Последний жест

Он стоит в дверях.
Тень от его плеча ложится на порог —
знакомая, как отпечаток зубов
на коже между ключиц.
Как шрам, который я научилась скрывать
под кружевными блузками в горошек,
купленными специально, чтобы казаться
«той самой легкомысленной».

Выключаю телефон.
Его имя вспыхивает на экране —
«Предатель» —
и гаснет,
как свеча после полуночи.
(Хотя нет, вру.
Это я сама придумала драматизм.
На самом деле он сохранен как
«Самый родной»,
потому что даже предательство
мы, женщины, упаковываем
в сердечки —
чтобы не так остро резало глаза
при случайном взгляде.)

Зачем?

Губы помнят этот вопрос
беззвучным шепотом,
когда он входил в меня
как в собственную квартиру —
без стука.
(Мы же любили друг друга, правда?
Значит, все общее —
мое тело, мои сны,
моя душа, распахнутая
как гардеробная с потертыми вешалками.)

И сейчас он пришел не за прощением.
Не за тем, чтобы услышать,
как я разбила часы,
чтобы не слышать их тиканье
в пустой квартире.
(Хотя должна была.
Настоящая женщина в таких случаях
бьет фарфор, рвет письма
и красиво рыдает у окна.
А я?
Я аккуратно сложила его тапочки
в коробку «на всякий случай».)

Он пришел за «последним жестом» —
чтобы я захлопнула дверь.
Чтобы он мог уйти,
унося в кармане
«мою вину» —
теплую,
как гильза после выстрела.
Мужчины же обожают
этот театр:
их роль — усталый странник,
наша — истеричная дура,
не оценившая «его стараний».

Теперь это я —
та, что не пустила.
Та, что не дала договорить.
Та, что «озлобилась».
(Хотя могла бы просто спросить:
«Дорогой, когда ты врешь —
твои зрачки сужаются.
Это от страха,
что я замечу?
Или от возбуждения?»)

А он?
Он просто стоял.
И улыбался.
Как тогда,
когда обещал,
что боль —
это ненадолго.
Лгал.
Боль — это навсегда.
Просто со временем
она становится тише —
как страстно стонущая одинокая соседка за стенкой,
которую все равно слышно
в три часа ночи.

Такие как он всегда возвращаются.
Не для того, чтобы остаться.
А чтобы убедиться,
что дверь заперта.
Что больше не откроется.
Что теперь он может рассказывать друзьям:
«Да я же пытался! Это она...»
И они кивнут,
потому что мужская солидарность —
это когда твои грехи
удобно упаковывают
в женские истерики.

P.S.
А ночью —
я все равно проверю замок.
На всякий случай.
Потому что знаю:
старые привычки
умирают дольше,
чем любовь.
Но новые —
рождаются в муках.
Как я.
Сегодня.
Впервые за год
спящая одна
без снов о нем.

P.P.S.
Завтра куплю новые шторы.
Ярко-красные.
Чтобы сквозь них
утренний свет
казался не бледным,
а окровавленным.
Как и положено
настоящему возрождению.