Друг мой Моня

1. Ностальгия

Мы идем с Моней в сторону Бэверли центра мимо магазина женского белья. Напротив зазывает реклама: «Абсолютно голые девушки».
- Пойдём? - подкалываю Моню.
-Слушай, пошли они на хер, - отвечает чистосердечный Моня.
У нас жарко, как
и бывает обычно в августе. Мы успели принять по две текилы и вышли размяться  перед шашлыками.
-Вчера мне приснился страшный сон,- говорит Моня. – Я до сих пор обливаюсь холодным потом.
-Моня, мама меня учила, что сны не рассказывают. Знаешь, моя мама была очень умным человеком.
Перед нами резко затормозил лимузин. Рассыпались барышни, разлилась музыка. Кипела жизнь, что было приятно.
- Мне приснилось, - продолжал Моня, - что у меня появился шанс вернуться. Я продал свой дом в Тарзане, бабки у меня были. Самое удивительное, что ни Ина, ни дети не возражали. Видно, эта гребаная Америка достала нас всех.
Мы пересекли шумный перекресток, зашли в кафе.
Моня заказал кофе.
- Мне удалось купить квартиру на Троещине, трехкомнатную. Боря устроил меня на работу. Мы купили машину. Прошел год. Жизнь налаживалась, и вдруг я затоскавал. Не так, как после текилы – мне выть хотелось. Я оббегал ОВИР, все консульства, всех знакомых. В конце концов, мы американские граждане!
Моня схватил меня за рукав.
- Болт! - закричал он. – Мне сказали, что назад дороги нет. Америкашки послали меня нафиг, а украинцы просто пообещали сгноить, если не успокоюсь.
Моня заказал ещё один кофе.
- Ты никогда не поймёшь этот кошмар. Понять может только тот, кто пережил. Хотя бы во сне.
Мы посметрели в окно. Девушки в мини-юбках. Девушки в шортах. В лёгких маечках, едва скрывающих упругие груди. Почти босоногие, стройные, с оголёнными животами.
- Знаешь, когда я проснулся и увидел свою руку на родной Инкиной жопе, я вдруг понял, что нахожусь дома, в Тарзане. Боже мой, это была самая счастливая минута в моей жизни.
Моня всхлипнул, и мы пошли дожаривать шашлыки.
Женщины загорали возле бассейна.
- О чем вы дураки, думали, когда вас не было?
- О том, что в такую жару надо пить пиво, а не текилу, - ответил я. - Нет, серъезно, кому нужна текила в августе?
- Ага, - поддержал Моня. – Ты прав. Давай-давай, разливай.

