Сказ Пристегнимненоги

Другая фантастика

Сказ Пристегнимненоги.
Не шевели мой разум – его нет.

Часть.

Несколько дней из жизни Блюмбеля.

    Шёл далеко за двухтысячный год.

    Утро. Едва забрезжил не перегорающий рассвет…
    В системе разумного жилья включился будильник. Неслышно, на ультракоротких волнах, пробивая в живые клетки организма точечными ударами дрожь и вибрации, он зашевелил Блю;мбеля изнутри. Скудно, едва-едва. Потому что стоял на малой силе колебаний.
    Но и этого было достаточно, и пробивало дрожью до костей так, что было очень неприятно.

    Блюмбель простонал, нехотя приподнял голову, и невнятно пролепетал в сторону будильника о том, что он встаёт, и хватит его рвать изнутри…
    До вылета в Сыктывкар оставалось три часа.

    Выдержав ещё секунд восемь, Блюмбель выполз из спального модуля, не дожидаясь, когда запокойный сонный гель начнёт густеть внутри капсулы и выдавит его наружу. Тут же учтиво подкатил умывальник, и Блюмбель, едва проснувшись, лениво повис на каркасе над ним.
    – Убирай постель, – обратился он к дому. – И больше не делай мне гелевый сонник-смузи с клубникой. Слишком лёгкий и сильно пахнет. Я не выспался… С бананом лучше было. И с ним я отлично спал! – Блюмбель зевнул. – Мне вообще эти новинки не нравятся! Маркетлоги нарассказывают, что круто и полезно. А по факту… – он махнул рукой, но как бы («как бы» потому, что руки отстёгнутыми висели в гардеробной), – вообще ни о чём. Никакой нужной бионики нет! Сплошная вялая натуральность.
    – Как скажете, – ответил дом. – Я приготовлю тогда ваш любимый смородиновый джем с жидкой еловой пастилой.
    – Вот это – да! – воспрял Блюмбель. – Отличный вариант. Я на пару дней слетаю, так что приберись здесь, хорошо?
    – Хорошо, – ответил дом. – Давайте умываться. У вас самолёт через три часа…
   
    Цифровая няня по программе дружеской визуализации спроецировала Блюмбелю через глазной нерв в реальном объёме его помятое лицо, которое после короткого сна походило, скорее, на сморщенную курагу, нежели на что-то живое. Это вовсе не зеркало – изображение видится в глаз – не отвернёшься и не закроешь его.
   Блюмбель тут же попросил дом его отключить. Не понравился себе, как выглядит. Мало того, что помятый, так ещё со вчера оставил рыжую щетину, не отбрившись, а кавардак довершала мятая копна немытых волос, торчащих вразносол. Не любил он такой беспорядок…
    – Что с этим делать будем? – спросила няня, а бритвенный биот тут же цикнул наведённым до идеала лезвием.
    Увидев себя со стороны, Блюмбель вздохнул. Увесисто так, тяжело…
   
    Конечно, тяжело. Если «вчера» закончилось вот только как два часа назад, а «сегодня» должно начаться лишь через шесть часов, то вставать безумно сложно! Ни сознание, ни физика, ни конструктив тела не хотят начинать работать, не успев расслабиться в такой короткий миг. Но через три часа вылет в Сыктывкар.

    – Давайте брить. Я не успею сейчас щетину поменять.
    Блюмбель растянулся на каркасе, который его подхватил из спального модуля, и расслабился.
    – У вас вылет через два часа, сорок шесть минут, – учтиво напомнил дом. – Что желаете надеть-одеть?
    Блюмбель никак не мог привыкнуть к этому вопросу. Каждый раз, словно перед экзаменом, он оказывался без ответа, робел и терялся. Каждый раз он не сразу знал, что сказать.

    В обычной жизни, само собой, просыпаясь в утренний час, мы понимаем сходу, какие трусы натянуть, какой свитер, носки и футболку, и в чём выйти на улицу. Разве что можно слегка зависнуть с выбором, если погода капризная, или к руководителям городским по;зван на ковёр. А так-то вообще проблем нет. Накинул, что под рукой со вчера валяется и вперёд, к победам трудового дня! А в современных реалиях восьмидесятых, в эру искусственных интеллектов – вопрос за вопросом о выборе.
    Блюмбелю до сих пор было не привыкнуть к этому! Уже и домхоз привык, и бытовой костюмэ;нмен, и био-няня. Они – даже они, искусственные – привыкли к тому, что Блюмбель «не привык», вечно зависая в нерешительности! Поэтому не ушли в ожидание и не стали терять время – самолёт скоро – а тут же подогнали состыковочный прогноз по деталировке костюма.

    – Чтобы определиться, я скажу вамвпомощь, – домхоз шутливо, с упором в одно слово, произнёс свою фирменную фразу.
    – Вы к концу дня прилетаете в Сыктывкар. Ваша цель – расследование преступления в секторе Ыжь. Это подразумевает наличие у вас рук средней накаченности, с кевларовым усилением связок, и покрытой брутально обветренной кожей. Модель «Lopata Азимут-4». Рекомендую сегодня рассмотреть её и принять к монтажу.
    – Хм, – Блюмбель качнул головой.
    Домхоз продолжил:
    – К комплекту рук отлично подойдут ноги класса А с полугрунтовой прокачкой, на протекторах «Зубр». Если по девочкам решитесь прошвырнуться, то рекомендую модель «Зубро-степ» со средним оволосением. Мужественно и эротично. Если монтируем, то я сделаю рыжение волос под вашу щетину.
    – По девкам шныряться – не ноги волосатые нужно… – Блюмбель развернулся в каркасе. – Давай уже, монтируй руки. Времени в обрез, – и тут же уточнил, – «касабланку» мне ставь. Хорошая модель, быстрая.

    Блюмбель просто подумал, что вдруг в перестрелку встрянет. Выезд-то незнакомый, в Сыктывкар. А в перестрелках скорость важна и гибкость. «Касабланка» жидкие суставы имеет – гнётся в четырёх местах. Не руки, а сказка! А «Lopata» – модель скорее атлетическая – морды бить или бойцов заламывать.
    – И на счёт девок. А вдруг и вправду прошвырнусь? – Блюмбель выпрямился и подставил обмылок своего тела под биоскотчинг. – Ты мне инструмент-то не забудь приладить. И отстрой правильно, а не как прошлый раз – в недотяг установил, и я все штаны запсикал… Внутрь мочиться не в кайф, вообще-то. Хотя, тебе этого не понять… Серебристый давай. На максималках. Пойду с ним до тётей! – пошутил Блюмбель и замолчал. Всё равно никто из искусственных разумных в его домашнем окружении не понимал, о чём речь. Только цифровая няня подхихикнула.

    При скотчинге дом установил Блюмбелю руки, смонтировал серебристый либидо и, подстроив программу, «оживил» бионические навесные органы, подключив их к нейросети мозга.
    – Так, а ноги-то какие монтировать будем? «Зубр», «Зубро-степ», «Клиренс 55», «Драгоног», «Недогнайка» или наши, «Скороходы»?
    – Ну, давай уж свои зубро-степы. От Скороходов у меня голова почему-то болит… И, это, сделай волосы рыжими…
    Блюмбель перестал елозить и замер. Новые смонтированные агрегаты на первых минутах «подключения» к нейросети отцовского организма давали лёгкий зуд, и нужно было несколько секунд не шевелиться: пока они подстроятся под сигнатуру, втянутся в геополе осязания, и включатся в общую систему жизнеобеспечения, соединившись с живым телом воедино.
    Дом смонтировал ноги и тут же, проверив их работу, раскрыл список одежды, зачитав…

    Жизнь в биотическом мире полна разнообразия. Но при этом безумно однообразна. Да, можно меняться и формировать себя под любые задачи и цели. Руки, ноги, сиськи, письки. Имиджевые фи;чи – такие, как подкачки ягодиц, тюнинг либидо, фейслифтинг с щетинингом и бороданингом, зубинг, губинг, ушинг, глазинг – это всё обыденно стало и повседневным. Меняйся, как хочешь. Благо, технологии скотчинга развились до такой степени, что все эти био;ничи можно ставить и переставлять хоть каждый день! Нервные окончания не перегорают, и их отжигать и вытягивать стимуляторами не надо. Всё стало так же просто и быстро, как ботинки напялить. Главное, если так можно сказать, зашнуровать добротно. А то, бывает, что и отвалится по ходу. Жди потом скотчи;нгёров с техничкой. А они деньги дерут за выезд. Или домой неси отпадок. Хорошо, если либидо упадёт… В карман бросил и топай. А если нога, или рука!
   
    Блюмбель, как натура творческая, хоть и действующий опер убойного, а учился сначала в художественном. Увлекался постговнизмом. И эстетикой не был обделён.
    Поэтому в ежедневной рутине хоть как старался себе разнообразить быт. Так сказать, разбавить творчеством. Чтобы этот самый быт интереснее был в мелочах.
    Поэтому Блюмбель выбирал и монтировал бионичи, не установив оптику глаз, а вслепую, собирая части себя и одежду в комплекте сперва себе в воображении, создавая образ. А потом, произведя глазинг и настроив оптические шары, уже смотрел, что и как вышло. Тренировал как визуальную память, так и образность мышления, стараясь предугадать мелочи.
    Да и просто интересно было, как в его желания попадёт услужливый домхоз. Всё веселее утро…

    Блюмбель выслушал список одежды, выбрал и оделся. Наугад и пока не понимая, как выглядит.
    – У вас вылет через два часа тридцать одну минут, – уточнил домхоз. – Сегодня какую оптику пожелаете? – и дом тут же, памятуя нерешительность Блюмбеля, продолжил:
    – Есть «Заря», «Гладкоглаз», «Оптик-Сириус», «Кнопочка» и «Голуба» с самонаведением в инфракрасном диапазоне. Есть фасеточный – армейская модель многофункционального оптиковолоконного супер-глаза. Вам, как оперативнику, отлично подойдёт для выполнения задачи. Один фиг неизвестно, что ждёт в Сыктывкаре…
    – Да знаю! Но с ним в самолёт можно не пройти. Проверь, что там с правилами и как сейчас?
    – Проверю. Но вот есть новинка. Вчера прислали. Акция от БанкОфСпёр. «Yok-Blake», или «Чёрная дыра». Оптика нового поколения. Считывает информацию с любых носителей в бесконтактном режиме и имеет возможности стирать её безвозвратно на оригинале.
    – Это что ещё за обнова? У меня не было такого?
    – Так вчера пришла доставка. От вашего начальства презент. Для облегчения труда.
    – Ты пробивал её на гарантии, акцизы и лицензии? Чей продукт? А то подсунут недодел, а мы испытывай потом с отчётами о косяках!
    – Наш, отечественный глаз. На квантовом свечении. Настройки не сбиваются даже сверхмощным магнитным излучением. В поле ядерного взрыва контакт не теряется и глаз остаётся как хранителем информации, так и передатчиком. Первый класс термоядерной защиты.   
        Был бы жив 007, с руками бы эти глаза оторвал! Первая наша корпоративка без изъянов. Вообще чистые! От патентов до продавца.
    – Чистые, говоришь? Ну, ставь. Чем шут – не царь. Посмотрим, попробуем!
    Домхоз в минуту сделал сшивку, настроил глаза, и тут же вскинул табличку. – Самую последнюю строчку… Правый глаз. Левый глаз…
    Ну, и так далее.
   
    Блюмбель открыл глаза, проморгался, добавив увлажнения, бегло пробежался по таблице. На букве «ы» в нижнем ряду рассмотрел ворсинку от шмеля. Дом специально оставил её. Скрытая проверка на зум.
    Блюмбель привычно оглянулся, поворочал глазами. Ярче взгляд, точнее. В левом углу подключается микрографика с расшифровкой предметных данных, вплоть до ДНК, сетки нейронов с электронами и атомной раскладкой. Приятным бонусом оказалась база оперативки преступников. Напрямую с серверов. Можно сразу сравнивать…
    Самое сложное было управлять скачиванием информации. «Чёрная дыра», как оказалось, настроена подключаться к носителям в автоматическом режиме! И тогда достаточно посмотреть на предмет, чтобы он оказался в поле фиксации, и скачивание начинается само собой.
    Визуально для носителя «Чёрной дыры» это выглядит так: предмет растягивается в фотометрическом искривлении и словно втекает в голову, просачиваясь уже тангометрической сеткой, но оставляя видимым сам предмет. Флэшки, компьютеры, бытовая техника, умные шторы, интеллект, квартиры, автомобили… Движение такое плотное, что с непривычки начинает кружиться голова до тошноты! К такому ещё привыкнуть надо!
    Блюмбель на настройке функций как схватил сходу засос сеткой с хаус-бука, холодильника, микроволновки и пылесоса одновременно, так не сразу и в разум вернулся!
    Но эту проблему решил домхоз, в миг сделав регулировки, и Блюмбеля отпустило.
    – Ни::уя себе!
    – А то-ж, – довольно ответил дом. – Я же предупреждал – мощная штука!
   
