Глава 3. Никто другой

Я так и бродила в новом сари цвета влажной моркови еще несколько дней, слонялась по матху, томно висла на косяках. Шел месяц Карттика, и по утрам пестрая толпа паломников вливалась в зал Гопиннатх-Бхавана. Каждое утро начиналось с пения. А когда ревущая толпа взывала к небу «харибооол», киртан ширился и наполнял собою храм, так что терракотовые его стены начинали вибрировать и гудеть от мощных звуков. Эхо молитв металось под куполом,  и, отражаясь от высоких каменных сводов,  падало, ударялось о земь, рассыпалось о мраморный пол точно хрусталь –  и все сияло. Вайшнавское море из танцующих и поющих людей сверкало и гремело литаврами, билось о стены, ластилось волной разноцветных шелковых юбок и выгнутых, словно в балете, рук, а мой голос обнимали и целовали их голоса в этом хоре. И это было так, словно я становилась каплей этого моря, и море любило меня. Ни один мужчина и ни одна женщина этого мира не может любить так, потому что никто не умеет целовать и обнимать душу.
И вдруг точно маленькое счастливое солнце разлилось теплым светом у меня в животе, покатилось по рукам и ногам, залило золотым сиянием голову.  Оно  звучало как музыкальное крещендо, и в итоге лопнуло, словно до предела натянутая струна. И я стала как решето, которым можно черпать и носить воду, в этот момент я осознала природу своих чувств к Гурудеву. Именно он наполнял меня радостью и жадным ожиданием счастья.  Я испытывала странное  томление, а может быть, это было нефизическое вожделение моей души. Со мной была надежда, которую невозможно отнять, потому что наполнившая меня благодать не имеет земных лимитов, потому что она не старится и не приедается с годами. Потому что она лишь растет и сияет все ярче. Потому что моя душа нетленна и никогда не погибнет.
«Да с таким киртаном мне и секс не нужен!!! - пронеслось у меня в голове.
Я почувствовала, как от смущения краснеют мои щеки.
Когда время киртанов подошло к концу,  Гурудев вышел на сцену и чинно уселся на асану. Он огласил тему и, по очереди поднимая своих проповедников,  экзаменовал прямо у нас на глазах, а мы слушали катху Гурудева в их исполнении. Микрофон перетекал из рук в руки, и, перемежаемая мантрами, в него изливалась речь то на английском, то на хинди. За моей спиной бубнил гугнавый перевод на русском, а в моих руках шипел индийский приемник с голосом Парджаньи.
Переполненная своими (чего уж там) экстатическими переживаниями, я вникала через слово: «…эта гопи как птица Чатака, с надеждой смотрит в небо, ожидая капель  дождя,  и скорее умрет от жажды, чем напьется из лужи.»
«Вот-вот, это прямо про меня! - жадно думала я, впившись взглядом в лицо Гурудева, - это как раз про меня! Я залипла, прямо как гопи! И ни о чем другом просто не могу думать. Только они залипли на Кришну, а я на тебя, Гурудев. Кришна же бабник к тому же, а ты монах и саньяси, уважуха-респект.»
Гурудев, глядя на своего ученика, отрицательно покачал головой и перевел взгляд на другого. Некоторое время он всматривался в новое лицо, потом медленно и с расстановкой кивнул.
- Что это Гурудев такое делает? -  я аккуратно толкнула в бок сидящую рядом немку Бакулу.
Двухметровая Бакула в профиль была как греческое изваяние, задрапированное в кремовую тогу. Светлое чело, прямой нос, длинные и изящные пальцы рук,  русалочьи очи, волосы, собранные на затылке в пучок, русые и укрытые полупрозрачной белой накидкой –  все в ней выглядело исполненным чистоты и благородства. И  пахла она розами и сандалом. Посреди вайшнавского моря она, даже сидя, возвышалась над толпой слушателей, словно ритуальная статуя Афины Паллады,  рассекающая волны и украшающая собой корабли.
