Глава 2. Леви Нафтали

Они въехали в посёлок с юго-востока и, круто повернув на север, поскакали по центральной улице. У дома Павла Петровича друзья остановились. Хозяин кликнул своего слугу, чтобы тот принял лошадей, но ответа не последовало, и никто не появился. Тогда Павел слез с коня и, подойдя к стене дома, влез на бочку, доверху наполненную дождевой водой, так как высота окон не позволяла ему заглянуть внутрь комнаты. Откинув шляпу на затылок, он прижался лицом к стеклу, прикрыв глаза от солнечного света ладонями. Иваныч бесстыдно спал, совершенно наглым образом игнорируя голос своего господина.

Павел приложил палец к губам, призвав друга хранить молчание, осторожно достал охотничий нож и просунул его в щель между неплотно подогнанными створками окна. Тихонько брякнула задвижка, и окно приоткрылось наружу. Павел вынул из кобуры свой револьвер и, оперев локоть о подоконник, прицелился в бутылку шампанского, стоявшую на противоположном конце комнаты, намереваясь выбить из неё пробку столь экстравагантным способом и так разбудить слугу. Но Айзенберг вовремя одёрнул друга за штанину, не разобрав до конца, шутит Павел или нет, и решив на всякий случай предупредить выходку своего друга. Тот пожал плечами, видимо и сам осознавал, что выстрел вызовет фонтан брызг и стёкол, и, убрав обратно револьвер, снял через плечо охотничий ягдташ с тремя куропатками и бросил его прямо на спящего Иваныча. Слуга подскочил и, непонятно для чего схватив обеими руками разбудивший его предмет, завертел головой, не придя ещё в себя после сна.

— Иваныч, — помахал рукой Павел, — я здесь. Сколько можно спать? Как ни приду, ты спишь. А дверь то, между прочим, открыта: заходи, бери, что хочешь.

— Ну, Павел Петрович, — успокоившись, протянул старик, прекрасно понимая, что барин только на словах сердитый, — я же только на минутку прилёг, а Вы сразу продуктами кидаетесь.

— Ладно. Эти самые продукты вели приготовить нам к ужину, заодно отомстишь им за то, что они потревожили твой сон. Ещё внизу стоят две лошади: моя и Андрея Ивановича, — и если ты не проводишь их в комфортабельные стойла, то их непременно уведёт какой-нибудь бродяга. Это два. Ещё, я сейчас ухожу, вернусь через минуту, так что в сторону кровати даже не смотри. Заснёшь — буду до конца жизни будить тебя коммунистическими лозунгами. Понял?

— Так точно, Ваше благородие! Всё будет сделано, — отчеканил Иваныч.

— Вообще-то я — «Ваше Сиятельство», — уточнил Павел Петрович, — но настрой правильный. Бывай!

И спрыгнув с бочки, он зашагал за своим другом к синагоге. Последняя располагалась на севере города, и путь от дома Павла Петровича до неё занимал минут двадцать. Конечно, можно было бы доехать верхом, но друзьям показалось, что это слишком вызывающе: являться в место религиозного культа подобно ковбоям дикого запада. Они и так решили не переодевать пыльную охотничью одежду, дабы застать Нафтали, который, по замечанию Айзенберга, не любил возвращаться домой одной и той же дорогой и постоянно менял маршруты.

Когда приятели подошли к синагоге, литургия уже закончилась, и евреи выходили на улицу, ещё долго беседуя в группах по нескольку человек. Одним из последних из дверей синагоги вышел один старик среднего роста и с огромной густой бородой, доходившей до середины груди. В руках он нёс толстую книгу в чёрном кожаном переплёте, вероятно Тору. Нафтали, а это был, без сомнения, он, шёл, смотря себе под ноги, и о чём-то думал. Он настолько погрузился в собственные мысли, что даже не сразу услышал Айзенберга, пожелавшего раввину доброго дня. Но потом, поднял голову и, узнав друга, очень обрадовался встрече.

