Будни молдавского стройотряда -7

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
... Колеса стучали вагонные - домой, домой. Женя лежал на верхней
полке и размышлял над бренностью бытия. Не то, чтобы он лег так и
специально настроился - дай-ка я порассуждаю о бренности, нет. Просто
сентиментальность характера брала верх.

"Еще полтора месяца прошло. А ведь из таких месяцев и складывается
жизнь". Он наблюдал, как на соседней плацкарте прихорашивалась Гульназ
из отряда КФЭИ - красила губы, не отводя глаз от зеркала.   

Женечка, слезай. Спой нам что-нибудь - попросила Калерия, поклонница
его творчества. Она выделила его, когда он спел что-то из
Гребенщикова, а Калерия являлась фаном Гребня, за что ее в отряде
прозвали БГ. Женя набрал первые аккорды.

- В самую полночь, в 12 часов я шел по улице, ведущей в тупик.
И вдруг я услышал несколько слов, а после душераздирающий крик.
Когда я прошел немного вперед, то странную картину встретил мой взор.
Беснуется нечисть, беснуется сброд и горящим цветком пылает костер.

Лысая гора, ведьмин шабаш, вурдалаки человечину едят, как хлеб.
Вопли мертвецов, дьявольский марш. А в центре костра пылающий крест.
А на кресте был я.

... В последнюю неделю пребывания в Молдавии, Женя напоминал охотничью
собаку перед гоном. Он был взволнован, не находил себе места,
вследствие чего поцапался с Диной, причем его языкастая соперница так
удивилась этому обстоятельству, что смогла выдоить из себя только:
"Ты, чо, Женя? Чо с тобой случилось?" Кроме нее, Женя по-мужски
поговорил с Серым, тоже не ожидавшим такого подвоха от спокойного,
себе на уме "очкарика". Кстати, песню о мертвецах Женя написал после
этой "разборки", когда друзья-соперники выяснили свои отношения. Серый
дома играл в какой-то группе и им требовались тексты с кошмарами.

За три дня до отъезда "Булгары" пополнились новым человеком - Дашин
муж, не выдержав одиночества, наверное, уже сделав дома ремонт,
прикатил к своей "дражайшей". Он успел даже два раза выйти на работу.
Кроме того, Кате дали под опеку двух гопников из отряда КФЭИ, которые
эту работу в гробу видали, и на все окрики нового командира
реагировали, как верблюд на трактор. То есть - наплевать и насрать.

... Они пили мою кровь, они ели мой мозг, они сердце мое разрывали в
куски.
С их рук стекал мой желудочный сок, и в плоть мою вгрызались клыки.
Они резали мне нервы длинным ножом. Во всем теле у меня адская боль.
Они были веселы, им было хорошо. И на свежие раны сыпалась соль.

Я проснулся от страха и открыл глаза. И пот стекал с меня в виде
ручья.
И когда я хотел хоть слово сказать. Я не мог говорить. Я был не я.
Я был не я.

- Спой еще что-нибудь.

- Не надоело слушать? Ну, как хотите.

Никто не узнает моей судьбы. Никто не узнает, как я ушел.
Пусть радостно кто-то колотит гробы, Пусть кто-то печально поет
рок-н-ролл.
Никто не узнает великую суть не сложенных песен, не сбывшихся дел.
Волью воздух в грудь, чтобы лечь и уснуть. Вот мой предел. Я сказал,
что хотел.

... Занимались в последний вечер, кто чем хотел. Санек упаковывал
вещи, рассматривая покупки и 1 доллар, купленный им за 30 "деревянных"
в Одессе. Гоша сдирал наклейки с пустых бутылок из-под вина. С собой
он вез всего один "пузырь" "Стругураша" - виноградной водки, да и тот
готов был докончить в поезде. Искандер ругался с Филимоном, на этот
раз из-за зарплаты. Юрист получил на удивленье неплохо, даже больше
Жени. А с Искандером бухгалтерия ошиблась - недосчитав ему целую
сотню. Но "Булгары", у которых были хорошие расценки на собранную
продукцию, получили лучше всех остальных отрядов. Так, передовик из
отряда Челнов - Марина, имела в итоге на полсотни меньше, чем самый
бедный "булгарин" Женя. Марина бушевала в своей палате, разухабистым
матом пройдясь по всему Советскому Союзу, Молдавии в частности, вкупе
с совхозом "Зырнештский", вместе с командиром отряда - Титькой. Еще
одна "булгарка" Роза, которая провела целый месяц в Кагуле на
больничной койке, где ей вырезали аппендицит, уезжала, имея в кармане
на тридцатник больше, чем Женя. Ей были начислены деньги из расчета
средней зарплаты.

