Школа

Уходящий, уходи.
Не оглядывайся дико –
Вмиг исчезнет Эвридика,
Что скользила позади.

Владимир Леванский

Небольшой северный посёлок, где мне некогда случилось жить и учиться, теперь предстал передо мной скорбной компанией заброшенных деревянных домиков, соединённых между собою тротуарами из почерневших досок, сплошь заросших полевым осотом и мышиным горошком. Мне с трудом удалось узнать своё собственное окраинное жилище – двухэтажное щитовое сооружение с обвалившейся крышей, прогнившим крыльцом и распахнутой входной дверью, повисшей на единственной проржавелой петле. Входить внутрь я не решился, поскольку на узкой лесенке, ведущей в комнаты, недоставало ступеней, да и сама несущая стена дома заваливалась куда-то вбок, обнажая на стыках громадные щели и угрожая своим обрушением. Соседние дома тоже пребывали в мерзости запустения и смотрели на меня искалеченными оконными проёмами, редкий из которых мог похвастаться сохранившимся переплётом с неразбитыми стёклами. Пробираясь сквозь заросли сорных трав, я направился прямиком к школе, тому единственному месту, вокруг которого разворачивались все значимые события нашего посёлка и где когда-то кипела наша детская культурная жизнь.
Помнится, я сидел на предпоследней парте у большого окна, и это было очень хорошее место, поскольку падающий от окна свет давал мне дневную подсветку, создавая дополнительное удобство и привнося в учебный процесс настоящий уют. Когда же наступала полярная ночь, и оконные стёкла покрывались изысканной живописью зимы, я искал в тонко выписанных узорах всё то, что на уроках сообщали нам учителя. А запечатлена там была не только вся мировая история, но находились даже правильные и неправильные глаголы, не говоря уже о такой дисциплине, как геометрия, которая была представлена в картинах зимы не только занимательно и наглядно, но и очень красиво.
К моему удивлению, на запущенном здании школы уцелела вывеска, собранная из пенопластовых букв, приклеенных к большому куску фанеры. И это при том, что мало где на здании сохранилось наружное остекление и вообще – целые стены. Некоторые окна противоестественно пребывали без рам, а центральная дверь была снята с петель и стояла у парадного крыльца, словно притяжательное прилагательное.
Зияющий дверной портал приглашал меня войти, маня своим гипнотическим полумраком и настойчиво зазывая бравурной простотой лозунгов, которые украшали школьный просторный вестибюль и легко читались снаружи. Я взобрался по скрипучим ступеням и оказался рядом с раздевалкой, сплошь занятой сваленными в кучу напольными стойками-вешалками, громоздящимися вперемежку с ломаными столами и стульями. Под ногами что-то громко хрустело: то ли битое стекло, то ли хрупкие куски штукатурки, нападавшие с потолка и потемневших обветшалых стен.
По уцелевшей лестнице я поднялся на второй этаж, где располагался кабинет директора и учебные классы. Мой класс был в самом конце коридора, а сразу у лестницы располагалось рекреационное помещение, где по торжественным случаям проводились школьные линейки, и под Новый год водружали ёлку, украшая всю рекреацию цветными флажками. В любое другое время это помещение использовалось нами для игры в «слона». На каждой перемене здесь выстраивался очередной «слон» из шестиклассников и пятиклассников и вся эта нелепая конструкция из седлаемых и седоков, вобрав в себя всех участников, неуклюже двигалась в сторону кабинета директора, где, как правило, окончательно рассыпалась. В стене рекреации, будто бы специально для такой игры, была сделана небольшая ниша, за уступ которой было очень удобно держаться руками. Это давало большое преимущество первому игроку, которого по максимуму пыталась оседлать команда «всадников». Благодаря такому упору он мог выдерживать нагрузку в два-три игрока, по крайней мере, до того самого момента, пока «слон» полностью не сформируется и не начнёт двигаться.
Я подошёл к нише и привычно взялся за её края, для пущей устойчивости поставив ноги на ширине плеч, как я делал это всегда, когда в команде меня ставили первым. И тут по мне словно ударило током! А почему эта ниша по-прежнему находится на уровне моей груди, ведь не мог же я уменьшиться в два раза лишь для того, чтобы принять позицию направляющего? Решив проверить свою дикую догадку, я подошёл к окну и соотнёс с собой его расположение и масштаб. Результат оказался опять не в пользу взрослого человека, к тому же кирпич, зачем-то лежащий на подоконнике, показался мне неоправданно большим.
«Во дела!» – крикнул я ребяческим голоском на весь коридор и громко присвистнул, подняв вокруг себя многолетнюю пыль. С соседнего разбитого окна снялась пара каких-то непонятных птиц, а дверь моего класса вдруг неожиданно распахнулась и оттуда показалась математичка Ольга Михайловна, никогда не оставлявшая меня без несправедливого замечания.
