Три июньских дня

      
                Моей матери Анне Константиновне,
                урождённой   Андриевской, всем, чья
                юность была изуродована фашизмом,
                посвящаю.

                1
- Заинька, ты такая… – шепчет Артём, нежно покусывая ушко любимой…
«Такая…» - эхом откликается в ней.
Зоя, не выдерживая ласки, от которой бегают «мурашки» и растворяются силы, приподнимает плечо и клонит к нему голову. Губы Артёма торят дорожку по щеке, сливаются с её приоткрытыми... 
«А, в самом деле, какая?» – недосказанное тревожит, вспомнились дразнилки школяров: «рыжая, курносая».
Она замирает, как цветок перед непогодой, готовый сомкнуть лепестки.   
- Постой, Тёма…, - удержав его голову ладонями, смотрит в глаза так, словно хочет выведать тайну, -  …ты меня любишь?
- Зая, с первого танца на вечере... помнишь?
- Ага
- Ты была такая!
- И мы поженимся?
- А как же, мы и так -– муж и жена…
- Муж и жена… Я  – жена ! - Она отпускает руки, и, чуть откинувшись, тихо смеётся. - Чудно.
- А что тут чудного? Борщ варишь, не хуже матушки, Галку вынянчила, и рукодельница, что - вышить, что пошить… Да ты, Зоечка, золото – не жена! Вот отслужу, вернусь и заживём…
Зоя тянется к любимому, открываясь, как бутон навстречу солнцу, ласково зажимает ему рот припухшими губами...
Уже давно прошли рабочие из ночной смены, перекликнулись  петухи.
- Тёма, давай поженимся поскорее, – она освобождается от объятий, - отец узнает… – прибьёт.
- Не прибьёт. Зая, мы ж договорились! Завтра, то есть  сегодня, засылаю сватов, а как моей  девочке исполнится восемнадцать, подадим заявление.
- Через месяц, - заявление, а там август, сентябрь и мы – муж и жена, законные, - она, улыбаясь, жмурится, - и я буду не Кнехтина, а Орлова! - и тут же капризно морщится, - а в октябре провожу тебя в солдаты и останусь соломенной вдовой, - прыснув от смеха, она льнёт к его груди...
- И помни, гражданка Орлова, - нарочито хмурится тот, - будет у нас два сорванца и две щебетухи, как минимум…
- Ладно, грозный муж, иди, а то скоро мои поднимутся. - Она чмокает на прощание его щёку и, потянувшись, по-кошачьи прогибается в объятьях. - Хорошо, завтра – воскресенье, спешить некуда…
- Уже сегодня, Заинька…  Так я вечерком – со сватами…
- Ага…
Зоя проскальзывает в приоткрытую калитку, крадётся мимо двери хаты, из которой слышен отцовский храп.
Летние ночи тёплые, комары ещё не злобствуют, и она с младшей сестрой ночует во дворе. Осторожно укладываясь на топчан у раскидистой шелковицы, теснит сестру, прикрываясь  краем ряднины…
Предвкушение счастья переполняет её,  засыпая, она представляет будущую свадьбу, и во сне видит себя рядом со статным Артёмом в свадебном шествии по улице…
                * * *
- Девчата, просыпайтесь… - сквозь сон слышится побудка матери. Зоя натягивает рядно на голову,  Галина, дразнясь, - стаскивает
- Ну, отстань, Галка...
- Ночью нужно спать! Я вот расскажу мамке…
- Что ты расскажешь?
- А что видела…
- Что ты могла видеть?
Сон слетает
- А всё… как  с Артёмом целовалась.
- Мне можно, я уже взрослая…
- Ой, «взрослая»! Вот принесёшь в подоле...
- Ах, ты засранка малая, мы поженимся скоро - она пытается схватить сестру, но Галина спрыгивает с топчана.
- Тили-тили тесто, жених и невеста, - кричит она.
- Галчонок, догоняй батьку, – торопит мать, - солнце вон взишло, пэрэкусым там, я «тормозок» ёму прыгрузыла.
- Не хочуууу, - ноет Галина. – Как гулять, так Зойка, а, как на огород, так – я.  А я и по дому управляюсь лучше, чем она.
