Белоснежка с чердака. Глава 21

ГЛАВА 21

Наступила суббота, а это значит, наступили последние два дня моего наказания. Утром я все водрузила на тележку и сама отправилась на базар. У школы меня ждала Алина. Мы договорились пойти вместе в эту субботу, так как она почему-то находила торговлю морковью интересной. Мита была не против, поэтому мы вместе вырядилась в чапаны, косынки, теплые галоши и отправились на базар, как настоящие товарки. Всю дорогу у нас не замолкал рот. Мы говорили обо всем что видели. Она рассказала о новых куклах, о том, какое бы хотела себе платье. Спрашивала, какой мой любимый цвет и что я люблю больше — юбки или платья? Надо же я и не знала, что дружить с девочкой это так интересно.

У нас с Алиной оказалось много общего, и с ней можно было говорить обо всем, не боясь, что речь может зайти о футболе, и тогда придется ждать нужного момента, чтобы снова перевести тему разговора. С ней общаться было совсем не так, как с Алей. Ведь Аля была старше меня, и при любом удобном случае она это показывала. К тому же во всех наших беседах с Алей я занимала позицию слушателя, боясь ляпнуть что-то лишнее и выказать свою неосведомленность в тех или иных делах. Ведь тогда Аля непременно бы, задрав нос и махнув на меня смуглой ручкой, сказала: «Ну ты еще маленькая. Подрастешь — поймешь».

Кто хоть немного помнит свое детство, тот поймет, что это самая неприятная фраза для ребенка. Но общаясь с Алиной, я всю длинную дорогу удивлялась, как это раньше я могла дружить с мальчиками. С ними ведь так скучно. А с Алиной можно было говорить обо всем. И самое главное, все, о чем бы мы ни говорили, захватывало нас до костей. Наверное, вот так приходит взросление: когда девочки уже чувствует себя неуютно с мальчиками и все чаще стараются уединяться с подружками. Алина стала моей первой подружкой. Мы поочередно катили тележку, представляя себя мамами с коляской, где лежал спящий или наоборот беспрестанно ревущий малыш. Подражая взрослым женщинам, мы жаловались и причитали, какие же нынче пошли дети. Как тяжело воспитывать такого егозу. Если я говорила, что мой ребенок плачет день напролет, то Алина говорила, что у нее вообще малыш даже ночами кричит и она совсем не высыпается. А я тогда говорила, что я устаю как рабыня, и мне вообще хочется спать всегда. А Алина говорила, что ей даже во сне хочется спать.

Просто удивительно, как, оказывается, это здорово иметь подругу. Тем более такую подругу, как Алина.

Мы пришли на базар в положенное время, когда все продавцы только начали раскладываться. Я, как уже опытный продавец, стала показывать, как нужно раскладывать товар, как правильно стоять и зазывать и что делать, если попался очень наглый покупатель и хочет скосить цену чуть ли ни в половину стоимости моркови. Алина, широко открыв глаза, внимательно вникала в каждое слово. А я прямо себя такой важной почувствовала. Надо же, меня отправили сюда смиряться, избавляться от гордыни, но я даже тут умудрилась найти повод тщеславиться.

В этот день ничего особенного не произошло. Мы с Алиной продали большую часть моркови еще до обеда. Пришла Мита и принесла нам обед. Мы немного поговорили, а потом она ушла. К вечеру мы продали всю морковь. Алина очень старалась. Она делала все, как я говорила, и обращалась ко мне за советом по каждому пустяку. Я также познакомила ее с Алей. А Аля оказывается уже была хорошо знакома с ее братом. Мы втроем хорошо провели время, поедая время от времени теплые лепешки с корейскими салатами. Вечером я заметила, что глаза Алины будто бы немного затуманились, а голос стал совсем слабым. Как бы она ни старалась натянуть улыбку, я все же видела что ей очень плохо. Алина простудилась. Я расстроилась, ведь мы столько всего запланировали на воскресенье. Но в воскресенье я пошла на базар одна.

Все было вначале как обычно. Та же утренняя суета, возрастающие возгласы, смех. Непрекращающийся гул нарастал с разбавлением утренних сумерек. Я уже привыкла к базарному шуму, постоянной толкотне, невыразимому беспорядку в проходах между рядами. Со светлой грустью я думала о том, что это последний день моего наказания, и теперь навряд ли я когда-нибудь снова буду тут стоять. Но с другой стороны, мне было радостно, что я все это мужественно прошла. Я снова начала собой гордиться и тут же осеклась. Подняв верх ладошку, я ударила себя, как бы говоря: «Ах, как не стыдно быть гордячкой?» Али еще не было, она приходила после обеда. Поэтому я стояла в полном одиночестве среди взрослых кореянок. Я думала, что все будет как обычно, но этот день я запомнила на всю свою жизнь. Воспоминания о том, что произошло в тот день, отпечаталось в моей памяти ярким светящимся пятном.

