Белоснежка с чердака. Глава 18

ГЛАВА 18

После всего случившегося у меня появилась в жизни новая цель. Танцевать ради славы и признания — это хорошо, но рано или поздно это перерастает быть движущим стимулом. Даже приходит некое разочарование, когда все получается не так, как хотелось, и тогда хочется все бросить. Как Мартин сбросил больше двенадцати килограммов ради меня, так и я начала усердно готовиться к конкурсу ради Миты. Мне казалось, что если мы выиграем в Хорезме и попадем в Москву, то там, возможно, вся эта история с Митой прояснится. Одно я знала точно: Мита не должна всю свою жизнь прятаться здесь. Все люди любят искусство, балерины любят себя в искусстве, но Мита другая — она любит искусство в себе. Когда она танцует, ее светлая энергия распространяется по всему залу, как всепоглощающее цунами. Откуда она брала такую силу, никто не знал, и я тоже, но помню, как, ворвавшись в ее воспоминания, я видела, как зритель застывал в ожидании чуда. Это чудо происходило всякий раз, когда Мита появлялась в воздушных платьицах. Она дарила зрителям свет, любовь, искренние эмоции. Каждый черпает в чем-то свою силу, которой приковывает к себе зрителей.

Однажды Мита рассказала, что некий танцор перед выступанием разносил всех в пух и прах в гримерной. Он истерил, как женщина. Все летало за кулисами, если что-то было не по нраву этого артиста. Зато потом он выходил на сцену, и тогда прямо палящий огонь, исходивший от него, охватывал весь зал. Перед тем как играть Спартака, он даже подпалил костюм одного из танцоров. Все уже знали, что он специально провоцирует скандал. Нанося беды, он будто высасывал силы у окружающих перед тем, как появиться на большой сцене.

Звучит, конечно, дико, но, видимо, я слишком мало знаю о большом мире балета. Но в одном я была просто уверена: Мита должна вернуться в Москву и все прояснить. Этого можно добиться только в том случае, если мы пройдем республиканский финал. Но для этого нужно было хорошо выступить в Термезе.

Так как это было всего лишь показательное выступление, то я не буду вдаваться в подробности. Скажу лишь, что все прошло по плану. Мы выступили, как репетировали, ни хуже и не лучше. Но это было наше первое выступление. И хотя я готова была разорвать Мартина на куски, когда из-за его бутербродов с маслом и вареньем меня хотели лишить сольной партии в этом танце, все же во время самого выступления меня не особо вдохновило то, что я была в центре всеобщего внимания.

Что это было за мероприятие? Это было открытие районных спортивных соревнований. Туда съехалась вся Сурхандарья. Все трибуны были переполнены. Обычно на таких мероприятиях танцует только группа из Денау, но в этот раз и нашу заявку приняли. Перед выходом спросили, как называется наша группа. И Мита как-то спонтанно дала нам название «Виноградник». Мы все удивились. Ведь все думали, мы будем зваться как-то красиво, как, например, группа из Денау. Уже много лет меняется состав группы, но название всегда такое же звучное: «Студия Айкон». Откуда они взяли это название и что оно значило, нас как-то не сильно интересовало. Но то, что наше название было очень нелепым по сравнению с ними, это мы сразу осознали.

Мы выступали первыми. Перед тем как выйти, я видела, как взрослые ребята «Айкон» презрительно бросили на нас взгляды. Посыпались унизительные и колкие комментарии типа: «Что за малявки?», «У них даже костюм есть?», «А что, в кишлаках научились танцевать?», «Ой, посмотрите, виноградинки катятся!» — и тому подобное. Нам было неприятно это слушать. Но Мита строго запретила препираться. Она сказала, что мы танцевальная группа, а не сборище бомжей, которые собачатся за каждое слово. Поэтому, сдерживая себя, мы вышли на сцену.

