Глава 4. Старик Хаим
— А на каком языке надо писать? Мне кажется, вряд ли племянник Нафтали знает русский. Хан-Шейхун, что это вообще за город? Вероятнее всего какая-то деревня, и там точно нет наших эмигрантов. Получается, на иврите?
— Давай на иврите и на арабском, — решил перестраховаться Айзенберг.
— Ну, тогда так: «Уважаемый родственник раввина Нафтали. Вам пишут друзья Вашего дорогого дяди. Спешим донести до Вас прискорбное известие: Нафтали убит неизвестными, прибывшими из пустыни. Просим Вас как можно скорее приехать к нам, дабы мы могли с Вашей помощью довести до конца зашедшее в тупик расследование и отыскать причину убийства Вашего покойного дяди. Будем ждать Вас в хижине Нафтали. С уважением» и подписи. Всё я больше тебе не нужен?
— Да зачем ты мне нужен? — отшутился Айзенберг. — Сейчас отнесу письмо Адаму. Если ему хорошо заплатить, он быстрее всех доскачет. А потом приятно проведу время, думая над нашим свитком. Должен же кто-то делом заниматься?
— Отлично, значит, я могу спокойно погулять часа два, — сказал Павел, проигнорировав последнее замечание Андрея.
— Ты смотри далеко не гуляй, а то сам знаешь, какие здесь личности встречаются, — предостерёг друга Айзенберг. — Это сейчас солнце палит, а через час уже темень будет непроглядная. И меня не прельщает перспектива ещё и твою гибель расследовать.
— Да ну тебя! — отмахнулся Павел. — Но что жарко, это верно. Возьму-ка я эту куфию, укрою голову. Надеюсь, Нафтали не обидится.
С этими словами он снял с гвоздя большой платок, которым арабы обычно защищаются от солнечных лучей. Его раскраска была довольно необычной: на белом фоне были раскиданы несколько желтых и одно красное пятно, а в нескольких местах полотно прорезали ярко-алые изогнутые линии. Вообще странно было, что у раввина имелся этот головной убор: евреи обычно не жалуют куфии, считая их одеждой иноверцев, да и Нафтали никогда не выезжал из города, так что ему вполне могло хватить его широкополой шляпы, чтобы дойти от дома до синагоги.
Но Павла не сильно беспокоили эти мысли. Главное, что у него теперь была отличная альтернатива шляпе, которую бы непременно сдуло встречным ветром, вздумай он пустить коня галопом. Он с трудом обернул вокруг головы куфию, так как никогда прежде не делал этого, и, махнув рукой на язвительный смех Айзенберга по поводу нелепости его внешнего вида, вышел на улицу.
Выведя из стойла свою лошадь и запрыгнув в седло, Павел Петрович выехал из города и взял направление на юг. Сначала он скакал быстро и наслаждался скоростью. Ветер приятно овевал его прохладой, длинный край платка прыгал на спине, и всё было просто великолепно. Потом Павел притормозил лошадь и поехал ровным шагом, любуясь окрестностями пригорода. Слева от него в вечерней дымке виднелись силуэты гор, на склонах которых бугристым покрывалом зеленели леса. Солнце золотило горные вершины, и они стояли все в свету, как бы поддерживая небесный свод. Пушистые густые облака низко нависли над спокойной степью и, не спеша, плыли вдаль. Гладкая, местами чуть холмистая местность простиралась вперёд, куда хватало взгляда. Земля была утыкана частыми пучками короткой жёсткой травы, которые и составляли всю небогатую флору необжитой степи. Павел проехал ещё немного, и копыта его коня стали ступать беззвучно, перестав отдаваться гулкими ударами о камни: здесь начинались земли, захваченные в упорной борьбе за существование низкими подушковидными кустарничками. Они росли, плотно прижавшись друг к другу и окрасив степь в желтовато-зелёные и коричнево-серые пятна, которые на горизонте смешивались и создавали иллюзию, будто вдали волнуется неспокойное море.
Павел глянул на часы и подумал, что хорошо бы вернуться домой ещё до заката, потому что насколько бы ни был мнительным Айзенберг, всё же в его словах звучал здравый смысл. Всадник завидел вдали небольшой холм, с которого открылся бы неплохой вид на степь, и направил туда своего коня. Из-под копыт лошади порхнули в разные стороны две неприметные птицы. Слабую, чахлую траву пригнуло к земле нежданным дуновением северного прохладного ветра. Павел взъехал на возвышенность и остановил коня, закружившись на месте. Он хотел найти подходящий путь обратно, чтобы дважды не ехать по одной и той же дороге. Павел Петрович откинул на шею перекрутившийся от тряски платок и, приложив ладонь ко лбу, принялся всматриваться вдаль.
