Восьмой ребенок

Нельзя перескочить пропасть в два прыжка, но Сибирь, к счастью, не пропасть, в ней всегда есть куда приземлиться и от чего оттолкнуться. Так  что,  по  дороге  на  Дальний Восток  я  сначала  зазимовал  в  Иркутске,  потом  отступил до Красноярска, потом... Впрочем, стоит ли забивать  ваши головы длинным перечнем,  проще  назвать,  где  я  не  был, да и это, пожалуй, ни к чему. Короче, одним из промежуточных пунктов оказался Мирный.  Тот,  где  алмазы  добывают.  Но, чтобы  избежать  лишних  вопросов,  скажу  сразу — камушки эти драгоценные не  видел  и  людей,  которые  их  в  руках держали, не встречал. И вам не советую. Не знаю, как теперь, а раньше там специальный дом, битком набитый  сотрудниками, занимался  лечением  народа  от  жадности,  а  заодно  и  от праздного любопытства. Да я и без них к драгоценным камням и металлам интереса  не  проявлял.  С  детства  равнодушен. Так что про алмазы ничего сказать не  могу.  А  вот  пиво там было замечательное.  Потом  испортилось.  Но  я  застал лучшие времена.
Хорошее. Много. Без очередей.
Стою возле бочки, допиваю третью кружку, уже лишнюю, потому что билет в кино взял.  Смотрю,  парнишка подходит. Здоровается.  Я  сначала  подумал,  что  с  крановщицей,  ну с  теткой,  которая  кран  у  бочки  открывает,  потому  как сам  я  в  городе  второй  день,  знакомыми  обзавестись  не успел.  Но  крановщица  на  его  приветствие  не  реагирует, да и парень на нее не смотрит, ко мне обращается: “Башка, — говорит, — как чугунная, возьми пару кружек".
Полтинник — не деньги, беру. Я бы и сам с ним выпил, если бы в кино не идти. Почему бы не поболтать, не разузнать про жизнь в городе. На всякий случай спросил, не обознался ли, слишком уж по-свойски подошел и пива потребовал.
"Скорее всего перепутал", — сказал,  как  отмахнулся. Ни извинений. Ни спасиба.
Он остался допивать, я пошел. В клубе,  пока  журнал крутили, все о нем думал.  Не  мог  понять,  что  за  фрукт: или хитрый наглец, или после крупной поддачи соображаловка заторможена, или у них на Севере так принято!?
Дней десять прошло, я  уже  и  забыл  о  нем,  других впечатлений  хватало.  Сижу  в  столовой,  хлебаю  не  очень горячие щи. Подходит. На мне красный свитер был, по нему, наверное, и высмотрел. Здоровается и говорит:
“Слушай, тут меня в гости позвали, дай хотя бы пятерку, а то с пустыми руками  неудобно  заявляться”. — И  опять запросто, весь в нетерпении,  словно  его  такси  на  улице ждет. Смотрит на  меня  недоумевающим  взглядом — почему, такой-рассякой, задерживаю занятого человека.
С какой стати, спрашиваю.
Он еще больше удивляется.
“Ты разве не знаешь, что я восьмой ребенок в городе?” 
Меня смех разобрал. А он хоть бы что — стоит, ждет. Тогда я заявляю:  иди-ка,  парень,  по-хорошему,  вот  если б ты первым ребенком был...
Он, конечно,  пообещал,  что  пожалею  об  этом.  Но  я подобных  обещаний  успел  к  тому  времени  наслушаться  и не от таких ухарей. Парнишечка-то, как маманя моя говорила, совсем невразумительный, да и сопляк еще, лет восемнадцати, если не меньше.
Погрозил ради приличия и без лишнего шума  удалился. А я просмеяться не могу.  Надо  же,  думаю,  сочинить,  не какой-нибудь,  а  именно — восьмой,  хотя  бы  пятым,  для ровного счета, назвался, если в первые выйти поскромничал.
Городишко  маленький,   встретились,   разумеется,   но он не узнал меня. Не притворился забывчивым, а действительно не узнал — столкнулись в  дверях  магазина.  Трезвый  был. Напоминать о себе я не стал — чего уж там,  пусть живет. Потом  и  пьяненького  увидел.  Пошел  в  ресторан  обновить костюм, купленный с  первой  северной  зарплаты.  Парнишечка этот раза три  мимо  прошмыгнул,  искал  кого-то,  но  меня опять  проигнорировал,  не  хотел  узнавать  без  красного свитера. Я, конечно, не в претензии. И не до него было. Другой кадр отвлек. Подсел пьяный мужик в мятом пиджаке, но при “бабочке”. Вежливый до  подозрительного.  Извинился раза три подряд и протягивает десятку. Наверное,  у  меня что-то с лицом случилось. Он снова в извинения ударился, говорит много, но пьяный, да ещё и заикается — из  всех слов разбираю только “триста граммов” и “стерва официантка”.
Соглашаюсь: да — стерва, но  деньги-то  зачем  совать? Еле уяснил, официантка посчитала, будто ему уже достаточно и не берет заказ,  поэтому он и просит меня. И всего-то. А я уже вообразил,  что опять в какую-нибудь неприличность втягивают. На радостях налил ему из своего графина. Мужик выпил рюмку, успокоился, и речь у него  сразу  выправилась, или слух мой приноровился. В общем,  хорошо стало.  А после второй — ещё лучше. Времени до закрытия ресторана много, девушек свободных совсем нет — все условия для неторопливой мужской беседы. И тут мой новый друг заявляет:
“Хочешь, я для тебя песню спою?”