- Ладно, ладно, ты у нас везде – лучшая, иди…
- Ах, она лучшая?! - Вы Галку больше любите… Конечно, она видит всё, а я… Вы виноваты, вы меня такую родили…
- Чи ты  малохольна, Зойка? Хиба ж так можно – про  родителев? Хорошо, батько не почув.  Господи, спасы, сохраны и помылуй, - мать крестится сама, осеняет крестным знамением  Зою.
Та  всхлипывает, уткнувшись в изголовье топчана, где вместо подушек уложены кофты и тряпки, смотанные в «кубло».
Домна Ивановна с тяпкой на плече направилась было к  калитке, но, задержавшись на мгновение, вернулась, коснулась плеча Зои.
 - Дочичка, -  ты ж, справься до полдня, та на стол посуду выставы… А мы – скоро, сёдня ж у нас – сваты. Обед готовый. Ну, не серчай, Машуня ж ще мала дивчина, а ты вон - уже барышня, замиж зибралась. Ну, з якого перепугу ты узяла, шо мы тэбэ мэньш любым? Прыдумщица…
- Та ладно, ма…, - последним всхлипом-вздохом отозвалась Зоя
- Ну, ось и добрэ, справляйся швыдче тут, а я побигла…
После того, как Зоя выполола кукурузные всходы вместо сорняков, её на огород не брали. Едва не умерев в младенчестве от «золотухи», Зоя  потеряла зрение и даже за первой партой плохо видела написанное на доске, поэтому, несмотря на природную сметливость, училась слабо. Врачи даже в областном центре долго не могли подобрать нужные очки, изготовили их, наконец, по спецзаказу в Москве.
Спать хотелось, но предстоящее сватовство и гомон голодной живности заставили подняться.
«Лодка тонет и не тонет,
Потихонечку плывёт,
Милый любит и не любит,
Только времечко ведёт.
Ах, Самара-городок,
Неспокойная я,
Неспокойная я,
Успокой ты меня…»  Вальяжно разгуливая по базкам и раскладывая корм,  Зоя поёт,  словно не было ссоры.
Обида бабочкой порхнула с души, и её место заполнило ощущение счастья.
Впервые она увидела Артёма на вечере в авиационном техникуме, где он учится на выпускном курсе, а живёт, как и прежде, в детском доме. Она была счастлива, что такой красивый парень пригласил её танцевать, а затем проводил домой. Через два месяца он признался в своих чувствах и предложил пойти за него замуж.  Зоя   ответила взаимностью и вскоре познакомила его с родителями, представив женихом.
Григорий Михайлович и Домна Ивановна приняли Артёма как сына, а он стал им хорошим помощником, мужских рук в семье не хватало.
- Зойка, ты где? – окликнула из-за изгороди соседка и подружка Рита, - ты одна? Я – к тебе.
- Ага, давай.
Ровесницы, они вместе учились в школе. Пытались продолжить учёбу, но «срезались» на математике: Зоя – в техникум, Рита – в институт. Минувшей осенью  отец Риты – инженер тракторного завода, устроил дочь и её подругу рассыльными в главную контору.
Благодарная Домна Ивановна к праздникам одаривала соседей то курочкой, то уточкой, а как резали кабанчика, баловала всяческими мясными изделиями: разных сортов колбасами, окороком, копчёным Григорием Михайловичем в собственной коптильне…
- Ну, что? Колись! – с разбега потребовала  подружка.
- Сватов вечером засылает…
- И-и-ийэх! – взвизгнула Рита,  обхватила Зою, и они, прокружив в вальсе вокруг шелковицы, хохоча, рухнули на топчан.
- Ну, вот, а ты ныла: «не полюблю,  никто не любит…». Смотри, как всё складывается. Я вот, можно сказать, завидую тебе. Артём и  собой хорош, и умён, техникум  заканчивает. Да и рукастый, вон сколько у вас понастроил. Отец говорит: «Такой зять и нам бы сгодился»… Ну ты чё скисла. Да шучу я. Ты ж знаешь, у меня – свой Ромео.
- А, ну тебя…- Зоя выпросталась из объятий подруги, села, - шутит она, вот взяла и всё испортила.
- Испортила? Ну, щас исправлю. – Рита прильнула к уху подруги, зашептала, - Артём, конечно, хорош.   Но что он, в сравнении с тобой, подружка, стройной, с такой роскошной рыжей копной?  Да ты, как говорит моя маман, просто не сознаёшь своего  очарования. Тебе очки и те – к лицу.
