал ни слова даже своим приятелям, но, как оказалось, ждал этого знаменательного события не только он…
   
     Развязка наступила недели через две, когда продукт виноделия фактически созрел.
     После вечернего чая, когда Санька заканчивал приборку в «гарсонке», туда зашел, поводя по сторонам своим длинным сизым шнобелем (иначе язык не поворачивался назвать его нюхательный орган из-за внушительных размеров), корабельный начхоз - мичман Влад:
-  Ну что, бездельник! (Это было его любимое выражение по отношению к матросам срочной службы и своим коллегам сверхсрочникам.) Доставай свою бражку, пойдем к командиру корабля, покажем, как тут матросы вместо того, чтобы службу нести, безобразиями всякими занимаются.
     От неожиданности Санька обмер. В голове моментально высверкнула мысль:
-  Ну, всё, накрылись медным тазом и очередное звание, и отпуск, и все планы и мечты! Спишут на берег с первым же попутным кораблём и прощай дальние страны и моря-океаны.
      Отпираться, судя по целеустремленности Владова шнобеля, было бесполезно.
     Дальнейшие мичмановы разглагольствования о вреде алкоголя и бесстыдстве молодёжи, которая не боится и под суд пойти ради выпивки, сопровождавшие судорожные, суетливые действия виновника торжества по раскручиванию переборки и доставанию злополучных заветных  банок с хмельным напитком воспринимались как-то отстраненно.
     Когда банки появились на свет, Влад тут же засунул в каждую свой нюхательный орган, смачно втянул исходящие оттуда хмельные пары, и удовлетворённо хмыкнул:
-  А ты талантливый, бездельник! Ладно, неси всё ко мне в каюту, я подумаю, что с этой гадостью делать.
     И он без дальнейших комментариев раскачивающейся длинной жердью прошествовал к себе.

     Надо сказать, что время для своего инспекторского визита Влад выбрал удачное: дело шло к отбою, на палубах практически никого не было. Да и каюта Влада располагалась в десятке метров от камбуза и матросской «гарсонки» в районе правого спардека, что позволило без лишних свидетелей переместить винодельческую продукцию к указанному месту.
     Ночь Санька провел в горестных думах и кошмарах.
     Наиболее вероятных версий было три:
- или он такой сообразительный и находчивый был, скорее всего, не первый за долгую корабельную жизнь;
- или нюх у мичмана Влада на выпивку оказался исключительный;
- или кто-то заначку обнаружил и поспешил доложить начхозу.
     Правда, была небезосновательная  надежда, судя по плотоядному принюхиванию Влада, по весёлым искоркам в его глазах и его шутливо-грозному тону, что до «кэпа»  и замполита дело не дойдет.

     С мичманом отношения у Саньки к тому моменту сложились хорошие. В общем, наутро мичман Влад заявился в «гарсонку» весёлый и довольный. Игриво ткнув Саньку в бок пальцем, он сообщил:
- Так, бездельник! Вот ту гадость, что ты вчера принес, мы с мичманом Поляковым вылили…, - сделал многозначительную паузу и закончил: - в раковину умывальника.
- И голова не болит…
- В следующий раз поставишь тогда, когда я скажу…
     И довольный произведенным эффектом, вышел.
     Санька облегчённо перевел дух: «Ну, кажется, обошлось легким испугом!»
     С тех пор они с мичманом Владом задружили. А когда по приходу в Союз стали в Николаеве в док ремонтного завода, Влад всегда брал Саньку, уже старшину второй статьи, с собой на берег по хозяйственным делам старшиной команды.
     Ох, и погуляли тогда!…
     Но это уже отдельная история.

                14.

