Гроза

Я помню летние грозы — не по календарю, а телом. В них всегда было что-то величественное и чуть-чуть страшное, как если бы сам воздух начинал дышать иначе. В детстве мы с братом и соседскими ребятами смотрели на небо, прищурившись — где-то там, за тополями, скапливалась тьма. Не злая, нет. Просто плотная и важная. Как будто шло большое собрание облаков, и они что-то решали — что-то серьёзное и касающееся всех.
Мы бегали на крыльцо, босыми пятками отбивая ритм по деревянным доскам, и щурились в сторону сереющего горизонта. Кто-то первым слышал гром. А кто-то говорил, что гром — это когда облака разговаривают друг с другом. Или, что ещё лучше, — что это кто-то огромный играет на неведомых барабанах где-то за лесом.
Перед грозой всё замирало. Птицы прятались, листья свисали тяжело, а в воздухе чувствовался запах — острый, как если бы кто-то только что разрезал свежую еловую ветку и поднёс к лицу. Он был зелёным и электрическим, этот запах. Он будоражил.
И вдруг — движение. Поднялся ветер. Настоящий. Такой, что волосы развевались, а в сердце — будто вспыхивала искра. И ты уже не просто ребёнок, ты будто бы становишься частью чего-то большого. Ты в гуще событий, в самой середине природы. И в этот момент хочется поднять руки, встать на цыпочки и закричать, что ты здесь. Что ты — есть.
А потом всё случалось сразу. Грохот. Блики молний. И — дождь. Сначала редкий, с крупными каплями, как первое предупреждение. А потом — валом, стеной, как будто всё небо вздумало вымыться дочиста.
Мы убегали в дом, визжа, прижимая к себе сбившиеся на носки сандалии, промокшие майки и разбросанные в саду игрушки. Нас встречали сухими полотенцами, запахом ванили, горячим чаем и маминым голосом, говорившим, что ничего страшного. Что всё — хорошо.
И всё действительно становилось хорошо. Потому что в доме было тепло. Потому что по окнам струились капли, и от этого казалось, будто внутри — ламповое кино. И если не шуметь, можно услышать, как в мире происходит что-то важное. Как земля пьёт дождь. Как листья наполняются влагой. Как сад дышит, обновлённый.
А потом — тишина. Такая, что хочется замереть. Как после волшебства. Как будто мир только что был переиздан в новой, лучшей версии. Воздух становился прозрачным, всё блестело, как стекло, и даже старый клён во дворе казался заново нарисованным.
Мы снова выбегали на улицу — босиком, в тёплые лужи. И казалось, что можно увидеть то, что обычно скрыто: как капли живут на лепестках, как трава шепчет друг другу о чём-то зелёном, как сама земля улыбается. Радуга появлялась не всегда, но её ожидание — было частью чуда.
И внутри что-то менялось. Незаметно. Мягко. Как будто сама гроза заглянула внутрь тебя, всё там поправила, протёрла запылённые уголки и оставила тишину — тёплую, долгую. Такую, что не хочется нарушать её ни словом.
И в этом — вся мудрость детства. Быть мокрым до нитки, пугаться грома, радоваться конфетке, спасённой от дождя, и вдруг — понять, что в мире так много движения. Так много красоты. И что ты — её часть.
А вечером, перед сном, всё ещё слышишь, как где-то в деревьях капает дождь. И кажется, будто сад тебе что-то рассказывает. Про жизнь. Про то, что ничего не нужно бояться. И про то, что всё настоящее — мокрое, громкое, и остаётся внутри навсегда.