Ловчая

Мелкий, занудный дождик моросил с самого утра. Он не лился, как положено нормальному дождю, а вымучивал из воздуха капли. Листья на мокрых деревьях держались из последних сил, и каждый порыв ветра срывал их то по одному, то целыми стаями. Мотоцикл тоже вёл себя капризно: на подъёме к перевалу двигатель несколько раз давал перебои, но потом, отплёвываясь и собираясь с силами, всё же тащился дальше.
 Деревянную табличку указателя с выжженной надписью: «Скальный приют – 1 км» Марта чуть не пропустила. К приюту вела довольно скверная дорога между голыми в эту пору лиственницами, уводящая в сторону от основной трассы.
До места она добралась на закате. Дом приюта стоял на пологом склоне сопки под нависшей скалой, словно врастая в неё. Жестяная крыша, кое-где с ржавыми подтеками. У крыльца ведро с дождевой водой до краёв и пара брошенных резиновых сапог солидного размера. Из трубы валил дым.
Хозяйка оказалась молчалива. Не открывая, приняла паспорт и хмуро уточнила:
– Лапина Марта? Да, имеется такая бронь… Номер тринадцатый. Не суеверная, не испугаешься?
Девушка не возражала.
Комната располагалась на втором этаже, в конце коридора. Ключ в двери проворачивался с трудом, заедая, словно замок не хотел никого пускать. Внутри номера – теплота и темень. Узкая комната с низким скошенным потолком и окном, выходящим на север – туда, где над тайгой еле-еле угадывались сквозь дождь очертания Яблонового хребта. Внизу, под навесом, остывал её мотоцикл, пуская пар алюминиевыми рёбрами мотора. Дождь продолжал вяло шлёпать по крыше над головой. Девушка улыбнулась чему-то и провела пальцем по запотевшему стеклу.
Напротив окна, у стены, была застелена пружинная кровать. Левее – раковина умывальника, над ним зеркало, а ещё дальше календарь с отрывными листами. Октябрь. День позавчерашний.
Девушка стащила мокрую куртку, развесила её на спинке стула. Мотоциклетный шлем поставила на подоконник. В зеркале над умывальником отражалась её усталая, промокшая до нитки фигурка. Путешественница наскоро переоделась в сухую рубашку и плотные штаны. Стул с курткой она придвинула к батарее – к утру та должна была просохнуть.
Общий зал встретил её теплом и приглушённым, уютным светом люстры. В одном из плафонов что-то чуть слышно зудело, и лампочка там слегка помаргивала. Из розетки торчал чей-то зарядник с неприсоединённым ни к чему кабелем. На углу барной стойки мигал светодиодами древний роутер. На стенах – старые чёрно-белые фотографии: вот группа лыжников на фоне зимнего перевала (с автографами), вот свадьба у торца дома, вот охотник с битой лисицей в руках.
За общим столом сидели трое. Мужчины, по виду – лет от тридцати до пятидесяти. Первый с аккуратной бородкой и тяжёлым взглядом, как у следователя. Второй – высокий, сутулый, с руками чуть длиннее положенного. Третий – лысеющий толстяк с бегающими тёмными глазками, которыми он то и дело посматривал на Марту, но сразу же отводил взгляд в сторону.
Мужчины ели молча, никуда не торопясь. Они подвинулись, освобождая ей место. Марта села. Хозяйка тут же поставила перед ней тарелку: гречневая каша с тушёнкой и толстый ломоть чёрного хлеба.
– Паршивая дорога? – нарушил молчание бородатый.
– Местами, – ответила Марта. – Мотор капризничал.
– Бывает… – кивнул тот. – Дальше по трассе пару дней назад мост обвалился. Старый был. Да и дожди, подмыло, видать. Так что никак не проехать, красавица. И мы вот тоже застряли.
Он говорил равнодушно, без любопытства. И в этом как будто был намёк: дескать, ей любопытствовать тоже неуместно.
Некоторое время молчали, занимаясь каждый своей порцией. Мужчина с длинными руками еле заметно морщился, борясь с непослушным куском мяса, ловко увёртывавшегося от вилки.
– Ужинаем последними, – объявил тот, что с бородой. – Народ, что заселился днём, поди, спит уже. Да и нам пора на боковую. Развлечений тут особо нет – чай, не отель.
– Не отель, – согласилась Марта, – но, главное, тепло. И сухо.
Мужчины переглянулись. Как будто что-то в её голосе их чуть-чуть задело. Или позабавило.
– Далеко путь держите? – спросил толстый.