Тут он заметил боковым зрением какие-то чёрные точки и повернул голову в их сторону. Четыре всадника скакали навстречу Павлу. Он замер в седле, пытаясь лучше разглядеть их: чёрные плащи, платки на лице. В их руках блеснули револьверы! И Павел изо всех сил ударил лошадь в бока.
Конь взвился на дыбы, заржал и сорвался с места как бешенный. Сзади прогремели выстрелы. Павел неистово мчался вперёд, припав к лошадиной спине, и оглядывался через плечо на преследователей. На какое-то время их скрыл холм, но в следующую секунду четыре вестника смерти взвились над его гребнем и стали настигать беглеца.
Убийцы гнались за Павлом и стреляли ему в спину. Земля была вся выщерблена и испещрена кочками, и это до сих пор мешало им попасть. Павел Петрович вытянул из кобуры свой револьвер и, направив мушку на ближайшую чёрную фигуру, два раза нажал спусковой крючок. Раздался сдавленный крик, и всадник чёрной бесформенной хламидой свалился с седла. Бандиты приотстали. Они добили своего раненного товарища и теперь преследовали Павла на большем расстоянии, чтобы он не мог прицелиться. Павел Петрович понял их план и больше не стрелял: его запас патронов был ограничен двумя барабанами, и после опустения последнего он стал бы лёгкой мишенью.
Погоня продолжалась. Выстрелы преследователей стали реже, но каждый раз, когда за спиной раздавался грохот, Павел ещё ниже припадал к конской гриве и закрывал глаза. Неожиданно лошадь вынесла его на край небольшого обрыва. Пологий, заросший травой и утыканный торчащими из земли выбеленными от времени камнями, склон вёл в узкую долину. С обоих краёв её ограждали обрывистые горы, а понизу тёк, извиваясь широкими петлями, искрящийся на солнце ручей. В его многочисленных поймах растительность была гуще и выше, и в ней легко мог спрятаться человек.
Павел тронул коня вперёд и съехал, как по узкому коридору, по склону между двух всхолмий. Наверное, этот проход раньше был руслом реки, от которой теперь остался только маленький ручеёк, и по нему с грохотом обрушивались воды, и раскидавшие вокруг валуны. От скользивших по мокрой почве лошадиных копыт оставались длинные колеи, вниз катились вывороченные из земли камни, но наконец, спуск завершился, и Павел заехал в густой кустарник и притаился. Из своего убежища он хорошо видел, как метрах в семидесяти от него на краю обрыва показались преследователи. Они не видели Павла, но принялись наугад спускаться вниз. Тройка ехала в ряд, не таясь, их кони передвигались очень медленно, и никто бы, застав врагов в подобной ситуации, не стал раздумывать.
Павел правой рукой отвёл ветки, левой вскинул револьвер и опустошил барабан пятью выстрелами. Всадник слева вскрикнул и схватился за плечо. Тот, что был по центру, видимо, остался невредим и только припал к конской гриве, укрывшись лошадиной шеей от пуль. Зато последнему досталось больше других. Пуля прошла через грудь его коня и ранила бандита в живот. Ноги убитого наповал животного подкосились, и истекающий кровью всадник вылетел вперёд. Его тело покатилось вниз по склону, беспомощно вращаясь, как соломенная кукла, и смачно ударяясь о камни. Когда очередной валун уже в самом низу остановил его, от некогда грозного преследователя осталась только груда чёрного тряпья, среди которого лежал изуродованный труп.
Павел Петрович вновь бросился наутёк. Преследователи, оправившись от потерь, с новой злостью скакали за ним. Конь Павла нёсся, не разбирая дороги: его подстёгивал собственный страх — он скакал, продираясь через колючие заросли, скакал по дну ручья, разбрызгивая в стороны мутноватую воду. Очень скоро кавалькада пересекла долину и, выкарабкавшись наверх, понеслась по степи. Бандиты были уже просто в ярости: мало того, что они потеряли двоих товарищей, так ещё и беглец всерьёз задумал удрать. Они больше не берегли патроны и расстреливали барабан за барабаном. Пули свистели вокруг Павла, взрывали почву у копыт его коня, обжигали лицо.