Ольга Михайловна взяла нас в качестве классного руководителя у Зинаиды Фридольфовны, у которой мы обучались по всем предметам в начальных классах, и была она нам и за классного, и внеклассного педагога. Однако, как оказалось, Ольга Михайловна мало в чём ей уступала, занимаясь нами всерьёз и уделяя внимание всем и каждому. Меня Ольга Михайловна выделяла особо, и по причине моей замкнутости, и из-за моего стремления уклониться от любой коллективной работы.
– Меркушев, опять тебя приходится ждать! – крикнула мне Ольга Михайловна. – Где ты болтался? Все наши уже давно в сборе, а ты снова самый последний.
Я молча прошёл в класс и сел на своё привычное место. Моя соседка, Тоня Капитонова, презрительно хмыкнула и отодвинулась от меня на самый край парты.
– Итак, я снова повторяю вопрос, повторяю для всех и отдельно для опоздавших – наших особенно одарённых учащихся, – Ольга Михайловна насмешливо посмотрела на меня. – Уместно ли говорить о парадоксе причинности, если увязывать наше восприятие времени с его космологическим пониманием? Коля Гришин, давай-ка начнём с тебя.
Коля перестал грызть ногти, встал и решил отвечать с места.
– Я полагаю, что говорить о парадоксе причинности возможно только применительно к упрощённым моделям Вселенной, рассматривающим время в качестве самостоятельной сущности, независимой от пространства и форм сознания, присущих разумной материи. В этом случае, парадокс причинности, как и любая другая умозрительная компликация, имеет смысл с точки зрения формальной логики. В условиях подлинной реальности, когда моменты прошлого, будущего и настоящего заданы и неизменны, парадокс причинности воспринимается просто как сочетание несочетаемого.
Гришин замолчал, а по классу прокатился беспокойный шумок, свидетельствующий о том, что каждому из учеников было что добавить и что уточнить.
– А мне бы хотелось узнать, кто из вас придерживается диаметрально противоположных воззрений и не согласен с Колей? – Ольга Михайловна испытывающим взглядом окинула класс. Однако большинство учащихся хотели дополнить и развить ответ Коли, а вот желающих с ним поспорить оказалось совсем немного. В притихшем классе только двое изъявили готовность ему оппонировать, но по тому, как они робко тянули руки, чувствовалась их неуверенность и боязнь выглядеть глупо.
– Ну, давай ты, Шелопаев! Знаю, что не любишь ты шагать со всеми в ногу и петь хором.
– Да зря это Вы, Ольга Михайловна, – замялся Шелопаев, – я так это, завсегда быть готов… Как оно там все…
– Ладно, Витя, не оправдывайся, выходи к доске.
Шелопаев подтянул ремень, поправил присползшие брюки и посеменил к Ольге Михайловне, засунув одну руку в карман, чтобы скрыть имеющийся там коробок спичек.
– Я бы вообще не связывал парадокс причинности с логикой, – начал Шелопаев, – а, скорее, отнёс бы его к вульгарному детерминизму. К тому же само существо заданного вопроса не предполагает однозначного ответа, поскольку, собственно, сам интеллектуальный ландшафт мнений о взаимосвязи нашего восприятия времени с его надмерным значением чрезвычайно неоднороден. Это понимали даже на рассвете нашей цивилизации, не буду долго распространяться на этот счёт, перечисляя источники, сошлюсь лишь на Ригведу – самую древнейшую книгу человечества.
– Витя, со мной ты можешь подискутировать и после уроков, я охотно выслушаю все твои резоны по поводу моего некорректно заданного вопроса. С Колей-то ты в чём не согласен?
– Самое существенное моё возражение состоит в том, что я отрицаю время, как независимую характеристику бытия в качестве объективной реальности. Не следует отождествлять собственно то, что понималось в высказывании моего оппонента под феноменом времени и сам факт непосредственного события, привязанного к пространству и обстоятельствам. Но если понимать под временем иерархическую структуру всех случайностей, происшествий и иных проявлений предопределения, то можно подумать и о версии парадокса причинности, хотя бы для того, чтобы от противного доказать топологическую связность всего жизненного измерения любого отдельного индивидуума.
– Витька так говорит, потому что я не захотела с ним дружить, – скороговоркой шепнула мне Тоня, пока Ольга Михайловна, находясь в глубокой задумчивости, смотрела куда-то в пол.
– А ты ему что сказала? – поинтересовался я тихомолком, стараясь не привлекать к себе внимания классной.
– Я ему говорю, что такого события не существует в пространственно-временном континууме, а он начал возражать мне, что пространственно-временной континуум наполнен всеми событиями и этим – в частности.
– Молодец, Тоня. Надо было ему ещё сказать, что место здесь для дружбы неподходящее.