     А того, кто его Владу сдал вместе с винодельческим производством, Санька вскоре вычислил. Как говорил известный сыщик: «Это же элементарно, Ватсон!»
     Ну не глупо ли дожидаться, пока мичман допьёт молодое вино до донышка и даст команду поставить в нишу за переборкой новую партию этого продукта?
     Естественно, что Санька вновь забодяжил новую партию вина, поменяв место своей заначки.
     Весь вопрос упирался в пустые стеклянные трехлитровые банки, которые должны были по счету сдаваться кладовщику, в отличие от худющего, длинного и краснолицего мичмана Влада, толстому, всегда бледному и всегда что-то жующему старшему матросу срочной службы Мишке Карагодину.
     Ну, почему толстый и жующий понятно без комментариев. А всегда бледным он был потому, что, будучи настоящим блондином, боялся прямых солнечных лучей и не вылезал практически на свежий воздух и солнечный свет из своих трюмных кладовых и холодильников.
      Вот он-то и доложил мичману Владу о том, что много трехлитровых банок из «гарсонки» на склад не возвращается.
      Выводы Влад уже сделал, исходя из своего исключительного  хозяйственного опыта и поразительного нюха на то, из чего можно извлечь выгоду, не прилагая каких-либо усилий. За этот его талант «кэп» прощал Владу его прижимистость и любовь прикладываться к бутылке, а также все его финансово-экономические махинации, приносившие блага не только Владу, но и кораблю.

     Мишке Карагодину Санька мелко отомстил во время ближайшего шторма, случившегося при прохождении южной оконечности африканского континента у знаменитого мыса Доброй Надежды, ещё  именуемого моряками всех стран и народов мысом Бурь.
     В шторм корабли вошли у мыса Игольный, в месячную дату своего похода 26 июля, когда океан был ещё относительно спокоен - так, балла четыре - пыль для моряка. К ночи океан разбушевался. Штормило на 7-8 баллов. Был как раз Санькин очередной наряд в «гарсонку».
     Зайдя на камбуз, он увидел десятиведёрный алюминиевый лагун с заведённым тестом для хлеба, который на время шторма закрепили за ножку одного из электрических варочных котлов на камбузе во избежание неминуемых травм и разрушений, могущих наступить от этого неуправляемого снаряда. Дело в том, что Мишка Карагодин был по совместительству ещё и корабельным хлебопёком. Ослабить нехитрый морской узел не составило особого труда и осталось только ждать продолжения спектакля.

     В общем, мститель с чувством глубокого удовлетворения (как это в те времена общепринято было говорить) минут десять слушал, стоя на спардеке под иллюминаторами камбуза, Мишкины вопли и маты, сопровождаемые аккомпанементом  бухающего в переборки и об камбузное оборудование лагуна с тестом, верхом на котором Мишка сидел, не успев увернуться от несущегося на него снаряда и приклеившись намертво к тесту пятой точкой.
     Качка была и килевая, и бортовая.   
     Места для разгона лагуну с Мишкой в тесте (простите уж за каламбур) было больше чем достаточно - метров восемь, десять.
     Весу в этой сосиске в тесте было за двести килограммов.
     Единственное, чего Санька опасался, так это того, что Мишка переломает себе ноги.
     Правда, всё обошлось:
     Спасли Мишку от увечья подоспевшие на вопли старший кок Коломиец и мичман Влад. Так что к тому времени, когда волнение перевалило за восемь баллов и корабли эскадры вошли в эпицентр шторма, взбесившийся лагун с тестом был надёжно принайтован к варочным котлам, а Мишкины синяки и ссадины были обработаны «доком» капитаном Бараненко.

       Ну, а новая хмелесодержащая заначка тот шторм, наверное, самый сильный из всех пережитых Санькой, не выдержала: все четыре банки разнесло вдрызг. Благо, дело это произошло в грузовом трюме, где хранились тюки с ветошью и другим боцманским имуществом, потому произошедшего никто не заметил. Передвигаться по верхней палубе без особой надобности и без страховочного «конца» было строго настрого запрещено. Встречная волна накрывала корабль от носа до главной надстройки, а это без малого полсотни метров! Шедшие на левом и правом траверзах корабли эскадры еле виднелись за волнами. И то, в основном показывали взлетевшие вверх то нос, то корму. А когда появлялась над волнами корма, то гребной винт вращался в воздухе! В этот момент корабль сотрясали жестокие судороги. Кок Коломиец поручил тогда Саньке отнести лагун со «вторым» в офицерскую «гарсонку». Так вот, передвигаться пришлось бегом, переходя с одного края палубы на другую и уворачиваясь от лееров и переборок. Лагун Санька донёс в сохранности, а вот «первое» коку пришлось разливать в герметичные переносные баки, чтобы содержимое не оказалось на переборках. Бачки в матросской столовой крепились в специальных гнёздах и наливались только до половины. Ну, а чтобы поесть не облившись флотским борщом, нужно было наловчиться.
 

                15.