    Блюмбель наконец-то осмотрел себя со стороны. Даже в зеркало.
    Классический костюм, широкие плотные плечи, сбитый профиль ног, точёная атлетическая фигура. Гладко выбрит, с рыжей Есенинской шевелюрой. Почти Ван Гог в трезвые времена!
    Он довольно улыбнулся. Практически так себе себя и представлял. Опять человеческая интуиция оказалась прозорливее искусственного сознания!
    И тут уловил новое. Совершенно новое, чего ещё в нём не было – глаза…
    Ах, какие глаза! Чёрные, с электрическим сиянием! Большие бездонные колодцы с тонкой синевой окантовки, словно ниточками электрических разрядов, исходящих оттуда, из бесконечности. Завораживающе!!!
    Глядя в чёрные дыры, в самого себя, Блюмбель даже ощутил их физическую бездонность, и ему показалось, что они на столько глубокие в своём космосе, что их колодцы должны выступать за затылком. Он невольно, с оторопью, запрокинул руку и помахал там... Нет ничего! И вздрогнул.
    Он и не сразу осознал, что произошло. А ведь его едва не засосало в эти чёрные дыры!
    Он отлынул от зеркала и сглотнул испуг. По шее по загривку рыжие волоски взъерошились и встали, приподняв воротник рубашки. По коже пробежался колючий холодок.
    – Афигеть… – протяжно прошептал Блюмбель но, подтянув пиджак, отметил. – Но, красив! Красив!

    – Чай, кофе, каша? – спросил дом.
    – Кофе… Ты хорошо всё прикрутил? Ничего не отвалится?
    – Кофе готов. Не дрейфьте, Григорий, не отвалится, – пошутил дом. – У вас вылет через один час пятьдесят минут.
    – Знаю. Дай кофе допить. Составишь компанию?
    – Нет. Спасибо. – ответил домхоз. – Я вас провожу и уборкой займусь.
    – Ну, как знаешь.

    Кинув какие вещи в сумку, Блюмбель выпал на улицу. Скальпическим движение вырезал себя из сферического секьюринга (домовой защиты) и подогнал блоховоз. Местный
кибитко-карш для личного перемещения в границах округа.

    Система эта – подарок думских заседателей с заботой о горожанах. Общественный транспорт новой формации. Замкнутая сеть секторальной идентификации: когда в определённых зонах человек пользуется кибитками бесплатно. А за пользование иными видами транспорта, включая и хождение пешком, при наличие свободной кибитки, с него снимаются нехилые штрафы. Добровольно, но обязательно…
    И хоть проект этого полигонального транспорта и назван пафосно «Эга;стрит», с расчётом на молодёжь, но кибитки с посадкой одного человека и вертикальной полкой с сеточкой для провоза ещё одного, в народе сразу стали именовать муравьиными.
    А потом добропорядочные жители приспособились удачно перевозить собачек и кошечек, что было нельзя – но можно.
    И вполне приличное прозвще «муравьиное» очень быстро заменилось на блоховоз. Потому что никто не тратил время на очистку кибиток от ленялой шерсти, запаха и появившихся блох. В домовых территориях их уничтожали домхозы, а в общественном уличном пространстве никто их не трогал…

    До самолёта оставалось чуть более часа. Надо успеть. Сыктывкар ждать не будет.

    Чикнув мигалку, Блюмбель получил зелёный коридор и, едва устроившись в кибитке, мирно помчал в аэропорт. По прямой, строго в рамках вседозволенного.

    – Коллеги, доложите, какая обстановка в Сыктывкаре? – вышел на связь Блюмбель. – У меня есть четырнадцать минут, пока еду. Так, Антонов…
    – По системе распознавания лиц у нас засветились два рыжих брюнета. Пробиваем сейчас по базе. Но, говорят, таких лиц не существует. Ни заводские номера, ни перебивка не подтверждены. Видимо, брюнеты были натуральные, хотя рыжие…
    – Хотите сказать, что не маски? По базе списанного неликвида проверьте и доложите. Принято. Теперь Буржева. Застава Андреевна, что у нас по радарам?
    – Засекли исходный сигнал. Но он не в монотриальной сигнатуре. Системы безопасности свечение ДНК не уловили. Но это нормально, если объект перебивку не проходил и не менял комплектацию скотчингом.
    – То есть, он пустой? – переспросил Блюмбель.
    – Да. Полностью. Никаких засветов он не дал. Судя по всему, клиент наш из диких, староцифро;вых. Вроде, и понятно всё – ищи ветра в поле! – подытожила Буржева. – Дело можно считать висяком. Если бы не одно «но», – Застава чем-то звякнула. – У нас лишь его микрочип кодировку выдал.
    – Постойте. То есть, он по всем свечениям выходит пустой, без переделок, но при этом имеет чип? То есть – не пустой, но пустой?
    – Да. Это-то и странно. Матричный чип с кодировкой. Наша система его просчитала. Но… – Буржева снова чем-то звякнула, – если бы он в ответ не перебил нашу систему…
    – Не понял? Как это перебил?
    – В том-то и дело. Староцифровой микрочип из завершающей серии сам по себе безмозглый. Но он смог перепрошить квардо;пидный искусственный интеллект президентской защиты! Теперь у нас кодировки все отругиваются матом и ни на что не реагируют…
    – Вы же понимаете, что это бред? А что говорит Селезнёв?
    – Селезнёва нет. Это я, Брагин. Не узнал? Селезень в запой ушёл… Он не смог с системами договориться и был послан на три буквы всеми серверами! Ему даже чайник отказал кипятиться. Сломался парень.
    Блюмбель выслушал и хмыкнул:
     – А Сыктывкар-то у вас хоть остался? Никуда не исчез? А то вдруг он по пин-коду не откроется, и я зависну в небесах, как праздник без зарплаты. Может, мне впору к своим делам возвращаться, домой? – пошутил он и тут же переспросил. – Что с орудием убийства?
    – Сыктывкар стоит. А по орудию имеем следующее: древнеохотничий нож с насечкой кровостока, и рукояткой из ноги косули. Таких лет сто никто не делает. След металла на атомный анализ дал образец стали из железнодорожного костыля. Конец двадцатого века. Вообще не наш рубеж…
    – Я почему-то так и подумал, что не наш рубеж, – ответил Блюмбель. – Всё. Есть время подумать. К приезду скиньте оперативку по Сыктывкару. Я отключаюсь. Объявили посадка…

- - -

    В аэропорту оформив контроль-бласт и проскочив «условку», Блюмбель прошёл проверку по номерам на лицензионность обвеса и законность скотчинга. Успешно преодолев контроль, он углубился в уютный мир дьюти-фри в блеск алкогольно-композитных напитков от авио;никлов – брендов, содержащих авиаперелёты.
    Немного лёгкого капсульного виски хоть на время полёта помогут оторваться от мыслей о преступлении. А мысли бурлили: нож стальной, без кодировки, в руках оригинального тела (человека, то есть). Без гаджетов. Без скотчинга, без навесных… Неучтёнка…

    Залипнув к иллюминатору, уже на борту авиалайнера Блюмбель снова вспомнил о ноже: пустой, нигде ничем не засвеченный, без цифровой аутентификации.
    – Кто ты? – спросил он задумчиво в пустоту, глядя на просторы взлётно-посадочных разгонных палуб.
    Сухой гель уютно укутал Блюмбеля в капсульном кресле, создав вокруг почти домашнюю атмосферу тишины и покоя.
   
    Гель при посадке пассажира на место, плотно обволакивал того. А структура была такая, что у пассажира не возникало никаких неудобств. Он не чувствовал ничего. Даже не замечал, что находился в структурной массе. Полная свобода движений, свежий воздух, мягкий климат и отличная звукоизоляция. Находясь внутри, казалось, что нет ничего – обычное окружение.
   Но при чрезвычайном происшествии гель мгновенно «отвердевал» до состояния желе и становился плотной массой, защищая пассажира от огня, взрывов, ударов, падений, рассечений, срезов и порезов. Более того, он имел асептическое действие и успокаивающий эффект. На двенадцать суток обеспечивая безопасное нахождение влипшего человека в анабиозе, как в эмбрионом состоянии. Только питательные вещества с дыханием попадали, проходя сквозь структуру геля и минерализуясь. Вдох – и пополняешь запас энергии.
    Удобная штука. Раскидает пассажиров по округе в случае падения, как большие куски мармелада – ходи только, собирай.
   
    У пассажиров лакшари-класса ещё добавлялась функция авиационного гелирования – создание себе окружения. Можно было на время полёта спроецировать себе что-то приятное для визуального окружения. Хоть реальное, хоть анимацию. Дети любили что-нибудь из мультфильмов. Взрослые – ерунду всякую. Блюмбель не любил ничего. Он предпочитал просто смотреть в иллюминатор и наслаждаться полётом, как полётом, а не как «бытовым сегментом жизни».
    Он не понимал, какой смысл лететь, например, в своей домашней комнате или в любимом баре, или на пляже с девками, или ещё в чём, напридуманном и созданном искусственно.
    Если лететь, то смотреть и видеть чистое небо и мир под собой. И так ничего реального практически не осталось вокруг. Хоть с высока на живой мир посмотреть!

    В районе плеча стало посвистывать. Где-то отошёл контакт. Некачественный скотчинг, будь он неладен…
    Но Блюмбель снова и снова прокручивал: нож, кодировка, рука… нож, кодировка, рука…
    Никакое сопоставление данных не выводило на ответ. Кто, зачем и для чего совершил убийство – не собиралось ни в какую линию.
    Он перетосовывал обрывочные исходные то в одном порядке, то в другом, то в десятом. Никаких логических зацепок, кроме одного – человек был пустым, без переделок. И из этого ясно выходило лишь то, что человек был либо с самого дна общества, из неприкасаемых, либо с самого верха, из недотронутых.


    Посадка прошла по графику. Блюмбель не заметил, как успел задремать. Всё же вискарик и мятный наполнитель геля взяли свое право на расслабление, и он, созерцая высоты полета, где-то в небесах уснул, даже не поняв, что перешёл в иную реальность, и стал видеть небо во сне, а не в иллюминаторе.
    – Сыктывкар, – еле слышно пробормотал он и разблокировал гель-окружение сразу, как загорелся зеленый на выход.
    – Сыктывкар, – уже вслух произнёс он, выбираясь в зал прилёта, и настроился на волну местной связи.

    Как вновь прибывший, и имея право выделенной брони, Блюмбель на выходе из аэропорта по спецуре без промедления получил автоклу;пулу – капсулу автономного перемещения – и под синие всполохи спецсигналов, мгновенно умчал в сторону участка. В Новый Сыктывкар, что в стороне от исторического города километрах в шестидесяти.

    Нож, кодировка, рука.