2. Стареем

Мы сидим под апельсиновым деревом возле моего бассейна и потягиваем «Бордо».
- Не понимаю, - говорит Моня. – Выражаясь языком Ленина, решительно не понимаю.
Забор, отделяющий мой двор от соседского, пора перекрасить. Я смотрю на синий фон с оранжевыми прорехами, и воскресенье не приносит мне радости.
- Гена, хоть ты мне скажи: что люди находят во французском вине, когда наше калифорнийское в пять раз дешевле и лучше?
- Все дело в рекламе и репутации. Однако, мне не нравится, что ты нервничаешь по пустякам. Хочешь откроем мерло? «Его сортовая текстура элегантна»,- гласит реклама. Я привез два ящика из Напы. Как раз для таких мужчин, как мы.
Мы перешли на мерло. Сосед заглянул через прореху в заборе, и я сказал:
- Good morning, John. How are you?
- Just fucking fine. And you?
- Not too bad.
Голова Джона исчезла за забором. Джону скучно: он предпочитает пиво, а мы пьём вино.
- Моня, тебе 55 лет. Ты накопил чемодан денег и кило мудрости. Денег ты мне не дашь, но мудростью можешь поделиться?
- Мы пошли, - из окна послышался голос Мониной половины.- Если хотите барбикю, разморозьте мясо. Мы будем к пяти.
В гараже фыркнула машина. Заработал мотор, открываюший ворота. Судя по скрипу колес, за рулем была Ина.
- Твоя Оля не стареет, - говорит Моня. –Только машину водить не любит. А с Инкой всё наоборот.
Я спрыгнул в бассейн, пересек его плавным брасом, потом перешёл на кроль, но быстро выдохся и ухватился за бортик.
- Самая главная мудрость, малыш, состоит в том, что на детей обижаться нельзя.
- А на взрослых можно?
- Ты меня спросил? Теперь слушай и запоминай. У нас была серебряная свадьба, а кроме тебя никто не поздравил. Ведь сынок, наверно, знал об этом, но проигнорировал.
На Моню накакала птичка. Он потянулася за салфеткой, стёр белое пятно и продолжил:
- Я был не доволен, но не обиделся. А Инка обиделась, и была не права. Потому что нельзя обижаться на детей. Да хватит тебе торчать в бассейне!
- Хорошо,- сказал я, развалиавясь в шезлонге. – Мудрость первая зафиксирована, как величайшая банальность. Дальше.
- Любая мудрость банальна. И состоит лишь в том, чтобы к старости суметь осмыслить слова, услышанные в детстве.
В небе показался дирижабль, рекламирующий Budwiser. Плыл он медленно и неуклюже, растягивая полотнище рекламы на половину неба. Бесшумная амеба, скользящая в облаках.
Мы задремали, потом очнулись, поплавали и снова разлили мерло. Это был наш день: ленивый и бессмысленный. Если бы не рассохшаяся краска на заборе, я был бы почти счастлив.
- Слушай дальше, - сказал Моня. – Мудрость вторая: не бывает дорогих вещей. Просто бывает недостаточно денег.
«Это правда», - подумал я, но ничего не ответил.
- А вообще ты попал в яблочко: я действительно ума поднакопил дай бог каждому. Когда в Америке появился мой брат Лёва, я ему посоветовал открыть бизнес по ремонту холодильников, купить квартиру, не замахиваясь на дом, и помириться с женой. Я советовал искренне, как брат, но Лёва сделал все наоборот и безмерно счастлив. Так вот тебе очереданя мудрость, малыш: не давай советов людям, которых любишь. Кстати, не бывает планов абсолютно хороших или абсолютно плохих. Любое действие приводит к результату. У тебя еще есть мерло?
- Я же сказал, что привёз два ящика из Напы.
Когда я принёс новую бутылку, Моня заканчивал диспут с Джоном, голова которого торчала над забором, как кукла над шторой в театре Образцова.
- You don’t get it, - кричала голова Джона. – You are not real fucken American yet.
Не думаю, чтобы Джон действительно так разволновался. Просто у него манера факаться по каждому поводу.
- Take care John, - попрощался Моня. – Don’t work too hard.
Джон потерял работу три месяца назад, ужасно нервничал и без устали рассылал резюме. Фраза стандартная, но неуместная. Заключить беседу ещё глупее Моня просто не мог.
Потом мы играли в нарды и снова пили вино.
- Всё, теперь твоя очередь. В чем твоя мудрость? Давай, колись.
Я задумался.
- Я не знаю даже того, что я ничего не знаю, - сказал я.
- Это не твое. Давай что-нибудь пооригинальней.
- Хорошо. Я считаю, что удачный брак – это прежде всего работа. Любовь не имеет большого значения. Можно жить хорощо почти с любой, кого бог послал, но надо стараться. А если не стараться, то и с любимым человеком до конца не дотянешь.
- Ты это серъёзно? Больше сегодня не пей.
Моня захлопнул нарды.
- Ты мне рассказывал, что Джон был во Вьетанаме?
- Он говорит, что Джонсон запудрил мозги всей нации, а отдуваться пришлось ему. Джон был ранен, потом болел, ненавидит войну и Буша. Если верить твоим стандартам, то он стопроцентный коммунист.
Дирижабль с рекламой Budwiser наконец-то закатился за крышу дома.
- Ладно, я скажу тебе ещу одну банальность, на освоение которой ушли годы: не надо делить людей на плохих и хороших. И не надо делать людям гадости. Никому.
- Боже, почему мы такие идиоты! - простонал Моня.
Заскрипела дверь гаража. Приехали женщины.
- Ну, кто будет жарить мясо? – как сговорившись, спросили они в унисон. – Если Моня, то кушать будет некому.
Да, Моня, конечно, тот ещё кулинар!
- Подумаешь! - обиделся Моня.
- Многие вещи легче сотворить, чем ими пользоваться, - лениво продолжил он, пока я насаживал мясо на шампуры. – Речь не только о пище. Возьмите, например, Толстого. Он написал «Войну и мир». А кто может это прочитать? Где добровольцы, я вас спрашиваю.
Женщины поплавали в бассейне и разошлись принимать душ.
- Интересно, кто появится первой. На кого ставишь?- спросил Моня.
«Барбикю так барбикю», - подумал я, раздувая огонь.
Первой появилась Оля в белом махровом халатике чуть повыше колен.
- Вкусно пахнет, - сказала она, растягиваясь в шезлонге. – Между прочим, неплохо было бы перекрасить забор.