Зоя сама  лишь недавно поняла, что очки в красивой оправе, и в самом деле,  придали лицу загадочности.
- Рита! – приблизившись к забору, окликнула дочь Сарра Савельевна, - иди, завтрак готов. И не тяни резину! Забыла? Позавтракаем и - к бабушке... Зоя, и ты давай к нам на чай. Пётр Дмитриевич приглашает.
Переговоры через забор, приглашения к чаю, - это и тому подобное в отношениях с соседями у Сарры Савельевны появилось совсем недавно. Особенно стало явным после провала Ритой экзамена в институт. А раньше,  с самого детства,  она всё пыталась помешать их дружбе.
«Девочка, пойми, дорогая, не по статусу она тебе..., что у вас общего? » – убеждала она дочь.
Но её беседы и запреты были для Риты пустым звуком, тем более, что  отец выдвигал весомый   «контраргумент»: «а я считаю, что для нашей избалованной  дочурки эта дружба полезна…».
- Спасибо, тётя Сарра, работы много, у нас сегодня гости будут…
- Ладно, Зойка, пока. Мы после завтрака – к бабуле, у неё – день рождения, юбилей, большой семейный обед намечается, а вечерком  расскажешь.
                * * *             
В уборке дома самое нудное – «умывание» цветов: лапчатых фикусов, колючих панданусов, украшавших по бедности переднюю комнату. А самое нелюбимое –  мазание глиняных полов. Оно вызывало у Зои невесть откуда взявшуюся брезгливость.
Занудство приборки скрашивали чёрная «тарелка», висевшая под потолком в простенке между окон, и под ней – зеркало. Вертясь перед ним и напевая под мелодии, льющиеся из «тарелки», Зоя, как фатой, покрывала голову вытрясенными   кружевными салфетками, связанными ею крючком из катушечных ниток. Ими украшались  комод, столешница и полочки. Подняв руки так, словно танцевала в паре, звонко смеясь,  кружилась по хате… 
Она закончила мазать полы в сенцах, когда репродуктор, прохрипев и протрещав, передал экстренное сообщение…
- «… вероломно… без объявления», - повторяла она. - Как же так? Что ж теперь будет?
И как была, с подоткнутым подолом, перепачканными руками и ногами, не прикрыв дверей и калитки, помчалась за околицу к родным, пугая встречных надрывным стоном:
- Война!! Люди, война…
 
С огорода возвращались все вместе. Поодаль дома, в тени акаций кучковались и  гомонили соседские мужики.
- Мать, я чуток задержусь, може ж хто, шо знае, - предупредил Григорий Михайлович, направляясь к толпе.
Вернулся раздосадованный, недоумевая: - Не, нихто, ничёго не знае, акромя того, шо по радиву...
Умывались молча, словно схоронили близкого. Лишь Григорий Михайлович, будто не слыша себя, повторял: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», да Галина пугала Домну Ивановну  решимостью воевать: «А я сбегу на войну, так и знайте».
Завершив уборку и накрыв стол, девчата принарядились, празднично оделись и родители.
В ожидании гостей, семейство собралось под навесом времянки – «летней кухни», увитой диким виноградом.  Время шло, но сваты не появлялись. Поражённые новостью, они сидели молча, как на торжественном приёме с вытянутыми напряжёнными спинами, и только Галина ежеминутно вскакивала и выбегала за калитку, возвращаясь, плюхалась на скамейку, и в ответ на вопрошающие взгляды отрицательно мотала головой. 
Как ни старалась она первой встретить Артёма, всё же прозевала его появление.
Он пришёл взволнованный и разгорячённый, без сватов.
Извиняясь и сообщив, что прямо сейчас – из военкомата, отозвал Григория Михайловича под шелковицу.
Замерев в ожидании, женская половина семейства наблюдала за ними сквозь щели между жердями и стеблями лиан винограда.
Артём, жестикулируя и распаляясь, что-то объяснял. Григорий Михайлович слушал, не перебивая. Потом замахал руками он, а Артём всё ниже опускал голову, у него покраснели даже уши.
Галина хотела подслушать, сделав вид, что идёт по надобности, остановилась неподалёку, но отец, прикрикнув, сказал такое, от чего она огорчилась до слёз.