     03 августа корабли эскадры вошли в бухту острова Маврикий на рейде Порта –Луи, накануне захода простояв двое суток на банке Фордюн, наводя лоск и красоту. А перед заходом в порт Саньку вызвали к командиру корабля. Оторвал его от работы в «беседке» дежурный по низам штурманский электрик старшина второй статьи Скрынник:
- Заканчивай мазню, Говорун! Тебя к командиру срочно на ГКП.
     Санька как раз с «беседки» - подвешенной на канатах доски, докрашивал часть фальшборта на полуюте. Взобравшись наверх и отцепив страховочный конец, он метнулся в свою каюту, быстро переоделся в чистую робу и бегом помчался на ГКП. Кэп сидел во вращающемся кресле в центре штурманской рубки и курил, запивая «Winston» крепким кофе. Доложив о прибытии, матрос в ожидании разноса преданно уставился на командира.
- Собирайся, Говорун, в порту сдадим тебя в наше представительство на Маврикии и через пару дней будешь в Ленинграде. Ты ведь подавал рапорт о желании поступать в военно-морское училище связи имени Попова?
- Так точно, товарищ капитан второго ранга, подавал!
- Вот и лети, поступай. Пришла радиограмма из штаба флота тебя командировать.
     О своём рапорте, поданном в учебке Санька совсем забыл. Корабельная походная жизнь закружила, увлекла. Хотелось увидеть новые страны и порты. Экзотика дальних странствий манила и завораживала. Все трудности и особенности службы на корабле уже закалили его характер и тело.
- Разрешите продолжить службу на корабле, товарищ командир, - взмолился, чуть не плача, он.
- Хочу послужить Родине здесь, сейчас! А поступить в училище всегда успею. Опыта наберусь.
- Ладно, хитрец! Так и быть служи дальше, как служил. Командир БЧ-4 тебя хвалил, - махнул рукой с дымящейся сигаретой Резцов.
- Есть служить дальше! - гаркнул Санька обрадованно, - разрешите идти?
- Иди, иди, - отмахнулся от него кэп и позвал дежурного офицера.
- Телеграфируйте в штаб, что Говорун болен и прибыть на экзамены не может.
     Санька кубарем скатился по трапам на свою палубу и застал в каюте своего командира отделения Володю Горяинова.
- Зачем кэп вызывал? Мне Скрынник сообщил, - заинтересованно уставился на подчинённого Горяинов.
Пришлось всё рассказать.
- Ну и правильно, что отказался, - одобрил тот.

     Служба продолжалась. А судьба на долгие годы развернула Санькины пути-дорожки в ином от предполагаемого ранее направления.
     Маврикий встретил тропическим ливнем. Вот он, знаменитый пиратский остров! В восемь утра дождались лоцмана и с помощью буксира встали на рейде порта на якорь с растяжкой кормовых швартовых на бочки. Дело это оказалось не простым и заняло несколько часов. Сход на берег в город запланировали на следующий день, разбив матросов и старшин срочной службы на группы по 4-5 человек. Санька шёл в группе с Володей Горяиновым, Димой Дмитриевым, Женей Соловьёвым и Мишкой Кивиригой. Старшим группы был назначен мичман Хорунжий из БЧ-5. Отвратительной личностью, надо сказать, был это мичман. Соответствовал презрительному прозвищу контрактников – кусок и сундук. Подлой и склочной его душонке соответствовала и внешность: среднего роста с брюшком и красной, с отвислыми щеками физиономией пьяницы и любителя поесть, с маленькими заплывшими поросячьими глазками.

     Мичман Влад после обеда начал раздавать полученную им в городе валюту – маврикийские рупии. Санька получил 64 рупии. Как потом оказалось, этого было вполне достаточно для покупки в многочисленных лавках сувениров и подарков домой. Каждую группу после инструктажа и проверки на отсутствие незадекларированных часов, фотоаппаратов и прочей контрабанды отправляли в город катером. Город встретил советских моряков солнцем, яркими рекламами, пышной зеленью пальм и цветочных клумб. В сквере порта под пальмами их приветствовал бронзоволикий Ленин на мраморном постаменте. Шагать по твёрдой земле после шаткой палубы было необычно. Парни для устойчивости широко расставляли ноги. Вот откуда пошло выражение «широкая матросская походка»! Лавки торговцев, шикарные витрины магазинов, нарядные смуглые женщины, нищие в каком-то рванье, чистые широкие улицы центра города и трущобы с лабиринтами лавок – всё было необычно и интересно. Парни без устали щёлкали фотоаппаратами, позировали на фоне витрин магазинов, в которые мичман Хорунжий не советовал даже заходить:
- Не по вашему карману цены. Тут даже не все офицеры отовариваются. Пошли в лавки!