... Пусть девушки мне не сплетают венки, я их не надену на могучий
свой лоб.
Стекают года из жизни-реки. Кому-то на радость. Кому-то на гроб.
Пусть солнце мое погасло вчера, пусть счастье ушло и его не вернуть.
С засохших деревьев слетает кора. В душе вместо счастья поселится
грусть.
И голос убью, сорвавшись на крик. Рожденный под несчастливой звездой.
Я в двадцать пять - почти что старик. Я в двадцать шесть - уже не
живой.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
... Катя ругалась с начальством. "Булгаров", позднее всех
возвращавшихся с работы, обделили автолавкой, и когда они, чумазые,
вернулись с поля, то в лагере вовсю шло примеривание и обсуждение
покупок - импортной одежды, обуви, японских кассет. Наполненные
праведным гневом "Булгары", выбили у Веры Николаевны еще одну
автолавку, как отряду, занявшему 1 место в лагере. Но "Булгары"
просчитались и с ней. Первым на этой автолавке снова отоварилось
командование, а то, что осталось после их смерча, валялось во всех
магазинах.

Ринат сколачивал ящики для купленных фруктов. Он был изрядно навеселе
и пару раз заехал себе по пальцам, но пьяному море по колено.

Женя коротал время у костра из старых маек, штанов, кроссовок. Дым от
костра не был сладок и приятен, ибо в сгораемые вещи въелся противный
запах помидорных кустов, грязь. Костер угасал и туда сунули рубль.
Потом еще один. Подошел Айрат из института культуры и, сняв с себя
почти новую рубашку, сунул ее в костер, подпитав язычок пламени.
Неизвестно, чем бы еще пожертвовали раздухарившиеся студенты, но костер затушил упавший в него, пьяный Панама.

... Женя лежал на второй полке, морщась от не совсем приятного запаха.
Или совсем неприятного. Он ехал в конце вагона, рядом с туалетом, к
тому же в стене вагона зияла небольшая дырка. Ее вероятно очень долго
проделывал какой-то любознательный пассажир, чтобы с комфортом
рассматривать, что происходит по соседству? Вероятно, он не догадывался, зачем люди ходят в сортир? Из дыры дуло не только противно, но и холодно. На соседней плацкарте, на третьей полке лежал Гоша, мерзнувший на одном матраце, и укрывшийся другим. Он почти не
высовывал носа из вагона, так как имел неприятный инцидент с пьяным
Панамой, и хотя Гоша до этого хвастал, что имеет кое-какие навыки в
карате, но когда Панама пару раз пнул его, Гоша только заскулил:
"Ну, кончай. Чо ты?" Тот доходил, оробевшему сопернику до груди, но
чувствовал за собой всю силу гопнического движения Казани. Разойдясь
от привкуса победы, он смело обматерил Рината и готовился к новым
свершеньям, как вдруг согнулся, откашлялся и содержимое желудка,
состоящее в основном из вина, беспрепятственно начало выходить наружу.
Женя вспомнил, как по пути в Молдавию блевал Мустафа. Жизнь совершила
свой виток по кругу и вернулась к отправной точке.

В другом конце вагона тоже пели под гитару: "От улыбки хмурый день
светлей..."

... В последнюю ночь весь лагерь собрался в одном из трех бараков, а в
освободившиеся палаты свезли молдаван из окрестных деревенек -
Андрюштов, Трытешть, Киркан, Кукоар. Женя с грустью наблюдал, как на
его кровати (с которой он почти сроднился) развалился какой-то смуглый
парнишка. Следующее утро новоприбывшие начали с выбиванием матрацев.
Все возвращалось на круги своя.

На последней лагерной линейке произошла раздача денежных премий
наиболее отличившимся в работе. Среди передовиков оказалась вся
лагерная верхушка, высоко оценившая свой скромный труд. Когда сестры
Николаевны получали свои конвертики, стройотрядовцы загудели, и лишь
по отношению к Вадиму Петровичу, олицетворявшему оппозицию начальству,
студенты захлопали. И в это время послышался звук подъезжающей машины
и возбужденные голоса. Возвращалась с трудовой вахты бригада
студентов, работавших на консервном заводе. Приезд в лагерь все отряды
отмечали громкими криками, но была уже почти ночь и "заводчане"
поумерили свой пыл. Среди них выделялась маленькая толстушка в очках
и парнишка с восточным типом лица, ходившие в шортиках и маечках с
пионерскими галстуками на шее: "Кто шагает дружно в ряд? Полупьяный
наш отряд".

... Но Молдавия не собиралась так просто выпускать студентов из своих
объятий. У города Комрата, столицы очень независимой Гагаузии, эшелон
задремал на 4 часа, ибо дорогу загородило множество женщин, что-то там
требовавших от молдавского правительства. Командование, подстегиваемое
нежеланием торчать у этого Комрата, плюс боязнью за стремившиеся
испортиться овощефрукты, пошло выбивать "зеленый свет" для бедных
студентов из Татарстана. Гагаузки или гагаузихи вняли их мольбам, как
представителям родного по вере мусульманского края. Мусульманский
поезд был единственным счастливчиком, кого они пропустилии, говорят,
об этом даже рассказывали в программе "Время".

Успокоенная от честно выполненного долга Нина Николаевна, подсела к
девушкам из КФЭИ.

- Ну что, девочки, понравилось вам в Молдавии?