- - -

    – Антонов, Буржева. Что по ситуации в городе? Где оперативка? – едва войдя в разговорную, сходу запросил Блюмбель. – Я так ничего и не получил. Какая ситуация в городе?
    – Докладываю, – встал Антонов. – В старом городе в зоне контроля никаких нарушений нет. В Новом городе после нашего происшествия никаких нарушений нет. Зафиксирован лишь несанкционированный случай копания в мусорном контейнере. Лицензия на нищенство не подтверждена. Разрешений нет. Предмет поиска: просроченная деталь паховой области, либидо. Виновник взят и отбывает исправления. В общем, не наш случай, – Антонов откашлялся. – Больше никаких засветов в городе нет. Ни по лицензиям, ни по скотчингу, ни по холостым запросам.
    – Хорошо, принял. – ответил Блюмбель, но тут же запнулся: – То есть, хотите сказать, что за эти дни в городе никакого движения пустых не зафиксировано? Нигде? Но они же есть?
    – В зоны ДНКаторов пустые не попадали. – отреагировала Буржева. – Они не выходили за пределы своих слоёв обитания. Только лицензионные, с законным скотчингом и подтверждёнными по базам сертификатами.
    – Хм, да у вас, как я погляжу, идеальный порядок! – язвительно заметил Блюмбель и обвёл всех взглядом. – А нож, кодировка, рука тогда откуда взялись?! Или меня зря с центра вызвали? Так, покататься по стране, посыктывкариться тут с вами, чайком или кофе побулькать. Следователям, вроде меня, делать больше нечего. Ну, труп… Ну, вот просто так труп, и ничего лишнего… Проблем-то – за третий год первое убийство в стране. Можно и не заметить… – Блюмбель перевёл взгляд на Брагина:
    – Слушай, Брагин, вы чем здесь занимаетесь? У вас ЧП, но «всё спокойно»? Далеко от центра, можно и залепухи гнать?!
    – Ну, это к Селезнёву, – парировал Брагин. – Система «Покой и Порядок» работает без сбоев. Пустые вне оплаты живут строго в своих резервациях. В зону ДНК-контроля не выходят. Питанием и медицинским содержанием обеспечены. Все меры по карантинам, санитарным зачисткам и утилизации списанных – строго в графике. Пустые и неприкасаемые выражают счастье. Активно участвуют в предложенинге по улучшению своей жизни и регулярно выдвигают пожелания. Центральный аппарат «Покоя и Порядка» их принимает и удовлетворяет. И недотронутые о потерях своих не сообщали.
    – Стоп! – оборвал его Блюмбель. – А вот с этого момента поподробнее. Они по э;тому случаю не сообщают, или вообще не сообщают?
    – Вообще! Недотронутые вообще мало чего сообщают, – ухмыльнулся Брагин. – К ним нужен спец-доступ. Мы не вправе заходить туда. Ни напрямую, ни под спецухой. Только по их просьбе и при оформлении прошения. От них…
    – Понятно. У вас тут какой-то местный слоизм. Не Сыктывкар, а сельдь под шубой. Всё слоями. Одни не выходят, к другим не зайти. Нормальные-то хоть в тренде? Есть? Или тоже где-то расползлись, – пошутил Блюмбель.
    – Всё нормальное население светится в ДНКаторах. Работинг, скотчинг, шопинг, учёбинг, семейнинг – всё в нормативах. Что вы думаете, у нас тут совсем беспредел? – обижено вставила Буржева. – Не хуже других. Мы по счастьенгу входим в десятку важных городов страны! У нас люди улыбаются…
    – У вас первое убийство в стране за три года! У вас ЧП государственного масштаба, а вы улыбками жизнь определяете! – оборвал её Блюмбель. – И чем это недотронутые вас так взяли? – ехидно вопросил в голос, но, мгновенно остыв, щёлкнул пальцем и словно перевёл тему:
    – Короче, как напъёмЬси – так разберёмЬси. Всё, выдвигаемся на место!
    Блюмбель цыкнул на команду и, прихватив свой блокнотик, со всеми вместе направился к выходу.

    Карта криминала выдала все данные на неблагополучных. Совпадений не было. Ни по следам ДНК, ни по следам пустых, ни по следу металла ножа. Не отсветились даже обратные кодировки: так называемые следы кодов в негативе – от стёртых или удалённых программ.
    По преступнику не было ничего. Кроме отстветивших двух рыжих брюнетов, которые засеклись ближайшими в зоне.

    На выезде на месте группа не обнаружила тоже ничего нового. Так же – никаких следов.
    Блюмбель девять часов потратил на изучение места преступления. Он поднимал буквально каждую травинку, каждый лист, перепроверял ДНК-кодировку каждого живого организма!
    Тяжелее всего было с насекомыми, постоянно влетающими и вползающими в зону. Глаза террабайтами информации вкачивали в голову Блюмбеля сетки живых и органических. И всё напрасно! Ни единой чужой молекулки, ни единой инородной частички. Стерильная антикриминальная чистота!
    Только окурок постоянно засвечивался на картах и мешал изучению места преступления. Блюмбель не понимал ни его происхождения, ни его предназначения. Отвык…
   
    В борьбе с курением в далеком прошлом всё началось с заблюривания цигарок в кино, а закончилось таким же заблюриванием в фотографиях и распиксиливанием натуральных образцов – в музеях, на выставках, в экспозициях с археологическими артефактами. Соответственно, и в базы на государственном криминальном уровне не вбили данные. Чтобы никто не смог восстановить эту пагубную привычку.
    В итоге, по прошествии времени, ни вида сигареты, ни запаха, ни её дымной сути счастливые потомки здорового общества не знали! На столько всеобъемлюще «совсем», что даже искусственный разум сигареты идентифицировать уже не мог.
    Поэтому опытный следователь такого класса, как Блюмбель, наткнувшись на неизвестное, просто не принял его в качестве вещественного доказательства. Но не откинул в сторону и не убрал. Место преступления. И каждая мелочь имеет значение. А такой подход требовал всё оставлять строго на своих местах! И окурок лежал… Не распикселенный, натуральный, выкуренный почти до фильтра, с обожжённым краем. До сих пор пахнущий вкусным табаком.
    – Пусто… – что-то чирканул в блокноте Блюмбель, – поехали смотреть убитого.
   
    Убитым оказался бионический организм. В секторе ДНК он числился «прототипом прапорщика». Машина Proto-Pra-Por из сегмента ответственности министерства предобороны. Первый образец.

    – Мать вашу! – вскрикнул Блюмбель, едва ДНКатор отсветил бионома в классификации. – Какого хрена вы молчали?! – он аж подпрыгнул на месте, в гневе выкашивая взглядом округу!
    – Буржева, сука! – он едва не двинул ей по очкам, но какой-то силой сдержался. – Вы здесь вконец охренели в своих кабинетах?! Почему мне в отчётах не сказано, что ваш порезанный - опытная болванка от предоборонки?!
    Буржева что-то неразборчиво замямлила, а Брагин лишь почесал лысину:
    – Ну, так мы код не сразу вскрыли. Вот… Только Славдия докопалась. Там идентификатор удалён. – Брагин махнул рукой, указывая на аккуратный разрез за ухом. – Чисто сработано. Вырез хирургический и ровно в микрон идентификатора. Чтоб противоугонку не зацепить. Сам посмотри – не видно его.
    Брагин ещё раз указал на место, и криво улыбнулся:
    – Так-то ему центригу жахнули и залили рассольным раствором, чтобы не восстановить было. А идентификатор коцнули, чтобы мы не сразу выяснили, кто это. Жаль машину. Качественная… Но как же красиво идентификатор чпокнули! – Брагин хлопнул рукой. – И ведь чем вырезали? – он снова улыбнулся, вопросительно посмотрев на Блюмбеля.
    – Хм. Ножичком, что с рукояткой косули?
    – Да! Заточка – блеск! Сейчас такого не делают. Лезвие в ноль, как край рассвета… Атом пополам разрезать можно!
    Блюмбель опять что-то черканул в блокнот:
    – В другой ситуации я бы восхитился. Но не сейчас… Вообще не до восхищений. Кто будет в оборонку сообщать, что у них образец сдулся? Вы же понимаете, что вас не похвалят за молчание! Да и мне отвесят, как старшему группы! Ну, и? Кто смелый?
    В кабинете повисла тишина…

    …Это потом Блюмбель узнает, что идентификатор у предоборонщиков был на радарах, и он шарахался в других местах, далеко от Сыктывкара.
    Мало того, что он был в движении, так ещё отсвечивал в какой-то продуктивной деятельности. Поэтому они ничего не знали о потере первенца до тех пор, пока им не доложились следователи. По уставу положено было.
    Хотя, были бы следаки в курсе изначально, что предо;бры ничего не знают – выкинули бы куда подальше этого. Нет тела – нет дела! И ищите сами своего прапора: где он, с кем он! Ушёл, и исчез! А то наделают идиотов, а потом не знают, где их выявлять.
    Но кто же знал…

    …Это потом Блюмбель узнает, что Сла;вдия, молодая специалистка криминалист случайно нашла надрез. А сперва группа Брагина выдала рапорт о полной неизвестности пустого с невозможностью идентификации. Они на столько отвыкли от убийств, что по факту того, что убитый им ничего не сказал и документов при нем не было, и в ДНКаторе он не засветился, они приняли решение, что он пустой. Мол, а какой же ещё? Никакой информации, значит – неизвестный.
    Это уже въедливая Славдия, получив первое своё самостоятельное вскрытие, переворошила машину. Не истины ради, а просто по факту получения натурного экземпляра. Поковыряться ей захотелось. Когда ещё представиться? В мире без убийств такой шанс – один на миллион!
    Ну, девушка и решила покопаться подольше, поизучать погубже, пока труп не отобрали.
    Но и она не сразу поняла, что он был биот полностью, а не живородный со скотчингом с разнообразной навеской, вроде ног, рук, ушей и всего остального. Она наивно полагала, что люди уже научились менять внутренние органы на бионизмы с троссовыми натяжителями.
    Но лишь пробив по базе, она выяснила, что пока такого нет даже на чёрном рынке. А уж если официально, то лишь при простроении биониклов – машин бионической механизации – искусственных систем в областях армейских нужд и государственных чиновников...
   Здесь-то Славдия и поняла, что наковырялась она в своё удовольствие в военном биоте. Не в чиновнике… По мощной схеме внутренней механизации поняла…

    Нож, кодировка, рука...

    На следующий день группа засела в расшифровку головоломки: откуда же взялся безымянный нож. Это была единственная зацепка. И зацепка без следов. Но убийцу надо было найти! Как бы и долг чести. Не рядовые же участковые в системе искусственного ума. Опера со стажем! Профессиональное уважение, бонусные баллы и прочее.
    Но, как бы и «куда какбее» причина была: из предоборонки пришли претензии по уничтожению их экспериментального объекта и срыву сдачи перспективного прапора в армию. А это обнуление финансирования.
    Жутким правовым сленгом изложены претензии! Но с этого не легче. Суть такова: либо убийца будет найден и представлен предо;бру живым или мёртвым, либо на отдел сыпется всевозможная административка с пожизненным понижением ДНКа-кода до пустых, и вывод из социума платежей.
    Ну, или издержки за обнуление финансирования проекта лягут на отдел. Поровну на всех, включая Блюмбеля. А это пожизненная кабала в режиме безвыплат, так как оборонщикам разрешено проводить финансовые операции лишь в их замкнутой системе и только их цифровыми деньгами. А это и не деньги в привычном цифровом понимании, а сложная система поощрений и изъятий точечных кэшбэков с активной пробаллистикой оценки в тройной ризату;ре. Нифига не понятно, но и выплатить издержки или штрафы невозможно. На то Министерство Предобороны и закрытая структура. И если попал и должен им выплаты – отрабатываешь в их исправительной системе, погашая задолженность.
    Кто, когда и как сумел погасить даже плёвые суммы – неизвестно. Система баллористики там такова, что, единожды попав, оттуда ещё никто не возвращался. Говорят, реверс-система с погрессивным накатом пенальтей – пеней, если по-простому.
    Хотя, социалка у предоборонщиков на высоте! Самая заботливая о людях система. Наверное, в исправиловке кормят хорошо…

    Исходя из вышеполученного от оборонщиков «привета», следователи засели думать. Назад дороги нет. Халявным отчётом не отделаешься!
    Активно подключив к процессу и новый интеллект, и искусственный интеллект, и искусственный разум в версии "плюс", и епархиальный интеллект, и даже китайскую сеть домысливания, они отгрузили данные и стали искать хоть какие привязки! Результат нужен был! Срочно и любой. Лишь бы оборонных устроил.

    Пробивая вариации и схемы, Блюмбель незаметно изучал группу. Для высококлассного оперативника нет неподозреваемых. Тем более в среде тех, кто ищет преступника, но не находит. Поэтому он про себя отмечал.
    «Буржева снова пришла во вчерашнем. Нет, не совсем. Заменила очки. Интересно, это зрение у неё так просело за ночь, или глазинг недоступен, и она лишь оправами разными себя показывает, имиджем козыряет? Оправа-то дорогая. Хотя на сгибе еле заметны потёртости. Правая рука как была с маслянистым пятном, так и осталась. Значит, не работает помывочный блок. Хотя, левая рука чище. Неужели заменила? Хм… Но маникюр вчерашний. Но одинаковый. Значит, руки не меняла.
    В остальном она полностью во вчерашнем комплекте. Одинокая, разведённая. Но соображает. Мыслит правильно».

    «Антонов обновился. Вчера был с руками для оперативной работы на выезде, сегодня пришёл с руками для кабинетного типа деятельности. Они короче, а пальцы чуть длиннее. С сенсорами на подушечках.
    Интересно. Приказа никакого не было. Откуда он знает, что сегодня оперативного выезда не должно быть?
    Глаза пустые. Безэмоциональные. Совершено не отсвечивающие интеллектом. Странно. Как вчера. Почему их не поменял? Нет других? Вряд-ли»…

    «Брагин снова лысый. Впрочем, как всегда. Поддерживает имидж. Молодец.
Не разговорчивый. Тоже, как всегда. Старой школы заборзовелый монстр сыска. О нём легенды ходят. Сторонник классики. И не придерёшься за вид. Руки и ноги родные, глаза свои. Из допов лишь системы подсветов и усиления естественных способностей: взгляд усилен, слух утончён. Инфизи;тор для считывания ДНК-сетей и инфази;вной структуры живых и неживых тканей. А что ещё надо сыскарю? Практически непробивной набор. А главное – не отключаемый».