Стояла сырая погода, моросящий дождь проникал по навес. Толпа покупателей начала возрастать уже к девяти часам. Среди людских фигур я, как всегда, замечала несколько туманных теней. Невидимые духи все так же разгуливали среди нас, заглядывая каждому за прилавок. Но в это утро туманные силуэты стали более отчетливые. Они проносились туда и обратно, и порой я видела на их бесформенных лицах будто бы зловещую ухмылку. Я привыкла к ним, поэтому давно уже не обращала на них внимания и уж точно больше не боялась. Но в то утро у меня возникло ощущение, что что-то происходит там, за невидимой завесой. А то, что обычно происходит в духовном мире, обязательно отразится на реальном. Что-то готовилось для людей, беззаботно разгуливающих по этому базару, но даже я не могла предугадать, что именно.

Однажды в апреле вечером, когда мне было всего пять лет, я выглянула на улицу и заметила, что все вокруг будто бы замерло. Стояла невыразимая тишина. Обычно воздух колеблется шаловливым ветром, поднимая придорожную пыль, сворачивая ее в мелкие воронки. Но тут воздух будто бы застыл, словно повис на невидимых гардинах. Все вокруг смолкло. Даже майнушки примолкли, что им совсем не свойственно. В тот день даже наши шумные соседи попрятались в дома. Я смотрела в окно, и передо мной стелилась пустынная улица, и только в углу детской площадки под покосившимся штакетником сидела соседская собака Джими и странным образом кусала мохнатые лапы. Я не совсем понимала, что именно меня тревожит в этом затишье. Но когда через полчаса я почувствовала, как пол подо мной качается, я поняла, к чему были все эти тихие приготовления.

В Джаркургане бывают мелкие подземные толчки. Но это было первое землетрясение, которое я пережила. Как потом я узнала, оно было еще и самым сильным за последние десять лет. Люди переполошившись повыбегали из домов. Сначала все стояли молча, удалившись подальше от построек. Но когда тряска усилилась так, что соседская кирпичная стена дала трещину, а затем и вовсе стала разваливаться, как карточный домик, все вдруг стали что-то громко выкрикивать. Было бы не так страшно если бы ни этот нагоняющий ужас вой соседок, которые припав к земле начали молиться и кусать землю. Всеобщая истерика охватила всю Максимку. Мне в этот момент показалось, что не так страшно было бы умереть, если бы так сильно нас этим не пугали. Все обошлось в итоге хорошо. В нашем городе никто не пострадал. Все дома остались целыми, за исключением нескольких кирпичный стен, и старых амбаров.

Сейчас, стоя на базаре, я будто бы снова вернулась в то время, когда зудящая тишина и спокойствие были предвестниками приближающейся бури. К горлу вдруг подкатился ком, руки еще больше похолодели, и я, присев на табуретку, попыталась себя успокоить. Но все было напрасно. Значит, что-то должно сегодня произойти. Но я дала слово Мите, что ни при каких обстоятельствах не покину свой пост. Буду стоять тут и охранять это место и морковь.

Мне тут же на память пришла мамина знакомая Анахол-опа. Это была богатая женщина. Я была у нее в гостях только раз. Ноги прямо утопали в мягких дагестанских коврах. А в зале висела огромная хрустальная люстра. Каждая ромбовидная подвеска переливалась всеми цветами радуги. Преломленные лучи, отражались на стенах нежными изумрудными, лиловыми и рубиновыми бликами. Казалось, в ее зале зажгли рассвет, закат, радугу и молнию одновременно. А когда было то самое землетрясение, и все, спасая жизни, повыбегали на улицу, Анахол-опа встала на стол и все это время держала люстру, чтобы та не разбилась. Слезы катились по ее щекам, а губы выкрикивали молитву. После всего случившегося она долго сидела на улице и плакала, говоря, что совсем с ума спятила. Нужно было спасать жизнь, а она из-за проклятой люстры чуть было не умерла. Помню, она тогда сказала маме, чтобы та никогда не покупала себе дорогих вещей. Так как есть большая вероятность стать рабом этих вещей и служить им, вместо того чтобы вещи служили нам.