Бакула медленно развернула лицо в фас.
- Гурудев отвечает им на вопросы, которые они мысленно ему задают.
- Да ладно! Kann das zein?
- Гурудев знает твои мысли, - снисходительно улыбнулась Бакула.
Я вперила взгляд в Гурудева. Он и сидел в метрах двадцати на асане в позе лотоса, в  дхоти цвета «аруна», а в народе «персик». Он кивнул музыкантам, и молодые брахмачари затянули утреннюю песнь:
«Цвета «аруна» алеет восток,  и как солнце, из сна восставшее,  является  Шри Гауранга.  Среди брахманов  он драгоценным камнем сияет.  Он, солнцу подобный,   Навадвипу обходит.
Татхай, татхай — бьют мриданги, и в такт им звучат караталы. Сияющий золотом Гауранга  танцует в экстазе  любви,  и звенят колокольчики  у него на ногах.

Мукунда, Мадхава, Ядава, Хари! О люди, пойте эти святые имена! Пусть имя Бога ваши уста всегда украшает!  Иначе ваша бессмысленна жизнь: ночью – во сне, днём — в заботах о теле.

Вам дан редкий дар человеческой жизни. На что вам она? Что в ней толку, когда без поклонения  сыну Яшоды постыдный конец вас ожидает?

Каждый восход и закат вашу смерть приближает,  и уже не вернуть  дней  уходящих. Чего же вы ждёте? И почему вы не молитесь Господу вашего сердца?

Истина в том, что вы смертны. В этом мире  подлунном на каждом шагу  опасности вас поджидают,  невзгоды.  В имени этом святом и бесценном прибежище  вы скорее найдите, и кроме его повторенья ничего другого не знайте!
Спокоен и светел Бхактивинода, он пьёт чистый нектар имени Кришны. Имя Кришны — сама его жизнь. И во всех четырнадцати мирах нет ничего, кроме этого Имени.

На благо всего живого Имя Святое в этот мир божественным звуком нисходит. Тьму невежества устраняя,  Непобедимое Солнце, оно в небе нашего сердца сияет.»
Бакула слушала,  прикрыв веки и улыбаясь чему-то смутной, едва заметной полуулыбкой. Она плыла по волнам древнеиндийской мелодии, и ее красиво очерченный профиль рассекал человеческие волны.
Гурудев  торжественно  и неподвижно  воссидал на асане, похожий на  мраморную статую с вайшнавского алтаря. А я, не спуская взгляда с его лица, продолжала ждать, когда же он меня заметит.
Вдруг наши глаза встретились, и меня словно дернуло электричеством. Спохватившись, я собрала волю в кулак и, напряженно  глядя ему в глаза,  отчетливо,  с расстановкой  подумала взглядом: «Возьми. Меня. С  собой.»
Гурудев в ответ спокойно и медленно покачал головой: «Нет»
Не успела я разочароваться ответом, как меня охватил восторг: «Ух ты! Сработало!»
«Возьми меня с собой!» - впиваясь в него взглядом, настырно потребовала я.
«Нет», -  все также спокойно и медленно покачал он головой в ответ.
Мое сердце  запрыгало   во все стороны, как заключенный в клетку узник, который, вцепившись в решетки, отчаянно и бессмысленно их сотрясает в агонии заточения.
«Возьми меня с собой!!!» - орала я взглядом.
«Нет,» - медленно и уверенно покачал он головой.
Во мне все упало. Внезапно накатили слезы, и тушь начала щипать. Я едва сдержалась, и, чтобы не расплакаться,  и  отвела глаза. Я заморгала, пытаясь дышать медленно и глубоко. На какое-то мгновение для меня перестало существовать все, кроме моего дыхания. А когда я вновь посмотрела на него, его взгляд был уже далеко.
Он ускользнул от меня. 