    «Славдия. Сегодня появилась с новой фигуркой. Ручки изящные. Маникюр, опять же. Ножки литые, точёные. Заменила блоком всё. Вчера была проще, в обычном наборе. Сегодня однозначно красивее. И взгляд…» – Блюмбель старался смотреть незаметно, но в оперативной работе оторвать глаз от молодой и красивой Славдии получалось всё труднее.

    Бросая сложными схемами незаметный взгляд и делая вид, что он усиленно думает о нераскрытом убийстве, Блюмбель стал замечать, что девушка каждым движением, каждым жестом и каждым вздохом старалась привлечь именно его внимание, пока другие просто работали, монотонно следуя инструкциям.
   «Зачем?» – думал он, раз за разом отключаясь от теорий и поисков логики в цепи событий перед убийством.
    «Затем!» – отбивалось ему в голову кем-то от окружающих, раз за разом включаясь между думами о теориях и поисках логики в цепи событий, стоявших перед убийством.
    Блюмбель понимал, что кто-то хочет встречи. Но кто?

    Мысленно закинув в общую сводку о расследовании адрес для встречи, он ещё раз всех осмотрел и отключился от приёма бытовых данных, и сосредоточился лишь на оперативной информации.
    До сдачи дела в Оборо;нЗде;р оставалось три дня.



    В назначенном месте долго ждать не пришлось. Успев в официарне заказать местное пиво, Блюмбель только что и успел присесть, как вошла она…
    «Буржева? – увидел он знакомый силуэт, сразу оценив, но не сразу узнав. – Хотя, нет… Славдия! – воодушевлённо подумал, но тут же осёкся. – Нет, Буржева… А чего так на Славдию похожа? Или это Славдия?!»
    Пока Блюмбель терялся в догадках и перебирал свои мысли, опер подошла к нему:
    – Не стоит сомневаться, коллега. Это я, Буржева.
    – Так… это… вы? – нечётко вопросил Блюмбель. – Но с чего? Вы же на работе совсем другая? Почему вы почти Славдия?
    – Почти, как она, красивая? – заискивающе спросила она.
    Блюмбель едва собрался ответить, но Буржева остановила:
     – Ладно, расслабься. Я на работу хожу в деловом наборе. А этот ногокомплект я со Славдией в одном месте заказывала. У нас ДНК-индексы одной цифрой отличаются.
    И она чуток подтянула край юбки, обнажив красивую ножку едва выше колена.
    – И татуха у меня есть. А у неё нет.
    Блюмбель молча отпил пива.
    – Зачем встреча?
    – Не знаю, – ответила Буржева и игриво качнула бюстом. – Может, свидание?
    Блюмбель оценивающе бросил взгляд, стараясь не акцентировать своё восхищение, и не греметь мысленно однозначно пошлыми желаниями. Поэтому просто молча отсмотрел её и протяжно потянул пиво.
    «Вроде, и Славдия. И фигурка роденовская, точёная. И молодая, и подтянутая, и грудь наливная.  Но…» – Блюмбель не мог оторвать от сформированной для себя красоты ту реальную офисную Буржеву. Ту, кабинетную, из участка: пыльную, с номенклатурными ногами, укороченными руками и просевшей в сторону причёской. Ту, которой ещё вчера едва не врезал промеж глаз.
    Да, она была умная, отличный оперативник. Но прямоугольная, сухая… Пресная, как мел!
    Блюмбель скоропостижно пытался сформулировать все составляющие образа Буржевой, убеждая себя в антисоблазне к ней, так похожей на Славдию. Но что-то всё сильнее и сильнее его тянуло к этому красивому образу…
    – Закажите мне пива, дорогой коллега, – вдруг игриво защебетала Буржева, и чмокнула Блюмбеля в щёку, особо громко обозначив поцелуй. Прижавшись на секунду, мурлыкая, как котёнок, она тихо прошептала:
    – Сходите пописайте… Вам уже хочется. Вам нужно в туалет… – и, откинувшись назад, украдкой улыбнулась. Тут же офф-циант поднёс пиво.

    Блюмбель сразу понял, что это – схема. Всё же лучший опер страны. Но о чём эта схема, не догадывался. Поэтому немного растерянным вошёл в уборную.

- - -

    – Славдия?!
    – Ничего не спрашивайте, – кивнула она. – Здесь, в пивнухе, тусят здера;зы, биоты от продоборонки. Они подслеживают за расследованием и постоянно мешают, пытаясь уловить наши мысли. Поэтому с Буржевой мы здесь одинаковые. Пусть думают, что там я, пока я – здесь.

    Здеразы были везде. Благо, они вели контроль визуально, да пробивали по скотчингу, особо не вникая, что именно кому принадлежит. Разницу в одну цифру по ДНКаторам они не понимали, или не воспринимали. Если набор взяла баба – набор пользует баба – набор надет на бабу – значит, всё законно. Военные, что с них взять!
    Поэтому они видели Славдию – и точка. Да и в мире, где преступлений практически не совершалось, доверять было принято на государственном уровне. Поэтому систему легко было обмануть.

    – Окурок. – склонившись к уху, шепнула Славдия.
    – Кто окурок? – поплыл ответом Блюмбель, раскачивая разум в странном возбуждении от прикосновения аромата духов и тонкой волны воздуха, пощекотавшего ухо…
   – Кто окурок? – ещё раз прошептал он и сделал кивок, желая прикоснуться к щёчке Славдии.
   – Там окурок, – шепнула она и отпрянула. – В участке я не смогла этого сказать. Слишком громко думают и много сухой логики с теориями и версиями. Да и вы не поверили бы сразу. Стали бы вопросы задавать. Обратили бы внимание всех. Я же слишком молодая криминалист. Не опытная, как многие считают.
    К тому же, как мне кажется, из наших кто-то сбрасывает на оборонку наши версии и выдаёт общий ход расследования. Слишком там плотно в курсе всего. Неужели вы не заметили?
    – Хм. Откуда такие выводы?
    – Ну, а зачем стали шастать здеразы?
    Блюмбель вопросительно, но умно посмотрел на неё: «А ведь и правда. Ох, как права! –  отметил он. – Какая же она умная, красивая и сочная».
    Он неловко покраснел, фантазируя себя к образу девушки и собирая в воображении из Славдии и себя дерзкую фигурку близости. Сердце заколотилось. Глазами жадно стал её целовать в каком-то неуловимом бешенстве… Ему так захотелось запутаться в запахе её волос… Либидо стало зудеть в месте скрепа скотчинга.
    – Остановитесь, Блюмбель! Вы забыли включить тормоза;тор мыслей. Я всё слышала, – игриво возмутилась она и плавно отступила в глубину кабинки. – Окурок лежал у трупа, и он не из нашего времени. Я проверила. ДНК-цепочка там ревиззионная в негативе. Это именно окурок. И он не был молекулярно заблюрен… Он настоящий, из бумаги, табака и мусора!
    А теперь идите. Вы уже слишком долго по-маленькому. Возвращайтесь к Буржевой… – и она тихо закрыла дверцу.

    Блюмбель вышел, сел за столик.
    – Славдия, коллега, может еще по пивку?
    – По пивку! – согласилась Буржева и они вместе отыграли перед здеразами свидание, ещё несколько раз заказывая пиво.
    Блюмбель уже перестал различать, где Буржева прекратилась ею быть и вовсю стала желанной Славдией. А сама Буржева, так как долго жила одна, отпустила вожжи и табун желаний понёс её в мир фантазий и воздыханий. Тётушка заискрилась, засверкала глазами и захотела всеми своими навесами натуральной мужской ласки и нежности.
    На восьмой кружке пива они слились в лобызаниях и в заказанной кибитке, на глазах глупых здеразов, укатили в номер Блюмбеля. Так сказать, полноцено и мощно отвлекать предобров от хода расследования.
    Славдия всё это время сидела в кабинке и терпеливо ждала, когда уберутся здеразы…


    На следующий день Блюмбель, как ни в чём ни бывало, обозначил работу, и снова приступил к изучению группы. Кто же из них – их; кто не с ними; а кто и где Славдия?
    Одна мысль о ней сбивала с пути расследования. И Блюмбель постоянно усиливал волю, заставляя себя не отвлекаться.
    «Антонов сегодня блондин. Скотчинг новый. Руки из другого набора. Боевые. Явно рассчитывает на выезд. Зачем? Мы не планировали. По заявлениям? Там, да, есть возможность разбирательства. Силовой комплект нужен. Но почему тогда ноги офисные, малоразмерные, в тапочках? Для чего? И почему его отрывают от нашего расследования? Опять пустой взгляд».

    «Брагин, как всегда, лысый. Он один здесь натуральный. Постоянный и надежный, как наковальня. С утра снова был в спортзоне. Молодец. Форму держит.
    Надо его погонять по адресам: кто что думает, кто что видел. Пусть блеснёт своим интеллектом перед искусственным. Разомнётся»…

    Блюмбель перевёл внимание на Буржеву. «Снова в рабочем. Опять прямой макияж, солома волос, и старый ногокомплект. Эмоций никаких. Вся в работе. Не баба, а кремень! Уже успела пробить список всех, кто в момент убийства был в пределах округа. Но… какая она была вчера Славдия!» – Блюмбель вяло улыбнулся, невольно окунувшись во вчерашний водоворот страстей.
    Кого он вчера возжелал, кем восхищался? Кто была с ним? Сдавдия, но Буржева? Или…
    «Ну, нет… – украдкой посмотрев на Буржеву, мысленно отговарился он. – Нет! Проклятые ногокомплекты! Кто придумал этот скотчинг и тюнинг личностей? – возмущаясь, перебирал мысли Блюмбель. – Что же вчера вскружило голову и восхитило близость?! Глубина Буржевой в сочном ногокомплекте Славдии?! Или Славдия, которой стала Буржева? Аромат искусственных волос или навалистые сочные груди-приставки?!»
    Блюмбель пытался сосредоточиться, но мысли, распоясавшись, гнали его вдаль от работы. В темноту вчерашней оперативной любви, в интимную тишину отвлечения от хода расследования.
    В груди разлилось сладкое и легкое волнение, мягкими волнами раскачивая и без того неспокойное сердце. Пульс участился…

    Появилась Славдия.
    Сегодня она была в другом комплекте. Ещё изящнее и ярче. Ножки литые, плавные, с мелкосетчатой структурой натуральных колготок. Ненавязчивый плавный рельеф икроножных и бедренных мышц говорил о том, что модель навески спортивная, но не силовая. Марафонская
    «Зачем ей марафонские ноги?» – подумал Блюмбель, неспешно переводя взгляд выше.
    …Тазик, животик, грудь…

    Бюст был более сочным, чем вчера. Широкий, он волнами едва заметно приподнимался и опускался в такт дыханию Славдии, словно зазывая Блюмбеля… Прыгай к нам, в объятия…
    Опер на секунду завис, не отрываясь от такого пышного плодородия. Он и не заметил, как Славдия, поймав его взгляд, невинно улыбнулась… Хорошо, что из коллег никто этого не видел. Все погружены в дела насущные, и думали, кто о чём, но бессвязно. И так, чтобы сбивать с толку подслушки.
    «Руки, – Блюмбель снова сосредоточился. – Сегодня они длиннее, чем вчера. Зачем? И маникюр новый, и колечко, и браслет…»
    Он профессионально перебирал мелочи, обращая внимание на всё и не упуская ничего. Создавал версии, отметал ненужное, вытёсывая одно верное. И шустрил неуловимо взглядом по всем пальчикам, ушкам, ноготочкам, носику, соскам… Само собой, шустрил по Славдии. Не у Брагина же так рассматривать!
    Но раз за разом его мысли срывало с чёткой линии и забрасывало во вчера, во мрак обниманий, вздохов и либидной песни!
    «Ох и хороша, зараза!» – выдохнул он, и перевёл взгляд в пустоту рабочего процесса. Надо разгребаться с делом. Продо;бры завтра запросят отчёт.
    – Так, команда, внимание! – Блюмбель встал. – Сегодня задачи такие.
    Антонов – проверяем, где и когда могли быть похожие убийства. Ищем так же всё, где может фигурировать такой или подобный не засвеченный нож, металл, лезвие. В общем, собираем всё. Хоть нарезку хлеба! Нужна каждая мелочь...
    Буржева, идёшь по ДНКаторам и сверяешься со всеми, кто был на улице в регионе. По своему списку. Проверяешь всех в границах семи часов до и после времени преступления. Недотронутых не трогаем. Верим им на слово. Запросы им посылаем лишь с их согласия.
    – Славдия… – Блюмбель запнулся. Он только сейчас заметил, что она была в темнокожем комплекте – в ногах и руках с татуажем под хохлому, который едва заметно переливался под светом лампы и завлекающе проступал сквозь сеточку колготок. И колготки были натуральными!
Тональная растяжка по рукам была светлее уже в плечах, что гармонировало со светлым личиком. А красивые голубые глаза в оранжевом обрамлении ресниц игриво засматривались в Блюмбеля. И словно вливались в него чем-то сокровенным, им одним известным.
    «Окурок!» – тут же вспомнил Блюмбель…
    «Окурок,– подтвердила Славдия и украдкой кивнула. – Окурок, окурок!»
    Блюмбель очнулся…
    – Славдия, вам оформить надо запросы к недотронутым и подготовить для Буржевой список из согласившихся! Вдруг, таковой будет.
    Брагин, подключаешься к Буржевой и всех по её списку пробиваешь по интеллекту: кто что видел, слышал, думал, знает, но скрывает. К вечеру – отчёт.
    Всё, группа, на выход! Работаем! – Блюмбель громко захлопал в ладоши, словно подгоняя их.
    – Славдия, а вы притормозите на секундочку…