- И никакая я не сплетница, - огрызнулась она, но благоразумно отступила…
Наконец, мужчины протянули друг другу руки, скрепив их пожатием. Григорий Михайлович свободной рукой привлёк к себе Артёма, и они обнялись…
Зоя, до боли сжимая кулаки, прижатые к груди, облегчено выдохнула.
- Ну, шо, Домна Ивановна, сватов не будет, людям, оно и понятно, не до того, а вот Артём хочет породниться и просит в жёны нашу Зою Григорьевну, – при этом он покосился в сторону дочери с выражением, обещающим ещё «разобраться» с ней, -  так что отвечай, желаем мы, чтоб он стал нам сыном…
Домна Ивановна, до сей поры с тревогой поглядывала на мужа: «как бы чего не отчебучил»,  зарделась, как молодка, будто сватали её.
Промокнув глаза краем нового ситцевого фартука, запинаясь молвила: - А он и есть нам – сынок..., нешто другое шо могло…
- Ну, тода давай обедать, выпьем по чарочке за энто дело, война – войной, а есть всё одно надо…
- Гриша, подь сюда, - потянувшись к уху мужа, Домна Ивановна что-то зашептала.
- Да ты чё, мать, белены объелась? С иконой!… хочешь - туда, де Макар телят не пас?..
- Христом Богом молю, Гриша! Коды они теперича распишутся? Бог весть, война…, а Матерь Божья, може ж, оберегёт их! Гриша… а? Нас с тобой родители благословляли, мы и живые, а через шо прошли…
Григорий Михайлович поморщился.
- Ну, ладно, давай, неси, тока мокроту не разводи...
Родительскую икону Казанской божьей матери, которой благословили её и Григория, Домна Ивановна прятала в сундуке под самым спудом.
- Девчата, - позвала она дочерей в коридор, - а ну, подсобите…
- Ну, раз так, тода – по всем правилам, - распорядился следом вошедший Григорий Михайлович, - ступайте в хату, в красном углу и  благословим. Ну, шо, молодые, ставайте на колени, - и локтем коснулся супруги, - давай ты кажи, а я уж подпрягусь.
Зоя и Артём, переглянулись, помедлив,  опустились перед родителями. Галина тихонько прыснула в кулачок.
- Ты, Галка, смотри мне, - Григорий Михайлович, сурово сдвинул рыже-белёсые брови и, словно стрелу, метнул взгляд в сторону  дочери, - не понеси усё это, как сорока на хвосте, на улицу, да по дворам, а то… - и погрозил пальцем.
- Господь с вами, диты, - срывающимся голосом произнесла Домна Ивановна, крестя молодых, - совет вам да любовь, ибо сказано: плодитесь и размножайтесь…
- Оно-то, так, конечно, - перебил супругу Григорий Михайлович, руша торжественность момента, - тока с этим… повременить бы надо... тебе, Артём, - в армию, да и война,  а как возвернёся, так тода мы внукам завседа рады…
За обеденным столом, выпив домашней вишнёвой наливки за здоровье молодых, все степенно ели любимый в семье борщ с галушкой, сваренный в честь сватовства. Посреди столешницы румянился открытый пирог, фаршированный тушёной капустой с судаком.
- До чего ж вкусные борщи вы варите, мамаша, - нахваливал Артём, - ум отъешь. А этот – особенный. Ты, Зайка, рецепт знаешь? Вернусь, будешь почаще такой варить.
- А как же, - откликнулась Зоя, - проще – простого…
- Ой, да  что там знать, - защебетала Галина, торопясь вставить в разговор хоть слово, - он с петухом варится. Потроха его мелко посечь, туда добавить яйцо, лучку, петрушечки и муки, посолить, смешать. Этим фаршем начинить петуха, зашить его и  варить в большой кастрюле. Варить долго, пока уварится, вынуть, а остальное, как обычный  борщ. Так, мама?
- Так-так, умница моя..., тока обязательно – с  петуха. Всё, Тёма, укусным будэ, кода с продуктов добрых сготовлено. Господи, шо ж цэ за напасть? Тока от голода отошли, хозяйством обзавелись и – на тебе… шо за нация така, воюють и воюють, нападають и нападають...
