Странники сказка Блаженство рая

БЛАЖЕНСТВО РАЯ

Да и откуда взял Данте материал для своего ада, как не из нашего действительного мира? И, тем не менее, получился весьма порядочный ад. Когда же, наоборот, перед ним возникла задача изображения небес и их блаженства, то он оказался в неодолимом затруднении именно потому, что наш мир не дает материала ни для чего подобного.
Артур Шопенгауэр


1.

Телефон звонил и звонил, монотонно отмеряя промежутки между сигналами, – противный и бездушный аппарат, а, говоря проще, изрядная сволочь! Он вырывал из сна как будильник, но действовал при этом с намного более развитой беспощадностью: ведь скромный будильник всегда можно было хлопнуть по задорно выдвинутой вверх кнопке, можно было засунуть его под подушку, и даже запустить им в стену; а вот поступить так с телефоном было нельзя. И вовсе не потому, что аппарат с кнопочками стоил дороже, нет, а потому, что на другом конце его таился некто, кому требовалась помощь. Люди нуждались в помощи всегда, и добрый самаритянин Александр Хоуторн просто не мог отказать в ней.
– Ну, почему, почему все словно сговорились, не давать мне выспаться? И почему я не могу послать вас всех к черту?! – с жалобной злостью подумал бедный Хоуторн, мучительно долго пытаясь определить в темноте спальни то место около кровати, где покоилась неугомонная телефонная трубка.
– Слушаю вас, – наконец сонно произнес он в решетчатое чрево. – Хоуторн у телефона.
– Александр! Александр, это ты?! – разразилась настойчивым речитативом трубка.
– О боже, Мари! Да ты хоть знаешь, который сию минуту час?!
– Который? – прощебетал телефон. – Всего только три часа ночи.
– Только?! – еще немного и он сорвется, пронеслось в голове Александра. – Только?!
– Что ты нервничаешь? – удивилась телефонная Мари. – Завтра воскресенье, и ты прекрасно сумеешь отдохнуть днем.
– Вот именно: воскресенье – единственный день, когда я могу выспаться, как следует. И почему собственно мне нужно делать это днем, если я предпочитаю отдыхать ночью?!
– Ну, довольно, Александр! Я ведь могу обидеться, – трубка замолчала. – И не говорить тебе о причине своего столь раннего, по твоему мнению, звонка.
– А что случилось?
– Наконец-то! Наконец-то, ваше сонное величество решило выяснить, в чем же все-таки дело!
– Мари, я прошу тебя, не болтай лишнего, – взмолился несчастным голосом Хоуторн.
– Да, пожалуйста! Нет ничего проще: Сержа только что вынули из петли.
– К-какого Сержа? – заикаясь, переспросил Хоуторн.
– Ты что, еще не проснулся, милый, – издевательски проворковала трубка. – Сержа Нуаре, того Сержа, который еще недавно являлся моим мужем, и до сих пор является твоим другом; так, по крайней мере, мне казалось всю жизнь!
– Где он?!
– В своей собственной спальне, там, где и пытался повеситься.
– С ним кто-нибудь есть?
– Естественно. Что за глупый вопрос?! С ним отец и мать, и я звоню тебе из гостиной на первом этаже: им почему-то пришло в голову сначала вызвать меня…
– Все, Мари, достаточно. Я выезжаю, – телефонная трубка щелкнула и зашлась короткими сигналами тревожного отбоя.


2.