- Да - нестройно ответили "девочки". Завязалась чисто женская беседа с
одемократившимся руководством, напоминавшим встречи Горбачева с
подставными рабочими. - Спросила бы ты у меня - думал Женя - я бы тебе
ответил. И хорошо бы, если без мата обошелся бы".


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
... Приехав на вокзал, Женя увидел эшелон, собранный с мирку по нитке.
Раздолбанные вагоны разного цвета, на некоторых висели таблички с
бывшими маршрутами: Москва-Ташкент, Солигорск-Соликамск, и наконец,
Рио-Де-Жанейро-Рим. "Булгарам" заранее был отведен 5 вагон, однако
оказалось, что он уже занят. Катя побежала ругаться с Верой
Николаевной, но та из начальника лагеря превратилась в обыкновенную
бабу, директора Ленинского музея в КГУ, обеспокоенную только тем, как
погружаются ее многочисленные коробки с фруктами, овощами и еще бог
знает чем. Стало ясно, на что она тратила время, когда была занята,
так называемым, руководством. Катя вылаяла место для себя и для своих
коробок и чемоданов, и тоже сложила с себя полномочия командира
отряда, став простой студенткой 4 курса, возвращающейся домой к
любимым и ждущим ее родителям. Женя хотел ехать со своей палатой, за
вычетом Филимона, но очутился на одной плацкарте террариума - Мани,
Дины, Нади и Ульяны, плюс с Искандером для разнообразия. Конечно, это
было лучше, чем оставаться на платформе. Филимона всунули в штабной
вагон, где он трясся в окружении ящиков и человек десяти, которые в
течение полутора месяцев надзирали за стройотрядовцами из Татарии в 4
лагерях, расположенных в Кагульском районе. В вагоне, где обитал Женя,
не было кипятка для чая и он пытался податься в штабной вагон,
обозначавший в этих теплушках "люкс", но его остановил "белый человек"
из командования. "Не ходите сюда". Женя что-то резко ответил. "Белый
человек" посмотрел на него, как на говорящего таракана. Этим людям
всего было недостаточно, и воды, и воздуха, и еды, и казалось, что они
за это лето хотят обеспечить себя на всю жизнь.

На остановках студенты выскакивали в привокзальные магазины и
торопились в поезд, затаренные вином. Через полтора дня поездки по
вагону прошел Батя и, хлопнув каждого ложкой по лбу, посвятил всех в
россияне. Действительно, въехали в Россию, и выскочив на остановке за
вином, пацаны вернулись только со связкой бубликов.

Батя с парой таких же головорезов рекетировал двух студентов из КХТИ.
Утром они захватили у студентов бутылку вина и обещали прийти вечером
"догоняться". КХТевцы намекнули, что вино они везут в Казань. Батя
намекнул, что шея человека - вещь непрочная и ее легко отвернуть. На
следующей остановке студенты забрали манатки и выскочили из поезда,
так что Батя, придя вновь и не обнаружив их на месте, очень жалел, что
не успел с ними попрощаться.

... На остановках выскакивали также для того, чтобы отстучать
телеграммы родителям о прибытии поезда. Женя не волновался: вещей мало
и не стоит из-за них тащить мать на вокзал. Сам доберется до дома.

После молдавско-украинских видений, смотреть на матушку-Русь было
неприятно. Какой-то серый пейзаж, хмурое, озлобленное на свой народ,
небо. На календаре значилось всего лишь 3 сентября, но природа уже
готова была встретить осень во всеоружии. Женя подметил, что для
России любимое время года - весна и осень, когда слякотно, грязно,
дождливо. Дождь и грязь. Грязь и дождь.

Впечатление, что уже почти дома началось у всех по-разному. У кого с
Москвы, у кого со Свияжска, а у Жени с моста над Волгой. В
Зеленодольске вышло полсостава нижнекамских, челнинских, с ними
слезно попрощались. Состав тронулся, и провожающие спешно прыгали в
вагоны, не успевали и, в конце концов, сорвали стоп-кран. Перед въездом в Казань весь вагон взвыл - Дома!!! На вокзале по вагонам, как
муравьи, разбрелись встречающие. Вот Дина стала обниматься с каким-то
дядькой, там Гульназ улыбаясь, возбужденно переговаривались с двумя
молодыми людьми. Полтора месяца в Молдавии стали историей. Женя
протискивался к выходу, на ходу прощаясь со знакомыми, и вдруг увидел
самое неожиданное - два родных лица. Мать и тетка.

... Прошел год с этих событий, за который успели произойти другие
события, не менее интересные. Женя встречал многих из тех, с кем
столкнул его стройотряд. Так, у Максима родилась дочь, женился он еще
до Молдавии. Гоша уехал учиться в США, в университет Вандербильта. Рая
вышла замуж. И Лида вышла. Серый взял "академку" и разъезжает со своей
рок-группой по Поволжью. Правда, исполняют они в основном попсу

А однажды Женя увидел Римму, шагающую с подругой в сторону центра
города. "Окликнуть?" - подумал он, "Нет, лучше обгоню ее. Если
остановит, тогда..." Не остановила.