Савал 8-9гл

Демьян не пошел домой. Давящий запах глины, каменное молчание отца после утреней перепалки на могилах, вымученное лицо матери -- все стоит в глазах. Вместо теплого места в сенцах, Демка выбрал колючий ветерок с реки. Шел, спустя рукава, пинал комья грязи. "Сегодня вообще не буду спать!" – сказал он отцу и в дом не зашел. Савин и слову не выронил. Пусть там молчит! Глядь в окно, мать там с бусами дуреет, отец со стороны лавки, у входа, видать, задремал. Демка вышел на выгон, свернул с тропинки, нырнул в сырую прохладу вечернего луга. Туман здесь был тоньше, дышалось легче. Шел, не разбирая дороги, топча мокрую траву в росе, пока не услышал знакомый приглушенный стук – лопаты о землю. Приглядевшись, Демьян признал здоровую фигуру Сашки Погребая с лопатой и керосинкой в руках. Точно он! Хуторской чудак.
– Чего, Демьяша, с погоста? – не оборачиваясь, хрипло бросил Сашка, вгоняя лопату в сырую землю с притворным усердием шел на встречу.
    Демьян остановился в двух шагах, руки сунул глубоко в карманы, ответил:
– Видок у тебя... будто тебя самого сейчас закопают, – прозвучало у него ледяно. – Тю, а сам-то куды собрался? В такую пору?
Демка молча отошел, присел на корточки, поджав длинные ноги. Холодная сырость земли тут же просочилась сквозь тонкую рубаху, но Демьян лишь стиснул зубы – привык. Вспомнился теплый отцовский тулуп, шапка, брошенные у двери...
 "Бросил бы сейчас!" – мелькнуло у него во зло. Но он лишь резко плюнул в сторону, не сводя глаз с Сашки.

  Демьян смотрел, как лопата Погребая ровно вгрызается в сухую землю, как будто он сам только что выбился из сил, роя чужие могилы. Глядел, глядел, а потом в глазах его вспыхнуло холодное понимание смешанное с презрением.
– Постой-ка... – голос Демки прозвучал тихо, но с такой ледяной злостью, что Сашка невольно замер, лопата застыла в воздухе. – Это... ты сейчас... хоронить собрался? Тех самых? С вагона? Которых мы вчера...
– Ну, да! – бодро отозвался Сашка, но уже без прежней уверенности, почуяв неладное. Он попытался улыбнуться протянул керосинку к Демьяну осветив ему лицо. – Таки и есть!..Это... Долг, как никак...
– Долг?! – Демка вскочил с корточек, как пружина. – Я и отец еще с утра!.. С самого!... Вот этими самыми руками! – он рванул вверх свои мозолистые, в земле и царапинах ладони, тыча ими в лицо Сашке. – Восемнадцать ям! Восемнадцать тел опустили! Никто не пришел! Ни души! А как на молоко – так всем хутором, как псы голодные, с утра пораньше в очередь встали! Вот те на! И где же ваша "личность" присутствовала, однако?! А?! Где ты был, Сашка, когда я с отцом глину долбили?! Ты это...на печи небось грелся, пузо чесал?!

Сашка отпрянул на шаг, судорожно сжимая черенок лопаты. Его "бодрость" испарилась, лицо стало серым, как глина под ногами.
– Ну-с... я того... – забормотал он, избегая взгляда Демки. – Я это... приболел маленько... После того, как вчера мы их... ну, встречали... Вот там... вагонной... На сердце аж плохо стало...

– Ну, Сашка, ай-да молодец! Сволочной же ты!– Демка шагнул вперед. Его голос был теперь не ледяным, а раскаленным, как железо в горне. – Больной нашелся! Сердце болит? А лопату лихо крутить не болит, а яму копать болит?! Долбень! Ну я тебе сейчас, Сашка... – он двинулся еще ближе, заставляя Погребая попятиться отступать дальше и дальше, а там неглубокая впадина – Сейчас я тебе задам за твое "сердечко"! Еще к отцу моему наведывался, чтоб поверстали в казаки, благо не взял он тебя! Не стал заручаться! А то б позору было, не отгребешь! С печи-то слезать тяжело?! Да я тебя...