Они познакомились и подружились на медицинском факультете университета. Самые обычные парни: в меру юношеского нахальства, в меру плохо скрываемого максимализма, совсем немного склонности к скучным лекциям, зато вполне достаточное желание развлечений, которыми безудержно упивается молодость – тусовки с выпивкой, дискотеки и секс. И в то же самое время оба мечтали стать по-настоящему хорошими, квалифицированными, уважаемыми их будущими пациентами врачами.
А потом пришла война, нет, не на родине, а в далеком Индокитае. И здесь их пути разделились: Александру претило видеть порождаемую войной нелепую смерть и, уж тем более, убивать самому; Серж же, напротив, был уверен в том, что главное для любого человека – это доказать преданность своей отчизне, выполнив перед нею свой гражданский долг. Он записался добровольцем.
Их разбросало ровно на три года, в течение которых Хоуторн сумел окончить университет и устроиться на работу в солидную частную психиатрическую клинику; Нуаре в тот же отрезок времени успел навоеваться, побывать в плену, быть спасенным и снова брошенным в бой, после чего, наконец, вернулся в родной город. Однако возвратился он совсем не тем человеком, которым покидал родные пенаты. Угрюмый, рано поседевший, худой, словно иссушенный ветром, потерявший жизнерадостный блеск в глазах – он производил теперь довольно мрачное и отталкивающее впечатление, отчего вскоре был изгнан из всех дружеских компаний, которые, кстати, покинул без видимого неудовольствия, но даже с некоторой радостью. Отныне с ним общались только Александр и Мари, на правах единственного друга и законной невесты. Однако если встречи с Хоуторном проходили довольно регулярно, то свидания с девушкой становились все реже и короче, и вскоре прекратились сами собой. И этому было достаточно оснований. Ведь Мари искала замужества, а с ним всех сопутствующих благ, мечтами о которых, несмотря на их кажущуюся эфемерность, буквально напичкана голова всякой женщины. Здесь непременно присутствовали негаснущая влюбленность супруга и его страсть, всевозможные развлечения и узаконенные выходы в свет, рождение и воспитание ребенка, а лучше двоих, и еще крепкое мужское плечо, и вечное потакание маленьким женским слабостям, и изрядная доля снисходительности, а то и откровенного посматривания сквозь пальцы на присущий женщинам флирт и другие обыденные шалости. Александр же воспринимал Сержа не только и, может быть, не столько как друга и соучастника прежних юношеских забав, сколько как добротный материал для серьезных психиатрических исследований. А, может быть, так казалось лишь со стороны. Однако историю своих внутренних переживаний Нуаре изложил одному Хоуторну и никому более, причем изложил во всех ее неприглядных подробностях.

* * *

Партизаны напали на них ночью. Аккуратно прирезали дежурное охранение и взяли роту без единого выстрела. Полусонных солдат вытаскивали из палаток в чем мать родила и гнали через джунгли прикладами автоматов. Тех, кто пытался оказать сопротивление или спотыкался и падал, пристреливали на месте. В течение полутора суток им не давали есть, пить и справлять естественные надобности. А потом начался сущий ад.
Их держали в деревянных клетках по колено в мутной от грязи, вонючей воде местного болота. Горсть риса и кружка воды в сутки; туалет, не выходя из клетки. Их не заставляли работать; их методично и расчетливо убивали, убивали одного за другим. Убивали мучительной смертью, и тот, кто умирал от жутких условий жизни в концлагере, оказывался счастливчиком по сравнению с теми, кто попадал в руки палача. Совершенно простое интеллигентное лицо за стеклами очков, и руки по локоть в крови, – этот человек спокойно бесстрастно выполнял приказ бесноватого командира партизанского отряда: уничтожить всех пленников, но каждого своей особенной смертью.
По утрам серые тени узников со связанными за спиной руками сгоняли к центру вытоптанной поляны, выхватывали одного из них, закрепляли захлебывающееся от крика тело на деревянном помосте и включали видеокамеру. Интеллигентный палач действительно был «мастером своего дела». Ни одна казнь, ни одна пытка не повторяла другую. Он буквально препарировал живые тела, используя каждую их болевую точку, каждый нерв, каждую клеточку тела. Кровь, отрубленные конечности, намотанные на палки петли кишечника, оголенные нервы с присоединенными к ним проводами электрогенераторов, звериный вой пытаемых, смердящий страх пленников, бесстрастное лицо изувера, одурманенные наркотической вседозволенностью и упивающиеся человеческими страданиями глаза конвоиров – все это царило над лагерем на протяжении почти трех недель. Из угнанных в джунгли девяносто шести солдат в живых оставалось только четырнадцать.
А потом пришло освобождение. Десант, перестрелка, пулеметная очередь, разорвавшая грудь командира партизанского отряда, и случайная пуля, вогнавшая осколки стеклянных очков в глаза палача. Легкая смерть, чрезвычайно легкая и практически безболезненная. Однако бывшие пленники буквально сошли с ума: вместо того, чтобы бежать к вращавшимся лопастям десантных вертолетов, захлебываясь кровью, они зубами и ногтями рвали на куски трупы мучителей.
И был госпиталь, была демобилизация и возвращение домой. Но никто, кроме Хоуторна так никогда и не узнал, что же на самом деле пережили те четырнадцать узников затерянного в джунглях концентрационного лагеря.

