9 Киев - Иешива

В то лето на мысе Сарыч, самой южной точке Крыма, я работал спасателем, то есть бухал с охраной дачи Кучмы, бывшей горбачевской, до которой было рукой подать. Пока пил пиво с их командиром, бывшим диверсантом в Эфиопии, утонул человек. Меня отмазали: подстроили так, будто в тот день купание было запрещено из-за шторма.

Называли меня "Иглесиасом". Трахался с бедовой киевской девкой, содержанкой шишки из "Аэросвита", куда, нахваливая мою внешность, обещала меня устроить. Называла себя со мной "удовлетворенной кошкой". С черными короткими волосами, белой веснушчатой кожей и зелеными глазами, она была симпатичной, но недостаточно, чтоб я ее не бросил. Узнав об этом, названивала и посылала меня матом.
  
В конце лета в "Театральном" увидел удивительно роскошную высокую блондинку за столиком с мрачными типами. Строил ей глазки и, уходя, она незаметно всучила мне номер. Мой друг подводник был унижен. С ней было скучно. В маршрутке по дороге в бар пьяная баба рвалась ко мне из чьих-то рук с криком "Я такого же в порнухе видела! Отпустите, я его уже не встречу!" Поняв, что неотразим, я отчалил во Львов.

Урки уже съехали и, перейдя на заочное в московском институте и узнав у львовского раввина, где учатся евреи, я приехал в Киев, где явился в Хоральную синагогу на Щекавицкой, в иешиву. Рыжий бородатый пейсатый еврей с чисто русской мордахой проводил меня пред ясны очи такого же кацапа - моего будущего препода.

То были Шломо по прозвищу "Горький", за разбитую жизнь, и Исроэль Поляков, в тюрьме подсевший на Тору. Оба геры - обращенные гои. В заставленной кроватями двухкомнатной квартире на той же улице мне предстояло жить вкупе с четырьмя ни в доску не интересными типами, один из которых, сапожник, научил, что сушка на батарее портит обувь.

На занятиях я стоял, чтобы не спать и тем не менее не выучил ни одной ивритской буквы. Ложил на все запреты, когда не пасли. В синагогальных молитвах святые слова мысленно менял на матерные, но старался косить: оставшись в квартире один, ел некошерное и делал зарядку. Давился едой в сортире, чтоб побыстрее - это было отвратно. Но правильным питанием сохранил фигуру. Понял лишь, что если бы "Швейка" тлумачили тысячу лет, сварганили бы мировую религию.

Заучка-гер Довбер, лучший в иешиве, просек мое двуличие и строил козни. А я эту пигалицу семенящую насквозь видел, с его ухмылочками, манерными пальчиками и царственной осанкой, и всем говорил, что он пидор. Звали его Витя, и мать по телефону умоляла его перестать кочевряжиться и вернуться домой в Новокузнецк. Но, ловя колоссальный кайф от пейсов и лапсердака так же, как трансвестит кончает от стрингов, он продолжал облизывать нас липкими взглядами.

Эфраим, бывший главный раввин Калининграда, был лучшим кантором и полным отморозком. 

- Ты что здесь делаешь? - спрашивал он.

- Лета жду.

- Ты как проститутка.

Женатый, с тремя детьми, он приглашал меня к себе бухать после шаббатов. Потом стал заходить по утрам, когда все были на молитве. Вечно в черных костюмах, представительный, с окладистой бородой, тонким интеллигентским носом и выпуклыми удлиненными миндалевидными глазами за стеклами изящных легких очков, он был вылитый Свидригайлов. Тонкие, украшенные перстнями пальцы его, венчавшиеся продолговатыми отполированными ногтями, мягко поигрывали, пока он изрыгал потоки сплетен.

От него я, скажем, узнал, что "Горький" с женой занимались богоискательством, приведшим его к иудеям, а ее к евангелистам. Собственноручно сделав себе обрезание, истекая кровью, оказался в больнице. В Киев из Белгорода шел пешком, беря пример с русских странников, и стал вторым по успеваемости после Довбера. Они с женой продолжали любить друг друга, но не могли быть вместе из-за разности вер. Ставшая видным баптистским функционером, она даже прилетала к нему из Швеции, но ничего не получилось. Все его жалели.

