Обнаженная натура... Начало

Мир был слишком шумным для него, как для художника...

Город кипел, как в бреду, и даже ночью не давал никому покоя. Улицы напоминали пульсирующие артерии — синие огни вывесок, звуки машин, крики, смех, драки, обрывки музыки из открытых окон. Люди мелькали перед глазами, будто призраки. Он уже давно перестал их различать.

Он сидел на подоконнике своей мастерской, в потрёпанной футболке, с кистью в руке, которую так и не отмыл после последней работы. Воздух был пропитан запахом масляных красок и старого кофе. За его спиной — незаконченное полотно, лицо женщины, которое он не мог дорисовать третий месяц подряд. Где-то внутри было желание, но не было сил. Казалось, что творческая жилка оборвалась. Или просто умерла.

Он - Лев Данилович Марков. Некогда очень  знаменитый художник, который десять лет назад выставлялся в Париже, Лондоне и даже Нью-Йорке. Его работы покупали миллиардеры, галереи ссорились за право первой продажи. А теперь полнейшая  тишина.
Сквозняк в пустой мастерской, одинокая лампочка, мерцающая над мольбертом, и страх, что больше он никогда ничего не создаст!

Он закрыл глаза. В голове мелькали калейдоскопы образов: лица, тела, цвета, движения. Но всё это было разрозненно, несвязно. Как будто кто-то вырвал страницы из его внутреннего альбома и разбросал по ветру.

И вот однажды  он услышал шаги...

Не обычные  шаги, нет...
Эти были осторожными, почти как-будто  колеблющиеся. Будто человек осторожно, с опаской ступал по тонкому льду. Он открыл глаза и посмотрел в ту сторону.

Там стояла девушка стояла на пороге, которая  не решалась зайти. Она была высокой, стройной, с длинными тёмными волосами... На ней было простое платье, почти бесцветное, но именно поэтому какое то притягательное. Её лицо было спокойным, но в глазах читалась странная смесь уверенности и немного какого то страха.

— Вы Марков? — спросила она, чуть задохнувшись от волнения.

— Был, — ответил он. — Теперь просто Лев!

Она вошла внутрь, осторожно оглядываясь.
Мастерская была большая, но запущенная. Полы сильно скрипели, стены сплошняком украшены незавершёнными работами. Краски, холсты, кисти — всё это лежало повсюду, будто здесь прошёл небольшой ураган.

— Я хотела… — начала она, но замялась.

Лев подошёл ближе, внимательно посмотрел на неё:
— Хотела чего?

— Позировать Вам!

Он усмехнулся:
— Для кого?

— Для Вас.

Тишина...

Он почувствовал, как внутри проснулось  что-то старое, давно забытое. Что-то, что он считал уже  давно мёртвым.

— Почему я?

— Потому что Вы — великий художник. И потому что… мне нужно, чтобы кто-то меня увидел!

Первые несколько дней они просто наблюдали друг за другом...

Лев не начинал работу сразу. Он рисовал эскизы, делал наброски, смотрел на неё, как на загадку, которую нужно как то постараться  разгадать. Она тоже  не спешила уходить. Приходила каждый день в одно и то же время, садилась в кресло, закутывалась в плед и наблюдала, как он работает.

Но она ничего не говорила о себе. Ни имени, ни прошлого. Только иногда, когда он задавал вопросы, отвечала коротко и сухо.

— Как тебя зовут?

— Ты можешь называть меня Эля.

— Это настоящее имя?

— Может быть. Может, и нет.

— Хорошо. Эля...

Она смеялась редко, но когда смеялась — звук был странный, будто где-то в глубине её души жило что-то больное и чуть  живое...

Однажды вечером он попросил её снять платье:
— Я хочу нарисовать тебя полностью  обнажённой!

Она долго молчала. Потом медленно встала, распустила волосы, посмотрела ему прямо в глаза:
— Только если ты тоже разденешься совсем, вместе со мной!

Это был первый раз, когда он видел её обнаженное тело...

Она стояла перед ним, как богиня. Не идеальная, но живая! Каждый изгиб, каждая линия, каждый ее шрамчик — рассказывали ему сейчас  свою сокровенную  историю. Он разделся тоже и начал рисовать, не отводя от нее взгляда. Она же смотрела на него совсем не стесняясь...

Сначала было трудно. Десятки лет он рисовал других, но самого себя никогда не воспринимал как объект наблюдения. Однако сейчас, в присутствии этой девушки, он чувствовал, что должен показать ей всё. Даже своё уязвимое "Я".

Они провели так весь вечер. Он рисовал, она позировала. Иногда они говорили, иногда просто  молчали. Иногда он подходил к ней, тихо и бережно касался её кожи, проверял, реальна ли она...

В какой-то момент между ними возникла некая невидимая связь. Не любовь, не страсть, а что-то гораздо более опасное — какая то  внутренняя зависимость. Они начали зависеть друг от друга, как наркоман зависит  от иглы. Он уже  не мог рисовать без неё. А она не могла уйти, хотя, казалось бы, ничто её и  не держало...

