Двухкассетное детство

Мы, рождённые между перегоревшей лампочкой в подъезде и лампочкой в телевизоре «Рекорд», помним, как пахнет перемотанная кассета. В этой памяти — чуть железа, чуть пыли, немного ванили от советской мебели, и вот уже перед глазами: двухкассетник с кнопкой Rec, и вся семья, сидящая тише мышей, чтобы не испортить запись Modern Talking с радиостанции «Юность».

Мы родились в эпоху, где слово «счётчик» значило больше, чем просто прибор на стене. Это было про время и долг. Если кто-то сказал «у него пошёл счётчик», то все понимали — речь не о киловаттах. Это был язык дворовой экономики, где вкладыш от жвачки мог стоить дороже десяти рублей, а долг на пару дней означал, что придётся вернуть с процентами — пачкой жвачки или коллекцией наклеек.

Валюта нашего времени хрустела — не купюрами, а жвачками. «Love Is», «Turbo», «Final». Если попадался редкий вкладыш — с машиной, динозавром или мультгероем — его клали под стекло серванта, как медаль. А если был повтор — меняли. Обмен был не сделкой, а настоящим искусством. Там были и азарт, и дипломатия, и понятие справедливости.

Купание — по субботам. Не потому что не было воды, а потому что так было принято. И никто не вонял. Все пахли одинаково — детским мылом, мокрым полотенцем и тёплой ванной, нагретой на газовой колонке. Горячая вода шла ровно двадцать минут. За это время надо было умыться, вымыться и не забыть голову.

Новый год был дважды. И оба раза — по-настоящему. Первый — с мандаринами, ёлкой и обязательной речью с трибуны. Второй — старый Новый — с блинами, с бабушкиными салатами и фразой: «Ну теперь уж точно год пошёл». Именно во второй праздник всё было без лишнего. Без ожиданий. Просто тихая радость, что семья жива, дома тепло, и ещё один январь начинается не хуже предыдущего.

Галстук пионера — не просто тряпочка. Это был знак принадлежности к чему-то большому. Его завязывали как ритуал. Если он терялся — трагедия. Мама шила запасной, а ты боялся, что в школе заметят подмену. И не потому что накажут — а потому что стыдно. Это был наш маленький присяг — быть добрым, честным, первым, если надо.

А потом — двор. Мир, в котором не было Google, но было всё: уважение, враги, любовь, ответственность. Здесь играли в вышибалу, в прятки, в «секретики». Здесь стояли часами у подъездов, решая, кому нравится Светка, а кто умеет сделать «турбо» на качелях. Играли не ради выигрыша, а ради процесса. Проигрывал — не плакал. Побеждал — не хвастался. Всё было по-настоящему.

Видеосалоны — как кино, только в подвале. На фанерных стульях, с пледом на окне и экраном из простыни. Показывали Терминатора, Коммандо, Полицию Майами. Все молчали. Только трещал проектор, и сердце билось. Это была магия, доступная каждому. Пятнадцать копеек — и ты на другом конце планеты.

А потом пришла Денди. Мир стал квадратным. Марио, танчики, утки, пиксели. Один джойстик на двоих — и никаких ссор. Главное — не дёргай шнур. И не выключай телевизор резко, а то сгорит кинескоп. Мы верили родителям. Потому что тогда — верили вообще.

Мы были между. Между последним советским мультиком и первой рекламой «Orbit». Между настоящей очередью за молоком и первой шоколадкой из Германии. Между лампочкой в ванной и лампочкой вечности. Той самой, что светит до сих пор, стоит только закрыть глаза.

Мы были не богаты. Но у нас было всё. Просто мы не знали, что это когда-нибудь исчезнет.