Дома Эфраим щеголял в майке, оголявшей солидное пузо, узкие плечи и тонкие, почти дистрофичные ручки. Это был чистый тип гедониста. Так как он не работал, жена, издерганная, невротическая, но симпатичная женщина, выдавала ему по 20 баксов в день на гулянки, чтоб не трепал ей нервы, и он тонул в киевской клоаке. Я к нему присоединился.

- Я снял эту шмару, - смеялся он, - и прямо в машине...

- А можно?

- Я всегда поступаю кошерно - только минет.

В шаббат нельзя зажигать огонь, и поэтому курить. Эфраим, не моргнув глазом, закурил, выдувая дым в форточку. 

- В шаббат же курить нельзя.

- Ему можно.

- Это почему?

- Он может объяснить.

- То есть?

- Раввин - это тот, кто может объяснить, что можно курить в шаббат.

- Так узнай у него как, и кури.

- Слишком сложно, замучаешься.

Эфраим бежал в Израиль от бандюков, с которыми что-то не поделил. Смеясь, рассказывал о кореше-туберкулезнике, который помирал весь полет. Поддержка репатриантов была до 26-ти лет - его возраст, и он пошел в иешиву. Быстро выдвинулся и работал фандрейзером в Мексике. Восторгался рабским характером тамошних жен, пинаемых мужьями, и пытался шпынять свою. Ему не повезло: жена отвечала - и он шел налево.

Зимой я уехал домой, где гулял в "Тройке" с братом, московским мажором. Скоро лизался с красивой девкой ростом чуть ниже среднего, тонкой, гибкой, податливой, с упругими формами. Волосы темные, вьющиеся, глаза карие, кожа белая, лицо круглое молочной белизны с румянцем, черты тонкие, нежные. Спрашиваю у брата:

- Ты чего без бабы?

- Красивая, как всегда, у тебя.

Это мне польстило. Мы встречались, и все бы хорошо, но у меня болел член после обрезания, которое я сделал хрен знает зачем. История ее была до того скорбная и из ряда вон выходящая, что я ее забыл. Помнится, что-то связанное с инцестом. Потом летом случайно встретились на вещевом рынке: она торговала, я мимо проходил. "Позвони мне!" - прокричала она. Я кивнул и соврал. Бросил ее, вроде, из-за роста.

Эфраиму было 38, мне 23 - мы были на одной волне. В барах он заказывал только салаты, так как остальное - некошерное. Он как раз жрал зелень с винищем, когда я зажигал на танцполе и какая-то девка, привстав, подпевая и размахивая руками в такт музыке, активно мне заулыбалась. Мы к ним подсели.

Они были испанками, ее звали Бегония. Позже ночью уже в другом баре мы лизались так, что даже Эфраиму стало неловко. Я пытался ее раздеть.

- Ты ее чуть не съел, - заметил он.

- Она интересует меня как личность, - скромно парировал я, воображая ее сиськи.

Они были большие, а жопа плосковатая. Поэтому я про них думал. Глаза у нее были крупные, длинные, светло-карие, волосы русые, рост чуть ниже среднего. Она имела IQ 140, четыре образования и работала в отделе ОБСЕ по противодействию торговли людьми. Ей было 28.

- А кто это с тобой был? - спросила она.

- Раввин.

- Кто, кто?

Будучи интеллигентной европейкой, она терпеть не могла Израиль и очень скептически отнеслась к нашей иешиве, особенно в силу знакомства с такой неоднозначной личностью, как Эфраим. Боялась зайти в нашу общажную квартиру, когда я забежал туда, пока никого не было. Ждала во дворе. Она не понимала, что я делаю в этой дыре, задавала кучу вопросов, на которые я не мог ответить, и предлагала всевозможные варианты исправления моей жизни, в основном через академическую карьеру, на которые я бы ни за что не согласился. 

Мы встречались у нее на квартире в паре шагов от Софии Киевской. Она сразу спросила меня, не болен ли я чем-нибудь заразным, и я честно ответил, что у меня хронический гепатит В. Поэтому мы делали что угодно, кроме секса, во время чего она, поскольку была евангелисткой, переворачивала Библию на тумбочке этим самым словом вниз.