Вдруг впереди показались посадки, а затем и первые дома. Павел Петрович ворвался в какую-то деревню и теперь летел по центральной улице. Жители, наверное, ещё издалека заслышали выстрелы, поэтому в селении не было ни души. Посередине деревню делила на две части река, которая протекала в глубокой канаве с высокими обрывистыми берегами. Через неё был перекинут довольно широкий деревянный мостик. Но Павел, боясь, как бы конь не поскользнулся на мокрых досках, направил своего скакуна через канаву, намереваясь перемахнуть через неё.
Но тут одна из пуль всё же попала в цель. Конь конвульсивно дёрнулся и, вместо того, чтобы взвиться над канавой, рухнул прямо в неё, чуть не придавив седока. Павел упал в мокрую глину на небольшую мель, образованную изгибом реки. В его голове мелькнула мысль, что настал конец. Послышались победные крики: отставшие враги уже подъезжали к речке. Медлить было нельзя ни секунды, Павел быстро переполз по грязи в воду и спрятался, притаившись, под мостом. Раздался стук копыт об доски. Охотники стояли прямо над своей жертвой и не догадывались об этом. Павел Петрович прикрыл рукой рот, чтобы дыхание не выдало его — при падении он держал револьвер в руке, и дуло напрочь забилось глиной, лишив беглеца возможности защищаться, так что надеться оставалось только на скрытность и невнимательность бандитов. Да, стрелять Павел не мог, иначе бы давно прикончил своих преследователей: они спешились, и теперь их силуэты отчётливо виднелись через щели между досками.
Один из бандитов подошёл к краю моста и, встав на колени, заглянул в реку. Павел видел его голову, обёрнутую чёрным покрывалом, и ещё сильнее вжался в хлюпающую землю, исчезнув в редких кустиках речной травы. На счастье, бандит недолго всматривался в мутную воду, пытаясь разглядеть, Павла. Он поднялся и, отряхнув ладони, перекинулся парой слов со своим подельником. Из их разговора Павел понял, что, по их мнению, он всё-таки убит, и его труп унесло течением или опустило на дно. Времени проверять это у бандитов не было: они и так подняли шуму, гонясь за своей добычей, и теперь нужно было скорее убегать, пока их не схватили. Поэтому на всякий случай они ещё постреляли в воду, а затем ускакали прочь, решив, что их грязное дело, наконец, удалось.
Когда лошадиный топот затих, Павел Петрович покинул убежище и погладил по голове своего убитого друга: этот конь служил ему много лет, и грустно было расстаться с ним при таких обстоятельствах. Но всё же сам он был жив, и этот факт не дал Павлу долго скорбеть. Он ощупал и осмотрел себя: человек часто не чувствует несерьёзные огнестрельные ранения, и из-за этого может погибнуть от потери крови. Но всё было в порядке, Павел Петрович был только ужасно грязным, но целым и невредимым. Теперь, когда опасность миновала, нужно было определить, куда это его занесло, и решить, как возвращаться домой. Павел Петрович отмыл в реке лицо от глины и, выкарабкавшись на мост, огляделся.
Поскольку во время погони он не запоминал дорогу и никогда прежде не бывал в долине, в которой ему удалось так метко сразить одного из бандитов, то Павел понятия не имел, где сейчас находится. Конечно, эта деревня не могла быть дальше, чем в сорока километрах от его родного города, но о том, чтобы преодолеть обратный путь пешком, не могло быть и речи.
Поэтому Павел, недолго думая, просто подошёл к ближайшему дому и постучал в дверь. Ему открыл мужчина лет шестидесяти, судя по одежде, турок, в феске и с ружьём на плече. Он не удивился, увидев на пороге нежданного гостя, так как сам видел финал погони через окно. То, что хозяин был с ружьём, подтверждало мысль Павла, что его преследователи известны уже много где, и люди их не жалуют. Это было хорошо: тем охотнее местные жители ему помогут, когда узнают, что он уложил двоих из шайки.
Павел Петрович вкратце описал, что с ним произошло, и попросил оказать небольшую услугу:
— Не будете ли Вы так любезны одолжить мне лошадь, чтобы я смог добраться до дома?