С другой стороны, вон сколько людей. И все они жаждут его внимания. Чем я лучше?  Почему именно я?.. Но что же мне делать?
Внезапно я заметила, что по рукам у сцены гуляют клочки бумаги - люди передают ему записки!  Вот оно что! Вот как можно! Я тут же выпотрошила свою модную холщовую сумку. На ковер шлепнулся дневник,  мобильник, ручка, тушь для ресниц, зеркальце и губная помада.
Собрав в кучу свой кривой английский, я  ровно и красиво написала на вырванном из дневника листке:
«Дорогой Гурудев, у меня нет настоящей любви к Кришне, и у меня много материальных привязанностей. Я люблю сладости, красивые шмотки, люблю, когда меня хвалят. Как же мне тогда стать настоящей вайшнави и обрести желание служить Богу, о котором ты говоришь?  Что же мне делать? Никто мне не в состоянии помочь, кроме тебя. Потому что никто из твоих учеников не такой, как ты. Только ты такой один. Я хочу быть только с тобой.»
Грызя кончик ручки, я сосредоточенно вновь и вновь читала свой текст.  Вроде бы правильно все написала, читаемо. Да, то, что нужно! Я завернула записку жестким рулоном и, аккуратно ткнув впереди сидящую европейку, попросила передать на сцену. Европейка равнодушно передала мою бумажулю, я же с колотящимся сердцем следила за этими манипуляциями, багровея от стыда.
И вот моя бумажулька высыпалась на стол вместе  с десятками с таких же других. Сейчас Гурудеву ее отдадут…
Но Мадхава  Махарадж зачитал чье-то чужое очень важное послание, и Гурудев методично стал отвечать на чужие вопросы. Потом Враджанах развернул еще одну записку, и снова Гурудев отвечал что-то глубокое  опять не мне…Я не  слушала и сидела удрученная.
Моя записулька никому не важна… И сама я как это маленький клочок бумажки с кривыми каракулями и долбанутым содержанием…
Катха закончилась, Гурудев удалился со сцены, все повставали со своих мест и начали расходиться кто куда.
Я тоже встала и поплелась к выходу. Вышла из розовой тени Гопинатх Бхавана на залитую летом, жарой и солнцем улицу. После  густого храмового полумрака  утро снаружи расплывалось  неоново-голубым   светом. Прямо передо мной сияла святая река, вдали влажное небо сгущалось зеленоватым полупрозрачным берегом.
По  блестящей серебром  Ямуне плыла деревянная лодка с красными флажками. Такие лодки ежедневно перевозят паломников на тот, другой берег, где по легенде, богиня Лакшми в лесу Белван до сих пор совершает аскезы. 
Богиня Лакшми – жена Бога Вишну. От святого Нарады она узнала, что ночами ее царственный муж Вишну в образе Кришны  в тайне пробирается в лес Вриндавана, где танцует танец Раса с деревенскими пастушками. Кришна  стоит на берегу реки в кокетливо изогнутой позе трибханга-лалита, а тело его сверкает как темный сапфир. Его окружают златокожие гопи, золото отражается в сапфире – и лес Вриндавана наполняется изумрудным свечением. У Кришны алые цвета бимба губы, он играет на флейте – и гопи охватывает экстаз. Вриндавана –натавара, он, Кришна украшен ожерельем из лотосов и вместо золотой царской короны в его волосах лесные цветы. И очарованные гопи целуют, обнимают его в этом ночном лесу на берегу реки Ямуны.
«А мой муж никогда не играл для меня на флейте», -  с досадой думает Лакшми, - Церемонии и поклонение – вот что происходит в роскошном дворце Бога Вишну. Как бы я хотела, чтобы, миновав церемониал, мой муж  просто обнимал бы меня так, как он обнимает этих сельских девчонок, чтобы он танцевал со мной и играл мне на флейте!»