    В лавках можно и нужно было торговаться. Это умение Санька получил с детства, когда с бабушкой Ириной ходил на колхозный рынок. Торговцы – китайцы, индусы, метисы яростно пытались втюхать матросам хоть что-то, заламывали первоначальную цену втрое и вдесятеро, но, если моряк торговался – цену сбивали. И попробуй тогда отказаться от покупки! Догоняли, ругались по-русски, совали товар в руки чуть ли не даром. Что значит восточный рынок! Поэтому на корабль все возвратились с несколькими пакетами покупок. Кроме пачек жевательной резинки, брелоков, ракушек, открыток и прочей мелочи Санька купил себе заветную китайскую ручку с золотым пером и китайский фарфоровый кофейный сервиз для родителей. Кстати, по совету того самого мичмана Хорунжего.
   На берег сходили дважды! Потратили все деньги до цента! И надеялись ещё отовариться здесь же на обратном пути в Союз.


                16.

     После четырёхдневной стоянки в порту снова Индийский океан. Мичман Влад баловал команду ананасами, апельсинами, яблоками и бананами.  Корабли эскадры направились в основную точку работы к архипелагу Чагос, состоящему из семи атоллов с более чем 60 тропическими островами. Это порядка 300 миль к югу от Мальдив, на середине пути из Африки в Индонезию. Где-то там расположилась основная цель эскадры коралловый остров-атолл Диего-Гарсия – совместная военно-морская база США и Великобритании, на которой базировались самолёты бомбардировщики. Снова всё чаще советские корабли начали облетать самолёты – разведчики. По пути в зону боевой работы опять встали на якорь на банке Фордюн. Дима Дмитриев поймал первую акулу. Очень живучая тварь оказалась! Длиной метра полтора. Чтобы вытащить из страшной зубастой пасти заглоченый ею крючок, Дима засунул акуле в пасть деревянную ручку швабры. Тварина раскрошила её в щепки! Её злющие маленькие глазки обдавали леденящим холодом. Пришлось Саньке с десяток раз дать ей по плоской башке пожарным топором. Благо, что пожарный щит был не опломбирован. Мясо акулы набежавшие рыбаки резали для наживки. Через несколько часов вертолётчики поймали ещё трёх акул. За акулятиной прибежал вездесущий мичман Влад.
- Так, бездельники, разделать свежую тварь и отнести на камбуз!

    Оказалось, что командир корабля очень любил жареное акулье мясо. Попробовал деликатес и Санька. Обжаренные до румяной хрустящей корочки внушительные ломти мяса хищницы были вообще без костей и по вкусу напоминали морского окуня. Правда мясо было волокнистым и жестковатым. В этот день жаркое из акулы подавали в офицерской кают-компании. Матросам пожарили окуней и луфарей, которых было наловлено больше ста килограммов, так что дежурное по продблоку отделение боцманов замаялось чистить и потрошить улов на юте, где для этих целей поставили деревянный стол. Зато потом замороженная в холодильных камерах рыба часто разнообразила меню экипажа. Ловил рыбу и Санька. С наступлением темноты за борт свесили большой прожектор, в свете которого было видно даже усыпанное кораллами дно. Глубина здесь была метров двадцать – двадцать пять. Пришёл порыбачить и Кэп. Главной снастью у него была фосфорисцирующая кальмарница – пластмассовое веретёнце с тремя венчиками крючков. К столу с кальмарами Санька не подходил, наученный промашкой одного из дежурных салаг, в которого кальмар выплюнул с пол литра своих чернил. Отстирывать робу от них была целая проблема! Стиральных машин на корабле не было. Стирал каждый матрос себе сам в душевой на кафельном полу хозяйственным мылом и щёткой-скребком.