Каждый новый штрих портрета становился всё более интимным. Он начал рисовать не только её тело, но и её мысли, её страхи, её желания. Он учился читать её выражение лица, как какую то  книгу. А она… она научилась читать его молчание!

Однажды они перешли некую невидимую  черту...

Они оба уже и не помнили, кто первый коснулся и кого... Возможно, он. Возможно, она. Но в какой-то момент рисование стало чем-то иным, чем рисование. Они целовались, как люди, которые знают, что скоро могут просто  умереть... Лев неожиданно для себя и неё  оставил кисть, схватил  за руку, повалил на пол, среди холстов и красок. Она не сопротивлялась. Она только смеялась, смеялась, смеялась…

После того дня всё сразу изменилось...

Они занимались любовью в разных углах мастерской. Иногда между работой, иногда вместо неё. Он рисовал её в разных позах, иногда ещё тёплую после его страстных и жарких объятий. Она позволяла ему делать всё, что он хотел с ней делать!
Но она всегда оставалась какой то  загадкой для него...

— Ты хочешь меня? — спрашивала она.

— Да.

— А кем ты видишь меня? Любовницей? Музой?

— Ты — мой свет!

Она громко смеялась:
— Тогда будь осторожен. Свет может ослепить!

С каждым днём он терял контроль над собой...

Работа шла легко, слишком даже  легко. Он создавал картины, которые раньше ему  казались совершенно невозможными. Его стиль стал более экспрессивным, почти каким то  сумасшедшим. Цвета стали намного ярче, формы — хаотичнее. Критики начали говорить, что он, как мастер и гений, опять  вернулся. Что Лев Марков снова жив!

Но он знал другую правду...

Он не был жив. Он был полностью  одержим Элей!

Он начал видеть её даже тогда, когда её не было с ним рядом. Слышал её голос в голове. Чувствовал её кожу на своих пальцах. Однажды он нашёл на полу капли крови и не понял, чья она. То ли он порезал руку, то ли она оставила свой след...

Он совсем потерял счёт времени. Не выходил из мастерской неделями. Ел мало, спал ещё  меньше. Работал до рассвета, пока глаза не начинали слипаться...

Однажды он сказал ей:
— Ты — моя Муза. Без тебя я просто  никто!

Она ответила:
— Ты ошибаешься. Без меня ты  художник. Со мной ты  раб!

Он ничего не понял. Или, может,  не хотел этого  понять?

Он решил написать свою последнюю картину. Самую большую...

Холст был огромным, почти два метра в ширину. Он работал над ним месяц. Каждый день добавлял новые слои, новые детали. Он рисовал их обоих, обнаженных,  сплетённых в экстазе, в боли, в любви и даже  ненависти. Он рисовал её глаза , они смотрели прямо на зрителя, как будто знали, что он уже не сможет жить без неё.

Когда работа была закончена, он позвал её посмотреть...

Она подошла, остановилась перед полотном. Подошла еще  ближе. Протянула руку, осторожно  коснулась холста.

— Это очень красиво, — сказала она. — Но ты теперь больше не нужен мне!

Он не понял сразу:
— Что ты имеешь в виду?

— Я получила то, что хотела. Ты дал мне жизнь на этом полотне. А теперь... я ухожу!

— Уходишь? Нет! — закричал он. — Ты не можешь от меня уйти!

— Я могу. И сделаю это сейчас!

Она ушла...

А он остался один...

Картина висела на стене, но он больше не мог на неё смотреть. Он закрыл её простынёй, как будто боялся, что она оживёт.

Он не рисовал больше никогда.

Галереи звонили, просили новые работы. Он никому не отвечал. Друзья приходили, предлагали помощь. Он их прогонял. Он не мог есть, не мог спать. Он сидел в мастерской, смотрел на пустой мольберт и ждал, что Эля вернётся к нему...

Но она так и  не вернулась.

Прошло несколько месяцев. Он уже  начал терять связь с реальностью. Он постоянно слышал её голос в стенах квартиры, видел её тень в окне. Один раз он даже разбил все рамы, потому что был уверен, что она прячется за ними.

Его увезли медики...

Психиатрическая клиника.

Белые стены, белые халаты, белые лекарства. Он отказывался разговаривать... Отказывался есть. Только тупо  смотрел в одну точку.

Иногда врачи его спрашивали:
— Что с вами случилось?

Он отвечал одно и то же:
— Я совсем разучился рисовать!

Года спустя одна молодая девушка пришла в ту самую  мастерскую...

Она узнала, что Лев Марков всё еще находится  в клинике. Но его последние работы хранились здесь. Она приподняла простыню, под которой пряталась картина.

На ней были двое людей, мужчина и женщина. Они сливались в одном движении, будто были частью одного целого. Лицо женщины было ей очень  знакомым.

Она загадочно улыбнулась.

И ушла...

Продолжение следует...