    Когда отдел опустел, Блюмбель молча взял карандаш, что-то быстро написал в блокноте и показал Славдии.
    «Окурок. Что это значит?»
    «Да ничего не значит, – подумала она, транслируя. – Просто он из прошлого. Едва-ли остался валяться там сотенку лет. Улавливаете, что это значит?
    – И что? Надо запрос сделать в архив?
    – Ну, это не помешает. Но для начала… – Славдия вдруг закашляла и молча перестала думать. По коридору прошелестел участковый бот.
    – Для начала вот вам цепочка, – и она склонилась к Блюмбелю, прямо перед лицом вывесив свою грудь, которую украшала тонкая цепочка из карду;кла. – Окурок, лезвие, нож, рукоятка из косули, убийство… И никаких следов убийцы в ДНКаторном свечении, – прошептала она. – Вам это ни о чём не говорит?
    – Цепочка… – прошептал Блюмбель, едва не вспотев от близкой сочности фрагмента Славдии,– нож, кодировка, рука...
    Но, скрепив свой профессионализм, и насильно уговорив разум отвернуться от пышностей, в блокноте нарисовал прямую:
    – Время! – поставил точку он и широко завис, уставившись куда-то в глубину секунд на десять. А потом тихо, почти шёпотом, уточнил. – Убийца из прошлого?
    – Да!
    – А на::уя?


    Через несколько часов оперативного выезда на место, Блюмбель уже доставал окурок из стерильного пакета и закладывал его в приёмник искусственного разума в сетевую биосистему Следственного Комитета. А Славдия шустрила архивы и вот-вот должна вернуться.
    Остальные оперативники, ничего не зная об окурке, планомерно и рутинно ковырялись в огромном информационном потоке.
    Им разгребать информацию – дня два беспрерывной работы. То спотыкаясь на незначительных мелочах, которые принимаются за начало раскрутки дела, но уводят в другую сторону. То отвлекаясь на бесполезную информацию, возведённую сначала до размеров едва не следственного прорыва. А то, в упор не замечая реальные и нужные факты, и принимая их сперва за несущественные мелочи и теряя, потом возвращаться в попытках отыскать точку и то, что реально было важное… В общем, не работа, а мечта – с головой и ногами в залежах свалившегося мусора выискивать истину, перелопачивая тонны информационной грязи!

    Блюмбель просидел несколько часов, вычерчивая в блокнот схемы и пытаясь уловить связь. Но все направления, сколь как собираемые и вписываемые в логику, разрушались одним – окурок из прошлого. Здесь и сейчас. И он – составляющее убийства! Он, зараза, укурен был кем-то, сюда пришедшим и совершившим преступление. И брошен – не заблюрен...

    И ведь кого убийство! Экспериментального, только вводимого в эксплуатацию, супербиота от предоборонки!!!
    Того, кто должен был серию открывать – новейших биотов на новых принципах работы. Но некто или нечто, окурок швырнувший, угробил не только биота, но саму основу, запустив самоуничтожение всей корпоративной идентификационной сетки в замкнутой экосистеме данного семейства. Биот-то был не просто кусок программного носителя. Он этнобиот. Самошифровальный. Из неубиваемых.
    А его грохнули. И рухнуло всё: от программного обеспечения, до исходных кодов интеллекта и кодировки документации... И пока чип идентификации после убийства носителя ещё бегал, оставляя непрерывную связь с центром, то охранные ресурсы-блокираторы потеряли время. Они упустили то, что система жизнеформирования биота оказалась залита рассолом и уже заражена!

    Блюмбель не знал, что такие технологии существуют, пока Славдия не рассказала. Технология жидкого уничтожения. Это когда рассол первой засолки (здесь применили огуречный) – обязательно мутный – насыщается соляными жидкими кристаллами с наносеткой. Они несут программированную антикодировку, собранную в нейроцепочки произвольного порядка.
    Когда такой рассол попадает на первородные чипы жизнеформирования, кристаллы соли «цепляются» за металлы и оседают. Та самая реакция засолки.
    В этой солянке активизируются нейроцепочки и встраиваются в цифровые коды, за чем проникают в программное обеспечение уже подключаясь нейроскрабами. И активизируют цепи обратной кодировки по всей линии управления и жизнеформирования экосистемы, отпрыском которой биот является.
    Сетка встраивается вне алгоритма, просто добавляясь любым непроизвольным пересчётом, набирая в прогрессии автономность своих действий. В цифровой системе создаётся эффект «урагана», спонтанно выбивая даже квантовые последовательности. Всё стирается вне каких-либо расчётов, хаотично, без системы. Тотально и без возможности остановки процесса.
    Ни спрогнозировать, ни предотвратить это невозможно, так как не просчитать алгоритм этой белиберды. Только тяжёлое похмелье от исчезновения! Приглушить рассольчиком, и забыть… Страшная штука!

    – Кто же ты? Такой знающий и понимающий? – медленно думал Блюмбель, пытаясь найти связь. Всё, вроде, сходилось: пришёл, увидел, убил, ушёл. Но не сходилось. Совсем не сходилось!
 
    «Может, это кто из современного в прошлое сгонял и вернулся с сигареткой? – вопрошался Блюмбель, не находя ответы. – Думай, Гриша, думай!»
    Отчёт перед предобрами всё ближе. А результата – ноль. А тут ещё и зоны пристыковок конечностей начинали зудеть. Профилактического съёма-то нет! Всё в одном и том же Блюмбель. Не в родных руках и ногах, а в служебных.   

    Погрузившись в построения схем и теряясь в мыслях, Блюмбель снова не заметил, как в отдел вернулась Славдия. Но опыт оперативника его не подвёл. Он почувствовал, что кто-то за спиной и, выждав паузу, резко обернулся.
   – Вы?!
   – Я…
   Славдия из архива вернулась опять в новом комплекте. Вечернем. И сейчас она щеголяла в изящных ножках идеальной формы классической компоновки и на каблучках. Лёгкий металлизированный отблеск их подчёркивал красоту линий и переливался под светом ламп. А выход ног в фигурку Славдии был идеальным, словно они были родные. Этот красивый узел был прикрыт полупрозрачной накидкой а-ля юбочка, которая хоть и скрывала тонкости интимных рельефов, но полунамёком только подчёркивала их.
    Блюмбель бросил взгляд и снова влип! Он не смог оторвать глаз. Да и не хотел, если честно! Что-то до щекотки под рёбрами было в полунамёках настоящее, не искусственное, и магнитило его взгляд, ломая в нём самообладание и выдержку опера. Он даже не посмотрел выше оценить её новый бюст!
    А Славдия неспеша, покачивая бёдрами, соблазнительно прошла в глубину отдела и, изогнувшись, как дикая кошка, медленно опустила себя в кресло.
    – В архивах пусто, – констатировала она. – Окурок не идентифицировать. Слишком древняя модель табачной смеси. Одно точно – исторически такие растения выращивались давно и за пределами Сыктывкарской агломерации. В ДНК-цепочке нет генных модификаций. Однозначно, тот, кто курил, не мог быть ни пустой, ни недотронутый…
    Блюмбель её слышал, и не слышал.
    Он ещё помнил натуральных девиц, не увлечённых скточинком. Тех, которые не меняли в себе всё, а были классикой. Те самые, натуральные, под силиконом.
    Ему не нравились ни новомодные каракатицы в спортзалах, поехавшие на физической культуре и ставящие себе сверх-силовые комплекты с толчковыми бицепсрапсами и многожильными двойными, а то и тройными суставами. Ни офисные пустые дуры, для работы устанавливающие себе комплекты с короткими ногами и наборной восьмипальцевой системой в четыре руки. Он не принимал и новомодных пустышек, которые просто ради того, чтобы не быть как все, вытворяли на себе комплекты любой невообразимости! То ставили ноги с разносоосными суставами, то с коленями назад, то гибкую систему триножия, то многофункциональные полу-плавники, то паучьи членисто-шарнирные системы! И всё это разных фактур, цвета, материала… Чего только не насмотришься в больших городах!
    А Славдия была классической. Каждый комплект утончённый, с естественными формами. Словно она такая и была! С изящно подобранным сочетанием рук, ног и причёски! Когда навеска на столько натурально подходила, что её хотелось… И хотелось по-настоящему… Настоящего с настоящим, и без импульсных симуляторов. Глубоко и долго…

    Блюмбель снова ощутил волну того самого сладкого прилива, в котором силуэтами плясали желания, о которых не принято говорить вслух. Как мальчишка, он зардел, щёки загорелись, по рыжей щетине засверкали искорки мурашек, и он неловко отвернулся:
    – Я так и думал. Не;кто из ниоткуда… Или никто; из не;откуда... – выдал он невнятность.
    «Да, блин! Неужели, это любовь?» – он тут же стал отгонять эти мысли! Но шёпотом, чтобы Славдия не услышала, о чём он думает.
    Но чем сильнее он старался прогонять их, и чем сильнее пытался отгородиться, тем богаче и жирнее формировались желания сорваться разумом, плюнуть на всё, и кинуться обнимать её, ныряя в непристойности!
    И пока группа не верулась, Блюмбель отложил оперативные мысли и, сделав вид, что плотно сидит в разбирательствах схем и информации, стал украдкой посматривать на Славдию. Она что-то просчитывала в ДНК-аторе и сводила данные, не замечая его интереса.
    «Однозначно, влюбился! – Блюмбель аккуратно стал погружаться в осмысление. – Вот нафига это мне? Нафига сейчас, в участке… – от искренне негодовал сам от себя. Но сердце билось чаще и под рёбрами крутилось волнение всё теплее и сильнее. – Влюбился… Как простой… – и он снова украдкой бросил взгляд на Славдию. Она сидела, едва наклонившись, и выдав вперёд изящные груди, прикрытые неполным декольте, в ложбинке которых блестела цепочка.
    Он стал обводить её взглядом, вливаясь в приятные объёмы и красоту. Словно облизывая торт, он по миллиметрам отглядывал её, улавливая каждую капельку её тела, каждую складочку, каждую ямочку, грудь, изгибы ключиц, тонкую шею, губки, носик, глаза, ресницы…
    Он понимал и знал, что она его видит, как бы он не старался сделать это незаметно. Но верил в то, что она не замечает. Так ему было проще подсматривать! 
    «Влюбился? – Блюмбель снова украдкой взглянул. – А в кого? В навеску к телу? Или в тело без навески? Где она и когда была натуральная? – он вздохнул. – Мне же хорошо было со Славдией, которая была Буржевой. Но сама Буржева… – Блюмбеля передёрнуло, едва он вспомнил тётушку в рабочем комплекте офисного исполнения с потёртостями… – Но, блин, как Славдия она была хороша… Но она не была Славдия! – и он опять посмотрел в сторону коллеги. – А эта – Славдия. Но разве она настоящая?»
    Блюмбель совсем запутался. Как профессионала и мощного специалиста, его тянуло к расследованию и вычислению настоящности Славдии. Прямо сейчас, здесь… Подойти и спросить! Но можно разругаться и не закрыть дело?
    А как мужчину, его тянуло наоборот – бросить всё и с головой нырнуть в страсти и забыть, кто она и какая в реальности. Если такая – нравится такая! Если другая – нравиться такая! И гори оно всё синим пламенем!
    Но как личность и тонкую душевную натуру, его истерзало внезапно появившееся ощущение к себе то ли обмана, то ли нечестности и скрытности со стороны Славдии. А это давило на самооценку и очень неприятно резало по самолюбию Блюмбеля! А душа так вообще взвыла от несправедливости – он-то честен и открыт! Он даже глаза не активировал! Он-то искренне влюбился… Но в неё какую?
    И эта сторона не давала ему покоя – он влюбился в переделку?
    А тут ещё этот нож, кодировка, рука и окурок! Как же они мешают, когда хочется в лоно, а не «вот это вот всё»! 
   