«Ну что же,  прекрасная Богиня Лакшми, - говорит Нарада, - чтобы попасть на танец Раса Шри Кришны, тебе нужно выполнить три условия. Первое: ты должна отказаться от  своих царских почестей и стать сельской пастушкой, гопи. Ты будешь простой дояркой, готовить йогурт и сладости из молока.»
Лакшми, подумав, соглашается на эту жертву.
Второе… чем занимаются еще в быту гопи? Они лепят лепешки из коровьих какашек. Лепешки сушат и используют как дрова для растапливания огня. Чистое производство…Благоухающая лотосами Лакшми морщится, но соглашается и на это…
И третье условие, Лакшми! Гопи встречаются с Кришной ночами тайно, изменяя своим мужьям-пастухам.
Лакшми  вспыхивает и понимает, что никогда она, благочестивая и честная Богиня, не сможет изменять своему мужу…
Вход в раса-лилу для Лакшми и поныне закрыт. И вот уже тысячи лет в лесу Белван она, Богиня удачи, молится лишь об одном - обрести свою удачу и войти в раса-лилу Шри Кришны.
«Богиня удачи молится об удаче, - размышляла я, ковыляя по пыльной дороге, - что же тогда говорить о таких, как я?»
Мужчины паломники проходили мимо с макушками, обмотанными мокрыми белыми  тюрбанами - защита от нещадно палящего солнца. Я задрала голову.
Солнце теперь стояло в зените, на голубом небе не было ни тучки.
«Эта птица Чатака, ожидая дождя,  лучше умрет от изнуряющего зноя, чем напьется из лужи»…

- Пойдем, Калинди, гранатового соку выпьем», - Малика незаметно подошла сзади потрепала меня за руку. Я от неожиданности вздрогнула.
Малика стояла рядом, щурясь от солнца и козырьком из ладони прикрывая глаза от его ярких лучей. Что-то среднее между репером и снайпером.  Но нонсенс герл.
- Пойдем, а где?
- Да вон индус соки давит стоит.
- Да ты чо! – замахала я руками, - Я с рук не пью. У меня папа врач, я даже фрукты тут когда покупаю, то  с марганцовкой мою.
- А я пью, пошли.
Теперь она окончательно вытряхнула меня из моих мыслей. Лакшми и Птица Чатака улетучились вмиг.
- Ну, пошли, - нехотя отозвалась я, вздохнув.
Я стояла и ждала, пока индус старательно бадяжил Малике сок. Малика она такая белобрысая, маленькая, в очочках и с веснушками, прямо девочка из журнала «Ералаш». Пара-пара-пам!
Она с восхищением взяла пластиковый стакан и опрокинула гранатовый сок в себя.
- Еще! Моор, баба, говорю, мооооор!
Малика заливала в себя уличный сок вторым стаканом, пока я покупала  рядом запотевшую синюю бутыль с водой.
-  Мы с Амитой женимся, кстати! – сообщила Малика.
-  А…А кто это, Амита?
-  Да друган Парджаньи же. Вон он, в белом, видишь? В белом дхоти ходит теперь, шафран брахмачарский снял свой.  Ну вон же он, ну куда ты смотришь? Да вот он, да.
Я  внимательно рассмотрела Амиту, который покупал фрукты у другого лотка. Худощавый такой, скромный,  длинный нос с горбинкой, меланхоличный, тихий такой паренек,  волосы  отросшие, шикха на затылке. А брахмачари лысые вокруг ходят…
- А ты тоже, давай, склей Парджаньку, вы друг другу подходите, - Малика игриво толкнула меня бедром.
- Он же брахмачари Гурудева!
- Ну и чо? Амита тоже ж был брахмачари, - она, серпая, затянула в себя гранатовый сок третьего стакана уже через трубочку, - Гурудев как узнал, вызвал нас на даршан…Я вся красная сидела… не смела в глаза ему посмотреть! Прабхупада что сказал?- продолжила неутомимая Малика, - В нашей религии, говорит, есть одно маленькое противоречие. Все мальчики должны быть брахмачари, а все девочки замужем… Ну вот, мы с Амитой женимся и никаких теперь противоречий, пусть другие мальчики теперь будут брахмачари. А и правильно, он  какой худой бродил, когда был брахмачари, одни глазищи! Теперь хоть отьестся со мной!.. Что-то я есть захотела. Сейчас время прасада. Пошли в матх!