— Да-да, очень рад, — говорил он, пожимая руку Айзенбергу. А затем повернулся к Павлу. — А Вас, молодой человек, я ещё не имел удовольствия знать.

— Павел Петрович к Вашим услугам. Мой друг, — показал он на Андрея, — говорит, что ни одного жителя нашего городка нельзя назвать в полной мере интеллигентным, если он не знаком с Вами. Поэтому я поспешил исправить сложившуюся ситуацию и восстановить своё доброе имя. Андрей отзывался о Вас как о человеке невероятно начитанном и имеющем обширные знания в области истории.

— Ну, это он преувеличил, — улыбнулся Нафтали. — Если я и знаю хорошо историю, то только свою собственную. Да ещё библейскую, но это положено по моей профессии.

— Не скромничайте, — сказал Айзенберг. — Вы же на днях столько рассказали мне про Древний Вавилон, что мне пришлось даже переправить несколько страниц в своём докладе.

— Помнится, что-то такое было, — задумчиво произнёс Нафтали. — А кстати, что за доклад вы делаете? В последнее время я не встречаю вас так часто, как бывало раньше.

— Меня один профессор из нашего исторического общества попросил сделать и представить на общем собрании доклад о государствах Древнего Междуречья. Этот почтенный старец мнит себя большим знатоком, а меня считает своим учеником. Я, естественно, так не думаю, но претендую на звание эксперта в выбранной теме, и поэтому согласился. Мне хочется показать всем нашим «учёным», что не они одни такие умные. И вот я уже несколько дней усиленно работаю над материалом, хотя на самом деле вообще не понимаю смысла всевозможных докладов: зачем ещё раз рассказывать то, что и так всем известно?

— Не знаю, самому никогда доклады делать не приходилось, — пожал плечами раввин.

— Но за время Вашего отсутствия я даже немного стал скучать по нашим беседам. Хоть мы и недавно знакомы, но к хорошему всегда быстро привыкаешь.

— Зато теперь у меня есть возможность развлечь вас разговором с умным человеком, и я невероятно этому рад, — пошутил Павел. —  Вы верно подметили, что человек быстро привыкает к хорошему. И часто это становится скорее минусом. Представляете, Нафтали, мы вдруг осознали, что последние лет десять с нами не происходит ровным счётом ничего интересного. Мне даже пришла в голову мысль, что если б я, по примеру многих своих соотечественников, начал бы писать свои мемуары, то это вышла бы тоненькая книжонка, которой интересовались бы только обладатели кривых столов, дабы с её помощью уравнять длину ножек этой кухонной мебели.

Нафтали оценил шутку и заметил, что обычно люди с таким чувством юмора всегда могут найти какое-нибудь приключение.

— Наверное, всё дело в моей плохой фантазии, — предположил Павел и спросил. — Кстати, насчёт приключений. Андрей упомянул, что Вы приехали в наше захолустье из дальнего странствия. Не могли бы Вы подробнее рассказать о своих путешествиях, если Вам, конечно, не трудно? Может, и мы потом соберёмся в странствие, и Вы своей историей подскажете, где точно стоит побывать?

— Рассказать могу, но рассказ-то длинный: я в ваш город приехал из десятилетнего путешествия по юго-западной Азии и за эти годы насмотрелся на мир так, что с тех пор ни разу не покидал вашего, как вы изволили выразиться, захолустья. Давайте пройдём в мою скромную обитель и там продолжим беседу, чтобы не стоять на улице.
Компания двинулась по дороге в обратный путь по направлению к дому раввина, который по непонятным причинам находился на противоположном от синагоги — южном конце города — и был первым зданием, встречавшимся выходцам из пустыни.