— Лошадь могу дать, и дорогу показать тоже, — ответил турок. Он говорил на своём языке, а Павел плохо знал турецкий, поэтому разговор шёл частично жестами. — Только Вам сейчас не следует ехать. Они (бандиты) не уйдут далеко. Выедешь из деревни, и догонят. Переночуешь у нас, а завтра провожу.
Павел согласился и вошёл в дом. Внутренне убранство было самым традиционным, поэтому он не стал тратить время на изучение мебели и предметов быта и сразу отправился в комнату, в которой жена хозяина уже приготовила ему воду для умывания. И это было весьма кстати, ведь в основательной чистке нуждался не только сам Павел Петрович, но и его многострадальный костюм. Через полчаса все необходимые дела по части гигиены были улажены, и Павел, облачившись в любезно предоставленную хозяином одежду, прошёл в столовую, которая же играла и роль гостиной.
У стены стояла широкая лавка со спинкой, и Павел уселся на неё, с удовольствием вытянув ноги и закрыв глаза. Он только сейчас понял, как устал от сегодняшних приключений. Эти приключения! Никогда ещё его мысли не воплощались в жизнь так быстро: всего каких-то дней десять назад он впервые поделился с Айзенбергом своим недовольством спокойной жизнью, и вот уже его пытаются убить неизвестные головорезы. Однако ему повезло в этот раз, и завтра можно будет спокойно вернуться домой. Коня только жалко. Мысли стали путаться в голове Павла Петровича, он впал в полудрёму, и ему уже грезилось, как он пытается договориться, чтобы его коня похоронили на общем кладбище, как полагается, а ему говорят, что это невозможно, потому что людей с грязными револьверами не обслуживают.
Но неожиданно этот сонный бред прервался, и Павел Петрович почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он открыл глаза и увидел, что в углу на той же лавке сидит старик, опершись подбородком на палку. Старик, не стесняясь, разглядывал гостя, и Павел последовал его примеру. Дед был очень древним: его лицо ссохлось, и было испещрено глубокими морщинами. Волос на его голове, прикрытой для тепла небольшой шапочкой, совсем не осталось. Зато борода была знатная: хоть и узкая, зато густая, длинная и абсолютно белая. Она-то благодаря своему цвету и бросилась первой в глаза гостю. Телосложение у старика было не такое уж и немощное для его возраста, но тяжесть прожитых лет всё же сгибала его и заставляла кутаться в халат из верблюжьей шерсти и меховое одеяло.
— Добрый вечер, — первым прервал молчание Павел и заговорил на ломаном турецком, — а я Вас раньше не заметил, Вы давно уже здесь сидите?
— Давно. Говори на арабском. Я вижу, ты знаешь его гораздо лучше. Это облегчит беседу, — ответил старик необычно низким голосом. — Я хочу спросить тебя, откуда у тебя эта куфия, в которой ты приехал?
— Взял у одного знакомого раввина, когда поехал на прогулку. А почему она Вас интересует?
— Ты знаешь, что именно из-за неё на тебя сегодня напали?
— Нет! — оторопел Павел Петрович. — А что в ней такого?
— Вот видишь, теперь и тебя она интересует, — усмехнулся старик. — Принеси её. Я тебе кое-что покажу.
Павел, обуреваемый любопытством, сходил за платком и, отдав его старику, сел поближе. Дед отложил палку, расправил платок на лавке и несколько раз поочерёдно сложил его углы к центру один под другой, а затем ловко вывернул получившуюся композицию, так что получился квадрат в несколько раз меньше первоначального полотна. Затем старик просунул под него ладонь и перевернул вверх дном. Павел потерял дар речи. Те самые беспорядочные красные линии и кружок собрались в единую картину и теперь на голубой ткани ярко алели месяц рогами вправо и звезда, слева и чуть ниже его.
— Как я понимаю по глазам, тебе уже знаком этот символ, — заметил дед, — хочу только узнать, что конкретно ты о нём знаешь.
И Павел, не умалчивая ничего, перебивая сам себя и постоянно перескакивая с место на место, поведал загадочному старику и про Нафтали, и про его убийство, и про подвал, и про то, как он взял куфию. Когда рассказ был окончен он, сгорая от нетерпения, попросил:
— А откуда Вам знаком этот знак? И что он символизирует? И за что за люди гнались сегодня за мной? Почему они преследуют тех, кто связан с месяцем?