И мы пошли в матх. Ведь было время обеденного прасада.
Малика, уселась,  матеро распихав маленьких индусок.  Ибо нефиг. Подумаешь, деревенские  хабалистые бенгалки, да у нас в Рашеньке и свои такие найдутся, ретивые блондинки... Я устало шлепнулась рядом.
- Вон, смотри-смотри! - затараторила Малика сквозь горячий  рис, поедаемый пригоршнями, - Вон, черный с вьющимися длинными волосами, видишь? Да вон же он. Вооон!
Я взглядом последовала туда, куда кивком головы указала Малика. Парнишечка был хорош собой и в драме мог бы играть Кришну.
- Вон как белками глаз зыркает! Смотри, смотри! Косится на меня, ага!
- Красивый.
- Пффф. А мне не особо нравится. А туда же! Клеит меня! Жениться на белой решил. Тоже мне, умник. Все они хотят на белой жениться.
- Зачем?
- Ну как зачем? Лишь бы из своей Индии мигрировать. И в деревнях видела, чо они творят? Видят белого и давай сразу лапать за руки. Они просто верят, что если за белого подержатся, в следующей жизни родятся в Европе. Ага.
Индийский брахмачар искоса бросал на Малику призывные взгляды. Малика же резво запихивала в рот рис, склеенный далом цвета детской неожиданности, в этот раз  явно предпочитая материальную пищу индусьей монашеской любви.
Я вздохнула. Все это казалось какой-то шелухой, и, по инерции кивая на ее реплики, я все думала о Гурудеве. Почему же он не прочитал мое письмо... Внутри мне было больно. И это была боль униженного самолюбия, о которой некому рассказать, потому что бесконечно стыдно. И потому что ведь по сути практически каждый из здесь присутствующих хотел примерно того же, что и я – той или иной степени и духовной близости с нашим удивительным Гуру. Мотивация могла различаться, но желание быть замеченным и одобренным – конечно, это было у всех. Приближенность к нему вызывала зависть, а неудачные попытки обратить на себя внимание – скорее злорадство, чем сочувствие. По крайней мере, у большинства. Совесть многим диктовала сочувствие, сейчас бы такое назвали когнитивной эмпатией. Сочувствие как воспоминание о собственной боли и попытка увидеть в чужом себя…
Малика меня утомила окончательно, но ближе к вечеру я снова обнаружила себя все также одиноко созерцающей реку и лодки, скользящие по реке...
- Калинди Диди,  вы написали эту записку?
Парджанья стоял рядом, развернув прямо перед моим лицом измятый, подрагивающий листок. Пара заглавных букв смазалась, но это был все тот же аккуратный и  орфографически корявый английский текст.
Я не поверила своим глазам. Моя сокровенная анонимная записка гуляет по рукам, и авторство мое раскрыто.
- Да как вы смеете?! Кто вам разрешал читать чужие письма? Да вы!.. вы…
Я резко  выхватила записку из рук Парджаньи, метнув в него гневный взгляд.
- Диди, Гурудев позвал к себе Саджан Махараджа и сказал ему «Найди автора этой записки. Махарадж  лишь попросил меня ему помочь… Мы с утра  бродим  по округе и опрашиваем разных людей…
Я  уже развернулась, чтобы отправиться прочь, и  только теперь  обратила внимание на  маленького и скромного шафранового Саджана Махараджа. Он молча стоял рядом и  безучастно хлопал длинными ресницами, американец, ни слова не понимающий по-русски.