* * *

А вернувшийся к цивилизованной жизни Нуаре сказал как-то своему другу:
– Ты знаешь, я теперь абсолютно не боюсь смерти. И не потому, что видел ее вблизи. Дело в другом. Нас учили, что после расставания души с телом, грешники попадут в ад, – и это ужасно, настолько ужасно, что страшнее подобной участи нельзя и предположить, – а праведников ждет – не дождется рай. Мы боялись и старались по мере сил выбрать дорогу праведников, потому что загробный ад пугал нас больше всего на свете. И вот я побывал в аду, настоящем аду, таком, который отцам церкви даже и не снился. А, побывав там, я понял, что старик Шопенгауэр был прав, – ад располагается прямо здесь, на земле, здесь и только здесь; мы живем в нем. И, посетив ад, я перестал бояться, чего бы то ни было. Однако, друг мой, страшно не это, страшно другое. Теперь я хочу увидеть рай!
– Ты это серьезно? – попытался перевести разговор в шутку Александр.
– Серьезнее некуда. И я не просто хочу поспорить с философией Шопенгауэра, – мне до нее и до него нет никакого дела, – на самом деле я считаю, раз на земле существует ад, то где-то поблизости должен находиться и рай. А коли так, то я должен увидеть его. Иначе жизнь потеряет для меня всякий смысл.
Тогда Хоуторн всего лишь пожал плечами, но, подумав, выписал легкие транквилизаторы вкупе с препаратами, снимающими депрессию. Лекарств хватило ненадолго. И постепенно Серж Нуаре стал одержим идеей отыскания райских кущ в пределах земных.


3.

Он искал их в работе. Нет, Нуаре не стал врачом, он решил поучаствовать в отцовском бизнесе, он возглавил одну из строительных фирм.
Сразу же принятый им сумасшедший по напряженной плотности график жизни несколько отодвинул мысли о рае в сторону. Рабочий день Сержа начинался ровно в шесть и заканчивался провалом утомленного тела в сон ровно в полночь. Восемнадцать часов расписывались по минутам: телефонные звонки, деловые встречи, работа с проектами, командировки во все концы страны и за ее пределы. Серж гнал себя словно скаковую лошадь, одновременно подгоняя и всех вокруг; его глаза светились счастливым упоением. Так продолжалось в течение полутора лет, а затем однажды Нуаре позвонил другу, и пригласил его на ужин.
Посмотрев на него, Хоуторн сразу все понял: мятый пиджак, рубашка без галстука, густые неопрятные волосы, клочковатая борода, и, самое главное, полное отсутствие счастья во взоре; взгляд Сержа напоминали взгляд утомленного травлей зверя.
– Ты знаешь, Александр, – сказал тогда Нуаре. – Это блеф. Работа – наркотик и не более того. Пока пашешь в поте лица, действительно забываешь обо всем на свете, кроме самой работы, и ты счастлив, ты в раю. И даже ночь не тревожит тебя, требующий отдыха мозг просто не видит сны, или не вспоминает о них. Но вот наступает мгновение, когда работы больше не остается, и тогда приходит пустота.
– Просто тогда нужно найти себе новую работу, – попытался вставить в монолог фразу Хоуторн.
– Для чего? – брови Нуаре удивленно взлетели вверх. – Чтобы получить очередную дозу заменителя? Но ведь я не круглый идиот, я просто хочу жить в раю. И мне не нужен эрзац. Мне нужен рай, рай на земле!