Сначала никто не аплодировал. Все ведь привыкли видеть Студию «Айкон» на подобных мероприятиях. Страх был сильный, меня даже немного затошнило. Выходя, мы старались прямо держать голову и не смотреть на гудящую толпу, но, признаться, это было крайне сложно и мучительно. Алина, например, как все рыжие люди, стала красная, а на ее шее выступили белые пятна. У меня же дрожали колени. Остальные ребята тоже сильно переживали, пока мы под возгласы и насмешки стали выходить в центр, где нас было видно как на ладони. На нас были сплошь черные футболки и белые широкие штаны. Мартин все время молился и переживал, что придется надеть лосины. Какова же была его радость, когда из района нам выделили денег на покупку одинаковой формы, а Мита купила не лосины, а обыкновенные трикотажные штаны. Мы выглядели не так богато на фоне рослых танцоров из Денау, облаченных в ярко-красную форму с белыми лампасами по бокам. Но после того как мы выступили, большая часть зала пришла в восторг. В отличие от своих рослых соперников, мы были маленькие, гибкие и очень прыгучие. К тому же Мита выбрала молодежную музыку, под которую мы великолепно исполнили наш номер в стиле современной классики.

После нас выступила студия «Айкон». Они обычно всегда танцевали хип-хоп. И все к этому привыкли, так что мы все же сорвали больше аплодисментов. Ведь мы показали, что танец может быть другим: без пафосных выражений и агрессивных движений. Одним словом, люди радовались появлению чего-то нового. Узбеки вообще благодарные зрители: они не скупятся на бурные аплодисменты, взрывающие зал восклицания и тому подобное. Все радовались, кроме «Айкон», и хотя они тщательно скрывали досаду, я все уловила. Так как я отчетливо чуяла кислый запах их разочарования и злобы.

Вот так прошел наш дебют. Все были воодушевлены и переполнены до предела, ведь это так приятно — находиться в центре огромного события. Ощущать поддержку в виде криков и бурных аплодисментов. Мы прямо чувствовали себя звездами, и на миг показалось, что мы вполне можем одержать победу в Хорезме и даже в Москве. Конечно же, после такого события мы все отправились в парк. Там объелись морожеёного, прокатились на нескольких каруселях и измазались до ушей сладкой ватой. Мита веселилась как ребенок. Она в этот раз угостила всех большим яблочным пирогом, который испекла накануне. Мы его разрезали, и худышка Настя получила легкий щелчок по руке, когда потянула руку к середке пирога. Мы все засмеялись, а Игорь важно и громко произнес:

— Повторяем спешиал фор тупица: середка для учительницы.

За это он, конечно, тут же получил подзатыльник от Насти, но зато середка была отвоевана Митой.

Потом, расположившись на траве, мы стали тянуть ноги и спину. Тогда любопытная Диана, воспользовавшись моментом, поинтересовалась, почему наша группа называется «Виноградник».

— Это первое, что пришло мне в голову, — ответила Мита.

— А если бы к вам в голову пришло слово «урюк» или «укроп», то мы бы так и назывались? — спросил Андрей Тян.

Все покатились со смеху.

— Нет. На самом деле «Виноградник» имеет очень духовное значение, — дождавшись, когда все умолкнут, ответила Мита.

— И что же он значит? — спросил Олег.

— Это из Библии. В одном из Евангелий говорится, что Бог — это лоза, а мы все — ветви. Он питает нас своим соком. А в другом месте написано, что Бог — это добрый виноградарь.

— Как интересно, — сказала Алина. — А как так получилось, что вы стали христианкой?

— Моя мама передала мне эту веру, — чуть с грустью ответила Мита.

— А ваша мама умерла? — спросила Анара.

— Анара, ты какая-то не тактичная, — нахмурившись, взбучился против нее Давид.

— Все в порядке, — ответила Мита. — Да, моя мама умерла, когда я была почти как вы. Она была верующей в Иисуса Христа. Она научила меня верить в Бога и молиться. Она передала мне любовь к танцам и дала мне имя.

— Здорово, — сказал Женя. — А почему она называла вас Елизаветой?

Мита чуть покраснела, открыла рот, как бы собираясь что-то быстро возразить, но потом выдохнула, улыбнулась и честно призналась, что ее первое имя было вовсе не Елизавета.

— Меня раньше звали Суламита. А Лизой меня стали называть в Москве, — сказала она.

— Не может быть! — возразила Настя.

— Может, — заверила Мита — Ты спроси нашего учителя пения Ахмеда Мухамедовича. Он был моим классным преподавателем. Он до сих пор иногда при встрече называет меня Суля.

— Аха-ха! — разразился смехом Женя. — Такое имя смешное. Тогда я тоже буду вас так называть.

— Можно звать меня просто Мита. Мне будет приятно.

— А мне нравится Елизавета Андреевна, — сказал Диана. — Как королева Елизавета.

— А мне больше нравится Мита. Так короче, — сказал Славик.