Я быстро шагала в свою дхармошалу, злая как черт. Но чем дольше я шла, тем медленнее становились мои шаги и мысли.
В дхармошале я швырнула себя на пол, на спальник, выстеленный на циновке. В этом темном прохладном каменном мешке эмоции мои улеглись.
В конце-концов, Парджанья и Саджан Махарадж не сами вдруг решили прочесть мое письмо. Это было решение Гурудева, найти меня  и столкнуть… с чем… с собой? C реальностью, в которой я написала эту записку? Почему же он это сделал? Он хотел зло посмеяться надо мной! Он просто не хочет мной заниматься. Ну ясное дело, у него таких охломонок пруд пруди… И все же…
Невинное лицо Саджана Махараджа не давало мне покоя.
Мне было стыдно именно перед ним.
А я знаю, почему.
Нас связывает маленькая пикантная история.

***
После того как я приняла инициацию в Голландии, мне пришлось вернуться в Германию, а потом в Россию. И в том российском городе, где я проживала, не оказалось ни одного ученика Гурудева. Литовский проповедник Парджанья стал моим единственным русскоязычным знакомым с этого голландского фестиваля. Там он  переводил литовцам катху с английского на русский.  Я оказалась единственной русской на этом фестивале в Гааге. Парджанью этот факт поразил, и мы подружились, обменявшись контактами. С тех пор Парджанья регулярно слал мне письма, которые неизменно начинались кроткой фразой «Дорогая сестра Калинди! Примите мои смиренные дандаваты…». Далее обычно следовало нечто торжественное и ободряющее. Я сетовала на одиночество в Калининграде. Парджанья вдохновлял больше молиться, чтобы Господь Кришна  прислал мне помощь…И чтобы не выглядеть голословным, позвал меня, в конце-концов,  в осенний Вильнюс на встречу с Саджаном Махараджем. В Литве Парджанья проповедовал, выращивал туласи и готовил махараджу борщ. Как-то борщ у него даже подгорел. Но эта его мужская  трепетная забота о деревце, махарадже и до кучи забота обо мне – все это выглядело таким трогательным и невинным, что Парджанья вызывал у меня ранее неведомые мне чувства, отдаленно походящие, как я теперь понимаю, на материнское умиление. Парджанья оказался  в этом во всем и в вязаных своих носках под оранжевыми простынями так чистосердечен, что мое сердце содрогнулось от нежности. 
«Калинди Диди, - как то раз обратился он ко мне, подведя к Саджану Махараджу, - поскольку ваше бхакти может зачахнуть в одиночестве в Калининнграде, махарадж готов оплатить вам поездку в Питер и Брянск вместе с нами. Вам необходимо общество вайшнавов, чтобы прогрессировать в вашем бхакти».
Я буквально опешила от неожиданности. Но через  несколько минут уже  рассыпалась в благодарностях и скакала от радости.
«Вайшнавы! Какие же они замечательные друзья!» - восхищалась я.
Мы отправились распространять вайшнавские книги на площади Вильнюса. Парджанья дал мне стопку книг и я сразу их распространила кому ни попадя.
«Диди, вы хоть догадались взять с них деньги? – Глухо как-то спросил Парджанья.
«А надо было? Ой!..»  - сконфузилась я.
Парджанья сардонически рассмеялся*.
Из-за угла вырулила ИСККОНовская санкиртана, я взвизгнула от восхищения и побежала к ним навстречу, обниматься со всеми подряд расписными матаджи, в звенящих браслетах и серьгах.
-Куда вы, Калинди, это же ИСККОН! – крикнул Парджанья мне вдогонку. Но я уже успела полюбить  этот весь мимо проходящий  стройной колонной по два ИСККОН.
- Вот такой и должна быть радость  при встрече с вайшнавами, - подытожил Саджан Махарадж. Пойдем и мы поздороваемся.