3. Вопросы философии

Мой друг, человек уже скорее старый, чем взрослый, любит задавать глупые вопросы.
- Почему, - может поинтересоваться он во время уборки квартиры, - в русском языке такая хаотичная структура? Пылесос - это неправильно. Ни по смыслу, ни по звучанию.
Моня ненавидит пылесос.
- А как правильно, Моничка? – вежливо интересуется Ина.
- Конечно, пылесоска! А как же ещё?
Спутница жизни Ина никак не может привыкнуть к манере общения бывшего кандидата каких-то очень сложных наук Мони Штерна. Они прожили вместе все лучшие годы, и Моня уже сказал всё, что может сказать муж. Так ведь нет, всё ещё ошарашивает раз от разу.
После обеда, когда у Ины есть планы, Моня не применёт заглянутъ в любящие глаза супруги и наивно спросить:
- Иночка, ты хочешь чтобы я сейчас пошел полежал, правда?
Ина научилась просто его не слышать.
- Одевайся скорее, дети ждут.
Моня одевается медленно, неохотно. Сегодня показывают баскетбол.
- Ну же! – не выдерживает Ина.
- Слушай, - говорит Моня, - я не хочу тебя расстраивать, но если ты будешь меня подгонять, то я еще и в туалет перед дорогой зайду.
Я знаю каждого их них дольше, чем они знают друг друга.
Я помню многие их разговоры. И Монины прибаутки.
До того:
- Всё, Иночка, шутишь? Ох, дошутишься ты со мной. Вот женюсь на тебе – будешь знать...
И после того:
- Пожалуйста, сделай мне чашечку чая. Возможно, это моя последняя просьба.
Как-то я перебрал и остался у Мони на ночь.
- Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? – откровенничал мой пьяный друг. – Я хочу придти домой неожиданно, на три часа раньше обычного и застать жену с любовником. Она мне никогда не изменяет, как назло. Я бы ничего ей не сказал.  Но загулял бы по-чёрному.
Под окном спальни, устав гонять белок, залаяла Монина сучка Соли.   
- Да, - добавил он разливая. – Это и есть моя мечта.
Утром Ина заглянула в гостиную, где мы дрыхли с Моней на полу и сказала:
- Моня, мне пора. Я сегодня работаю. Захотите кушать – поджаришь колбасу с яичком.
- С правым или с левым? - спросил Моня.
- Моня, - заметил я, - у тебя уже внуки в школу скоро пойдут. Честное слово.
Моня есть Моня.
Он говорит, что его жене не очень повезло с мужем. А у моей он однажды спросил:
- Оля, ну как? У вас с Геной любовь уже переросла в уважение?
Оля возмущалась долго и взахлеб.
- Как тебе нравится этот нахал Монька? - допекала она меня. – Он хочет знать или мы всё ещё спим вместе.
Мой друг - философ. И вопросы у него философские.
А у нас все банально.
Вечером: «Как я устала!».
Утром: «Некогда».

4. О чём молчите, товарищи?
 
Долго или не долго думая, Моня с Иной, Оля и я, выражаясь на языке морском, решили «сходить» в Мексику. Ибо по морю ходят, а не плывут. А то бы сплавали.
На корабле нас встретили лучше, чем дома: спортивный клуб, библиотека, кинотеатр и усиленное шитание. А коньяк и водку на корабль мы «протащили» сами в бутылках для воды, хотя правилами сие строго возбранялось.

Главное, что не качало. Моня заранее переволновался – будет качать? не будет? Зря нервничал и заплату за ухом наклеил зря. Это судно легче утопить, чем расскачать.

Был то ли четверг, то ли даже пятница. Уже посетили мы Пуерто Ваярто, Мазатлан, подкупили текилы и направлялись к берегам славного Кабос Сан Лукас. При каждой высадке на берег Моня настойчиво напевал «Севастополь, Севастополь, город русских моряков», хотя русских моряков мы в Мексике ни разу не встретили.

Когда ближе ко времени дневного чая женщины пошли в спа на массаж и прочие телесные издевательства, неприемлимые ни для меня, ни для моего друга, мы направились в бар, заказали по коктейлю и удобно устроились на диванчике возле огромного и красивого, как венская витрина, окна. Помолчали немного, но с Моней никогда не покидает предчувствие разговора.

Сначала поболтали про гольф, потом немного о том, что годы идут, а сексуальный аппетит не ослабевает. Прокомментировали пару девушек, загорающих внизу на палубе. Вспомнили анекдот, заканчивающийся словами: «Ты прав, твоя жена лучше».