— Ты задал мне много вопросов, — помолчав, промолвил старик. — Это естественно. И я попробую тебе максимально подробно описать всё, что знаю, раз эта история всё-таки всплыла спустя так много лет. Но знаю я тоже немного, поэтому слушай.
И дед начал рассказ:
— С тех пор, как я появился на свет, и родители нарекли меня Хаим, прошло уже девяносто восемь лет. За это время мир сильно изменился, а я был свидетелем многих событий произошедших за последний век. Вот уже и моему сыну исполнилось шестьдесят, и он сам ведёт все дела, а я стал стар и слаб. Моя голова лишилась тех прекрасных чёрных волос, которые покрывали её при Абдул Хамиде Втором, а сам Абдул Хамид давно умер, но воспоминания моего детства до сих пор живы в моей памяти и часто встают перед глазами и являются во снах. Ибо такое забыть невозможно, и я бы унёс с собой в могилу свою историю, но лучше передать её тебе, раз её отзвуки уже дошли до тебя.
Давным-давно мы всей семьёй жили в древнем городе Мааррате. Мой дед, которого много десятилетий назад огонь земной избавил от вечного огня, был одним из братьев древнего Ордена. Можешь не расспрашивать меня, я не знаю подробностей: не захотев подвергать себя и свою семью смертельной опасности, мой отец отказался посвящаться в члены Ордена, и я тоже таковым не являюсь, так что об этом Братстве знаю только по рассказам деда. Помню только, что Орден этот был очень древним, его создали ещё чуть ли не до рождества Христова для борьбы с Дьяволом, но для этой цели создаются почти все светлые ордена, так что вряд ли эта информация очень ценна.
Одно из главнейших святилищ нашего Братства располагалось недалеко от Мааррата, там проводились богослужения и прочие ритуалы. В 1821 году на храм напали. Дед рассказывал, что во время службы внутрь ворвались люди в чёрных плащах с саблями и ружьями. Их было гораздо больше, чем членов Ордена, да к тому же почти все присутствовавшие в храме были пожилыми и не могли тягаться с бандитами. Но всё же битва была жестокой: члены Братства до последнего защищали Храм, и многие остались там навсегда.
Моему деду удалось спастись. В схватке ему отрубили ухо и прострелили плечо, но он смог вырваться и доскакать до Мааррата. Благодаря ему, все, бывшие там члены Ордена были оповещены о несчастье и предупреждены. Те братья, которые были молоды, собрали отряд и отправились мстить налётчикам, но большинство избрало самый благоразумный выход и бежало из города, чтобы спасти тайны Ордена от забвения. Мой дед был не рядовым членом Братства и принял на себя временное руководство Орденом вместо погибшего Магистра. За ним ушли несколько родов, и он привёл их в Каир, надеясь там спрятаться от врагов. Но это было роковое решение: кто же мог знать, что Каир — это столица секты фанатиков, учинивших бойню в Храме. Двадцать пять лет всё шло хорошо, и братьям никто не мешал исполнять их религиозный долг. Но потом всё изменилось.
В 1846 каирские бандиты узнали, что в городе находится мой дед с десятками верных ему братьев, и донесли об этом своим предводителям. В следующую ночь на дома ничего не подозревавших членов Ордена были организованы облавы: одних убивали на месте, разрубая прямо с кроватями, других выкидывали в окна и расстреливали на улицах. Мне тогда было уже восемь лет, и я отчётливо помню события той проклятой ночи. Мы жили на втором этаже, бандиты выломали дверь и с криками вбежали наверх по лестнице. Отец вырвал меня из кровати, натянул на меня какое-то тряпьё, мазнул по лицу сажей и, толкнув в комнату для слуг, заставил поклясться, что ни при каких обстоятельствах я не назову своих настоящих родственников. Это спасло мне жизнь.
В следующую секунду двери слетели с петель, и два бандита, первыми показавшиеся на пороге, были сражены наповал выстрелами моих отца и деда. Но остальные набросились на них, выбили ружья и повалили. Отца сразу зарезал брат убитого им бандита, а деда проволокли по лестнице и вывели на площадь прямо под нашими окнами. Там к нему обратился какой-то человек из числа бандитов, по всей видимости, начальник или магистр. Вокруг кричали люди, гремели выстрелы, и стоял страшный шум, поэтому я не мог разобрать, о чём говорит мой дед с тем бандитом. Но, скорее всего, начальник предлагал своему пленнику открыть местонахождение остальных членов Ордена, в обмен на помилование или что-то вроде того. Конечно, мой дед отказался, и тогда его привязали к столбу на улице, облили маслом и подожгли. Пламя взметнулось к небу, и перед тем, как погибнуть мой дед проклял своих убийц на вечные мучения.