     На банке вопреки прогнозам проторчали почти месяц и по слухам, которыми делились вездесущие штурманские электрики, имеющие право входа в штурманскую рубку на ГКП (Главный командный пост), в середине сентября предстояла работа по поиску и подъёму спускаемого аппарата, а затем заход в Бомбей или Сингапур!
    От Сейшельских островов корабли снова ушли к архипелагу Чагос. Сменили две банки – Пит и Спикерс. На последней корабль охватила «коралловая лихорадка»: глубина океана здесь была совсем небольшая, вода прозрачная как слеза, погода – полный штиль и до зарослей кораллов, казалось, рукой можно было дотянуться. Нырять за ними строго запрещалось, а вот вылавливать «бородой» - пожалуйста! «Борода» - это расплетённый кусок швартового капронового троса с грузилом килограммов на пять, привязанный к пеньковому шкерту. Закинул – и тяни! Обязательно кораллов нацепляется штук несколько. Бывало такой ажурный лист отрывали от рифа – загляденье! Вылавливали и зелёные, и розовые, и разноцветные, мелкого узора и крупного. Корабль насквозь пропах хлоркой, в растворе которой кораллы отбеливали. Уже отбеленные кораллы матросы прятали по всем потаённым шхерам, в ящиках ЗИПа на боевых постах, в трюмах и даже в линии гребного вала. Найденные начальством кораллы беспощадно изымались и обращались в доход изымавшего.


                17.

     Спускаемый аппарат выловил «Баскунчак». Что творилось в зоне его приводнения – нужно было видеть! Корабли эскадры окружили предполагаемое место приводнения и не позволяли приблизиться к нему появившимся двум фрегатам американцев. Их вертолёты кружили невдалеке, не решаясь нарушить указанную зону. Предупреждение о проводимых нашими кораблями учениях было заранее передано всем находившимся поблизости кораблям и самолётам противника. Санька со своим отделением сутки просидели в постах по команде «Боевая тревога». Он лично поймал позывной радиомаяка спускаемого аппарата и выдал на ГКП пеленг. За эту операцию Санька получил благодарность от командира корабля и лычку на погоны! На берег в порту Коломбо 22 сентября он сошёл в звании старшего матроса! Да, в Бомбей со спускаемым аппаратом ушёл «Баскунчак», а «Диксон» зашёл в цейлонский порт Коломбо. В Коломбо встали на рейде и на берег моряков как обычно доставлял корабельный катер. Город и порт Саньку разочаровали: повсюду грязь и нищета, стаи ворон и голодные козы, жующие всякий мусор и газеты. Местные торговцы-коробейники предлагали купить якобы драгоценные камни, бижутерию, да пачки лечебной травы, похожей на сено, с названием «Пол-Пола». На эту ерунду тратить валюту было неразумно. Как рассказывал на политинформации замполит, государство Шри-Ланка на острове Цейлон благодаря одному из крупнейших в мире портов эффективно и быстро развивалось. Скоро и здесь наступит и социалистическое изобилие!
   
     Порадовала поездка на экскурсию в Зоосад, а вечером корабельная агитбригада вместе с командиром корабля, старпомом и замполитом отправилась в советское посольство на дружеский приём. Какое счастье было увидеть родные русские лица! Санька пел с ансамблем, а потом читал свои стихи о Родине, о любви, о море. Его дважды вызывали на бис. А после концерта подошла пожилая, благородного вида симпатичная женщина.
- Я Нелли Петровна Выгонная, журналист, поэтесса из Ленинграда, - представилась она.
- Очень понравились ваши стихи, молодой человек! Учитесь, читайте поэтов и вообще много читайте. Пишите, трудитесь. Поэзия не любит ленивых и чёрствых душой людей, - напутствовала она Саньку и подарила ему маленькую зелёную книжицу из серии «Библиотека избранной поэзии» со стихами Ленинградского поэта блокадника Олега Шестинского.
- Это книга моего друга, подаренная им мне не так давно здесь в Коломбо. Я отдаю вам самое дорогое, что у меня есть. Это память о блокаде Ленинграда. Берегите память, - обняла она Саньку на прощание.
     И Санька берёг и помнил!
     Помнил, потому, что его так воспитывали с детства дома и в школе. Помнил, потому, что перечитал о Великой Отечественной войне десятки книг. Помнил, потому что дома висела фотография погибшего под Ростовом в 1942 году старшего маминого брата – дяди Василия. Помнил потому, что были ещё живы многие, кто прошёл ту страшную войну, такие как их сосед Василий Филиппович, трижды раненый и дважды бежавший из фашистских концлагерей!
 