— Мне тоже. А то пока выговоришь… — встряли остальные.

— А что тут выговаривать? — сделав еще одну попытку спасти старое имя, возразила Диана.

— Ну да, конечно. Поэтому ты зовешь ее Лизаветандрев, — съязвила Игорь.

— Да заткнись ты, — с досадой фыркнула Диана.

— А что сразу я? — буркнул Игорь.

С этой минуты не только я, но и все стали называть нашу Белоснежку Митой. Вот так и прошел весь день, а под вечер, вполне довольные и уставшие, мы водрузились в автобус.

Нас еще ждала большая работа. И расслабляться было нельзя. По возвращении в родной городок, мы сначала проводили Алину, а потом втроем побрели на улицу Горького. Мы шли молча. И только у самого порога Мартин и Славик протянули мне небольшой подарок. Это были маленькие заколочки для волос в виде бабочек, крылья которых украшались мелким бисером и стразами. Эти пестрые крылышки были приделаны к металлическому туловищу тонкими и упругими пружинками и потому мелко вздрагивали при каждом движении как у настоящей живой бабочки. Их было две. Одна была с ярко-желтыми с закругленными крылышками и серебристым туловищем. А другая была насыщено-красная, как перезревшие семена граната, с бронзовой основой.

— Ты сегодня очень хорошо выступила, — сказал Славик. — Мы с Мартином решили сделать тебе подарок. Мы купили это на последние деньги в Термезе. Желтую я выбрал, а Мартин выбрал красную.

— Мне очень нравится, — растрогавшись, сказала я. — Спасибо большое.

Славик обнял меня и сказал, что я танцевала лучше всех.

Мартин ничего не сказал. Он так и стоял, потупив взор, и мне пришлось напроситься.

— А брат мне ничего не скажет? — спросила я.

Он вздернул голову, посмотрел куда-то в сторону, лишь бы не смотреть на меня, а потом быстро вымолвил:

— Ну да. Молодец конечно.

На этом мы разошлись по домам, и длинный день пришел к завершению.

Войдя в свою комнату, я рухнула на свою койку и тут же уснула. С одной стороны, это были самые насыщенные летние каникулы, с другой — самые счастливые. После первого выступления мы стали еще усерднее на тренировках. Обычно наши занятия начинались в четыре, а заканчивались в семь. Первое успешное выступление воодушевило нас так, что мы стали заниматься до восьми вчера, а то и до девяти. Дни были длинными, и потому мы безвыходно пропадали в актовом зале до появления густых сумерек.

Окончательный состав группы состоял из шестнадцати человек. Сюда входила наша четверка Славик, Мартин, Алина и я. Двое братьев Тухтаевых Олег и Давид. Тихоня Женя Симов, Игорь Кумякин долговязый сосед Миты, модница Сурскова Диана, творческая хулиганка Настя Цапкина, дочь тети Веры и наша соседка — Анара, гибкий кореец Андрей Тян, его лучший друг Андрей Аников, скромница и отличница Камушкина Викуля, художница Эмилия Новак и застенчивый Федя Романов. Всем до конца лета исполнилось девять лет, а мне только восемь. Мы уже чувствовали себя взрослыми и очень важными людьми. А когда наступило первое сентября, то нам всем тожественно вручили поощрительные грамоты прямо на глазах у всей школы. Мы еще станцевали этот же номер, только уже на линейке и под аплодисменты школьников и учителей, окончательно зазнались и задрали носы так, что можно было бы с легкостью увидеть их содержимое.

На следующий день Андрей Аников и Андрей Тян пришли на час позже и принялись лениво растирать стопы. Вид у них был важный, словно они уже звезды в отставке. Тогда-то Мита в первый раз ввела метод по борьбе с высокомерием и гордыней.

В Джаркургане есть главный базар, который тянется почти до самого городского канала. Это весьма шумное и скандальное место, где постоянно что-то происходит. Основная часть торговцев — узбеки. У самого входа, как только заканчивался ряд сидевших на обочине попрошаек, располагались хозтовары, вдоль левой стены базара стояли мясные павильоны, и здесь в основном продавали баранину, потому запах тянулся чуть ли ни до следующих ворот. В самом сердце базара, под высоким навесом, располагались каменные столы, на которых раскладывались ящики с овощами, фруктами, салатами. Салатами торговали местные корейцы.