    – Есть! – Славдия подняла руку. – Есть!
    – Что есть?
    – След. Точнее, его отсутствие! ДНК биологического материала на окурке не показал ничего. Его нет ни в базе, ни в архиве. Его не подтвердил ни один из вспомогательных интеллектов и ресурсов искусственного разума! Он пуст!
    – Пуст, – почти шёпотом повторил Блюмбель. – А это значит, что не из нашего куда кто смотался, а из прошлого. Как говориться, не мы к вам, а вы к нам. И, судя по отсутствию следов – из далёкого… глубокого прошлого… – Блюмбель вздохнул, снова бросил взгляд на Славдию, но сразу откинулся в кресло, закрыл глаза и неторопливо произнёс по буквам: – Козлина!

    Он понимал теперь, что остальная группа с выезда с мест не принесёт никакой новой информации и всё останется пустым и непонятным. С одними вопросами, но без ответов. И как-то надо теперь это сшить хоть белыми нитками, хоть розовыми, но для ОборонЗдера и предобров преподнести так, чтобы доказать убийство их биота с уничтожением всего направления кем-то из прошлого. Ведь реально, кто-то воткнулся из вчера, наделал дел сейчас, и исчез. И теперь ищи ветра в поле!
    Но зачем из прошлого влезать и портить сегодняшнее?! Да ещё сносить в минус всю программу, в которую вложены такие огромные средства!? Зачем? Зачем??? Бред…

    Блюмбель не знал, что ответить! Он бы и рад, но сходилось всё к одному: кто-то был. Но кто?
    Он осознавал, что это громкое убийство уже окончательно вырисовывается висяком и никаких наград или карьерных преференций оно не даст. Здесь избежать бы понижения и кабалы, возмещая ущерб ОборонЗдеру! Но в душе его скребли кошки: зачем, для чего и ради чего понадобилось кому-то так изгадить им сейчас?! Кому в прошлом так помешало будущее, для Блюмбеля и команды являющееся настоящим, чтобы оттуда прийти и его испортить?! И чем программа будущего помешала тому, что было давно и закончилось? Да так давно, что никто уже не помнил?!
    Ответа у него не было!
   
    Блюмбель терзался. Он не привык проигрывать! Он знал всё в криминалистике, был почти Господь в мире сыска, и снискал славу интеллектуального защитника правды и решалы нерешаемых вопросов. Но сегодня, сейчас, в Сыктывкаре, его завели в тупик всего два: «В кого же он влюбился?» – и: «Да кто же ты, козлина, из прошлого?!» 


    К вечерней отсечке подтянулись оперативники. Как и ожидал Блюмбель, ни одна из версий не подтвердилась, кроме уже однозначной – неизвестный гастролёр из прошлого.
    Один из подозреваемых – староцифровой, что у Буржевой проскочил. Он оказался просто мстительным киборгом, который к убийству не имел никакого отношения. Сам-то он служил в органах ещё до реформы и застал последних полицейских. И уже стираться в стружку пора, но он держался крепким.
    Был бы совсем молодец, если бы не программная деменция.
   
    Когда списывали, он, видимо, по спекуляции оставил себе матричный чип вне регистрации. Киборги быстро научились у людей, как правильно жить вне правил. Поэтому имел возможность присовокупляться через приложения к нашей системе. Вот проклятия цифровые и насыпал, когда его под ручки взяли. Видите-ли, потревожили его из органов, откуда его списали. Разумеется, несправедливо...
    Но киборг биота не ломает! Это выше, чем закон. И Блюмбель знал об этом. Поэтому староцифрового отпустили почти сразу. Дал показания, и домой.
    В общем, нулевой вариант.

    По свидетелям вышло тоже глухо. Никто ничего не видел и не слышал. Не Сыктывкар, а пустошь, где среди бела дня нет никого. Кто работает, кто прячется. А редкие летающие до;рзики самовыгула собак кроме своих собак ничего не видят. Им забота какашки подбирать, и чтобы псинки какой гадости не поели с газонов. Внивели;новый прапорщик-биот им не интересен.

    Нашли рыжих близнецов брюнетов, что засветились. Брагин их доставил.
    – Блюмбель, я рыжих нашёл. Не поверишь… Ты только не сердись. Смотри, какие красавцы! – расплылся он в улыбке и позвал охранных впустить близнецов.
    В отдел вошёл невысокий, далеко не молодой мужичок кавказской внешности. С шариком пуза, одышкой и плотной щетиной. В руках он мял кепку и был растерян.

    – Это – рыжие брюнеты! – широко указал Брагин. – Гриша, я сам в шоке...
    При проверке оказалось, что два рыжих брюнета – это и в самом деле пожилой кавказец, чёрный, как смоль. С одним лицом, одним телом, одной парой рук и ног, полностью оригинальный. При всём своём. Никогда не сотворявший скотчинг и ничем не приметен, кроме одного. Донашивал психотекстурную карту омоложения. Маленький цифровой контакт в голове, который строит проект изменения под желаемую внешность и проецирует выбранное в визуальный образ.
    Сам-то контакт не засвечивается нигде. А вот созданный образ доводит до полного цифрового оживления. Носитель себя нового сначала видит во сне, в фантазиях, потом как бы себя со стороны. Дальше – больше: в зеркале. Позже начинает отсвечиваться на цифровых носителях, как натуральный. Это крайняя стадия. Когда организм достигает высочайшей степени самовнушения.
А цифровая аура становится настолько плотным туманным облаком, что проявляется в любых цифровых трансляторах реальностью. Назад возврата нет.
    Так-то благородное дело: приучает и самонастраивает организм. И носитель начинает видеть себя иным, подготавливаясь на клеточном уровне к последующим пластическим изменениям. Но прекращать надо…
    А наш деятель вышел (или выпал) из-под контроля и не отключился. И уже привык себя видеть рыжим.
    А двоиться начал и засвечиваться цифровым образом в два лица, потому что блочок управления поистерся и стал пробиваться нейронами мозга. Их же столько не носят. С того и близнецами он стал...
    Не уголовка, конечно. Он же не набрал социалки, не ограбил никого своими лицами. Жил, потерявшись, и не замечая. Но штраф получит.
    Да и психически как он переживёт возврат в своё настоящее отражение? Жалко мужичка.
    «Он, наверное, не помнит, какой в реальности, – подумал Блюмбель, посмотрев. – Видит себя молодым, а так-то...»
    – Отведите его в пятую. И снимите все показания…

    Когда двойного увели, Блюмбель развернулся:
    – Порядок у вас, говорите?! Один неучтённый чужими лицами светит, и никому дела нет! Вас разогнать надо, клоуны!!! – жёстко выдал он, доставив короткий спич сочным ругательством. – Брагин, проверь, какая клиника его взяла в программу омоложения? И кто такой умный, что забыл его отключить?? И вообще, наведи шороху, да пожёстче! Так, чтобы даже мысли не было терять клиентов с картой! Сломали человеку жизнь…
    Блюмбель притих. Всё остановилось...
    В голове заскрипел унылый вальс. Представил он, как росчерком лакированных туфель завернул вензель, взвинтился в вальсовый квадрат, разошёлся, и... Оступился, и с грохотом провалился в пустоту. Стало больно и холодно!
    Ему так захотелось уткнуться в ложбинку сисек Славдии и спрятаться там; стать маленьким, укутаться и накрыться ими… Так захотелось её любой – лишь бы своей – что он едва сдержался от накатившего тугого взрыда.
    – Пять минут тишины, – выдавил он и отвернулся от всех.

    «Это провал».
    В голове полетели мысли и стали раскручивать черную постановку острых теней на кровавой простыне «Падение опера». Он уже представил себя в квадрате казённого помещения на отработке возмещений ОборонЗдеру. Он видел свою старость вне выплат и статуса. Он стирался на уборке улиц и туалетов, считая за счастье, когда его не бьют неприкасаемые и недотронутые!
    Но больше всего его изъедало самолюбие, которое раскручивало внутри маховик суицидальных настроений! Он, титулованный опер, лучший в стране, величайший сыщик, многоорденоносец – и так облажался на первом за три года убийстве! И самое страшное, что он облажался не перед руководством или оборонкой... Нет. С них не убудет! Он облажался и снизился перед ней!
    Как теперь ей посмотреть в глаза?! Как?! Он всё испортил...
    – Да идите вы все... – с обидой не сдержался Блюмбель, потеряв самообладание и заорал. – Валите отсюда, чтобы я вас больше не видел! – и швырнул за спину свой блокнот.
    В кабинете воцарилась тишина. Блюмбель закрыл глаза и едва смог остановить снова подкатившийся плач.
    «Откуда плачь-то?! Я же не маленький,» – сквозь волны накатывающих слёз он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться…
   
    – Ну, во-первых, это не ваш отдел. Если кому и проваливать, то вам, – вдруг нежно прошептали над самым ухом. Блюмбель открыл глаза.
    – Во-вторых... И мне проваливать?
    И Блюмбель уловил легкий запах духов той самой ночи. Он сразу остыл. Гнев переключился на любовь, и в ответственном месте он ощутил приливы сил.
    – И, в-третьих, – Славдия его развернула и продолжила акцентировать на «вы», – во мне кроме головы и нижней части тела, вам так понравившейся, нет ничего своего! Внутренние органы, я думаю, вам не интересны, и перечислять их не имеет смысла…
Да, я люблю красиво меняться. У меня и мужские наборы есть! И животные, и бионические, и насекомые, и русалочка... Хотите, поиграем? – Она склонилась, и в упор, глаза в глаза, посмотрела в Блюмбеля. – А хочешь, я тебя высосу...
    Он только и успел… Её голубые глаза, на радужке с тонким ажуром синих узоров под гжель, переливались перламутром. А сквозь хрусталик из глубины мерцали электрические микроразряды – тонкие, как паутинки, молнии…
    И уже казалось, что он пошёл в этот тоннель… Взгляд поплыл, закружилась голова, и мозг в мгновение разбух, едва не взрываясь в тесноте черепной коробки.
    – Ну, так кого ты любишь, Блюмбель?
    В тумане, кое-как оставаясь в рассудке, он увидел, как вошла Буржева – вторая Славдия. И разум его провалился…

    Едва не исчезнув в пустоту, чуть-чуть поплавав в розовом киселе самоотречения и полного пофигизма, Бюмбеля отпустило. Славдия перестала всматриваться и отошла, оставив его возвращаться в реальность.
    Украдкой, словно боясь увидеть что-то ненужное, он зыркал по сторонам, посматривая то на Славдию, то на Славдию Буржеву.
    – Ну, так кого ты любишь? – Славдия снова спросила. – Меня здесь, или меня там? – И она едва кивнула в сторону коллеги.
    Блюмбель молчал. Он видел перед собой двух потрясающих созданий, каждая из которых была Славдия. А реальная она, или нет – ему уже не было никакого интереса! Он видел изящных безделушек и совершенно не собирался вникать, какая из чего собрана. Ему захотелось всех…
    Он перекатывал по ним взглядом: тонкие шлифованные ножки, изящные ручки, томные места, бугорки, улыбки, причёски, глазки… Набор уничтожения мужчины! 
    – Ну, так кого ты любишь, Блюмбель? – снова услышал он. И барышни показательно обнялись…
Он оживился, расплылся в улыбке в предвкушении фантазий, и едва не забыл о работе…
    – Ну! – гаркнула Буржева, возвращая его назад, и навязчиво заколотила в голову: – мы – ты… мы – ты… мы… Соображай! 
    – Точно! – словно проснулся Блюмбель. – Кого из вас я люблю? Из вас?   
    «Из вас, – повторил он про себя, собирая чёткий план. – Главное сейчас – не думать громко…»
    – Брагина срочно!         

    – Вызывал, Григорий?
    – Да. Возвращай-ка этих двойных!
    – Каких двойных?
    – Близнецов!!! Рыжих… Каких ещё?

    В душе Блюмбель противился. Вся сущность его, как человека принципиального и цельного, сопротивлялась самой мысли о таком… И он спешил. Его ломало и выкорчёвывало, совесть выла от несправедливости последующих шагов. Но жить хотелось вкусно. Поэтому хладнокровие и трезвый рассудок заборзовелого оперативника одержали верх! Надо закрывать дело и сдавать отчёт. А мужичок – ни с кем, себя не помнит и следов нет. Ни проверить, ни опровергнуть.
    Предобрам пофиг кого казнить. Лишь бы виноватым был. А виноваты люди, если уж разобраться, то все. Каждый в чём-то своём. Больше или меньше. Поэтому чего здесь сопли разводить… А этот ещё и близнец. За них премию двойную дают!
    Брагин завёл кавказца. Тот по-прежнему был растерян и пытался понять, почему он здесь и о чём. Выглядел забитым и беспомощным. Кепка торчала из кармана потёртого пиджака и напоминала голову утопающего, в последнем порыве сил взметнувшегося над самой кромкой воды… Всё напоминало в нём несчастье…
    – Я – домой? Так, я пойду? – еле слышно выдавил он, словно спросил…   
    «Пройдёшь, – подумал Блюмбель и нелепо вздохнул. – Прости, старичок…»

    Рука дрожала, совесть рыдала, и мысли отключал он, как мог, но пересилился и зацифровал в носитель вердикт:
    – Пойманы. Идентифицированы. Убийцы! Дело закрыто… Номер тридцать, три ноля, шестьсот восемь, тринадцать, триста сорок четыре. Сектор красный. Перемещение на уничтожение...