    А после концерта был фуршет с работниками посольства. Командир разрешил принять участие в нём и членам агитбригады. Под строгими взглядами замполита парням удалось - таки опрокинуть по нескольку рюмок виски и прочих заморских крепких напитков, подкрашенных для конспирации колой. Командование осталось продолжать встречу, а агитбригада с песнями под гитару и гармошку завалилась в катер. На борт всходили по парадному трапу под завистливые взгляды остальной команды!
Вдохновлённый встречей и подарком Санька ночью написал:
- Бортовая качка - будни корабля
огоньки на мачтах пишут вензеля
к югу неустанно катится волна
тонет в океане неба глубина…
ни земли, ни порта – рифовый атолл
стаи рыб у борта ждут десерт на стол:
с камбуза отходы – рыбам пир горой
океана воды призрачны порой:
стайки рыб летучих, зонтики медуз,
в дымке - то ли туча, то ли сухогруз…
чутко и устало дремлют корабли
о родных причалах видят сны они
над Индийским вечер, ярок звёздный свет
в океане встречи – от земли привет:
кто от вахт свободен, тот спешит на ют
передали почту, письма раздают…
после вахты в море - нужно отдохнуть   
вся эскадра в сборе, завтра снова в путь… 
               

                18.

      Служба есть служба и 27 сентября корабль снова вышел в океан. Наконец-то предстояла работа у ранее упомянутого острова-атолла Диего-Гарсия (архипелаг Чагос). В 1971 году после его передачи Великобританией американцам, у них появилась прекрасная возможность закрепиться в самом центре Индийского океана путём создания на атолле комплексной военно- морской и военно-воздушной базы, которая стала связующим звеном между силами США в Тихом и Атлантическом океанах и на Средиземном море.
 
     Теперь матросы БЧ-4 на дежурство в «гарсонку» и на камбуз не заступали: несли посменную вахту в боевых постах – четыре часа через восемь. Стояла задача выявлять и пеленговать все стационарные радиостанции военной базы и самолётов, записывать их переговоры. Велась и визуальная разведка отделением сигнальщиков. Через месяц поступила новая вводная: вести аналогичную разведку за шедшим в эту зону после бомбёжек Вьетнама американским авианосцем «Орискани». С ним шло с десяток кораблей сопровождения. «Диксон» вышел навстречу этой армаде, но, ясно, что не с целью кого-то напугать, или остановить: из оружия в пирамиде хранилось только с десяток пистолетов «ПМ», да пять автоматов АК-47. В общем картина слон и моська! Задача оставалась прежней – разведка. Через двое суток сигнальщики доложили о появлении «Орискани». Вестниками приближения этой махины – одного из самых больших авианосцев США, стали американские вертолёты «Блэк хоук» и SH-2 «Си Спрайт», зависавшие рядом с «Диксоном». Наглые америкосы ржали в открытые створки десантного люка, пили из банок колу и пиво, жестами приглашая к себе, показывали «факи», на что в ответ получали более понятные, принятые у русских победно-локтевые послания.

    «Диксон» подошёл к авианосцу на расстояние 3-4 кабельтов и, проведя кино и фотосъемку, в том числе самолетов, находящихся на его палубе, отстал на 25-30 кабельтов и начал работу как корабль КВНП (корабельный выносной наблюдательный пункт).
     Авианосная группа через два дня ушла от архипелага Чагос на Юго-Восток в сторону Малайского архипелага.

     После длительного дежурства у Диего-Гарсии корабль наконец-то выдвинулся в сторону Африканского континента. Вездесущий старшина штурманских электриков Скрынник сообщил в курилке, что предполагаемым портом захода будет Магадишо – столица Сомали.
       
    В отличие от США Со¬ветский Союз вплоть до начала 1970-х годов не имел не то что баз, но даже пунктов временного базирования на побережье Индийского океана. Возможность закрепиться в одной из стран ре¬гиона представилась только в 1972 году. В феврале этого года Сомали в составе правитель¬ственной делегации посетил министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.А. Гречко. В ходе визита было достигнуто соглашение о постоянном использовании сомалийских портов Бербера, Кисмайо и Магадишо для пополнения запасов советских кораблей, несущих боевую службу в Индийском океане.