И Саджан с Парджаньей подошли к лидерам ИСККОНовской санкиртаны, нацепили добрые улыбки и обнялись с ними. Не так-то легко для людей, вышвырнутых из этой организации за одно лишь общение с моим Гуру*. Но это было время моей невинности и любви, я принимала  улыбки  с обоих сторон за чистую монету и практически парила над землей…

В Питере мы харчевались у пожилых преданных Лилы Мадхури и Васудама. Там я и познакомилась с Бхаванюшкой и Индулешкой, двумя круглыми и веселыми близняшками, которые наперебой с выпученными от восторга глазами рассказывали, какое очередное чудо им устроили  Кришна и “Гурудевчик”. Там же, в Питере, Саджан Махарадж воссоединился с Падманабхой Махараджем, высоким и грузным американцем, который очень импозантно вещал с асаны про правила и предписания в вайшнавизме. Ему служила пампушка Падмавати, русская девушка из Брянска, совершенно им очарованная. Вместе всей кучей с преданными мы отправились в Эрмитаж. «Едем во дворец! Саджан Махарадж должен увидеть дворец» - настаивал Падманабха Махарадж, навсегда оставшийся под впечателением от Эрмитажа. Саджан Махарадж во «дворце» веселился и, сложив рупором ладони, кричал в лестничный пролет «харибоооол!».  Музейные смотрительницы шарахались и переглядывались. Было стыдно и весело. Из осеннего Питера с опадающими  листьями  мы отправились в Брянск, где нас встретила уже снежная зима и австралийский Махарадж Дамодар... В общем, я  замечательно пожила вайшнавским табором, благодаря Парджанье, познакомилась с кучей забавных, а иногда интересных людей и, наконец, осознала, что в России я не одна, что, вон, их сколько, моих дорогих кришнаитов, так разных, странных, забавных, глубоких, душевных и искренних настолько, что эта искренность царапала мне сердце, и хотелось плакать от любви. И  все это приключение  с подачи Парджаньи оплатил  мне Саджан Махарадж.
«Когда ты приедешь в Индию, ты вернешь этому «махараджу» его  деньги, - отреагировал дома мой отец на мой проникновенный рассказ, вкладывая купюры евро мне в жменьку, - Молодая женщина не должна брать деньги у плохо знакомого мужчины.» 
Как только я приехала в Индию, я сразу же разыскала Махараджа, еще раз поблагодарила его за все и вернула ему деньги. Махарадж, молча улыбаясь, принял их, а я вздохнула с облегчением.

***

Ворочаясь на своей циновке в темноте дхармошалы, я все думала про выходку Парджаньи. Лицо Саджана Махараджа маячило перед моим внутренним взором, и Махарадж невинно моргал пушистыми ресницами.
«Я  солгала Гурудеву, добиваясь своего! - подумала я, - Ведь Саджан и есть вайшнав, который мне помог. И Парджанья все время помогал мне, поддерживал меня, он вел себя как настоящий друг. И это он рассказал про меня Саджану Махараджу, чтобы тот проспонсировал мой трип по России. А в России сколько было других кришнаитов! И каждый из них мне рассказывал свои чудесные истории. И эти истории вдохновляли меня лучше всякой катхи. Они заставляли верить, что Кришна реален и мир Кришны это реальность, и Гурудев знает наши желания и помогает нам. А теперь Гурудев столкнул меня лбом с моей собственной  ложью.  Это и есть его ответ на мою записульку. Он не проигнорировал меня. Он просто ответил мне так, как я этого заслуживаю. А я не заслуживаю быть с ним рядом, если я лгунья! Зачем я ему? Ведь есть люди гораздо лучше и чище меня…»
И я заплакала.
Никто не видел моих слез, кроме обезьяны за решеткой моего окна. Она сложила рот трубочкой и протянула сквозь решетку лапу за бананом.
«Вот и я для него такая же макака.»
Обезьяна  сидела  с равнодушной мордой и протянутой лапой, ожидая, может, банан. Или еще что.