В нашем городе было достаточно корейских семей. Но самыми сильными и влиятельными были два клана. Это клан Мун и клан Хан. Эти две семьи открыто воевали друг с другом. А если корейцы воюют, то об этом должен знать весь город. По количеству семья Мун немного превосходила Хан, но по вредности Ханы не уступали ни на йоту. Даже я, живя какое-то время затворнической жизнью, знала об этой холодной войне между этими корейскими семьями. При столкновении Ханы держались спокойно, высоко задрав голову, стараясь не проронить ни одной слезинки и не повышать голоса. Но нельзя было ловиться на их спокойствие, внутри они были настоящими змеями, которые тихо, но верно плели коварные интриги: распускали грязные слухи, натравляли собак на своих неприятелей, уводили мужей из семьи и так далее. А вот Муны же, напротив, были как дворовые собаки. Их нельзя было трогать, они тут же открывали рот и пускали в ход клыки. Они не стыдились драться прилюдно, опуская врагов публично. Если Ханы все старались делать тихо, то Муны же, напротив, собирались в большую кучу и дрались не на жизнь, а на смерть. И самое удивительное во всем этом было то, что дрались и враждовали в основном женщины. Мужчины этих кланов вообще будто бы были ни при делах, они даже тайком от жен собирались и играли в карты, попивали чаи, обсуждали последние новости, порой придаваясь философским размышлениями. Например, уже второй год обсуждалась внезапная смерть знаменитого в то время телеведущего Влада Листьева. Вот чем занимались мужчины Ханы и мужчины Муны, собираясь где-нибудь тайно на квартире. А их жены в это время стояли в самом центре базара и торговали корейскими салатами. И хотя их там было меньше, чем узбеков, но именно они задавали настроение всей торговле. Иногда они выходили на продажу не потому, что так нуждались в деньгах, но исключительно ради того, чтобы шустрые враги не ухватили себе вместо двух торговых точек три.

Вот таков был наш главный базар. Дальше описывать нечего. У самого выхода торговали небольшим ассортиментом обуви и одежды, расположившись прямо на земле. Несколько мелких точек с косметикой низшего сорта, мороженщики, лавка с газводой, такой же ряд попрошаек, ну и ворота. У выхода обычно толпа редела, а голоса становились менее крикливыми. К чему я все это подробно описала? К тому, что Мита пробила там небольшой уголок, чтобы торговать нашинкованной морковью на плов. И теперь самое главное — ее точка располагалась прямо в том же кругу, где промышляли корейцы. Все старались держаться от них подальше, но вот Мите нужно было выпросить себе именно это место. На самом деле это было так унизительно стоять и продавать что-то на базаре. Андрей Тян, чья мама частенько продавала там салаты в свою смену, иногда просила его о помощи. Тогда Андрей рано утром помогал маме расположиться и удирал оттуда так, что пятки сверкали. Как-то раз мама попросила его постоять немного у прилавка, пока она сбегает к торговке мармеладом и отдаст долг. Так вот Андрей встал у горки с квашеной капустой и оранжевой корейской морковью так, будто он просто наблюдатель и вообще ни при делах. Когда подходили покупатели, он вскользь говорил, сколько стоит килограмм или один пакет, похожий на длинную колбаску, и тут же снова отходил в сторону. Одна настойчивая покупательница попросила завернуть ей по одному килограмму каждого салата. А их было аж четыре. Андрею пришлось надеть перчатки и кое-как упаковать все по пакетам. И именно в эту минуту ребята из параллельного класса увидели его. Потом в школе ему пришлось очень несладко. Пришлось набить нескольким парням носы и получить самому огромный фонарь под глазом, выстоять позорную лекцию в кабинете завуча, а потом директора, получить веником по ногам от мамы и только тогда его перестали дразнить базарщиком.

Не знаю почему, но это было так унизительно стоять среди тучи шумных узбеков, скандальных корейцев и торговать чем-то. А еще если это кто-то из знакомых увидит, то вообще хотелось сквозь землю провалиться. В двух словах метод борьбы с гордостью и выпендрежничеством был таков: провинившийся и уличившийся в этом смертном грехе должен был целых два выходных дня простоять на базаре и продать как можно больше нарезанной моркови. А вся вырученная сумма шла в общую копилку: мы собирали деньги на новые костюмы для выступления Термезе и Хорезме. Мы, конечно, уже были почти уверены, что туда попадем.