    6 декабря 1992 года «Диксон» встал на якорь рейда порта Магадишо. Жара стояла невыносимая за 40 градусов. Плюс высокая влажность и постоянные ветра со стороны пустыни, нёсшие тучи раскалённого песка. Где-то рядом по реке Джубба проходила символическая линия экватора. Ни порта, ни гавани здесь фактически не было. На берег команда доставлялась своим катером. Подходили к причальной стенке всегда навстречу волне и прибывшие ступали на берег мокрые с головы до ног. Санька сходил в город трижды: один раз в увольнение с группой и два раза его возили к стоматологу в представительство СССР. Зато бесплатно и качественно он запломбировал два зуба. Обращаться к корабельному доктору капитану медслужбы Бараненко он не рискнул. С месяц назад, когда у него разболелся зуб, Санька пришёл в медпункт к доктору. Стоматологическое кресло и бормашина в медпункте имелись. Доктор виртуозно и качественно сделал во время похода две операции по удалению аппендицита. А вот стоматологом он был никудышним.
- С чем пожаловал, матрос, - встретил он тогда Саньку дежурным вопросом, хотя и так была видна распухшая Санькина левая щека.
- Жуб болит, - прошамкал тот.
- Садись в кресло, будем лечить, - с улыбкой маньяка-потрошителя пригласил доктор.
- Будешь первым моим пациентом. Что-то у всего экипажа зубы здоровые!
- Э, нет, товарищ капитан, лучше дайте каких-ни будь таблеток, или полоскания пропишите, - попятился от кресла Санька.
- Ну, как знаешь. Вот тебе анальгин, йод и сода. Лечи себя сам, - разочарованно хмыкнул доктор, вручая перечисленные лекарства.

     Город Магадишо оказался на удивление чистым и красивым. Хотя особых достопримечательностей, как и лавок торговцев в нём не было. Корабль пополнил запасы и вновь вышел в океан. На столах в кают-компании и в матросской столовой почти каждый день подавались блюда из баранины, которой были забиты все холодильные камеры. Один раз кок Валька Коломиец приготовил в кают-компанию отварные бараньи языки. Во время обеда, любивший подшутить мичман Драганчук из БЧ-5, намазывая очередной язычок горчицей, причмокивая заявил:
- Вот это деликатес! Молодец Влад, что закупил обезьяньи языки в Магадишо!
    С рвотными позывами из-за стола тогда выскочило человек пять брезгливых.
- Я же пошутил, товарищ командир, - оправдываясь развёл руками Драганчук, - зато остальным больше достанется!


                19.

     Новый 1973 год корабли эскадры встретили вместе, собравшись на банке Фортюн в районе Сейшельских островов. Здесь подводные лодки и надводные корабли проходили межпоходовый ремонт, грузили топливо, продукты и оборудование с кораблей вспомогательного флота, получали почту. Санька получил письма от отца и брата. От Дашки писем не было…
- Приеду в отпуск – разберусь на месте в чём дело, - успокаивал себя Санька.
 
     На вертолётной палубе установили искусственную ёлку, имевшуюся в запаснике у мичмана Влада. После праздничного ужина агитбригада выступила с новогодним концертом. Командир и замполит поздравили всех с Новым годом, а старпом зачитал праздничный приказ. Санька получил очередную благодарность. После вечернего чая крутили новое кино. Киномеханик старшина второй статьи Горобец – старшина команды сигнальщиков привёз десятка два новых фильмов, совершив обмен с «Апшероном» и «Баскунчаком». Самыми новыми были «Джентельмены удачи» и «Офицеры». После фильма точно в 24.00 по корабельному времени со всех кораблей, стоящих на банке, грянул салют!

     После двух недель безделья, если не считать работы по борьбе со ржавчиной и солью, получивший «омолаживающий макияж» корабль направился в сторону Аденского залива и Красного моря. По пути снова зашли в Сомали, но только в порт Кисимайо, пополнили запасы и вскоре встали на якорь у острова Сакотра. Опять таскали кораллы, ловили рыбу и морских ежей с муренами. Какова была цель нахождения в устье Аденского залива – не знал никто из команды, кроме командования, конечно. Хотя из политинформаций моряки усвоили, что обстановка в ближневосточном регионе всё больше накаляется. Президент Египта Анвар Садат начал ужесточать риторику, заявляя, что готов пожертвовать жизнями миллиона египетских солдат для того, чтобы дать отпор Израилю. Так оно впоследствии и случится в октябре 1973 года, когда Египет при поддержке Сирии развяжет Войну Судного дня. Но это будет потом…