И тут, - « Моня, почему ты все время напеваешь про Севастополь?», – неожиданно для самого себя поинтерсовался я. - «Скучаешь?»
- Как можно скучать по городу, в котором ни разу не был? - логично ответил Моня.
- Так же, как за Парижем. Не помнишь?

Заказали еще по коктейлю. Пришли Оля с Иной, симпатичные и счастливые. Посидели минут десять, помогли опустошить бокалы. «Пойдем пошапаем», - сказали и снова исчезли.

Появилась уверенность, что пора переходить на коньяк.

- Моня, а зачем ты уехал в Америку? – можно подумать, что самое время обсасывать тему, но вопрос вырвался сам по себе. – Чего тебе в Киеве не хватало?

- А ты можешь ответить сам? – отпарировал Моня.
- Я первый спросил, - отвечаю.

Тут Моня действительно сбегал в каюту за коньяком, разлил по бокалам, не привлекая внимание бармена, и мы опять прокомментировали девушек с нижней палубы. И хоть наши жены лучше всех, но и девушки обладали несомненными достоинтвами.

- Почему я уехал? – переспросил Моня. – Я всегда ненавидел советскую власть и не верил, что она когда-нибудь кончится.

На палубе заиграли Мамбо, и концентрация секса в воздухе заметно возросла. Мы вынуждены были снова прокомментировать девушек, и Моня продолжил.

- Ненависть к Советам у меня была в крови. Я даже не знаю откуда это. Сколько помню себя, столько их ненавидел – за лицемерие, за унижение постоянное, за диктат и за убийство здоровой инициативы.

Разлили еще по одной. Смуглая девушка с нижней палубы лишь на мгновенье обнажила грудь и тут же, рассмеявшись, спрятала её обратно в купальник. Музыканты улыбнулись и увеличили темп.

- Это я потом уже узнал о Сталине, концлагерях, врачах-вредителях, репрессиях и прочей фигне, - продолжил Моня. – Как революцию делали и как мой дядя Боря в составе комсомольского отряда коллективизировал тех, кто выжил. Как некто сапожник Шура сбежал из Бабьего Яра и спряталсся в сарае, а наши дорогие соседи его тут же немцам и выдали. А может и сами прибили, чтоб квартиру забрать..
- Мой институтский товарищ Алик, - продолжил Моня после короткой паузы, - мне однажды сказал, что родина – это не Хрущев и не советская власть.
- Родина, - сказал он, - это Труханов остров, Днепр, рыбалка и преферанс в субботу с друзьями. Понимаешь? Поехали мы с ним как-то на рыбалку, а там пьяные жлобы нас избили, удочки сломали, машину разукрасили. Наловили рыбки! После этого каждый раз куда-то в деревню я, как на войну, ехал. Да и в городе придурков полно. Самое ужасное, что советская власть кончилась, а культура та же. Сие неистребимо! Ты только послушай, как они говорят: «мы утёрли полякам нос!» «какие-то чехи!» «голландцы все в шоке от игры Аршавина»... Понимаешь, эта культура построена на огромном неуважении ко всему и друг к другу. Ихние писатели-гуманисты и то, что происходит в реале – это две большие разницы, как любит повторять мой брат Лёва. Одни у них черножопые, другие у них косоглазые, а мы с тобой «жиды», конечно. И если мы с чем-то не согласны, то пусть мы убираемся в свой Израиль.

- Вот, - отвечаю, - сейчас в тебе говорят нетерпимость и злость. Всё то, в чем ты упрекаешь бывших соотечесвенников.

- Знаешь, Гена, я ведь и сам был во многом таким . Это уже в Америке меня перевоспитали: китайские рестораны - вкусно; японские суши – тоже приятно; индийская культура – интересно; иранские ковры – здорово; немецкие машины – класс; мексиканская текила – спасибо всем. Меня научили с благодарностью относиться к тому, что все люди разные. Оказывается, чёрные хотят, чтобы их называли афроамериканцами, а не так, как их называют в совке. И я, как американец, называю их так, как им приятно, а не наоборот, как требует того бывший "русский", всё ещё живуший в моей душе и норовящий сказать гадость лишь потому, что имеет на это право. И мне глубоко отвратительны люди, которые счиатют, что они самые-самые, как это принято в одной отдельно взятой стране. Ужасно лишь, что и на этом полушарии не все слава богу: идиоты-политики, «краймс», «драгс» (тут Моня перешел на английский), «скул едюкайшн» и «ревёрс дисткрименайшн». Плюс половая дезориентация. Но с этим можно бороться, а с «совком» - нельзя. Потому что и здесь, и там сидишь в бочке с говном, но там прописка постоянная, а здесь – только по месту жительства.