* * *

– Слушай, ты ведь и до сегодняшнего дня был не беден, – сказал в тот момент Александр. – А за полтора года и вовсе заработал весьма приличную сумму. Плюнь на дела, начни развлекаться. Если работа – не рай, то, возможно, раем для тебя станут развлечения.
Серж воспринял слова друга буквально. Чтобы не компрометировать родственников, он уехал из страны и пропал на семь с половиной месяцев. Историю своих «исканий» Нуаре опять-таки поведал одному только Хоуторну. Его рассказ был долгим, подробно-красочным и неприкрыто циничным.
– Люди просто помешаны на получении удовольствий. Это истина, – сказал тогда Нуаре. – Многие готовы ради этого на все: за наслаждение они продают тело, честь и даже саму жизнь. Одновременно странно и смешно, однако увлекает и засасывает. Я начал с самого простого – хорошей выпивки. Мир показался мне, если не расцвеченным радугой, то хотя бы вполне сносным для сосуществования. И я прошел все стадии алкоголизма, но наоборот: я начинал пить в одиночестве, а закончил в компании таких же гоняющихся за счастьем неудачников. Алкоголь притупляет и растормаживает чувства. Окружающие меня люди казались мне тогда милы и приятны; их веселость воспринималась мною как искренняя, их шутки виделись остроумными, в их словах и поступках мне слышался глубочайший смысл истины. Я шлялся по кабакам, упивался азартом в казино, пользовался продажной любовью дешевых и очень дорогих проституток; в конце концов, я попробовал наркотики, это вывернуло меня наизнанку и принесло отрезвление. И я увидел себя в луже исторгнутого желудком содержимого, а вокруг громоздились облепленные растрепанными волосами, воняющие потом, выставляющие напоказ всю низменную грубость наготы, тела тех, кто еще вчера казался мне спустившимися с небес ангелами. Ты знаешь, Александр, они почудились мне ожившими мертвецами. И я бежал. Рай развлечений на поверку оказался разновидностью ада.

* * *

– Женись, – посоветовал другу Хоуторн. – Ведь тебе почти тридцать: пора обзавестись семьей и вкушать тихие радости домашнего уюта. Да и Мари все еще ждет тебя. Только прими мой совет. Не заводи сразу детей и скройся от чужой зависти где-нибудь подальше от человеческого жилья.
А потом была свадьба, и был отъезд молодых в кругосветный круиз, и медовый месяц в затерянном в швейцарских Альпах шале. Нуаре позвонил другу два или три раза, его голос источал счастье.
– Ты нашел свой рай? – спросил тогда Александр.
– Да, – улыбаясь в трубку, ответил ему счастливый супруг.
Спустя шесть месяцев в приемную Хоуторна разъяренной фурией ворвалась Мари.
– Он кретин, чокнутый кретин, он шизофреник – твой друг! Вот кто он! – выпалила он, плюхаясь в кожаное кресло.
– Что случилось? – психиатрически спокойно спросил Хоуторн.
– Сейчас расскажу, только дай мне что-нибудь выпить, иначе мои нервные клетки взорвутся от негодования!
– Могу предложить элениум, – так же спокойно, улыбаясь, произнес Александр.
– Вот только издеваться надо мной не надо, – отрезала Мари и рассказала следующее.
Первый месяц безмятежного существования супругов был наполнен впечатлениями от круиза и бурным времяпрепровождением, именуемым в просторечье сексуальным. Впечатлений и секса хватило еще на пару месяцев жизни в уединенном шале. Да, там, конечно, было прекрасно: сказочный пейзаж, хрустальная вода рек и озер, пронизанный светом воздух, розовые восходы и малиновые закаты и тишина. Убивающая, по мнению Мари, тишина! Она уничтожила все на свете, она породила тоску.
– Нет, естественно, не в горячо любимом тобою Серже. Этот сухарь чувствовал себя изумительно. Каждое утро он вставал засветло, брал томик Шопенгауэра или Ницше и отправлялся на берег озера, встречать рассвет. Я, само собой, просыпалась не раньше десяти и тут же начинала умирать от скуки. Ну, какие, какие развлечения могут быть в этом шале?! От домашних хлопот, поверь, я не испытывала никакой радости. Секс пресытил меня выше головы, тем более что в этом вопросе изобретательным твоего друга не назовешь. Рассветы и закаты осточертели мне уже через месяц. Телевизор, оставался один только телевизор. Но, о боже, телевизор стал его раздражать! «Мари, ну, неужели нельзя обойтись без этого ящика?! Посмотри, сколько вокруг прекрасного! В конце концов, есть же книги!». И это я выслушивала каждый день. Понятно, мне все надоело: пару раз я спустилась на машине в ближайший городок, ну, а там, сам понимаешь, немного выпивки, немного флирта. Короче я изменила Сержу с водителем такси, и по пьяни даже не скрывала этого. И вот я здесь. Ну, попробуй мне теперь сказать, что я не права! – с вызовом завершила свое бурное повествование Мари.
– Что с Сержем? – психиатрическое спокойствие Хоуторна растаяло без следа.
– О-о! – со стоном откинулась в кресле супруга Нуаре. – С меня довольно, я подаю на развод!