    «Нож, кодировка, рука,» – ещё крутилось в голове Блюмбеля. Но звучало совсем сухо и всё больше удалялось эхом. Дело раскрыл, закрыл и теперь уже хотелось к Славдии и во все Славдии…
 
    Ни::уя не поменялось!   


_ _ _

Титры
Действующие лица состава
Окурок – Погарская сигаретно-сигарная фабрика
Массовка: пустые, неприкасаемые, недотронутые

Буржева Застава Андреевна
Антонов Пыл Валерианович
Брагин Спот Спотович
Впыдляк Славдия Иззеевна

ОборонЗдер, предоборона, здеразы и другие

Антонов, Буржева – оперативники отдела расследований Сыктывкара «СыскСыкт»
Славдия – криминалист криминолог широкой практики
Брагин – следователь СК Сыктывкара «СледСыкт»

Закваска:
Бескомпромиссный опер из центра. Суровый внешне, с давно затюнингованной внешностью, но чистый и добрый в остатках настоящей души. На оперативном выезде неожиданно влюбляется в молодую криминалистку. А она, в желании стать ещё лучше, начинает стирать себя в скотчинге, меняя комплектации по несколько раз в день. Ей хочется быть лучше, чем до этого, чтобы понравиться прокаченному коллеге. Который, однако, не знает, что девушка, что вызвала чувства – уверенный пользователь фейслифтинга. И помимо ежедневной замены конечностей пристрастилась к смене лиц. И кто она на самом деле и как выглядит – не знала уже и сама.
    Кого полюбил он? И кто он, который полюбил её? И любовь-ли это, или так? Вопросы, ответы на которые вы здесь не узнаете…






Пластинки никогда не играют назад.

Античасть.

Несколько дней из жизни неБлюмбеля.

Шестнадцатое мая.
Пятнадцать часов тридцать одна минута.

    – Лапша, выходи? – донеслось из-под застенка, где дверь. – Ты где? Здесь?
    Лапша молчал.
    – Я знаю, что ты здесь. Открывай.
    – А чего спрашиваешь, раз знаешь? – буркнул он.
    – О, живой...
    – Ты зачем пришёл?
    – Открывай.
    – Не открою. Тебя ещё не хватало...
    – Чего забился? Открывай...
    – Тоска у меня...
    – Знаю я твою тоску... белую. В сорок градусов. Засел в одно лицо...
    – Ну, раз знаешь, тогда что пришёл? Не открою.
    – Лапша, заканчивай. Открывай. Хватит пить.
    – Не хватит. Хочу и пью. Топай домой. Мне и без тебя весело.
    – Весело... – передразнил задверный. – Ладно, не хочешь, не открывай.
    – Не хочу...
    – Твоя сказала, ты опять со своей машиной возился. Почти неделю не вылазил?
    – Тебе-то что?
    – Да ничего... Куда был то?
    – Не твоё дело. Куда надо – туда и был. Много болтает она!
    – Ну, а что ей ещё делать? Ты же заперся. Не выходишь.
    – Не выхожу...
    – Вот и болтает. Хоть так о тебе вспоминать.
    – Дура...
    – А чего дура? Ты-то влез в конуру, зарылся на неделю. Опять какие-то опыты делаешь. Куда-нибудь в прошлое за водкой бегал, а?
    – Никуда я не бегал.
    – А чего сидишь тогда?
    – Хочу и сижу.
    – А чего не выходишь?
    – Не хочу и не выхожу...
    – Я не сомневался, – махнул задверный. – Совсем башкой поехал...
    Он замолчал. Прикурил. Потянулся теплый запах табачного дыма.
    Лапша сразу уловил табачок. Он жадно втянул в себя колючий аромат.
    – Бритэ;ску, мои любимые?
    – Они самые.
    – Вишнёвые?
    – Вишнёвые…
    – Моя тебя послала, или сам пришёл?
    – Твоя, – вздохнул задверный. – Мне то что? Сиди, если хочешь. Ты же мужик. Захотел – твоё право. А она сказала: «сходи, посмотри моего волшебника – вдруг, помер. А то я если узнаю, что помер, убью его!»
    – Убьёт? Так и сказала?
    – Так и сказала…
    Задверный замолчал.
    И Лапша замолчал. Улыбнулся, втянул сладкий аромат и тихо пробормотал под нос: «Волшебник, значит...».

    Коротко: Лапша – непризнанный гений. Классический сломанный учёный, в которого никто не верил, но который изобрёл цифровизатор безвременного перемещения, или аппарат возврата. Как сам Лапша шутил – аппарат разврата.
    Насмотревшись киношной ерунды, он первым делом смотался в прошлое. Но вернулся разочарованным. Там нельзя ничего – ни плюнуть, ни чихнуть, ни с девой закуралесить – изменится настоящее.
    Походил аккуратно, посмотрел, расстроился и покинул тот мир. Вернулся. В прошлое больше ни ногой! Зацепишь что невзначай, вернёшься – а тебя нет... Или, чего хуже, есть, но бабой!
    Стал посещать будущее. Вообще без проблем. Сбегал – ничего не изменилось. Сломал что – ничего не изменилось. Заломал кого – ничего не изменилось. Твори всё, что захочешь.
    Можно алкоголь какой новый притащить и форсануть экзотикой, безделушку какую. Всё то, что в карманы поместится. Главное, к точке возврата успеть, пока не поймали. Там...
    Пробовал технологии из подальше таскать. Смысла нет – не работают. Разбирал, пытался просчитать состав, искал молекулярные сетки. А толку-то. Технологий нет, материалов нет, сама молекулярка не та, электричество иной зарядности. Даже плотность воздуха решала не в пользу. Лапша знал, что всё, что называется «прогресс» поступательно, шаг за шагом… Но верил и надеялся, что притащит что-то и его признают первооткрывателем!
    Ускорить процесс, конечно, можно, но никак не скачок сделать, как любили изображать фантасты. А с наскока – только голым в прорубь. Тоже самое, что попытаться включить свет лампы лучиной.
   
    Сначала забрасывался недалеко. На пару месяцев, на полгодика. Потом на год. Прощупывал аппарат.
    Прошарил, что удобно по девкам ходить – никакой ответственности, и жена не спалит. И погрузился в развлечения. Разошёлся. Молодость разуму не слуга! Стал по несколько раз в неделю шляться.
   
    Стал забегать дальше. Интересно же, что впереди.
    Пошли девы сочнее и ярче, и всё более искусственные. Но Лапше это нравилось. Оттягивался там. Благо, всегда находились дурёхи, падшие до поцелуйностей и непристойностей. Его и затянуло по экзотике.
    Стал возвращаться уставшим, вымотанным. Рассказы о будущем – что там, да как – стали более рваными, нелогичными. Часто вообще не стыковались со временем.
    Путать стал, придумывать. Нет-нет, да и вставит что-то по памяти из уже рассказанного раньше. Не успевал он там по магазинам бегать и цены смотреть. И прикарманить что-то уже не получалось... Засасывают девы!
    Тут уже жена стала замечать, что в рассказах Лапши то логики нет, то времена теряются.
    Сначала молчала. А однажды как отвесит ему оплеуху, и ласково так:
    – Слушай, Лапша? Ты зачем туда мотаешься? Что ты там делаешь?
    А он и сказать не сразу смог.
   
    Как-то случайно узнал там, что сын его стал успешным учёным и запустил технологию биотизма.
    Погрузившись в деву, в одном из будущих подальше, он узнал, что сын получил Миро;белевскую премию за доказательство теории Бля;йде;йера об атомном склеивании. Продемонстрировав первую в мире приставку лапки кролика, что подключалась к телу, начинала работать и отключалась. А отлежав в коробке – без заморозки, в комнатной температуре – на следующий день подключалась снова и работала.
   Сама теория гласила о том, что любой живой организм имеет возможность механического воспроизведения с более устойчивыми против разрушения связями при атомном склеивании.
Это открыло технологию скотчинга и вывело бионизм на новый уровень.
    Лапша тихо гордился им. Тем более, что первые опыты над клеевой жидкостью он уже проводил. На основе плотного солёного рассола испытывал сживаемость молекулярных сеток и гангренизации живой ткани. И проводил опыты предотвращения разрушения цифровой кодировки с созданием новых цифровых последовательностей нейронов.
   
    Но как-то решил закинуться дальше. За линию, за соточку...
    Сбегал увидеть будущее, но вернулся, словно выгоревшим душой... То, что он там увидел, Лапша не смог переварить…
    Вернувшись поседевшим, он снова закурил и провалился в долгий запой.

    Самогон, водка, солёные огурцы, картошка в мундирах, квашеная капуста и разгонным блоком пиво – всевременной набор, помогающий хоть на какие часы стирать ужасы из будущего, настоящего и прошлого!

    – Волшебник, значит, – вслух произнёс Лапша. – Сгоняй-ка за беленькой. Тогда впущу и поговорим.
    – Ха! Наконец-то. Сейчас…

    Пока задверный не пришёл с грузом, Лапша разом добил початую, не закусывая. Само собой, его стало размазывать – неделю уж как глушит! И он хорошо захмелел.
   
    Так-то, случилось то, что всегда случается: жена едва осознавала, чем постоянно занимался в сарае Лапша. Для неё это было не более, чем развлечением мужа, особенно пока Лапша безделицы таскал. А он понимал, что она не понимает, и ещё больше погружался в свои материалистические опыты, о которых и не рассказать-то другим. Кроме Толика, сводного брата… Ну, жене если немножко, и самой лёгкой экзотики, да о ценах – как там у них. Но он понимал, что и тут всё, пока у неё терпения хватит врачей не вызвать…
    Она пыталась уничтожить и сам аппарат, и составляющие. Даже поджигала сарай. Фингал Лапше засветила как-то, в сердцах обидевшись.
    Её и понять, вроде, можно. Денег-то это не приносило, а вот мужика своего дома она видела всё реже… Либо до ночи ковырялся, либо приползал, выжатый, как лимон! А тут пить стал…
    Но и его понять нужно. Вроде, сделал то, что никто другой не сможет и близко! А прослыл для всех лишь деревенским сумасшедшим, который из сарая не вылазит. И это при живой-то жене с ребёнком!
    Лапша размяк пьяным и расслабился. Терять ему нечего…


Шестнадцатое мая.
Семнадцать часов три минуты.

    – Ты знаешь, что такое биот? – пьяный Лапша еле выбрал слова, с трудом их проговаривая. – То-то... А я видел...
    Он встал, едва не подпрыгнув, и зашатался. Лицо покраснело, глаза налились, а волосы неспеша прихватились шевелением, словно живые.
    – А я видел! – повторил он громогласно, едва ворочая языком. – Я лично видел... Во-о-о-т… – и просверлил воздух указательным пальцем. Тут же свалился на стул.
    – Будешь ещё мне тут... Я же что... я ж ничего, – и он ударил себе в грудь широкой ладонью. А рука у него была крепкая, железная. Не кисть, а лопата. С рубашки аж пуговица отлетела! –Понимать надо... Наливай...
    – Может, хватит?
    – Я тебе дам хватит! Наливай…
    Запрокинув стакан, он затянулся на слезу:
    – Больно мне, понимаешь? Очень больно... Знаешь, как мне больно? Так! – он вымахнул руками во всю ширину, сбив со стола стакан и едва не опрокинув бутылку. Стакан жалостливо звякнул об пол.
    – Очень больно... Я вот жене сказал – не лезь. А она лезет... Наливай! – Лапша мощно шатнул под стол своей ручищей, мгновенно достал стакан и выставил.
    Широким взмахом сразу влил в себя всё. Видимо, не глотая.
    – Говорю – не лезь… А она лезет... Не лезь, говорю... А она лезет и лезет... Где был, говорит... Зачем туда был, говорит. А я спрашиваю, куда? А она мне – в будуща;х своих... А я ей – нигде не был. А она мне... Знаешь? – и он снова как-то зашевелил причёской, наливаясь обидой. – Знаешь, что она ответила? Она мне говорит: знаю я твои будуща;. Наука у него... В заднице пуком твоя наука! Так и сказала, понимаешь... Моя наука... пуком... – он чирканул слезинку. – По бабам, говорит, шляешься. Поди, заразу какую прихватил... Заморил пипюндр... – и снова шевельнул причёской...
    «Как он это делает,» – подумал задверный. А Лапша продолжил:
    – А я ей говорю: молчи, дура! Ты нифига не понимаешь... И мне так обидно стало... – он запнулся. – Наливай...
    Запрокинув новую порцию, поплыл дальше:
    – Знаешь, как обидно стало? Я же не по бабам... я же... я ж... – в глазах заблестели слёзы. Голос дрогнул. И без того едва ворочая языком, Лапша ещё более с трудом выдавил из себя:
    – Я же там всё испортил... Ты понимаешь... я испортил всё! Я там поломал...
    Он произнёс это почти шёпотом, но так эмоционально надрезав и так плотно, что его шёпот прозвучал насыщеннее и громче, чем если бы он прокричал!
    – Я им там всё сломал... – и он затвердел взглядом. – Наливай, друг... Помянем...
    – Кого? – спросил задверный.
    – Того, Толя, того... Ты его не знаешь...
    Лапша чуток успокоился, помолчал и продолжил заплетать язык.
    – Если я скажу тебе, что грохнул Вашингтона... с бородкой, презика Америки... знаешь такого? Ты мне поверишь?
    – Нет.
    – Вот и я не поверю... – и Лапша кривенько усмехнулся, – потому что грохнул я другого мудака...