– Меркушев! Ты, смотрю, опять по своему обыкновению выпал из темы и не желаешь принимать участие в обсуждении. О твоей вовлечённости в дела класса я сейчас умолчу. – Ольга Михайловна приняла строгий вид. – Давай-ка, дружок, к доске, выясним, о чём ты думаешь и имеешь ли ты такую невинную привычку – думать. А ты, Шелопаев, садись.
Я неохотно вылез из-за парты и стал у доски, явно чувствуя себя не в своей тарелке, как бы сказал тот же Шелопаев, будь он на моем месте, но, правда, не тот Шелопаев, который только что выступал, а такой, каким я его знал прежде. Честно говоря, мне вообще хотелось убежать отсюда, особенно после того, когда я заметил на краю доски основательно раскрошившийся мел и истлевшую от времени тряпку, понять о предназначении которой можно было только по меловым следам на её тленных останках.
– Итак, что вы можете нам ответственно заявить, – Ольга Михайловна приняла торжествующий вид и смотрела на меня с чувством эстетического любования как на редкий ископаемый экспонат.
– Да думается мне, что нет здесь никакой реальности, и, оставив в стороне парадокс причинности, я не могу понять причины всего того, что тут происходит.
Класс зашумел как пенный морской прибой.
– Тоже мне реалист, – звонко выкрикнул весельчак Серёга Бритвин, – передвижник тут нашёлся!
– Да он из реального училища, наверное, сбежал, – приплюсовал к бритвинской тираде своё предположение Толя Басалаев.
– Нет, Толик! Не из реального он сбежал, а из «дома хи-хи»! – съязвила Алла Курочкина с плутоватым смешком.
– Ребята, не шумите, – пыталась успокоить класс Ольга Михайловна. – Чувство реальности у всех разное, и больше всего обманываются те, кто считает себя прирождённым реалистом. Настоящим таким «реалистом» – а не «юношей бледным со взором горящим». И вот, наш юноша явно перегрелся и ему срочно необходимо проветриться. Я не имею привычки выгонять из класса не слушающих урок, но тут, видно, без такой меры воздействия никак не обойтись. Давай, иди – погуляй в коридоре!
Класс опять грозно зарокотал, а я стремительно направился к двери, обрадованный тем, что мне сравнительно легко удалось выпутаться из события, которое, действительно, имело все признаки реально происходящего. Помнится, на курсе физики в институте нам что-то объясняли про устройство блок-вселенной, но тогда я как-то счастливо избежал погружения в эту мутную тему, получив по предмету свою твёрдую четвёрку. Да, вот, наверное, в этой самой твёрдой оценке и заключалось моё искреннее неверие и доброкачественное невежество.
Выбежав из школы, я принялся внимательно рассматривать окна моего класса, из которого только что меня выгнала Ольга Михайловна. Все три окна пребывали в полуразрушенном состоянии, в форточке у последнего окна на углу здания имелось единственное нетронутое стекло, а на другом окне – среднем, сохранилась в неприкосновенности лишь внутренняя часть его двойной рамы.
Со смутным чувством какой-то невосполнимой потери я зашагал прочь. Деревянный настил то и дело проваливался под ногами, ломаясь или превращаясь в труху. Наконец я выбрался на твёрдую грунтовку, по которой ещё ходили машины. Этой старой поселковой дорогой пользовались те, кто не желал делать крюк на апатитской трассе возле городской ТЭЦ.
Не могу сказать, как далеко я смог уйти от покинутого посёлка, когда возле меня остановилась машина.
– Э, амиго! Ты что тут забыл?
Я вгляделся в водителя и узнал в нём Гришина, моего одноклассника. Он, конечно, изменился, но не настолько, чтобы я мог его не признать.
– Садись в машину, дорогой. Надеюсь, ты найдёшь пару часов для старого друга.
– Коля, а ты куда едешь?
– Да вот, вчера прибыл из Москвы, и теперь собираюсь навестить нашу старую школу. Ты ж помнишь, мы с тобой когда-то учились в поселковой восьмитлетке до того как нас перевели в город. Теперь и посёлок-то, наверное, осиротел совершенно.
Я понятливо кивнул. Когда построили Апатиты, посёлок, действительно, стремительно пустел. Жителей утлых поселковых домиков активно переселяли в город, школу закрыли, хотя мы, её бывшие ученики, ещё долго возвращались туда побродить по знакомым классам и пустым коридорам. Не могу понять, почему эта школа так притягивала нас, наверное, завлекала своей яркой фанерной вывеской с призывными пенопластовыми буквами.
О том, что только что там со мною произошло, мне говорить не хотелось. В конце концов, из той же теории о блок-вселенной следовало, что две независимые реальности не могли складываться в одном событии тождественным образом, а значит, появившись там вдвоём, мы больше не сможем увидеть тот полноценный ученический сбор во главе с нашим классным руководителем. И просто молчаливо постоим возле полуразрушенного здания, погрузившись в собственные размышления. Ведь у каждого из нас существует невинная привычка думать, что бы ни говорила по этому поводу рассудительная Ольга Михайловна.