Эмоциональные фрустрации

Я был моложе Ларисы на 15 лет и в два раза старше ее дочери-подростка. В те времена мы обращались друг к другу по имени-отчеству, и было в этом что-то вольно-насмешливое, как ранняя черемуха на ветру: Лариса Михайловна- Владимир Петрович. Я давно не видел ее- наши пути разошлись еще в прошлом веке. А на днях мне даже стало не по себе, так явно и воочию я ощутил ее присутствие. В тусклом свете уличного фонаря большая тень угрожающе нависала над маленькой, громко отчитывая ту за какую-то оплошность, нисколько не стесняясь и ставя в известность о случившемся всех, кто вместе с ними ожидал транспорта на остановке. Одновременно с этим дама, не сбавляя темпа речи, сняла с девочки шапку, перезаплела ей косу, убрала челку со лба и снова надела шапку.

Не знаю, поймете ли вы меня, но это совершенно особенное чувство, - я прислушивался к вибрациям ее голоса и в то же самое время опасался, что- вот, вот оно, теперь всем ясно, что это она-Лариса. Какое может быть дело случайным прохожим до того, какие образы мне нарисовало воображение в тот момент, тем более логики в этом не было никакой, но ощущение не было новым, такое уже случалось (в детстве), когда на подмостках персонаж из известной пьесы настолько сливался со своим природным прототипом, что я, затаив дыхание, сидел не шевелясь, почему-то простодушно полагая, что ВСЕ видят, как Мамаша Кураж похожа на мою троюродную тетку.

Я вырос в детдоме, поэтому, возможно, бессознательная привычка примерять образ матери на ту или иную женщину так и осталась со мной навсегда. Женщин я любил в принципе, многие нравились мне, они тоже находили меня привлекательным. У Ларисы был хлебосольный дом, карманный, но коммуникабельный супруг и молчаливая невзрачная дочь. Как-то раз я занимался литературой с этой девочкой: по мнению матери, успевала дочь недостаточно. Потом встретил их вдвоем на улице- мы долго стояли и разговаривали ни о чем- говорила Лариса, я слушал. Девочка выглядела убого- была одета с чужого плеча и не по погоде тепло.

Лариса жила в паре остановок от нашего института, и иногда я провожал ее, а она, в свою очередь, по-дружески приглашала на чай после работы. Лариса была притягательна- со взбитой прической золотистых волос, заколотых над висками, от чего ее строгое лицо делалось уже, изящными руками и высоким, я даже сказал бы, завостренным бюстом. Ее теплые карие глаза всегда, казалось, излучали мягкий, обволакивающий свет. Хотелось уткнуться лицом в эту грудь и смотреть в эти глаза долго-долго, чтобы затуманился взгляд...

Я ни о чем не жалею. Чувствовал ли я, что там был какой-то подвох, какая-то несостыковка? Видимо, да. Она часто говорила о своей безумной любви к дочери, которую едва замечала, как будто хотела убедить меня, что это действительно так. И я ощущал неловкость, когда в присутствии девочки Лариса вдруг начинала шутя жаловаться на нее, почти захлебываясь своим музыкальным смехом, называя ее наивной дурочкой.
В институте я задержался не надолго. Сказать по правде, меня оттуда выперли: я увлекся нонконформизмом, начал писать. Через некоторое время даже стал выставляться. Кое- что я понял: мир неделим- любимые обнаруживают отчетливое зло, ненавистные выглядят привлекательно. Моя орбита никогда не соприкасается с Ларисиной- мы так же далеки, как Иэн Кертис и Алла Пугачева. Но что стало с девочкой, я хотел бы знать.