В старинном хлеву

   Она стояла возле окна занавешенного голубыми французскими шторами маркиза – мягким полотном со множеством сборок – на фоне которых её точёная фигурка и прямой стан походили на сошедшую с небес Богиню… Нет – она сошла с полотен Огюста Ренуара – только без пошлости. Как если бы – увидев её на рассвете, гуляющей среди пёстрого калейдоскопа покрытых росой цветов, он, вдохновившись её красотой, бросился бы в свою мастерскую затерявшуюся в дальнем конце мансарды – и принялся бы рисовать её портрет… На ней было белое бархатное платье, затянутое в талии ремешком, замшевые туфли лодочки и, тонкое шёлковое бельё, так соблазнительно просвечивавшее сквозь прозрачную ткань платья. Пышные светлые волосы стиснутые миниатюрной заколкой лежали вдоль спины на которую он смотрел не отрывая взгляда, пока она стояла возле зеркала расчёсывая волосы, плавными движениями водя… Ведя… Нет – именно водя – нежно, осторожно, задумчиво… Но это было несколько дней назад, а сегодня она стояла возле окна. Вечером она давала бал в своей усадьбе, где стоит сейчас в этом огромном зале. Гости давно разъехались; под стук отъезжавших с площадки карет и восторженных криков прощания, она стояла продолжая думать… О нём… Вот уже слышатся выстрелы… Это егеря его сиятельства гонят кабана… Сейчас как раз кабаний сезон… И его сиятельство граф созвал свою челядь на охоту… Да нет же… Это не егеря… И не кабан его сиятельства взятый напрокат егерем Кузьмичом в местной животноводческой ферме… Это он…
   Входит… Нет – вбегает в зал широко распахнув двери… Отталкивает липнувшего к нему как банный лист камердинера её сиятельства, на ходу запихивая пистолеты за пояс. На нём форма офицера… Какая? Решай сама… Пусть он будет кем-то, за кем ты бросишься очертя голову в самое пекло, не боясь потерять всё, что имеешь в этой жизни. Не боясь пересудов изнемогающих в тоске старых перечниц, навязывающих тебе своё общество с одной лишь целью – блистать в свете – как ты. Не боясь… А, впрочем – любовь, это такая сила, для которой не бывает преград, и никто и ничто не способно остановить её… Вот и его уже не остановить…
   – Доброе утро, Аннетта! – говорит он, пересекая зал. – Вы как всегда – прекрасны и очаровательны! Я восхищён вами не меньше чем…
   – … прекрасными розами в садах Клода Монэ… – заканчивает она его пылкую тираду и добавляет: – Придумайте что-нибудь новенькое, поручик – ибо этими душераздирающими фразами я давно уже сыта...
   Нет, она не поворачивается к нему – так и стоит, задумчиво глядя на распахнутые перед её взором видения, что щедро расточает природа в это раннее весеннее утро.
   – О, душа моя, – продолжает пылкий влюблённый, – я больше не нахожу слов, чем бы ещё мог выразить вашу красоту, божественность, нежность…
   – Вот и оставьте, – бросает она эту фразу, как камешек в мутную воду своего остывающего чувства, махнув рукой, как бы желая отогнать его огнём пышущий жар.
   – Аннетта, вы сегодня не в духе? – он встаёт в трёх шагах от неё, оглядывает её, восхищается ею.
   – С чем пожаловали ко мне, поручик? – так же холодно бросает она, по-прежнему стоя спиной к гостю.
   Он… Он какое-то время смотрит на неё: охватывая её всю – сверху до низу; когда его взгляд останавливается на её стройных бёдрах, он, словно попавший в капкан кабан его сиятельства – готов взвыть, но в отличие от кабана, в нём это чувство вызывает иную причину… Какую? Не стану называть её – она и так понятна.
   Он говорит:
   – Душа моя, слышал вчера ваши стихи. Полковник в отставке читал их. Мы посидели в клубе – выпили немного, а после бросили карты. Э, каналья, как у меня сначала карта удачно пошла, как Пушкин напророчил, а потом, поверите ль, ягодка моя: стал партию за партией проигрывать. Мне б вовремя остановиться, тогда бы я ушёл при…
   – Я в долг, поручик, не даю! – отвечает она с вызовом.
   – Ну что вы, дорогая моя, – говорит он, делая ещё один шаг вперёд. – Вы меня не так поняли. Я совсем не имел в виду… – тут он запнулся.
   Она перебивает. Говорит:
   – Так выражайтесь яснее.
   Он отвечает. Без паузы.
   – Как я уже сказал: вчера полковник читал ваши стихи. Там мне одно место очень понравилось. Вот это: «Остались иконы, камины, фестоны, и письма гусара к прекрасной Аннетт». Вот эти бы слова я хотел, чтобы вы мне подарили для моей новой пьесы, к которой я намедни собираюсь приступить.
   – Нет, поручик – довольно! – отвечает она. – Довольно вы попользовались мною. Моим доверием к вам, моему к вам вниманию, поддержке и, любовью. Всё – кончено. Теперь я счастливая! Без вас.
   Он раскрыл рот, но ничего не сказал. А в дали опять послышались выстрелы. Возможно, на этот раз – егерь и вправду гонит кабана.
   Она продолжает говорить:
   – Вчера я получила письмо от герцога Бургундского. Он приглашает меня провести с ним лето в его замке в Булонь-сюр-Мер. «Дорогая моя, несравненная Аннетта – пишет он. – Я был бы бесконечно счастлив, если бы вы оставили все свои дела в Париже и согласились провести несколько недель в моём замке в Булонье. У меня 25 комнат – выбирайте любую…»
   – Двадцать пять комнат? – крякнул он затаив дыхание и немея от восторга. «Эх, почему я не родился женщиной», – хотел он сказать, но сдержался.
   – А ещё он подарил мне вот это колье, – она повернулась в его сторону, и он заметил украшавшее её длинную шею золотое колье, инкрустированное кристалообразными стразами.
   Он резко отвёл глаза в сторону; чужой подарок слепил его не меньше, чем само колье – сверкавшее так, что им можно было освятить тёмное помещение.
   – А как же моя пьеса? – произнёс он с видом побитой собаки. – Я и название ей придумал: «В старинной усадьбе».
   – Опять у меня своровали, – сказала она и добавила, усмехнувшись: – Такое название слишком шикарно для вас, мой бывший поручик. Я бы посоветовала вам другое название…
   – Да? Какое? – облизнулся он, как сытый кот, предвкушая что-то необычное.
   – Назовите её: «В старинном хлеву». Где вам сейчас самое место…