— Вы говорите, что хотите устроить себе приключение и спрашиваете у меня совета. Но довольно часто приключения сами приходят к человеку. Так было и со мной. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, череда чрезвычайных обстоятельств вынудила меня покинуть Каир и отправиться в странствие, — начал свой рассказ Нафтали, — Египет не был родиной моих предков: за сорок пять лет до моего рождения, мой дед со всей семьёй переехал туда из древнего города Мааррата. Во времена Первого Крестового похода наш род уже жил там несколько веков, и в Каире есть могилы только двух поколений моей семьи: моего отца и моего деда. Я тоже мог бы покоиться вместе с ними, но решил сначала побывать в чужих краях, так как меня очень резко охватила жажда приключений, если можно так выразиться. Я собрал своих друзей, ещё живых тогда, и мы, снарядив настоящий караван, не спеша, отправились в путь по пескам бескрайней пустыни. Выступив утром, в закатных сумерках второго дня мы подошли к Суэцкому каналу, и паромщики переправили нас на другой берег. Ночь наш караван провёл в песках, а с рассветом, взяв круто к югу, спустился вдоль побережья Суэцкого залива, и к вечеру на третий день пути от канала мы разбили стан у оазиса Вади-Фейран.

Это живописнейшее место: в округе нет других поселений, кроме деревни у вод Фейрана. Оазис простирается в длину на семьдесят стадиумов, то есть около десяти километров в переводе на ваши расстояния. И со всех сторон его обступают густые заросли финиковых пальм. В этом настоящем земном Раю посреди безводной пустыни живут бедуины. Их неспешный размеренный быт настолько усовершенствован многими поколениями предков, что я поразился тому, как легко приспособился к подобному образу жизни. Мирное существование тех людей веками не нарушалось ни войнами, ни политическими интригами, и поселенцы зависели только от природы, с которой давно уже нашли общий язык.

Круглый год они пасли овец, разводили верблюдов, собирали финики, и изредка кто-нибудь, отправлялся в цивилизацию, чтобы продать товары рукоделия, которым так славится этот народ.

Мы не ставили в своём путешествии определённой цели, поэтому могли себе позволить задержаться в Фейране столько, сколько хотим. Мы и остались. По прошествии трёх лет оседлая жизнь надоела нам, и, свернув шатры, наш отряд вновь отправился в путь. Правда, пятеро из двадцати моих спутников пожелали остаться, и я навсегда простился с ними.

Тем временем собеседники, наконец, дошли до дома Нафтали, и хозяин пригласил гостей внутрь. Дом раввина представлял собой довольно старую хижину, построенную из смеси глины с соломой: на манер того, как народы древнего востока возводили свои жилища и крепости. Перед входом была выстроена из дерева широкая терраса под навесом из тростника, и на ней стояли несколько плетёных стульев и такой же стол. Внутреннее убранство тоже не отличалось особой пышностью: дощатый пол, покрытый циновками, побелённые стены, потолочные балки, поддерживающие кровлю. Все три комнаты: гостиная, выполнявшая также функции прихожей, спальня и библиотека — были обставлены очень скромно. В гостиной, где оказался Павел Петрович, стоял длинный стол с шестью стульями по периметру, два сундука и массивный шкаф со стеклянными дверцами. Раввин подошёл к нему и, отперев замок, извлёк бутылку вина и неторопливо принялся вкручивать штопор в пробку.

— Покинув гостеприимные берега Фейрана, — продолжал Нафтали, — мы пошли дальше на юг к Синайским горам и остановились у самой известной из них. Это, наверное, было самое интересное из всего нашего странствия, ведь я воочию видел вершину, на которой пророк Моисей провёл сорок дней, переписывая Заповеди. Словами невозможно описать чувств, охватывающих человека эмоционального при виде мест, где происходили знаменательнейшие исторические события. Только представьте, мы стояли там, где несколько тысяч лет назад раздавался глас Иеговы!