- Да, на фронтовых харчах эту галушку буду вспоминать с удовольствием. – В охотку съев и добавки, Артём ослабил ремень. -  вы, мамаша, особо не волнуйтесь, думаю, недолго придётся нам кондёр хлебать. С немцем мы быстро управимся…               
- Та дай Бог нашему поросяти вовка зъйсты. – откликнулся Григорий Михайлович, смачно облизывая любимую деревянную ложку, давно утратившую писаную красоту, - я вот две войны захватил, гражданску та с финнами, обе на мне зарубки оставили, а живой, пока везло…, ну, шо, Артём, пойдёшь сбираться, аль подсобишь, а то мне подручный нужон. Крыша на сарайчике прохудилась, та и всё, шо мужских рук требует, нужно бы подогнать сёдни, похоже, девчатам одним оставаться…
Домна Ивановна, охнув, зажала рот передником и отойдя к печке, нарочито задержалась там.
- Конечно, помогу, батя, о чём разговор. Приписное с документами – на руках, котомка со мной, в детдоме простился, как в военкомат пошёл. Осталось подпоясаться и – вперёд. Вы представляете, вот сегодня – воскресенье, а народа в военкомате   – тьма. Завтра нас в Ростов  отправят, а там уж определят, кого – куда, а до утра я – вольный казак, - он украдкой подмигнул Зое.
Ты, мать, завтра на час раньш меня побуди, - попросил он Домну Ивановну, - надоть до смены с мужиками покалякать, а то непонятка выходит. Война, почитай, сутки ужо, а шо, де и как…
                * * *
Поздно вечером молодые, наконец, остались одни.
- Не надо, Тёмочка… - мягко сопротивляясь ласкам, шепчет Зоя.
- Ну, чего ты, Зая, теперь – всё, завтра уйду, не скоро свидимся…
- Знаю, боязно…
- Чего, глупенькая? Мы теперь благословлены,  считай повенчаны.
- Я Тоню Логину вспомнила, соседку… она повесилась...
- Ну вот, нашла, что вспоминать…
- Такая красивая была, чуть старше нас, я и сестра её, тёзки и одногодки. Прошлым летом схоронили. Как страшно, Тёмочка! Сначала все сокрушались, потом вскрытие сделали, а она – беременная. Осудили её, никто не пожалел. А если и я…
- Зоя, ты это брось! Дети – это ж… это же – счастье, понимаешь.
- Понимаю, Тёма, а вот оно, как у Тони-то обернулось …, когда мы поженимся теперь … война.
- А я продумал всё, про это и бате сказал. Как на место прибуду, командиру скажу, что женат и ваш адрес дам. Другого нет – с тридцатого года не знаю, что с родителями... Ты прости, я тебе раньше соврал, ну… что погибли они. Мы в Ростове жили, в достатке. Отец – инженер, мать – чертёжница… Ночью их забрали. Я тогда в первом классе учился. Больше о них ничего не знаю. В детдоме сказали, что они «вредители» и чтобы я о них не спрашивал. Так что твои родители теперь и мои…
- Что ты, Тёмочка, в чём твоя-то вина? Ты маленький был. – Она мягко касалась коротких жёстковатых  волос. - А – мои, конечно, теперь и твои родители…
Они так и не сомкнули глаз, воркуя в зарослях сирени, а когда до света поднялась мать, чтоб напечь блинчиков к завтраку, в дорогу Артёму и на работу мужу, помогали ей.
Первым уходил Григорий Михайлович, к его цеху от проходной нужно идти ещё минут пятнадцать, в другой конец завода, да и разузнать хотел, нет ли новостей. Было непривычно наблюдать его без обычной нарочитой суровости, прощающегося с родными так, словно видит их последний раз. Домна Ивановна изо всех сил крепилась, и всё улыбалась, чтобы муж ушёл из дома спокойным. Помогая собрать  котомку, изрядно загрузила её продуктами, неназойливо напоминала о необходимом в походе. Благословив, проводила за порог, но когда он миновал соседскую хату, торопливо скрылась в сенцах, и, уткнувшись головой в притолоку, затряслась в беззвучных  рыданиях. Вчера ей удалось убедить мужа дождаться повестки, «не выпрашивать её в военкомате». Сегодня он ушёл на работу, а вернётся ли, Бог знает…
Молодые сидели обнявшись на топчане, а когда подошло время уходить Артёму, Зою вдруг оставили силы, тело внезапно покрыла испарина и пробила дрожь, от которой зубы стучали о кружку, когда её отпаивали водой, а она всё твердила: «Не уходи, Тёмочка, не уходи…».