Первыми на этот базар отправились два Андрея. Мы все им сочувствовали и сами постарались натянуть на себя самые искрение и смиренные маски, лишь бы не последовать их примеру. Бедные наказанные мальчуганы что только не придумывали, чтобы спастись от этой участи: обещали вымыть весь актовый зал, приходить на час раньше на тренировку, носить сумку Миты и даже клялись вылизать весь ее чердак. Но все было бесполезно: Мита если что-то сказала, то как стену возвысила. Ведь все выходят через дверь, и никому в голову не придет пройти сквозь глухую стену. Вот таким было слово Миты. Если она сказала, то сказала. И спорить, уговаривать было бесполезно.

Все это знали, но два Андрея все же решили нарушить это правило, за что получили еще один срок. Теперь вместо двух выходных дней они должны были проторчать на базаре четыре. Ничего не оставалось делать, как повиноваться. Добрая, улыбчивая Мита, всегда знала, как добиться своего. Ей не нужно было сердиться или драть горло, чтобы что-то доказать, но все слышали ее с первого раза. Потому что таким значимым и весомым было каждое ее слово. Этим оружием она не только наказывала, но и поощряла, а еще если что-то говорила, то потом обязательно сдерживала. Вот так мы поняли, что уважать человека можно просто за то, что он верен каждому своему «нет» и каждому своему «да». Хрупкая, озорная балерина стала для нас настоящей наставницей с невидимым жезлом в руке. Мы слушали ее беспрекословно и выполняли все, что она говорила.

Но странность заключалось в том, что Мита делала все так, будто это мы сами захотели. Она не заставляла танцевать из-под палки, и не внушала нам, что мы должны сделать все, чтобы достичь победы. Но как-то она это все проворачивала, что мы сами хотели заниматься больше и усерднее. Хотя мы знали, что каждая тренировка — это как ад, но мы почему-то не пропускали ни один день. Ноги сами неслись туда. Но зато после усердной недели Мита обязательно устраивала нам совместный ужин. Пока было тепло, мы собирались на стадионе или же на берегу Сурхана. Когда же начало холодать, то мы стали тесной кучей собираться у нее на чердаке. Места едва ли нам всем хватало, но мы умещались. Прижавшись друг другу, мы ели орешки с медом, сухой изюм или же поджаренные сухари с зеленым чаем. Мита в это время могла что-то занимательно рассказывать. Мита очень любила свое дело, и потому искренняя страсть к танцам порождала в нас такой же огонь. Она рассказывала смешные истории из мира большого балета или просто случаи из ее тренировок, когда она была еще ребенком. Мы слушали, а когда о чем-то много слушаешь, то волей не волей начинаешь к этому наклонять свое сердце, верить и любить. Вот почему мы все беспрекословно подчинялись ей. Мита просто сделала так, что мы полюбили танец. Потому что танцевать из-под палки — это все равно что бегать по раскаленной сковороде. Так она говорила, а потом добавляла: «Лучше займитесь своим делом, больше будет пользы. Не отнимайте мое драгоценное время. Если не хотите танцевать, то просто проваливайте домой, и никто вас тут не обвинит, но если есть желание, то танцуйте от всего сердца. На меньшее я не согласна. Всем все понятно? Тогда восемь кругов вокруг школы. А ты, Диана, не стряпай такое лицо, будто бы одолжение мне делаешь». Вот так проходили наши тренировки.

Несмотря на то, что начался учебный год, мы все так же продолжали заниматься по четыре часа в день, и надо же — все мы успевали. И я порой даже диву давалась, когда слышала, как кто-то из одноклассников, который не входил в состав «Виноградника», мог пожаловаться, что у него совсем нет времени на уроки. Наша же группа напротив подтянулась в учебе. Мита всегда была готова помочь любому с уроками, хотя мы редко к ней обращались с такой просьбой. Бывало так, что во время самостоятельной растяжки Мита ходила по залу и давала подробный анализ какого-нибудь рассказа заданного по литературе или же растолковывала некоторые правила русского языка, выразительно читала заданные стихи и так далее. Проходя через ее уста, все заумные и сложные правила русского языка становились понятными, а самые скучные и занудные рассказы по литературе оживали и приобретали красочные подтексты, о которых мы бы в жизни не догадались. Вот так мы берегли наше время. Больше всего Мита не любила, когда в группе были разногласия. Она делала все, чтобы их устранить, и у нее на то были на то свои методы. Например, когда Эмилия и Анара повздорили открыто в раздевалке, Мита на следующий день заставила их всю тренировку заниматься в паре. Они должны были тянуть друг друга, поддерживать во время силовых упражнений. Всю тренировку они фыркали дуг на друга, как ежи, поэтому то же пришлось повторить и на следующий день, а потом на следующий, ну и чтобы окончательно закрепить примирение, на следующий день тоже. Мальчики редко между собой ссорились, но между девочками это бывало часто.