Проведя ночь у подножия горы Моисея, я со своими спутниками обогнул её с севера и, миновав монастырь Святой Екатерины, вышел в скором времени к водам залива Акаба. Вдоль него мы направились на север и одолели подъём на вершину каменистого холма в хребте гор на северо-востоке Синая. И оттуда, с седловины перевала, мы увидели раскинувшиеся вдали земли Леванта — родину моих предков.

Нафтали ненадолго замолчал, отложил штопор с пробкой и, поставив на стол три бокала, налил своим молодым друзьям вина. Когда он передавал бокал Павлу Петровичу, тот заметил, что на левой руке у раввина виден след от старого пулевого ранения. Павел имел большой опыт в стрельбе и отметил, что пуля пробила костяшку среднего пальца и должна была выйти в районе запястья. Такая рана, верно, заживала очень долго, и могла быть получена, только если человек стрелял из винтовки, держа левую руку на цевье. Нафтали понял, что Павел всё заметил и, предупреждая возможный вопрос, продолжил рассказ.

— Когда мы, наконец, спустя месяц после выхода из Фейрана, достигли южных берегов Моря Зоар, как называют его арабы, Ям ха-Мелах — «море соли» по-еврейски, на нас напала шайка пустынных бандитов. Они думали, что мы простые торговцы, и хотели поживиться нашим товаром. Но мы были тогда в большинстве своём молоды и дали им достойный отпор. В перестрелке я чуть не лишился пальца на левой руке и потом долго залечивал рану. Всего же после того боя мы недосчитались ещё семерых своих товарищей. Но и бандиты тоже понесли серьёзный урон, и немногие выжившие спешно бежали обратно в пустыню.

Похоронив павших, мы вдевятером добрались до Иерусалима, и там наши пути разошлись: я потом отправился на восток и странствовал шесть лет по землям Саудовского государства, набираясь знаний и постигая профессию раввина. Затем меня снова потянуло к спокойной жизни, и я перебрался сюда. К тому времени я уже мог быть священником, и мне сразу же нашлось дело в нашем уютном городке.
Напрасно, дорогой друг, Вы назвали его захолустьем: именно жители подобных забытых всеми селений имеют больше шансов дожить в мире до глубокой старости. К слову сказать, последнее кровопролитное сражение здесь произошло, если мне не изменяет память, зимой 1101 года, и с тех пор захватчики не вторгались сюда с боем.

— А что случилось с Вашими друзьями, которые остались в Иерусалиме? — спросил Павел Петрович.

— Они умерли. Началась какая-то болезнь, и многие горожане погибли, — спокойно
ответил Нафтали.

Рассказ был окончен, и слушатели выразили своё восхищение. Они, не скрывая, завидовали раввину, которому посчастливилось быть участником такого увлекательного и опасного путешествия. Айзенберг тоже слышал эту историю впервые, и на него она произвела сильное впечатление. Расспросы не окончились интересом Павла о судьбе друзей Нафтали, и все трое засиделись до глубокой ночи. Павел и Андрей тоже рассказали свои истории про жизнь в России, революцию, путешествие по Турции. Теперь эти приключения казались им неинтересными после того, как раввин поведал им о настоящей перестрелке, в которой он лично принимал участие.
Наконец, гости поднялись со своих кресел, поблагодарив Нафтали за увлекательную беседу и выразив надежду продолжить её завтра. Раввин тоже выразил своё удовольствие по поводу нового знакомства, говоря, что ему тоже будет очень приятно продолжать дружбу с такими начитанными молодыми людьми. Айзенберг предложил встретиться на следующий день пораньше, например в два часа.

— О, мой друг, я не знаю, что может завтра со мной произойти, чтобы загадывать так далеко. Жизнь давно уже научила меня не строить вообще никаких планов, даже таких несущественных. Но у вас пока что иной стиль жизни, так что давайте договоримся на два.