                2
Двадцать третье июня сорок первого года в памяти Зои осталось в тумане, в котором исчезло лицо Артёма. Почти на сутки она погрузилась не то в сон, не то в обморок: тяжёлое, но спасительное забытьё.
- Зоя, ну ты чё? Совсем расклеилась, пошли, сегодня до работы митинг будет, не хватало, чтоб мы туда опоздали, - Рита буквально тащила подругу за руку, - тебе и так «дело шьют», ты по закону военного времени за прогул под трибунал можешь попасть.
- Под что?
- Под трибунал! Суд такой военный...
- Ну и пусть…
- Ты чё? Отец говорит, что в лучшем случае из комсомола исключат, с работы выгонят…
- А – в худшем?
- В тюрьму посадят…
- Ну и пусть…
Рита вдруг остановилась и без особого размаха залепила Зое пощёчину.
Та удивлённо посмотрела, сначала, словно  ещё оттуда, из своего «отдаления», но тут же Рита увидела, как отсутствующий взгляд Зои наполнился смыслом и пониманием происходящего.
- Ты, чё, совсем с катушек слетела? – доводила она подругу до нужной кондиции, - одна ты такая? Мой тоже… отец ему: «Не ходи в военкомат, я тебе бронь обеспечу.», а  он: «Ну, и кем я после этого буду, папа? Мы всей группой решили». Хорошо, их  не  сразу – на фронт, на курсы отправят.
- Вот, видишь, не у всех так, как у меня, получается… - откликнулась Зоя
- Не у всех…, передразнила её Рита, - меня вчера отец с юбилейного обеда забрал с собой. Руководство и партком совещались, а я у них за писаря была, секретарши не управлялись. Вчера и рабочие тоже ни свет, ни заря у проходной собрались. И отпустили меня за полночь, митинги готовили. А отпустили потому, что   мне с утра – в отдел кадров… спала, считай, с гулькин нос. Все - на ногах, а ты - барствуешь. Не такая она, видите ли...
Дальше они шли, молча, и Рита едва поспевала за подругой. Ещё на подходе к главной конторе девушки увидели  осаждённые двери отдела кадров.
- Зойка, ты не представляешь, столько ребят призывают, ужас... После митинга я пойду на своё место, а ты уточни, куда тебя пошлют.
- Девчата, - окликнул их секретарь завкома комсомола, Николай Рысаков, - молодцы, вовремя явились, сейчас я вас  отмечу.
Он хотел было «проработать» Зою, но взревел заводской гудок, и Дмитрий помчался на верхнюю приступку лестницы, ведущей к дверям конторы, где уже толпились организаторы.
Стихийные митинги-протесты охватили заводские коллективы ещё вчера, в понедельник. Хмурые и взвинченные рабочие, пришли на завод загодя. Многим из них война знакома не понаслышке: кто-то «хватанул германского хлора» в мировой, другие  «хлебнули кровавой похлёбки в «гражданскую», были и мёрзшие  в финских снегах.  Не в силах сдерживать возмущение «вероломным» вторжением немцев, «похеривших» мирный договор, закипающую ненависть к врагу, обменивались скудной информацией, с отборной бранью костерили Гитлера. И в полголоса вспоминали статью в «Правде», неделю назад обличившую «провокаторов». Тех, кто как раз и предупреждал о вероломстве немцев. Выходит, они – не провокаторы, а резали правду-матку, но их не слушали… кто? Рабочие натыкались на этот вопрос и немели в недоумении. Терзали и – другие: что произошло на фронте вчера? Что происходит сегодня? Парторги  цеховых  ячеек переполошили начальство, понимая, в  состоянии неведения человек – не работник. На том совещании, где была Рита, и решили: «взять инициативу в свои руки». На двадцать четвёртое июня партком  спланировал митинги по цехам и участкам. Готовили их партактив и комсомолия всю ночь, с трудом добывая скудную информацию, помогая писать выступления, плакаты.
На митинг у главной конторы собрались её работники,   руководство завода, парткома и завкома комсомола, внушительность придала толпящаяся у отдела кадров  молодёжь. До митинга там стоял гомон, то и дело взрывающийся задорным смехом. Парней раззадорило желание, «повоевав маленько, почесать кулаки о «немецкие хари». Что войну  закончим быстро, сомнений не было.