Но мое решения было основано на обещании, которое я дала Мите. Если уж Мита смогла перенести предательство, отвержение, физическую боль, и при этом осталась честной и доброй девушкой, то и я смогу. Мне очень хотелось быть сильной и верной своему слову как она. Твердо решившись на это, я стала выжидать. Время медленно текло, еще больше разогревая во мне тревогу. Но ближе к обеду я стала успокаиваться. Все было как обычно, значит, может быть, мне просто показалось. Скоро придет Аля, и тогда станет чуть веселее. Утешая себя этими мыслями, я принялась в привычной манере зазывать покупателей. Пока ничего не происходило. Торговля кипела, и я продала уже почти большую часть товара. К моей соседке тете Наташе несколько раз подходила ее сестра Рита, которая стояла через ряд со своими салатами. Они что-то бурно обсудили, и Рита строго приказала сестре, чтобы та стояла на своем во что бы то ни стало. Потом к тете Наташе подошла красиво разодетая женщина. По ее носу и яркому макияжу я догадалась, что это Лена — младшая из сестер. Именно так я ее и представляла, когда Аля ее расписывала. Они о чем-то пошептались, и Лена, почесав висок длинными разукрашенными ногтями криво усмехнулась и сказала что-то типа: «Совсем уже опухли, твари». Потом она сказала, что должна купить свеклу, и что, если что случится, то она поблизости. Махнув полом длинного плаща, она скрылась в толпе покупателей.

— Тетя Наташа, вы знаете, что я к вам хорошо отношусь, — донесся мужской голос.

Оглядевшись, я увидела высокого парня с миндалевидными глазами и узким носом. На вид ему едва можно было дать чуть больше двадцати лет. По его лицу и манере разговаривать я уже догадалась, что этот молодой парень из клана Хан.

— Вовчик, иди гуляй. Не выводи меня, — с раздражением сказала тетя Наташа.

— Вова, если ты сейчас уступишь, то ты мне не внук. Не позорься и не уступай ей! — раздалось чье-то низкое кудахтанье, доносившееся откуда-то со стороны противоположного круга, где расположились такие корейцы-салатницы.

— Видите, теть Наташ. Я не могу уступить, — пробурчал парень. — Уходите, пожалуйста.

Тетя Наташа деловито закатила глаза, на плоской переносице появилась сердитая складка, а в уголках губ чуть дрогнул мускул, выдавая внутреннее напряжение, которое она уже едва сдерживала.

— Вовчик, ты же не дурак. — сказала она. — Ты прекрасно знаешь, что твоя бабушка врет. Я тут стою до конца месяца. А вы заступаете только со следующих выходных. Сегодня это мое законное место и я никуда отсюда не уйду.

— Вова! — снова раздался сердитый старушечий голос. — Ты знаешь, что я об этом думаю. Или делай, как я сказала, или больше не подходи ко мне!

— Теть Наташ, вы же знаете, как с этим строго у корейцев. Я ничего не могу сделать против бабушкиного слова.

— Что тут происходит? — раздался приятный женский голос за его спиной.

Вова развернулся. Выглядел он в точности как большая дубовая дверь, которую коснулась тонкая женская ручка. Перед нами выросла молодая девушка с приятными чертами лица, аккуратным носом и театральной улыбкой. На ее белом лице отражалось спокойствие, но даже мне ребенку было понятно, что это всего лишь маска.

— Тетя Наташа, — с напускной вежливостью произнесла она. — Вы не правы. Сегодня не ваша очередь торговать.

Голос ее звучал так слащаво, что мне почудились, словно мне на макушку вылили что-то вязкое, похожее на яличный белок. И вот оно теперь растекается у меня с головы на нос, на рот, на шею.

— Пошла вон, соплячка. С тобой вообще никто не собирается разговаривать, — грубо отозвалась тетя Наташа. — Вовчик, забери свою сестру, и валите отсюда оба.

— Что вы такое говорите? — ехидно улыбаясь, ответила девушка. — Вы сегодня тут не будете торговать, и точка. Давайте не будем тут пререкаться.

— Вероника, хватит уже. Я сам разберусь, — пробурчал на нее Вова.

— А ты, Вова, иди, ты вообще не можешь в таких делах нормально вести переговоры. С ними нужно разговаривать по-другому, — при этой фразе ее приторный голос вдруг приобрел некую напряженность.

— Я тебе уже сказала и повторять не собираюсь. Иди домой, осуши молоко на губах и научись сначала разговорить со взрослыми, — грубо отчитала ее тетя Наташа.