    В феврале «Диксон» зашёл в порт Аден республики Южный Йемен. Образованная 30 ноября 1967г. после ухода англичан из Адена — Народная Республика Южного Йемена (НРЮЙ) была самым близким идеологическим союзником СССР в арабском мире, особенно после прихода к власти в стране левого крыла Национального Фронта 22 июня 1969г. В сентябре-октябре 1972 года произошел вооруженный конфликт между ЙАР и НДРЙ, закончившийся разгромом интервентов и мирным договором. Следы боевых действий советские моряки наблюдали по всему Адену. Швартовались у одного из торговых пирсов с многочисленными складами и пакгаузами. По территории порта безбоязненно шастали толпы наглых, огромных, величиной с кошку крыс. Для спасения от этих полчищ на швартовые концы надевались специальные металлические круглые крысоотбойники. А командира вахтенного поста у трапа кроме штатного пистолета вооружали деревянным держаком от швабры, чтобы сбивать им крыс со швартового конца. На юте дополнительно выставлялась вахта ПДСС, также вооружённая палками. В общем, в нищем послевоенном Адене смотреть, а тем более покупать было нечего. Команда благоразумно экономила валюту для захода в Порт-Луи перед возвращением на Родину.
 

                20.

     В начале марта 1973 года «Диксон» возвратился в Севастополь. Корабль встречали с оркестром, цветами и слезами радостных жён и подруг. На второй день на Угольную стенку наехало несколько автолавок с товарами. Торгаши и спекулянты покупали у моряков нерастраченную валюту в виде чеков Внешпосылторга, (или иначе бонов), по цене один чек за двенадцать рублей.

    Мичман Влад выдал с остатками «морских» набежавшую зарплату за восемь походных месяцев. Вместе с чеками получилось совсем неплохо. Санька купил в автолавке принадлежности для печатания фотографий, спортивный костюм, малогабаритный кассетный магнитофон «Спутник», два фибровых чемодана и ещё кучу всякой нужной в походе всячины. Осенью предполагался новый дальний восьмимесячный поход в океан. Командир отделения Володя Горяинов в начале июня демобилизовывался, и единственным претендентом на освобождающуюся должность был Санька.

     Перед заходом в Севастополь всем участникам похода вручили значки «За дальний поход». Санька сдал нормативы на специалиста второго класса, получил жетон «Отличник ВМФ» и вторую «соплю» - лычку на погоны. Отправляли в отпуск военнослужащих срочной службы поочерёдно, по шесть человек. В первую очередь шли «годки». Саньке отпуск «светил» в мае - июне. Через неделю стоянки в Севастополе «Диксон» отправился на послепоходовый ремонт в док города Николаев. В отпуск Санька уходил уже оттуда, в звании старшины второй статьи с двумя фибровыми чемоданами подарков и сувениров. Но, это уже совсем другая история.

(Продолжение следует) 

*- мидельшпангоут – линия пересечения наружной поверхности корабля (судна) с вертикальной поперечной плоскостью, проходящей посредине его длины по конструктивной ватерлинии.
*- «Годки» - жаргонное выражение, означающее старослужащих последнего года срочной службы.
*- Карась – матрос первого года службы.
*- Гады, или прогары - матросские рабочие кирзовые ботинки.
*- Шпигат – отверстие в палубе корабля (судна) для удаления скопившейся на ней воды за борт самотёком.
*- Шпиль – это модуль, предназначенный для выборки или отдачи швартовных канатов.
*- Лагун – жаргонное название большой кастрюли, бачка.
*- Спардек – верхняя лёгкая палуба у трёхпалубных судов, в том числе, палуба средней надстройки.
*- Принайтовить (найтовить) - связывать тросом, крепить, привязывать различные предметы, находящиеся на корабле (судне), которые могут перемещаться при качке. 
*- Шкафут – часть верхней палубы корабля от фок-мачты до грот-мачты, или главной надстройки.
*- Ют, бак – кормовая часть верхней палубы корабля.
*- Полуют – дополнительная, возвышающаяся палуба над ютом.
   
   
Сергей Гамаюнов (Черкесский)