Тогда же я сдружился со Шломо "Горьким". Мы много трепались за жизнь и про религию, что вылилось в мой собранный чемодан посреди комнаты. Оказывается, эта сволочь Довбер подговорил рава Эли, главного препода, вывести меня на чистую воду. Доверили это Шломо, который в итоге добился от меня признания, что я верю в Бога, но другого, чем они. Гневный Эли с криком: "Я о наших что угодно слышу, но чтобы в Бога не верили, такого еще не было!" - приказал выставить меня вон. Мне было все равно, я ушел жить к Бегонии.

Эфраим считал выдворение из иешивы пределом человеческого падения: "Если ты евреям не нужен, кому ты нужен?" Он был прав: своих евреи тянут до последнего, но я перегнул палку, особенно перезваниваясь с Бегонией в шаббат, чему были свидетели. У него тоже были проблемы: в очередной раз поссорясь с женой, он двинул ей в глаз удлинителем, и она ходила с фингалом.

Когда мы с Бегонией и ее друзьями ходили в бары, она предварительно давала мне деньги, чтобы я за нее платил. Она вообще думала о моем имидже, запрещая мне спать на скучнейших тусовках с караоке. Ежеминутно меня будила, но я все равно спал. "Моя жизнь налаживается, ведь Андрей со мной встречается", - делилась она с подругами, показывая мою фотографию в полотенце. Часто спрашивала, нравится ли мне, но я отшучивался, поскольку да, она была ничего, особенно сиськи, которыми любила меня обнимать, но нравится...

Со всеми образованиями, она была простецкой девчонкой, обожавшей Таркана, и когда зажигательно танцевала под эту вульгарную попсу, я не знал, куда себя девать. Выходя по утрам на балкон ее квартиры и упираясь взглядом в какое-то посольство через дорогу, я думал, что, может, неплохо бы жениться на ней. Но когда она, пока я был в отъезде в Севастополе, позвонила и предложила мне это, я передумал. Нельзя же жениться ради денег и сисек.

Они с подругой планировали поехать ко мне в Севастополь, но я и представить не мог эту гоп-компанию у себя дома. В конце концов, после обильных возлияний в очередном ночном клубе и ее последующих ползаний на карачках, перемежавшихся с блеваниями, мы-таки трахнулись. По всей видимости, она восприняла это как окно в дивный новый мир, но я больше не мог заставлять себя быть ее парнем. Уехал, она мне писала, но я не ответил.

Позже тем летом я встретил идеально красивую девушку, которая стала моей женой.

Призраки мертвого прошлого окружают меня. Я привык отбрасывать несущественное ради важного, но несущественной оказалась моя жизнь. Надо идти вперед, но тянет назад, и тошнота подступает к горлу. Когда я умру и стану прошлым, боль пройдет.

Что до фигурантов моей истории, то Довбер ушел к хабадникам и ему, как звезде, организовали самую мажорную невесту, активистку и просто красавицу, личную секретаршу одесского раввина. В 2015 поженились. Она, понятно, на взводе, что он ей вставит - ничего. Она ждет. Он: голова болит, ногу отсидел - не стоит у него. Она плачется шефу, он говорит с Довбером - все равно ничего. И это учитывая, что после многих лет воздержания у ешиботников стоит как штык, приходится оттаскивать. За ним стали следить и застукали с мальчиком, пока он вставлял ему, а не жене. Скандал замяли, поскольку мальчик-то еврейский, а они сор из избы не выносят. Квартира, подаренная молодоженам, осталась, не знаю полностью или частично, в собственности Довбера. Вот так, умей жить...

Шломо после этой истории разочаровался в иудаизме, уехал в Швецию, но с женой, вроде, так и не сошелся.

Эфраим дождался назначения главным раввином в большой российский город, потом в другой, еще больше, где продал частной компании историческое здание синагоги и срулил. С женой он развелся в 2011, и с тех пор ее статус в социальной сети: "Ценить надо тех мужчин, с которыми чувствуешь себя Женщиной, а не пациенткой психиатрической клиники".