У  меня  снова  нехорошие  подозрения.  Но  успокаиваю себя — главное быть готовым, чтобы врасплох не попасться. Смотрю,  по  карманам  начал  шариться.  Достает  пятерку. Ах, вот оно что, думаю, решил заказать музыкантам специально для меня. Пробую урезонить, не стоит, мол, и так хорошо. А его заусило.
"Не  обижай,  пожалуйста, — говорит, — хочу  песню. А ты попроси официантку еще принести".
Против  нового  графина  я  ничего  не  имею,  надо  же куда-то  червонец  девать,  который  он  перед  знакомством всучил. Подзываю официантку и за корешом следить не забываю. Вижу, подходит к  лабухам,  дает  деньги,  но  возвращаться не спешит, зачем-то к микрофону поднялся... И вдруг запел. Затянул, как самый  натуральный  артист,  по  крайней  мере, лучше, чем тот,  кабацкий.  И  песня  душевная.  Сейчас  ее забыли, а тогда модная была: "Листья желтые медленно падают в нашем старом забытом саду". Нет, честное слово, хорошо спел, и народ ему хлопал. Я только одного не  понял — с какой стати он деньги заплатил.  По  моему  разумению,  все должно быть наоборот. Спросил у него.
"Не разрешают, — говорит, — без  денег.  Даже  таксу подняли. Сначала трояк требовали, а теперь — пятерку".
Я порывался пристыдить  подонков.  Но он  не  пустил, испугался, что в следующий раз не подпустят к микрофону. Оказалось,  он  уже  три  года  так  поет,  каждую  пятницу. Если перед получкой худеют карманы — занимает.  И  ничего с собой поделать не может. В пятницу не споет — всю неделю места себе не находит, рычит на всех, работа из рук валится. Но перед тем, как встать  к  микрофону,  надо  обязательно выпить. У трезвого не получается.
Вот такие соловьи встречаются в районах вечной мерзлоты.
Потом к нам еще два мужика присоединились.  Знакомые певца. Поклонники, можно сказать. Подсели с твердым желанием угостить  хорошего  человека.  Только  разлили  и  сразу  же вынырнул “восьмой  ребенок”.  Словно  из  дыма  возник  и, что характерно,  со стулом в руках. Его нам только  и  не хватало.  Выяснять  отношения  при  людях  желания  совсем не было, а приглашать за стол — тем более.  Позорища  не оберешься. Решил, дам денег, и пусть выпьет за мое здоровье где-нибудь  на  безопасном  расстоянии.  Но  один  из  новых знакомых меня опередил. Поднялся, развернул  пацана  липом к выходу и тихо, чтобы не привлекать внимание, прошептал:
“Еще раз появишься, уши нарву”.
Потом увидел, что я вроде как в некотором замешательстве и поспешил объяснить, чтобы жмотом не казаться.
“Надоел, — говорит, — час назад с пустой рюмкой подходил, а теперь со стулом приволокся. Перебор”.
Тогда и я рассказал историю нашего знакомства. Надеялся рассмешить их анекдотом про восьмого  ребенка.  А  они  не смеются. Никакого анекдота.  Все  взаправду.  Действительно — восьмой.
А история такая.
Дорос городишко до  первого  юбилея.  Стали  готовиться к торжествам и  взбрело  в  чью-то  умную  голову  отыскать первого  ребенка.  Подробностей  мужики  не  знали,  рядовых членов  профсоюза  к  дворцовым  тайнам  не  подпускают,  но родителей первенца разыскать не смогли. Северная романтика — не для молодых мамаш. И второго ребенка увезли,  и третьего, и так далее... А восьмого — везти  было  некуда.  Мамаша — уборщица. Отец — неизвестный  герой.  Не  лучший  расклад, но могло быть и хуже. Эта хоть непьющая была, и мальчонка тихонький. Учился, правда, еле-еле на троечки, но успеваемость  всегда  можно  подтянуть.  Выписали  женщине  премию  на покупку парадной одежды. Пацана заставили выучить стихотворение  о  Родине  для  торжественного  концерта.  Объявили, что выступает не  просто  школьник,  а  восьмой  ребенок  в городе.  На  пионерских  линейках  назначили  знаменосцем. Фотографию в местной газете напечатали. Вот и вся слава. Но ему хватило и этого. Юбилейные дни закончились. Город возвратился к трудовым  будням.  А  пацан  возвратиться  не смог.  В  школе  не доучился.  Устроили  учеником  токаря.  А работяги — сами,  порой,  как  дети.  Тоже  игрушки  любят. Нальют  полстакана  и  начинают  расспрашивать,  как  он  с министрами в одной “Волге” разъезжал. Красиво врать таланта не  имелось,  а  правда  быстро  приедается,  особенно  если она куценькая...
Мужик, который пацана выпроваживал, покаялся, виноват, дескать,  случалось от  скуки  к  столу  подзывать,  друзьям на потеху...
Сидим,  разговариваем  на  тему,  как  люди  становятся игрушками. И вдруг  в  дальнем  углу  зала  поднялся  крик. Музыканты перекуривали, так что голосок “восьмого ребенка” расслышать  было  нетрудно.  Мужики  сразу  же  рванули  на помощь. Мы с певцом тоже поднялись. А там уже куча мала. Где свои, где чужие — не разберешь. Хорошо еще официантка не растерялась, подняла  истошный  визг  и  закричала,  что милицию вызвала. Заступников-то  орава  набежала, а обидчики вдвоем, они с перепугу и за ножи могли схватиться. Обидно  скучать  на  больничной  койке,  на  тюремных  нарах и того обиднее. Особенно из-за ерунды. Потом, когда разобрались и мировую выпили, хватились виновника. Нашли в гардеробе. Спал,  как  суслик.  Разбудили  поганца.  Потрясли  за грудки. Высказали все... И дали опохмелиться, жалко же придурка.