Следующие сорок пять лет я прожил относительно спокойно. Меня вырастили спасшиеся члены Ордена, но когда пришло время, я отказался стать одним из братьев, поскольку мой отец не принадлежал к их числу, да и я не хотел погибнуть: один раз смерть не нашла меня, а второй раз играть с ней в прятки я не желал. У меня уже была своя семья и, стань я членом Ордена, над моим сыном тоже бы нависла опасность быть убитым. Однако и совсем отдалиться от жизни братства я не мог: по крови я являлся потомком одного из основателей Братства, так что нигде не мог чувствовать себя в безопасности.
В 1891 году на общем собрании Ордена, было объявлено, что наши враги снова вышли на тропу войны: были убиты пятеро наших друзей, и скоро могло быть предпринято ещё одно зверское уничтожение Братьев. Требовалось немедленно решить возникшую проблему, чтобы спасти от полного исчезновения Ламехово колено Ордена. Один молодой человек по имени Нафтали, который почти достиг возраста Посвящения, предложил смелый план: отряд добровольцев должен был открыто выступить из Каира, чтобы отвлечь на себя внимание фанатиков, а остальные члены Ордена вместе с жёнами и детьми в это время тайно перебрались бы в более безопасные города, подальше от врагов. Эта идея была одобрена, и я выразил желание быть среди добровольцев, чтобы хоть как-то послужить на благо Ордену. Так мы выдвинулись в путь, нас было числом двадцать один человек.
Сначала мы просто шли по пустыне одни, и ничего не происходило. Правда, на второй день после переправы через Суэцкий канал уже в вечерних сумерках мы видели на холме чёрную фигуру верхом на коне, ночь тогда пришлось провести без сна и во всеоружии, но никто так и не объявился. Скоро мы дошли до одного оазиса на Синайском полуострове. Я теперь-то уж и позабыл, как он называется, но помню, что это был настоящий рай. Зелени там было как в дельте Нила, а населяли ту благодатную землю бедуины. Мы задержались у них и прожили несколько лет, поскольку получили от гонца весть, что наши семьи благополучно перебрались в более безопасные селения, но теперь опасность угрожает нам, так как бандиты всерьёз вознамерились нас уничтожить. Бросаться небольшим отрядам в пустыню, где нам никто не сможет помочь, было бы безумством, поэтому мы залегли в укрытие и прятались среди племени бедуинов.
Но в один день бандиты всё же настигли нас, и тогда в лагере была жестокая битва. Там были убиты пятеро наших товарищей, но нам удалось общими усилиями обратить врагов в бегство, сразив многих из них. Однако после этого мы уже не могли оставаться с бедуинами, чтобы не навлечь на них ещё больших бед, и поэтому в тот же день снялись с лагеря и ускакали прочь в Синайские пустыни. Очень долго мы петляли там, и фанатики не могли найти и догнать нас. Они настигли нас только при входе в земли Леванта, и тогда в битве полегло семеро наших братьев. Но в этот раз нам удалось уничтожить всех бандитов, и, значит, свидетелей сей кровавой драки не было. Мы поняли, что это шанс исчезнуть навсегда для наших врагов, и, прибыв в Иерусалим, наш отряд растворился среди жителей. Мы провели там ещё долгое время, пытаясь понять, ищут ли нас бандиты, или они окончательно потеряли наш след. Но всё говорило о том, что они оставили нас, и тогда мы, наконец, вздохнули с облегчением.
Миссия наша была уже выполнена, и ценой более чем половины отряда мы спасли всех остальных Братьев от смерти. Теперь, после долгих лет скитаний и постоянной опасности, нам можно было вернуться к обычной жизни. Я не видел семью уже почти четыре года и всем сердцем желал закончить все свои приключения, чтобы поскорее вернуться к жене и сыну. Нафтали поддержал меня и сказал, что пора вернуться к своим, так как долг наш перед Орденом мы выплатили сполна. Однако остальные наши товарищи были другого мнения. На момент выхода из Каира многим из них едва ли исполнилось двадцать, они были молоды. А на их головы уже свалилось столько испытаний, сколько выдержит не каждый зрелый воин. Они хотели порвать с Орденом и жить жизнью простых людей, чтобы не ведать забот и опасностей, которые выпадают на долю каждого Брата, как только он становится причастным страшных тайн.