Подул вечерний бриз. Моня набросил рубашку и заключил: «Нельзя существовать в культуре, которая зиждется на двух принципах: «мы лучше всех» и «общественное важнее индивидуального». И главное, всем до всего есть дело – это отвратительно. Особенно, когда на лице несмываемая маска агрессии и «мне это положено» светится в глазах.

Моня затих. Тут мне, в силу природной вредности и в память о комсомольском прошлом, вдруг захотелось воскликнуть, допивая коньяк: «А ты, падло, воевал?». Типа шутка такая, но я передумал. Мы смотрели вниз на палубу, на девушек и на волны. Солнце медленно опускалось за горизонт, немного ослепляя и напоминая о приближении обеда и вечерней прогулки. Океан, как зверь в клетке, был пугающе близок, что щекотало нервы, но был он и по - детски беспомощным в своих попытках поглотить наш корабль вместе со всеми его ресторанами, баней, бассейнами, пассажирами всех цветов радуги, выставкой картин и прочей начинкой. Неожиданно, как премия на рождество, появились жёны. Свежие, улыбчивые, в прекрасном настроении. Присели рядом, улыбаются. Оля положила мне руку на колено, заглянула в глаза. Потом посмотрела на Моню.

- Ну, - спрашивает, - о чём молчите, товарищи?

5. Счастье

Люди мечтают о счастье. А что такое счастье, большое и сладкое, как астраханский арбуз? Чего хотят люди? Почему не боятся: вдруг исполнится, что потом?

Моня думает о жизни, которая была и будет, но с каждым днем прошлое все глубже, а будущее – наоборот.

Вот уже не так хочется домой, вполне можно жить и здесь, в Мексике, где всегда лето и много рыбы. Где женщины ходят topless, и Ине это ужасно не нравится, а Моне таки да, нравится, но он в этом не признается, чтобы не нервировать жену.

К берегу прибило водоросли, и мальчишка-мексиканец манипулирует граблями и тележкой, куда сгребает дары морей. Работает медленно, даже лениво, но часам к двенадцати берег снова выглядит девственно чистым, а море – голубым и бездонным.

В отпуске философ Моня думает о главном - о желаниях. Он бы исполнил все, будь на то его воля. Или нет?

Вот сосед Коля, эмигрант из Смоленска, всегда хочет выпить. Можно смело сказать, что выпить – это и есть Колина мечта. Пьяный он всегда поет, любит все человечество и никогда не лезет в драку.

Одноклассник Игорь Сарасевич – поэт, он мечтает о славе. Он хочет написать такой стих, чтоб всем понравился, пусть даже не сразу; и чтоб все его повторяли, как гимн, каждое утро; и чтобы перевили на все языки, а его, Игоря, портреты висели в музеях Москвы, Нью Йорка и в Лувре. Каждую ночь ему снится слава, близкая и доступная, и каждое утро, в конце сна, она высовывает длинный жабий язык и говорит: «Хрен тебе!».

Друг Гена мечтает поговорить со своим взрослым сыном. Поговорить так, чтобы оба остались довольны, чего не было у них с тех давних пор, как сыну исполнилось лет шестнадцать. Такое мелкое, никудышнее у Гены представление о счастье.
 
«О чем мечтает пограничник?» - продолжал думать Моня. Наверно, чтобы враги напали на родину сразу со всех сторон, а он бы ее защитил. И чтобы ему поставили памятник вместе с собакой.

Да, по-разному мечтают люди. Больной надеется выздороветь и посетить наконец-то Париж. Знакомый гомосексуалист Боря мечтает о взаимности. А сотрудник, бывший иранец, желает накопить много денег. И чтобы все для него было дешево, а для других – уж как получится.

Нелегко, возможно, догадаться, о чем мечтает вор. Или сантехник Миша, отец трех детей (один, простите за откровенность, глупее другого). Или бывший коммунист… Бывший коммунист, кстати, мечтает о государственной квартире в Санта Монике, и Моня его хорошо знает. Знакомые еще по Киеву, они иногда встречаются в супермаркете, расшаркиваясь и шумно приветствуя друг друга.

Ну, а сам Моня мечтает о сексе с молодой девушкой и чтобы по любви, а не за деньги. Чтобы Инка ничего не узнала, а ему за это ничего не было: ни дурных болезней, ни лишних расходов.

Пока Моня думает, местное время , медленно «дотягивает» до ленча.
- Ты идешь или нет? - зовет Ина.
Моня натягивает шорты и догоняет жену.
- Пиво будешь? – спрашивает она. – Или хочешь белое вино к рыбе?