– Поутру видно будет, – уклончиво ответила она.
Ответ всех устроил. Никто не спрашивал, кто она, откуда и зачем. Она тоже не спрашивала, соблюдая неписанный дорожный кодекс: если попутчик захочет, расскажет сам.
Когда она доела, дождь на улице усилился – он настойчиво барабанил по крыше, потоки стекали по окнам, не давая возможности рассмотреть, что творится снаружи. Да и тьма за пределами круга, освещаемого фонарём у входа, лежала густая и мёртвая.
Марта поднялась к себе, прихватив чашку душистого чая – видно, заваренного с какими-то местными травами. Комната встретила её почти домашним теплом и прежней тишиной. Чуть позже, уже лёжа в постели, она сквозь обволакивающую дремоту непроизвольно прислушивалась к звукам старого дома. Где-то на первом этаже негромко хлопнула дверь – глухо, будто кто-то не хотел спугнуть приходящую ночь. Скрипнула лестница. Марта досадливо поморщилась, ощущая, как её внимание цепляется за каждый звук – не потому что страшно, а потому что на новом месте всё всегда звучит непривычно. Дом, похоже, ещё не спал. Внизу кто-то медленно, тяжело ступая, прошёл по залу – скорее всего, тот толстый… Марта глубоко вздохнула и усилием воли отрешилась от всех звуков и мыслей. И тут же провалилась в сон.
Ночью ей приснилось, что её номер почему-то не заперт. В проёме под дверью сквозил тусклый свет. Какие-то люди бесшумно двигались за стеной, и их тени – сплющенные, искривлённые – словно пытались пролезть в щель между дверью и полом. Проснулась она с неприятным чувством, будто что-то забыла сделать или сказать.
За окном всё ещё моросил дождь – не ливень, а скучный осенний косоплёт. В комнате было темно, лишь одинокий фонарь вычертил на потолке прямоугольник тусклого света. Марта лежала на спине, протянув расслабленные руки вдоль тела. Её дыхание было ровным, спокойным.
И тут дверная ручка чуть качнулась, будто кто-то пробовал открыть дверь, никого не разбудив. Заедавший замок поддался с глухим, болезненным щелчком. Дверь приоткрылась на сантиметр и застыла. В комнату украдкой заползал холод.
Первым переступил порог бородатый. Тот, кто говорил про обрушенный мост. Он двигался, словно знал на полу каждый скрип, переступая опасные половицы. За ним – сутулый с длинными руками. Последним – толстяк. Его шаги были удивительно мягкими. У всех троих лица были неподвижны, но как бы с чем-то необратимо утерянным. Как будто кожа – лишь бутафория, тщательно наведённая до утра.
Они подошли к кровати. Девушка оцепенела, затаив дыхание.
Бородатый шагнул на правую сторону и чуть наклонился вперёд. Лицо его искажал свет с улицы: глаза в тени, а нос казался длиннее, чем следовало. Второй остановился у изножья. Третий – прямо перед кроватью, загораживая выход.
Они накинулись одновременно, как по сигналу: бородатый держал правую руку и широкой ладонью зажимал Марте рот; левую руку перехватил толстяк, а сутулый всем туловищем навалился на ноги, не давая сделать ни одного движения. Губы толстяка неестественно сдвинулись, обнажая сросшиеся в один передние зубы. Изо рта его пахнуло падалью. Мгновенно нацелившись, он прокусил сонную артерию и припал губами к ране, судорожно глотая кровь. Тело Марты выгнулось – и тут же опало.
Затем, оттолкнув толстяка, на его место пристроился бородатый. Он пил жадно, взахлёб, слизывая даже мельчайшие брызги. Последним к телу был допущен сутулый вампир.
Толстяк пошатнулся первым. Его лёгкие сипели, как испорченный насос. Он судорожно пытался заглатывать воздух, но будто разучился дышать. Затем согнулся сутулый – его пальцы сжимались и разжимались, потрескивая суставами. Он отступил к стене, цепляясь за раковину и с трудом удерживая равновесие. Бородатый держался дольше всех, словно убеждая себя, что сможет совладать с приступом. Но и он в конце концов сорвался, захлёбываясь рвотой. Схватился за грудь, будто внутри что-то нестерпимо жгло. Лицо его растеклось в гримасе ужаса.
И всё это – в полной тишине. Ни одного крика. Беззвучная агония, только в какой-то момент зубы упавшего толстяка скользнули по батарее, и тонкий звук металла прозвучал как жалоба.