4.

Все это Хоуторн вспомнил за рулем автомобиля, пока добирался до расположенного за городом дома Нуаре. Вспомнил он и то, что после развода Серж замкнулся в себе. Нет, он не отказался от поисков рая, но их беседы на эту, как, впрочем, и на другие темы прекратились. Философы оказались бессильны, и Нуаре обратился к церкви. Он сделался набожным, сторонился людей, говорил довольно мало, читал сплошь богословскую литературу и молитвы. Но некоторое время он все же выглядел просветленным и счастливым. И вот теперь эта попытка самоубийства!

* * *

В дом Нуаре его впустила Мари. Отец и мать Сержа находились при нем неотступно.
– Что произошло?
– Трудно сказать, – пожала плечами Мари. – Мы ведь не виделись с ним почти два года. Дед с бабкой навещают Мишеля каждое воскресенье, а с того момента, как Серж перестал интересоваться собственным сыном, прошло вот уже без малого девятнадцать месяцев.
– Чем же он интересовался?
– Родители говорят, что последнее время он много рассуждал сам с собой. Они слышали через прикрытую дверь, как Серж бормотал что-то о земном рае, который он обрел в стенах церкви. Он был счастлив, весел, доволен и счастлив, и много улыбался. Он сделался тихим и улыбчиво покорным.
– И в чем же дело? От счастья, насколько я понимаю, не вешаются.
– Александр, Александр, – немного укоризненно поджала губы Мари. – Ты хочешь от меня слишком много. Я не в состоянии проникнуть в чужие мозги, это по твоей части. Однако позавчера он вернулся из храма взбешенным и почти сутки просидел в своей комнате. Отец не трогал его, но мать постоянно дежурила около двери. Она-то и услышала хрип. Серж пытался удавиться, перебросив через спинку кровати галстук. Родители обрезали петлю и вызвали полицию, а потом позвонили мне.
– А где полицейские?
– Уехали. Связали его и уехали. Правда, они предлагали отправить Сержа в клинику…
– Связали?! – перебил излияния Мари Хоуторн. – Как связали и почему?!
– Слава богу, что они прибыли вовремя. Серж как раз пришел в себя и начал буйствовать. Он кричал что-то про заполонившие храм сатанинские рожи, орал, что обязан убить их или себя; он вырывался так, что искусал обоих полисменов, и им пришлось связать Сержа. Ребята из полиции хотели увезти его в психушку, но мать объяснила им, что вызвала домашнего доктора, то есть тебя.
– Пошли, – коротко распорядился Александр.