Мы с Нафтали не могли осуждать их. Тем более что я и сам сделал такой же выбор много лет назад. Поэтому мы, тепло простившись с ними, уехали из Священного города и направились туда, где нас ждали наши родные. Через день нас догнал всадник, привезший печальную, но, увы, не необычную весть: почти сразу же после нашего с Нафтали ухода из общего жилища отряда туда нагрянули бандиты и перебили всех до единого.
Я опять чудом спасся и поэтому изменил свои планы. Когда мы с Нафтали добрались до ожидавших нас Братьев, я забрал свою семью и увёл её в глухую деревню, подальше от Ордена, чтобы моих детей не коснулась его судьба. Я посоветовал и Нафтали сделать так же, но он был слишком горяч и смел, чтобы уйти на дно и успокоиться, молодость требовала большего, и он снова отправился в странствие. Больше я о нём ничего не слышал.
Вот и вся моя история. На протяжении сотен лет члены Братства подвергали себя смертельной опасности ради достижения высших целей и защиты великих тайн от врагов. Но девяносто лет назад враги всерьёз задумали уничтожить Орден и начали вырезать Братьев. После нашего похода бойня прекратилась. Но теперь, видимо, всё начинается сначала: бандиты приняли тебя за одного из братьев и поэтому пытались убить. И даже если тебе каким-то образом удастся доказать, что ты таковым не являешься, тебе всё равно грозит смерть, ибо каждый, кто хоть кончиком пальца прикоснулся к жизни Ордена, навлекает на себя гнев его ненавистников, так как становится причастным его тайн.
Павел Петрович был поражён историей старика Хаима. Теперь он понял, что значит на самом деле рассказ Нафтали, понял, что убитый раввин был членом Ордена и именно за это его расстреляли. Теперь он знал и то, что месяц и звезда были эмблемой этого Ордена. Непонятно было только, какое отношение имеет месяц и звезда к древнему религиозному культу? Павел спросил об этом старика.
— Этого я не помню. Или не знаю. Эта эмблема — одна из многочисленных тайн Братства, и, следовательно, непосвящённым не положено их знать, — ответил Хаим, — поэтому не исключено, что мне и не рассказывали об этом.
— А Вы не помните, где находился тот Храм, в котором впервые напали на Вашего деда? — с надеждой спросил Павел. Так как сама судьба свела его с человеком, лично знакомым с делами Древнего Тайного Ордена, к которому принадлежал Нафтали, то нужно было воспользоваться редчайшим шансом и ухватиться за малейшую деталь, чтобы закончить расследование.
— Я сам не был в нём ни разу, а со временем даже самые яркие события в жизни испаряются из памяти. Поэтому немудрено, что я знаю о его местоположении столько же, сколько и ты, — неутешительно ответил Хаим. Потом он задумался, вперив глаза в одну точку, и после долгого размышления продолжил, — Хотя, я вроде припоминаю некоторые особые приметы местности, по которым можно отыскать Храм. От Мааррата надо ехать на восток до Змеиного кряжа: так его назвали из-за схожести с извивающейся змеёй. Там с севера на последнем витке и будет вход в Храм — просто пещера. Не думаю, чтобы пришлось далеко ехать до него, так как дед всегда, уезжая утром, успевал вернуться до ночи.
Павел Петрович поблагодарил старика за бесценные сведения, и тут как раз позвали на ужин. После трапезы хозяин проводил Павла в выделенную ему комнату и удалился. Павел упал на кровать: пережитые за последние несколько часов приключения оказались настолько изматывающими, что как только организм понял, что находится в безопасности, усталость моментально овладела им. Последние силы ушли на беседу со стариком, и теперь мозг Павла Петровича был под завязку забит информацией, которую требовалось как можно скорее систематизировать посредством сна, чтобы ничего не забыть. Павел даже не успел обдумать рассказ Хаима и только подумал, что когда племянник Нафтали прочтёт их письмо и приедет, то полученные от старика знания об Ордене помогут легче вывести его на честный разговор. Если, конечно, этот племянник сам знает об Ордене. И Павел Петрович заснул.
Свидетельство о публикации №225062401700