— А что я такого сказала? — удивленно приподняв тонко выщипанную бровь, с той же змеиной улыбкой сказала Вероника. — Я сказала лишь, что вы не будете продавать сегодня. Я вам просто не дам. Мы и так вам дали время до обеда, чтобы вы собрались по-хорошему и ушли…

— Вовчик, забери эту тварь отсюда, — выходя из себя выпалила тетя Наташа.

— Ах так?.. — спокойно произнесла Вероника.

А потом со словами «ну тогда вот вам!» мягким движением рук один за другим перевернула стоявшие на прилавке тазы с салатами.

До моего слуха еще только долетел звон опрокинувшихся металлических посудин об вымощенный цементом пол, как тетя Наташа, перекинув тучное тело за прилавок вонзила в черные кудри Вероники пухлые пальцы. Моим личным наблюдением было то, что у всех сестер Мун пухлые короткие пальцы, но при этом с очень длинными, остро заточенными ногтями с мощными подложечками. Потому, как бы ни старалась девушка вырваться из этих цепких рук, все было напрасно.

Через считанные секунды поднялся всепоглощающий ор, который разнесся от одних ворот к другим. Любопытные торгаши ринулись в самое сердце базара, где развернулась кровавая драка между двумя враждующими кланами. Я видела раньше, как дерутся узбечки или русские, но кореянки дерутся исключительно жестоко. В миг образовался широкий визжащий от восторга круг. «Ур! Ур!» — кричали узбеки, что значило: «Бей! Бей!»

Пока Вероника вырывалась, вдруг откуда ни возьмись, появилась посадистая и коренастая фигура Риты. Увидев перевернутые чашки и сестру, выдирающую клоки черных волос из головы молодой неприятельницы, рассвирепевшая Рита кинулась на помощь сестре. Несясь на своих мягких кроссовках, она напоминала разъяренную пушистую кошку. Подбежав, она тут же уцепилась одной рукой за волосы Вероники, голова которой колебалась во все стороны, как черная тряпка на тростинке. Другую руку она завела под опущенное лицо, и через секунду под ее ногтями мелькнули кровавые кусочки кожи.

Тетя Наташа, все еще стоявшая за прилавком, потянула за взлохмаченные локоны к себе, и девушка, как черная метла, прошлась головой по всей стойке. Тут же, как разгневанные стервятники, подскочили другие корейцы и принялись высвобождать Веронику. На голову тети Наташи опрокинули чашку с корейской морковью. И ее черные прямые волосы в миг окрасились в сочную рыжину. Тогда Рита, выпустив из рук Веронику, принялась избивать другую женщину, которая, издавая неистовый крик, сопротивлялась и махала кулаками во все стороны.

В эту же секунду из визжащей толпы как из пасти кита выплюнулась Лена. В своем элегантном плаще она неслась по рядам, переворачивая все тазы, корзинки, чашки. Одна женщина чуть ли не легла на свои салаты грудью. Защищая товар как ребенка, она неистово завизжала: «Я тут ни при чем! Я вообще не Хан! Лена, это же я!» Но Лена в этом беспорядке отлично знала, чьи салаты переворачивать. Ее проворные руки не касались невинных кореянок.

Через десять секунд весь товар неприятелей оказался на земле, разнося пряный запах по всему базару. Коричневые, желтые, красные островки зардели на ее красивом плаще, превратив наряд в одно большое масляное пятно. Но разве сейчас было до красоты? Лена достигла сердца потасовки, и пальцами как острыми граблями, принялась, оттаскивать за волосы неприятелей от сестер. Если приглядеться, то можно было бы легко отличить, где здесь Муны, а где — Ханы. Ханы махали кулаками, как дубинками, в то время как руки Мунов были похожи на когтистые лапы хищника. Вот к чему было так долго описывать эти длинные клеенчатые упаковочки, утрамбованные до отказа салатами. Теперь они летали над дерущейся толпой как водяные бомбочки. Едва касаясь чей-то головы, плеча или лица, они с визгом разрывались, и острый чесночный сок летел в глаза, в сочащиеся раны, за пазуху.

Те, кто не хотел лезть в драку, просто бомбардировал толпу этими колбасками. Как во сне я наблюдала за этим боевиком. Никогда в жизни я такого не видела, и навряд ли когда-нибудь еще увижу. С пронзительным грохотом взлетели ввысь эмалированные тазы, медные подносы. Один такой поднос заехал бедной невинной товарке прямо в затылок. Она была вообще из другого клана и, расставив руки, как крылья, всеми силами старалась уберечь свои салаты, но когда поднос с визгом заехал в затылочную кость, она схватила несколько плотных упаковок и со всей дури стала пулять ими в толпу. Когда продолговатые пакетики закончились, несколько мальчишек из семейства Хан в суматохе стали выхватывать из корзины чужие упаковки.