* * *

Внешний вид связанного Нуаре был ужасен: всклокоченные волосы, горящие огнем ненависти глаза, разорванная одежда, посиневшие, туго перетянутые простыней худые руки.
– Оставьте нас, – приказал Хоуторн.
Александр опустился на колени и задумчиво всмотрелся в знакомые черты лица, он хотел задать вопрос, однако Серж заговорил сам.
– Я нашел его, – выпалил связанный горячим шепотом. – Александр, я находился всего в двух шагах от рая. Бог привел меня к блаженству. Я сумел-таки отрешиться от жизни. Просветление пришло с постом и молитвой. И я совсем забыл, что когда-то побывал в аду, я шел к свету. А потом появились рожи, настоящие свиные рыла. Наверное, Господь просветил меня. Я вошел в храм и увидел, что там нет избранных, что люди приходят не общаться с Богом, но просить его, требовать, умолять вспомоществования в делах земных: они не веруют, они стяжают. Тогда я поднял глаза на священника и рассмотрел, что между его жирных щек угнездился розовый свиной пятак. Рай исчез. Все умерло в один единый миг. Я бежал домой и долго размышлял. И вот именно тогда-то я понял, что на земле есть ад, настоящий ад, но нет никакого рая. Рай ждет нас только после смерти. И я возжелал ее.
Нуаре закрыл глаза и замолчал; молчал и Хоуторн. Оба молчали довольно долго, и, наконец, Александр заговорил:
– Ты прав, друг мой, – голос его звучал тихо и проникновенно. – Поиски райского блаженства, действительно, трудны, но не безнадежны; и рай на земле есть!
Хоуторн артистически сделал акцент на конце фразы.
– Ты прошел очень трудный и долгий путь, путь поисков, путь проб и ошибок; и ты близок к раю. Более того, ты обретешь его уже сегодня.
– Не успокаивай меня, – грустно прошептал Нуаре.
– Отнюдь, мой друг, я далек от подобной мысли. И я не лгу тебе. Рай, настоящий рай практически в двух шагах отсюда. Я отведу тебя к дверям рая. Ведь, если ты вспомнишь, именно я подсказывал тебе, куда и как ступать в твоих поисках. Да это были непрямые пути. Но что было бы, если бы я отдал тебе рай прямо в первые же дни нашей встречи после твоего возвращения с фронта. Несомненно, ты бы получил наслаждение, а потом начал бы сомневаться. Сомнение – терзающий человека бич. И ты начал бы сомневаться в том, а все ли дороги ты исходил на этой земле, и не утаили ли от тебя нечто сокровенное и, возможно, лучшее, чем то, что ты имеешь. Ведь так?
– Так, – заворожено шепнул связанный Серж.
– Ты веришь мне? – гипнотически произнес Хоуторн.
– Да.
– Тогда встань и протяни мне руки. Сейчас ты станешь свободным, совсем свободным, и тогда ты закроешь глаза, возьмешь меня за руку и пойдешь за мной. Рай ждет тебя.


5.

Здесь все было белым и мягким, здесь не было запахов и звуков, здесь царила тишина. И все же тишина эта не была молчащей, ее наполняли сотни тысяч нежных напевных голосов, в хоре которых слышалось «аллилуйя!».
Человек лежал, запрокинув руки за голову, на мягкой пелене белых облаков, а, может быть, это были вовсе не облака, а нечто совершенно неподвластное разуму, лежал и ждал, когда явится ангел. Он всегда приходил, такой же белый, как небеса, с пушистыми слегка голубоватыми крыльями за спиной, кудряшками светлых волос и босыми ногами. Он приносил человеку полную божественного напитка чашу, он кормил человека райскими плодами и ласково гладил его по лицу. И человек был счастлив.

* * *

– Как ты думаешь, он когда-нибудь вернется к жизни? – спросила, отстраняясь от дверного глазка, Мари.
– Может быть, – пожал плечами Хоуторн. – Вот только зачем?
– Глупый вопрос, – Мари тряхнула головой. – Чтобы жить! Ведь у него же растет сын.
– Вернуться-то он, может быть, и сможет, но вот надолго ли? Возвратив разум, он снова вступит в жизнь, однако моментально потеряет свое счастье, счастье обретенного рая. Он опять сумеет стать человеком, но тогда он умрет.
– Как это? – непонимающе взглянула на Хоуторна Мари.
– Очень просто. Бог создал человека по своему образу и подобию, Бог дал своему творению рай, но не дал ему разум, заменив его одной только верой. Разум же дал человеку сатана. Но как только человек обрел разум, он мгновенно лишился и своей веры и райского блаженства. Он спустился на землю, он сошел в ад. И с тех пор человек живет в аду, мечтая о райских кущах. Но он всегда может вновь обрести потерянный рай, правда, для этого ему необходимо утратить разум.
– Так, по-твоему, все сумасшедшие живут в раю?! – с некоторым вызовом бросила Мари.
– Я этого не говорил, но разум и рай, рай и разум есть вещи несовместимые.
19 марта 2004 года