    Задверный попытался показать своё участие и сопереживание, но совершено не понимал, что изобразить: скорбения о поминках, или вызывать скорую. А попытка создать хоть что-то внятное на лице с участием, но через "как бы", видимо, сотворило на столько ударную мимику стебизма, что Лапша оторопел. Он завис, недоприкрыв рот. Взгляд остекленел, глаза словно затекли холодцом, и он перестал моргать. Причёска не шевельнулась. Лапша выбыл из времени.

    От этого задверный сам едва не впал в ступор и в самую малось не словил настоящую панику... Единственное, что он осилил – не скорую же вызывать – налил в стакан, громко цокнув. На инстинкте, судя по всему.
    И Лапша тут же ожил. Чуток поморщил носом, поперебирал бровями, подстроил взгляд. Сфокусировался и уловил растерянный лик Толика...
    В приливе новых слов, но молча, он зашевелил губами, понадувал щеки и активно заворочал широко раскрытыми глазами, утверждая понятные образы ломанным положением бровей. То вопрос, то гнев, то удивление... В этой мимической постановке он в очередной раз подвис, но выдавил протяжно и отчётливо:
    – Вооотужиихбыб... блдзь...

    «Нормально. Отпустило, - успокоился задверный, сочувственно посмотрев на Лапшу. – Было бы чего... А так – норм.» И улыбнулся.
    – А ничего смешного нет... не надо... – очнулся Лапша, в недотяг еле проговариваясь. И опять ткнул пальцем в пустоту. То-ли вверх, то-ли за спину:
    – Там страшно! Понимаешь... Очень страшно... Ты знаешь, кто такое биот? Не знаешь… А я знаю... Наливай, – и Лапша прижался к столу и поменял цвет. Он отчётливо побагровел.
    – Там уроды... Не-е, там есть такие как мы, конечно... Они ходят... как люди. Но там уроды! – он зашептал громче. – Они такие, как другие... А жена мне «пук твоя наука,» – обиженно вывернул он.
    Влил в себя водки и на выдохе заскрипел шёпотом:
    – Синие, зеленые, блестящие, в горошек... С рыбьей жопой, без жопы… гладкие, как медузы... Они... там... Бабы с многосиськами... И здесь, и здесь, и здесь, – он стал раскидывать ладошищей по себе, показывая. – С ногами с дырками... а в них цветы растут! – И он зашептал ещё громче. Прямо зашипел. – У них коленки назад! Представляешь? Назад! У них руки на три направления сгибаются! Это не люди... – Лапша притих, проглотил холодный ужас, что наполнил его, и еле слышно затянул. – Я бабу видел... клянусь... она шла с ногами на биско... биоскч... биочкс... с-с-с... – запутавшись в буквах, Лапша сплюнул. – Стоп, момент... – с трудом вывернулся, словно настроив запись, и по слогам выговорил. – Биоскотчинга... Слово-то какое закорывистое!
   Он опять раздул щёки и выпучил глазища.
    – У неё нога отвалилась! Шла, а нога – ::уяк, и на землю... Баба в бок нагнулась, падая, и упёрлась в меня... И говорит: «контакты забились. Бывает».
    Он в который раз округлил щеки, словно изнутри там толкалась жаба.
    – Бл... Лъздь… У нее нога отвалилась! Я чуть не обоб... босрался. А она – «бывает»! Взяла ногу, закинула на плечо, и ушла... прыгая... У неё это всего лишь «бывает»! – Лапша возбужденно зажестикулировал руками и запнулся. – Но они – люди! Понимаешь?! Только биоты... – и замолчал.

    Задверный уже протрезветь успел... Сам себя словил на мысли, что, вроде, и верить Лапше можно. Может, даже нужно. Аппарат-то есть... Ходил. Но как же хотелось вызвать скорую...
    – А наливай! – оживился Лапша.
    Выпив, он пристально посмотрел на задверного:
    – Ты мне не веришь?
    – Верю...
    – А чего рожа кислая? Не интересно? Хочешь, я сейчас жену позову? Она оживит вечер...
    – Не надо. Давай, лучше рассольчика налью. А то уже резкого хочется...
    – Рассольчика? Не-е-е-е... Это стратегическая жидкость. Её пить не надо. В ней ко-о-о-о-о-оды... – протянул Лапша. – Она несъедобна... пс... – и махнул рукой. – Я ей того мудака грохнул... Там... Но ты не поймёшь… Помянем? Не чокаясь...
    И он выпил. А Толик – слегка. Пил для вида, за компанию. Старался держаться. Ему Лапшу ещё в семью возвращать...
    – Может, пойдём? Твоя заждалась уже. Неделю не выходишь...
    – Как это, пойдём? Куда? Туда? К женщине, что мою науку обозвала звуком? Нет уж… Ни ногой! – Лапша отрицательно качнул головой, да так, что передёрнулся прической!
    – Ну, нет, так нет. – хило вставил задверный.
    – Тяжело вникаешь, Толик… – вяло ожил Лапша. – Я думал, как лучше. На курсы… Репетиторов, профессоров… Гаджеты стал отбирать, наказывать… Ругаться стал… Профессоры, они же – ого-го… денег стоят! Я думал, что раз пацан у меня учёным станет, то надо, чтобы ещё лучшим учёным стал… А он там… – Лапша усмехнулся. – Рассадой торгует и картыклой семенной… Я назад… Давай менять всё… Потом туда… А Ваньки там нет… Я назад – есть. Я туда… Скотчинг есть, технологии есть, а сын не учёный больше… Но – есть... Живой… Но не учёный... Понимаешь?
    Лапша кривенько как-то выпрямился и опять пошевелил причёской. Закурил. Затянулся пару раз. Приник к лицу Толика и учтиво так, вкрадчиво:
    – А я-то умный… Я же понял, не дурак! Оказывается, когда ты приходишь туда, в будущее, то настоящее для тебя лично смещается с тобой… тудой! В ту точку. И ты не назад возвращаешься… пс… тихо… никому, Толик… никому… тс-с… – он приложил палец к губам. – Не назад к своим возвращаешься… а возвращаешься в прошлое… А в прошлом... пф... уже всё! Ни ногой топнуть, ни подзатыльник дать… Иначе туда, – Лапша махнул рукой за спину, – всё меняется… Ты понимаешь, Анатолий! Твоя линия меняется… моя, то есть… И всё… пф-ф-ф… назад дороги нет… А я с сыном менять стал… И оно полетело! Там не то – здесь не так. Здесь не то – там не так… Запутался…
    Лапша снова затянулся и шумно выпустил дым.
    – Я за неделю успел сломать пацана… Лучше бы молчал…

    Задверный впервые искренне поверил в то, что Лапша говорит. Так придумать и тем более сыграть невозможно. Тем более Лапше. Он учёный, со своими тараканами, но прямой и простой. Он стихи если читает, то сухо, как картон. Вообще не умеет эмоции передавать. А тут разошёлся! 
   
    – Я туда… Подальше… За соточку. Дёрнуло же меня посмотреть, а там-то как будет… А никак! Там ни сигарет нет, ни выпивки, ни сахара, ни конфет… И уроды вокруг… Одни уроды… Все на здоровье, правильные, но уроды… Уродища! Какой-то штырь докопался, мол, где мой геном, где мой код… А я закурил… и говорю – хер тебе, а не код… Может, ещё три цифры сказать, расписаться где? Или сразу пароль? А он мне в рожу чем-то тычит…
    Лапша побелел. В один затяг прикончил сигарету и воткнул её в стол, прокрутив...
    – И такая обида взяла! Душу выворачивает! – и он своей лапищей сгрёб рубаху на груди, да так, что ткань затрещала. – Я сына сломал, а он тут весь на скотчинге… биота включил, маргалами водит! Правильный… Ну, я его и тыкнул в дычу… Он в нокаут ушёл… Хиленький какой-то… А я смотрю – не человек это! Весь машина... Типа киборга, только не жидкий... – Лапша кивнул на стакан. – Наливай...
    Задверный щёлкнул пробкой. Разлил.
    – И?
    – Что и?
    – Дальше... И?
    – И? И… – Лапша хмыкнул и молча выпил. – Закурить дай...

    Опять затянувшись, он выпустил дым, закрыл глаза и сочно втянул обратно аромат. «Вишенька,» – подумал, уловив хоть что-то позитивное... Он затаил дыхание и молча погрузился в наслаждение послевкусием, растворяя в себе тающие нотки вишнёвых косточек. Он боялся отпустить хоть одну каплю аромата и дорожил им, словно это был последний в его жизни вдох. И больше воздуха не будет…
    Зависнув не дыша, Лапша покачался, выдохнул и продолжил:
    – Я его ногой – он не шевелится... Я ещё раз... А он пластиком весь шуршит... Как стаканчики, когда в руке переминаешь. Смотрю, за ухом точка фиолетовым моргает... Чип под кожей! Ну, думаю: ах ты ж тварь нечеловеческая! Сам перекрестился – прости мя, Господи – не гоже, Боже... Что творю?! Руки трясутся... – Лапша опять затянулся. – Припрётся потом такой к нам, как в кино… Начнёт одежду отбирать… И так за Ваньку обидно стало. За людей… за природу… и вообще… Шиш тебе, мракобесина синтетическая, землю нашу топтать! И ножичком аккуратно... чик... Твоим, с ножкой косули… Помнишь, дарил мне! 
   Лапша ещё раз глубоко затянулся.
   – Ну, я знаю, что цифровые все – сетевые… Выбитый фрагмент искать будут. Я чип в конфету воткнул и выбросил. Пусть какая тварь сожрёт и побегает с ним, а система думает, что он живой... А сам рассолом микроразъёмы прокапал… Чтобы биот этот не шипел и потерял привязки к точке сервера… Ну, он окислился и сдох…

    Лапша не знал, какую цифровую антиматерию создал в простом рассоле, ковыряясь со своими опытами в сарае. Он думал всего лишь про окисление и выгорание материнки: мол, прекратил работу и все, помер. Но он не знал (и уже не узнает), какую антицифровую силу изобрёл...
    Аппарат он уничтожил. Чтобы соблазнов больше не было разгульно шастать в следующем... То ли силу воли проявил, то ли испугался. Но даже записи сжёг. Чтобы уж наверняка! Сына сломал там – не исправишь. Прогресс увидел и осознал то, что будет – вообще не в позитиве... Остановить биотизм он не в силах. Пить? Да, только пить! Не котика же завести...
    Но рассольные опыты Лапша себе оставил. Для души. Всё-таки наукой он грезил и любил первооткрывашки разные делать. Да и рассола в заготовках жены не переводится. А сын больше не учёный. Ничего не натворит...


Шестнадцатое мая.
Восемнадцать часов двадцать семь минут.

    – Лапша, ты же сказал, что сын не стал учёным? А сам о биотах и скотчинге говоришь...
    – Унылый ты человек, Анатолий, – прервал его Лапша и разом запрокинул водочку. Грустно выдохнул, слегка поморщился и вернулся в мир беседы. – Вот нифига ты не понимаешь... Прогресс – он есть... Не от личности, а совокупностью... Его делают сразу все! Если не мой придумает биотизм, то другой придумает... Третий... Пятый... Да, кто угодно! Не завтра, так через месяц, – Лапша опять махнул рукой во всю ширину. – Твой, может... Может... может... – и неожиданно затих. Он пожевал губы, задумчиво посмотрел в пустоту, покачал пустой стакан, и тихо-тихо произнёс:
    – Биотизм – он либо есть, либо его придумают... Вот же жопа. Я нож там оставил...
      

    Лапша Рудаков.
    Две тысяча довдац чремий год. Шестнадцатое мая. Село Подбырга;нское. Со стороны Глухова поста.

cyclofillydea 2025