Рита и Зоя, не сговариваясь, протиснулись ближе к ведущим митинг.
От сообщения секретаря парткома о событиях на фронте, у Зои захолонуло сердце.
«Артём, возможно, теперь там, на передовой, – думала она, слушая секретаря. - Может – среди  защитников Бреста, или – бойцов, перешедших  в контрнаступление 23 июня под городом с чудным названием Перемышль…»
Одобрительные возгласы и аплодисменты митингующих вернули её к реальности.
Потом выступил мастер кузнечного цеха Дмитрий  Горбалёв, награждённый за трудовые заслуги орденом Ленина. Зоя знала его хорошо, отец и Горбалёв – кореша, семьями ходили друг к другу по праздникам, задушевно пели казачьи и хохлячьи песни. Выступая, Дмитрий Иванович пообещал пойти воевать, если возьмут, а нет, так «все силы и жизнь положить на то, шоб вооружить армию, как следовает быть, шобы спуску не давала супостатам».
«Ну вот, - устыдилась Зоя, - Артём воюет, Горбалёв и тот грозится «жизнь положить», а я…
От комсомолии и молодёжи речь держал заводской поэт Вячеслав Козлов. От лица ребят, уходящих воевать, он в стихах, написанных за ночь,  поклялся беспощадно рубить многочисленные головы кровавой гидре на родной земле и окончательно задушить  её в собственном логове.
Зоя представила тщедушного Козлова с мечом перед «гидрой» и невольно улыбнулась.
- Ну, вот, - порадовалась за неё подруга, - так и надо беду встречать, чтоб не тебе, а ей страшно было, - она чмокнула Риту в щёку… ту самую, «обиженную», - ну, давай, в обед увидимся.
                ***            
Митинг окончательно вернул Зою в реальность. Она приготовилась принять худшее, даже – трибунал. Но переступая порог отдела,  в котором сидела её начальница,  ощутила, как частит сердце и взмокли ладони.
- А, явилась! Скажи спасибо, что ты – несовершеннолетняя и массовое увольнение мобилизованных идёт, - оторвавшись на минутку от бумаг, проворчала та, - не до тебя, начальство ограничилось строгим выговором и штрафом, пятнадцать процентов от зарплаты полгода будут удерживать…, и комсомол ещё тобой займётся... Всё! Сегодня, как и раньше – на побегушках, а завтра видно будет.
Зоя устыдилась, увидев на доске объявлений приказ с выговором, утешило то, что наказана  не она одна. Бегать ей в этот день пришлось, действительно, много – распоряжения и приказы сыпались, как из рога изобилия, и всё требовалось исполнять срочно.
Она видела, как за два дня обезлюдели цеха и участки, а  мобилизованных мужчин пытались спешно заменить женщинами.
                * * *
В обеденный перерыв, как обычно, подруги встретились в заводской зоне отдыха - каштановой аллее.
- Ритуля, я так соскучилась по тебе, прям, будто сто лет не видела, - прошептала Зоя, прильнув к плечу подруги. -  по цехам бегала, конвейеры, станки стоят... везде пусто... как страшно, Рита. Что теперь будет?
- Не знаю... но, думаю, наладится всё. Вот я впервые была на таком серьёзном совещании, и до сих пор под впечатлением...  своего отца таким никогда не видела... да и остальные, все, как один, такие, знаешь, решительные, суровые, жёсткие... конкретные. За короткое время столько нарешали, напланировали, как будто заранее знали и готовились.  Мне кажется, я после него и думать стала как-то иначе, и ответственность, что ли, за всё появилась.   
- Умная ты, Рита, организованная, а я, как Маша-растеряша… война идёт, мужчины убивают друг друга... зачем? Я  никак представить не могу всего этого... бывает, отвлекусь, и забываю, какой ужас по земле ползёт...
- Не ты одна такая, и у меня   никак не укладывается в голове. Ну, давай перекусим и - по местам.
После обеда  Зоя расписалась в приказе о переводе в ученицы контролёров отдела технического контроля, и отправилась на новое место работы. До конца рабочего дня наставники  знакомили её с документацией, обязанностями, тут же «экзаменовали» и показали участок, на котором завтра ей предстояло принимать шестерёнки уже не для тракторов, а для танков. Завод переходил на выпуск военной продукции.