Павел заметил, какая странная улыбка была у раввина, когда он говорил это, и подумал, что, быть может, тот завтра занят. Но Нафтали заверил его, что он будет только рад ещё раз насладиться разговором с умными людьми и высказывает свою нерешительность просто из-за старческой привычки предосторожничать. Айзенберг и Павел пожали раввину руку и вышли на улицу, освещённую серебристым месяцем и яркими звёздами, выступившими на чёрно-синем небе.

— Необычный он человек, — заключил Павел Петрович. — Интересный и в тоже время странный: если б не его разговорчивость, я бы подумал, что он что-то скрывает.

— Да ладно тебе, — с дружеским упрёком сказал Айзенберг, — все-то тебе подозрительными кажутся. Обыкновенный он человек, просто не очень общителен. Он ни с кем и не разговаривает-то: с нами и по работе с прихожанами. Ну, ещё иногда вроде письма пишет, у него где-то недалеко племянник живёт. Его просто жизнь научила быть осторожным, вот он и кажется скрытным.
На этом приятели и расстались, но мысли о чём-то странном в поведении и истории Нафтали не покидали Павла Петровича ещё долго. Он уже у себя дома лежал на кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, размышляя о сегодняшней встрече.

А наутро, все опасения прошли, не оставив и следа, и Павел Петрович согласился про себя с Айзенбергом, что видимо проблемы в нём самом. После завтрака он отправился прогуляться, несмотря на то, что в двенадцать часов солнце особенно нещадно жгло город. Пройдя пару десятков метров, Павел встретил Андрея, который в предвкушении сегодняшнего выступления в клубе просто светился от гордости. Друзья продолжили прогулку вдвоём, и Павел вполуха слушал эмоциональный монолог Айзенберга о том, как он через час блестяще преподнесёт всем этим важным учёным интереснейшие умозаключения об истории Месопотамской цивилизации.

Друзья медленно двигались в северную часть города, где находилось помещение клуба. На часах было уже без четверти час, и долгожданная лекция должна была вот-вот начаться. Клуб располагался напротив синагоги, так что Павел и Айзенберг направились в её сторону и на полпути столкнулись с Нафтали. Он стоял посреди улицы и, не отрываясь, смотрел в раскрытую книгу, которую держал в руках. Когда Айзенберг окликнул раввина, он молниеносно захлопнул книгу и, как ни в чём не бывало, поздоровался с друзьями. На этот раз вид его был гораздо хуже, чем вчера, если не сказать больше, что Нафтали выглядел абсолютно разбитым и уставшим.

— Нафтали, с Вами всё хорошо? — встревоженно спросил Айзенберг, пожимая вялую руку священника, в которой всегда раньше чувствовалась сила. — Может Вам обратиться к врачу?

— Что? — не сразу понял раввин. — А, нет-нет, всё в порядке. Проклятая жара…
Он опустился на скамейку и, отложив книгу, вытер платком лоб.

— Со мной это иногда случается, так что ничего страшного.

Но друзья всё равно проявляли беспокойство и, несмотря на заверения раввина, что он уже хорошо себя чувствует, довели его практически до самого дома. Там он поблагодарил за помощь и, спохватившись, попросил друзей захватить его книгу, которую он забыл на скамейке недалеко от синагоги.

— Надеюсь, вам обоим не трудно будет сделать небольшой крюк, прежде чем прийти ко мне? — Нафтали, видимо, не хотел быть ни для кого обузой и готов был сам отправиться за ней по жаре. Но Айзенберг заверил его, что всё будет сделано, и они распрощались до двух часов.

Андрею Ивановичу уже нужно было бежать в клуб, что он и собрался делать.

— Давай я заберу книгу, раз мне по пути, — предложил он Павлу, прежде чем сорваться с места.

— Без проблем. Тем более что у меня тоже есть дела: если Иваныча не разбужу, то об ужине точно можно будет забыть.

На том и порешили. Айзенберг опрометью бросился бежать, так как считал неприличным опаздывать на собственную лекцию. А Павел Петрович отправился спокойным шагом к себе домой, придумывая, как на этот раз разбудит нерадивого слугу.