— Куда?! — неистово заорала чернильница. — Мои салаты тут причем?!

Но было поздно, мальчишки уже успели выхватить несколько салатных бомбочек, и они тут же взмыли в воздух, проносясь над дико ревущей толпой. Когда уже не осталось ни одной начиненной упаковки, тогда в ход пошли снежки из корейской моркови, капусты, спаржи, зверобоя. Уже было не понятно кто с кем дерется. Над головой летали пригоршни капустных листьев. Воздух, пропитанный терпким запахом специй, чеснока, окрашенный в туманно-рыжый цвет, начинал электризоваться. Так как вся эта потасовка развернулась у прилавка тети Наташи, то я оказалась одной из пострадавших в этой истерии. Я успела лишь опрокинуть морковь с прилавка в сумку и сделала несколько попыток вытянуть ее и сбежать. Но у меня ничего не получалось. Поэтому пришлось сесть на сумку и, пригнув голову, изредка наблюдать за тем, что творится вокруг. На меня обрушились горсти салатов, несколько бомбежек разбились об мою спину и голову. Я просто вся вымокла под этим острым дождем. Мой чапан можно было отжать как после ливня. Глаза щипали и слезились, дышать было сложно из-за раздирающего запаха специй. На мгновение мне показалось, что драка сместилась, и я приподнялась на ноги, любопытно высовывая нос. В эту же минуту, пронизывая рокот толпы раздался приятный мужской голос, говоривший в микрофон.

— Кразылар, якында байрам, янги юль, — ласково, но громко, протягивал он на узбекский лад, — бирга яшайлик.

Но конечно, напрасно голос призывал корейцев успокоиться и жить дружно, ведь скоро праздник новый год, и все такое. Но он хотя бы попытался. Зато после этих слов многим стало еще веселее. Толпа кишела передо мной превращаясь в одну сплошную движущеюся массу. Я помню один раз мы со Славиком и Мартином разлили воду на огромный муравейник, так вот там такое началось движение. Муравьи сновали с такой скоростью, что казалось все они превратились в одну растекавшуюся во все строну жидкость. Вот что-то подобное происходило сейчас. Временами толпа расступалась, и моим глазам представали расцарапанные до мяса лица, мокрые от слез, от салатного сока, от ярости, от крови.

Вдруг во всей этой толкотне я увидела, как одна женщина подошла к другой и вылила ей на голову белую краску. Черные локоны тут же скрылись за белоснежной, как сметана, массой. По всей видимости, эти женщины вообще никак не относились к этой разборке, но так под шумок одна другой решила отомстить. Потому что после того как на обидчицу вылилась краска, мстительница, скрываясь в толпе с пустой банкой, выдала через плечо: «Меньше будешь спать с чужими мужьями!»

После этого поверх краски тут же прилипли летающие морковины, капустины, и все это безобразие на голове было приправлено перцем, а потом чьим-то тяжелом ведром и женщина, потеряв сознание, скрылась под прилавком. На секунду меня посетила мысль, что вот так моя мама могла бы отомстить тете Оксане за то, что она увела у нас папу. Но потом мне стало страшно и стыдно за такие мысли.

И тут, будто бы услышав мои скверные думы, появился Мартин с котомкой. Он пробирался сквозь толпу как сквозь заповедный лес. Перешагивая людей, скользя по масляной куче квашеных овощей, валявшихся теперь по всему базару. По его губам я прочитала, что он зовет меня. Но я не могла уйти. Потому что сумка моя зацепилась за что-то, и как бы ни старалась, я так и не смогла ее вытянуть. Но ведь я дала обещание не покидать товар. Поэтому я осталась сидеть с пригнувшимися плечами на месте. Внезапно я почувствовала, как что-то стало стремительно приближаться, и как только я повернулась, мое детское узкое лицо встретилось с дном огромного алюминиевого таза.

Пронзительный звон окатил меня с головы до пят. Будто разрядом электричества прошлись по телу. Я тут же прибилась к земле. Затуманенным взглядом я увидала как надо мной, подобно красным и оранжевым кометам, пролетали горсти приправленных овощей. На меня густым дождем посыпалась нашинкованная морковь, потом капуста, потом какие-то деревянные ложки, подносы, а потом вообще Мартин. Я закрыла глаза, и все вокруг меня поплыло. И прежде чем напрочь потерять сознание, я отчетливо услышала, как Мартин произнес прямо над моим лицом: «Эмма, я тут. Не умирай. Я тебя люблю. Мы обязательно поженимся, когда вырастем. Ты только не умирай…»