Как-то раз Мита заметила, что Алина всегда ютится рядом со мной, пытаясь выстроить хоть какой-то диалог. Но увидев, что я открыто ее игнорирую, Мита сказала, чтобы я постирала Алинины тренировочные гетры и принесла их завтра выглаженными и сухими. Я так возмутилась, но как уже было сказано, с Митой лучше не спросить. Скрепя сердцем, я сделала, что приказали, наивно надеясь, что на этом все и кончится. Но нет: потом я должна была зашить дырку на Алинином носке, а потом одолжить ей свои чешки, снова постирать ее гетры и так далее. Меня так раздражало, что я должна была это делать. Со временем я стала следить за каждым шагом этой рыжей.

Как-то раз в начале ноября перед самым районным соревнованием я взорвалась прямо во время разминки. Дело было так: я заняла свое место в переднем ряду ближе к зеркалу, заиграла ритмичная музыка, и мы принялись за привычный разогрев мышц. Делая очередной наклон вперед, я вдруг увидела в отражении, что гетры Алины, которая, к слову, вообще ничего не замечала, зацепились за маленькую шляпку чуть выступающего из пола гвоздя. Алина же продолжала тянуть колени, а гетры начали понемногу распускаться. Меня это прям вывело из себя. Она что нарочно все себе рвет да ломает, чтобы я потом сидела дома и чинила ее вещи? Бестолковая рыжая! Игнорируя все правила дисциплины, я прошла на второй ряд и отцепила распустившуюся кудрявую нить гетр от гвоздя.

— Ты что, слепая?! — вскрикнула я. — Не можешь аккуратно носить вещи?!

— Ой, я даже не заметила, — растерянно промычала Алина.

Музыка затихла, а я тем временем продолжала негодовать.

— А глаза тебе зачем нужны? — рычала я.

— Но я правда не видела, — оправдывалась Алина.

— Не строй из себя дуру. Ты делаешь это нарочно. Ты специально так делаешь, чтобы мне насадить. Думаешь, приятно каждый раз зашивать твои носки? Достала уже!

— Но Эмма, зачем мне это делать специально? — замигала глазами Алина.

Я так рассердилась, когда увидела эти ее невинные глаза. Со стороны можно было подумать, что она вся такая невинная овечка, а я настоящий монстр. Вся накопленная на нее злость за весь год внезапно поднялась из недр живота к груди, тут же подкатилось к горлу, и я, не отдавая себе отчета, ударила ее по лицу. Но это было не так страшно, как то, что вдруг сорвалось с языка. Я до сих пор не знаю, как так получается, что мой язык говорит то, что нельзя говорить. И мне потом всегда стыдно. Так было уже с Мартином. Я оскорбляла его самыми больнейшими фразами, и вот теперь так вышло с Алиной.

— Не делай такое лицо! Прямо бесишь меня, когда вот так моргаешь! — прикрикнула я, когда треск звонкой пощечины, отдаваясь эхом, затерялся где-то под потолком у густой паутины. — Ты делаешь это нарочно, потому что ты влюблена в Славика! Чего уставилась? Скажешь нет?! Ты ведь любишь его! И потому что он дружит со мной, ты злишься и делаешь так, чтобы мне насадить!..

Глаза Алины тут же наполнились слезами, и из бархатной зелени они превратились в прозрачные изумруды. Как будто ее слезы стали вымывать зеленые чернила из ее зрачков. Вокруг нас воцарилась такая тишина, что стало слышно, как звучит электричество в старых проводах. На секунду я заметила, как Алина поймала на себе изумленный до глубины сознания взгляд Славика, и, залившись мучительным стыдом, Алина выбежала из зала, волоча за собой кудрявую распушенную нить от злосчастных гетр. Мы все застыли. Мита обернулась к Славику, которого будто только что парализовало током.