- Да на! - я отломила банан от грозди, - Тебе лишь бы пожрать! Ничто другое тебя не интересует. А как же любовь? А я вот тут сижу страдаю. А тебе неинтересно, что у меня на душе. Я, значит, для тебя ресурс, да? Ты меркантильное животное!
Обезьяна меня расстроила. Я расправила складки  сари на бедрах, перекинула его хвост через  плечо и, хлопнув дверью, вышла из своей каморки.
-  Калинди диди! Снова вы! – я буквально столкнулась с Парджаньей на узкой улочке, - куда идете на этот раз?  Пойдемте-ка ласи бахнем. Больно погодка жаркая.
- А что это, ласи?
- Вы не знаете, что такое ласи? Что же вы тогда знаете о жизни?
Парджанья подвел меня к лотку, за которым индус таинственно улыбался индус  с зубами, красными от жевания бетеля. Он снял марлю с большой металлической плошки, обнажив  кремовую белую массу. Захватил  горшочек из обожженной  оранжевой глины и, зачерпнув крем поскребком, бухнул  туда.  Насыпал колотого льда, налил  индийского кефиру, натер сверху стружку мускусного ореха и торжественно перемешал все указательным пальцем.
- Враджаваси! – ухмыльнулся Парджанья и с наслаждением принялся пить. Кадык нетерпеливо гулял вверх и вниз по его шее. Не бойтесь, Калинди, выпить ласи из рук враджаваси !
Я в замешательстве обняла ладонями свой горшок и отхлебнула.
Сакхэ! О, мой неведомый друг! Ничего подобного не доводилось мне пробовать раньше! Ни в индийских ресторанах,  ни в козырных московских кафешках, ни в международных аэропортах, ни в веганских  общепитах. Ибо ласи это не смузи из кефира из фруктов. Ласи это небесное благословение в знойный день, нисходящее божественной прохладой.  Даже каталанский крем - блюле, сию же минуту скиснет посрамленный, представ пред несравненным вриндаванским ласи.
- Простите, Парджанья, я была с вами грубой. Эта история с письмом… у меня такое чувство, что Гурудев хотел мне показать нечто и поэтому просил вас найти автора письма.
- Однажды я пришел к Гурудеву, прошел в его комнату, а он ни с того ни с сего как давай лупить меня по мордасам! Это был такой шок! Я в шоке вышел из комнаты. Его слуга спросил меня, что случилось. И я ответил, что Гурудев отлупил меня. Он ответил, что мне очень повезло, потому что Гурудев наказал меня за проступок, который я должен совершить в будущем, но теперь уже не совершу. Гурудев был способен увидеть это и предостеречь меня от последующей кармы. Так что все к лучшему, диди. В этой вашей истории тоже есть одной вам понятный
смысл, это ваши с ним отношения.
Так, разговаривая, мы дошли до Гопинатх- Бхавана.
Жара  к вечеру спала.  Лодки реки Ямыны причалили к берегу.  Вечер повис на Вриндаваном оранжевым маревом, и терракотовые стены Гопинатх-бхавана ярко запылали огненным светом и громкая санкиртана вновь огласила округу. Музыканты били в мринданги, киртан разгорался. Гурудев, опираясь рукой о плечо Мадхавы Махараджа, медленно двигался сквозь толпу. Люди, окружающие его, складывали ладони в молитвах, падали в ноги, дотрагиваясь до его стоп. Тысячи глаз следили за ним, тысячи лиц были обращены к нему, словно цветы, провожающие солнце. Каждых хотел получить свой солнечный луч. И я метнулась в эту толпу, как делала много раз, чтобы видеть его дорогое лицо, чтобы чувствовать исходящий от него запах сандала, чтобы его взгляд коснулся меня, чтобы его ладонь благословила меня.
- Перестаньте наслаждаться Гурудевом, Калинди! – зыркнул Парджанья на меня.
Но я только рассмеялась ему в ответ и показала язык.