Марта по-прежнему лежала на кровати. Спокойно, не шевелясь, только злорадно улыбаясь. Ранка от укуса на шее затягивалась подозрительно быстро, и скоро от неё не осталось даже шрама.
Утром дождь кончился. Тайга, умытая и свежая, расстилалась вокруг приюта зачарованной далью, уходящей к синему горному хребту.
Из двери тринадцатого номера в коридор одна за другой вышли четыре девушки. Все на вид лет двадцати с небольшим: худые, чуть угловатые, с короткими светлыми волосами, в одинаковых плотных брюках и водолазках. Они были похожи как сёстры, различаясь только незначительными деталями: одна была чуть пополнее, другая слегка сутулилась, брови третьей были густы и кустисты, что, впрочем, совершенно её не портило.
– А! Вот и мои кроссовки! – обрадовалась первая. – Совсем забыла, что оставила из снаружи!
– В смысле, твои?! Я прекрасно помню, что сняла их, когда заходила, – возмутилась вторая.
– Да не дурите мне голову, – вмешалась третья. – Это я их оставила, и именно на этом месте!
– Девочки, – примиряюще сказала четвёртая, – этот спор не имеет смысла. Вы правы все – и никто конкретно. Со временем поймёте.
В холле горел свет – неяркий, с тёплым оттенком старых ламп накаливания. Мирно жужжал холодильник, с характерными щелчками срабатывал бойлер. На низком столике рядом с диваном стояли четыре кружки горячего чая – видно, только что налитых, пар ещё поднимался к абажуру.
Хозяйка хлопотала у барной стойки, протирая на бокалах несуществующую пыль.
– Садитесь, – распорядилась она, не оборачиваясь. – И закройте за собой дверь! Нечего тут сквозняки устраивать.
Девушки неуверенно переглянулись. Одна попыталась поправить волосы – привычным жестом, но словно не своим.
– Ну, чего столбом встали? Садитесь. Марта к окну, остальные – кто где хочет. Обслужу по первому классу, пока постояльцы дрыхнут. Марта, тебе кофе, как всегда?
– Всё-то ты помнишь, Петровна, – улыбнулась та.
Расселись.
Петровна оглянулась и вдруг смягчилась:
– Ну, слава богу, – тихо выдохнула она. – А я уж думала, не выйдешь. Троих сразу… Молодец, девка! Справилась. Хотя, тебе не в первый раз... А вот с этими хлопот прибавится.
Она подала завтрак, села напротив. Рассмотрела всех троих по очереди. Вздохнула.
– Вам, девоньки, сейчас многое покажется странным. Будет представляться, что вас обманули. Или сделали что-то, как бы сказать… необратимое.
Помолчала.
– Одно знайте: всё правильно. Обратного пути нет. У вас теперь другие мысли и другой долг. Не к себе – к тем, кто рядом. И особливо к тем, кто пойдёт следом.
– А мы... кто мы? – спросила та, что с густыми бровями.
– Приманка для вампиров. Живой крючок. Те, кто пьёт вашу кровь, умирают. Не сразу, но умирают. А вы рождаетесь. Таких, как вы, называют ловчими.
Она посмотрела на Марту и улыбнулась.
– Ничего, не бойтесь. Работа как работа. Да, страшная, да, противная. Вас будут подвозить, соблазнять. Ну и… кусать. Вечером – клиент, утром – минус один.
Одна из девушек поморщилась.
– Это звучит… чудовищно.
Петровна сдвинула брови:
– А жизнь тебе не нянька. Хочешь слушай меня, хочешь нет. А только другой дороги тебе теперь не будет. Ты думала, голуба, охота на вампира – это сказка? Топнула ножкой – и спасла мир? Нет, всё наоборот. Надо быть слабой, надо казаться доступной. Вот и вся тактика. Тут чем убедительнее, тем быстрее они дохнут.
Петровна замолчала, молчали и все остальные. Остывал чай в кружках, а за окном в серебре утра клубился пар от мокрой крыши сарая. Марта смотрела в окно, не мигая. В отражении оконного стекла – всё те же четыре лица, почти одинаковые, но с тонкой, всё нарастающей разницей: взгляды становились глубже, напряжённее, острее.
В прихожей тренькнул звонок, хлопнула входная дверь. Кто-то приехал.
Значит, снова будет вечер, и снова – номер тринадцать.
– Скоро вы на себе узнаете, каково это – быть живым ядом, – тихо сказала Марта, ни к кому не обращаясь. – Если их кровь делает людей чудовищами, то наша – их разрушает. В этом, наверно, и вся справедливость.