— Чего разинул рот? — обратилась она к нему. — Что, не знал, что девочки в таком возрасте могут влюбляться в тех, кто возит их на тележке? Вот и нечего было морочить девочке голову своей добротой и порядочностью. Теперь беги и объясняйся.

Сдерживая непонятный порыв, охвативший его, он медленно замельтешил к выходу. Такими темпами он даже раненую черепаху бы не догнал. Как только дверь за ним затворилась, взгляд Миты вонзился в мое раскрасневшееся лицо.

— Зачем ты это сделала? — спокойно спросила она. — Не смей мне тут молчать. Ты только что очень смело высказывалась при всех, вот теперь и при всех объясни свой поступок.

А я и не собралась молчать, я просто набрала воздух в грудь. Мне уже было все равно. Раз уже проговорилась, то буду говорить до конца.

— А что я такого сказала? Только правду. Славик — мой жених. Все это знают. Мы даже собрались пожениться, когда вырастем, а она, как появилась, так и влюбилась в него! Она не может со мной соперничать, вот и рвет свои гетры, чтобы я их зашивала!

— Интересно, как бы тебе понравилось, если бы я вытащила твои трусы всем на обозрение, — сказала вдруг Мита.

От неожиданности у меня даже отнялся дар речи, и я вся залилась густой краской.

— Что, стыдно? А как, по-твоему, Алине сейчас?

Я осмотрелась кругом. Лица ребят вытянулись и напоминали лошадиные морды. Все таращились на меня. Хоть бы они все исчезли. Слезы уже подкатывались к горлу, но я все же тщетно пыталась сдержать их.

— Мне плевать! — отчаянно вскричала я дрожавшим голосом. — Кто она такая, чтобы я о ней переживала? Она мне не подруга, не сестра! Она даже танцевать как следует не умеет.

— А ты?

— А я хорошо танцую. Я все умею.

Мита сложила руки на груди.

— Это ты справедливо заметила. Ты действительно хорошо танцуешь, но вот только нос слишком уж не задирай. Хотя поздно это тебе говорить. Ты уже его задрала так, что я отсюда твою гортань вижу. Так что отправишься на базар на целых четыре выходных дня и будешь торговать морковкой на плов. Может быть, стоя в скромном фартуке и узбекской косынке, из тебя выйдет вся эта звездная спесь. И ты научишься уважать людей не за их заслуги, а просто потому, что они тоже люди, как и ты. К тому же у тебя будет много времени подумать над своим поведением. А сейчас будет растяжка, ты будешь растягиваться вон в том углу одна. Не подобает ее величеству главной солистке растягиваться на матах со всеми. Чего встала? Проваливай отсюда, тоже мне звезда!

Я так стиснула зубы от ярости, что услышала, как мелко затрещала зубная эмаль. Я едва смогла открыть рот — до того крепко я сжала зубы, что они будто бы примагнитились друг к другу. Демонстративно топая, я побрела в угол.

— Шесть дней, — так же спокойно увеличила мое наказание Мита, услышав мой топот.

— Мне на все плевать! — трясясь от ярости, вскричала я в ответ.

— Восемь дней, — добавила Мита.

— Пусть хоть…

— Эмма, закройся! — строго перебил меня Мартин. — В конце ноября соревнование в Термезе. Хочешь остаться тут с морковью?

В этот момент как будто кто-то снял крышку с перекипающего горшка. Весь пар вышел наружу, и хотя внутри меня все еще пузырился гнев и булькало отчаяние, я все же смогла взять себя в руки и замолчать. Но было так обидно, и в то же время я так злилась на саму себя, что, добравшись до угла, я опустилась на пол и тихо заплакала. Я старалась плакать тихо, но плач выходил из меня продолжительным горловым шипением. Будто бы находящиеся под давлением эмоции нашли для себя тоненький выход в виде моей сжатой гортани, которую Мита смогла увидеть из-за того, что я слишком задрала нос. Вот так я и проревела всю тренировку. Никто не освобождал меня от занятий, поэтому я так же тянулась, так же прыгала, бегала, вращалась. Сначала я пыталась сдерживать свои слезы, но они предательски просачивались из моих глаз, и все, хоть и не хотели, но пялились на меня в упор. От этого мне становилось еще хуже. В конце концов стало так плохо, что я уже просто перестала замечать людей вокруг и стыдиться своего мучительного положения. Слезы градом катились по моим щекам, а я продолжала танцевать.