Демьян не договорил. Ярость, копившаяся весь день – и на отца, и на мать, и на самого себя, и на эту проклятую долю – хлынула наружу. Он рванулся вперед, не кулак, а раскрытую ладонь, тяжелую и мозолистую, запустил Сашке прямо в грудь. Тот ахнул, захлебнулся, потерял равновесие и грохнулся навзничь в ту самую впадину. Лопата с глухим стуком упала рядом. Керосинка, выскользнув из ослабевших пальцев, покатилась по краю, чуть не свалившись следом -потухла.

– Ой! Ой, Демьяша! Да что ты! – захрипел Сашка снизу, барахтаясь в той впадине. – Не надо! Я ведь... я ж... это, как есть больной! Ох, ребра! Ой, все помял!

Демка тяжело дыша глядел на мечущуюся фигуру. Туман сгущался, затягивая луг и яму серой пеленой. Где-то далеко прокричала то ли сова, то ли почудилось что. Злость внезапно схлынула, оставив пустоту мерзкий привкус застойной воды. Подзабыл, маленька, как чуть не потоп если бы не отец.

– Лежи тут, "больной", – бросил он хрипло, разворачиваясь. – Могилу себе выкапывай – теперь будешь знать, как оно. А то... – он не стал договаривать, махнул рукой и зашагал прочь, оставляя Сашку хныкать в его же впадине как в той могиле и туман сомкнулся за его спиной, как завеса.
 Как только Демка отошел, Сашка быстро приходит в себя и пытается выползти из впадины. Вокруг совсем темно, ни души. Фитиль в керосинке потух, стекло разбито, еще и лопата куда-то делась. Сашка искал на ощупь, но тщетно. Ничего не видать!   От страха всего аж покрутило, изрядно потряхивает, то ли от холода, то ли от страха, а домой идти по темноте долго. Он стонет, пытается идти быстрее, вспоминает свой позор: толчок Демки, падение, насмешки эти. Еще напомнил ему про тот случай как он ходил в казачий лагерь – и не дошел. Стыд- то какой был, всем баб на смех поднял! Его, взрослого мужика, снова эти Савины!...
            С большим трудом, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, он поправляет отцовский тулуп, где-то рвется по швам, теперь память от покойного отца испорчена – вымазан в грязи,со старыми дырками, но самого Сашку это уже не волновало. Это все Демьян! Савинок! И это ранит еще  сильнее. По дороге он отряхивал тулуп - еще больше рвется. Старый уже. Затхлый.
По возвращению домой, Сашка крадется по задворкам, как побитый пес, избегая лая сторожевой собаки - Мушки.  Боится встречи с кем-либо или насмешек хуторян, если кто видел его позор. Каждый шорох заставляет его вздрагивать. 
 Дома он не разжигает керосиновой лампы – боится привлечь внимание, скидывает грязную одежду. Моется в ледяной воде из ведра, толстыми клешнистыми пальцами скребет кожу до красноты, пытаясь смыть грязь и чувство унижения. Он не просто грязен – он "повержен" падением в яму.
 Страх перед Демкой теперь реальный и довольно острый. Но сильнее страха – звериная обида и жажда мести. Сашка не мог открыто противостоять Савину, но он знает хуторские тайны, умеет шептаться и вредить исподтишка. Мысли крутятся вокруг мести. Потирая руки, Сашка уже придумал брехню:"Отомщу... Ох, как я ему отомщу!"
....
На утро хутор накрыл горячий воздух. Пропитался запахом перегретой земли и травы, а над зеркальной поверхностью реки воздух дрожал, как вода в котле перед кипением. От высушенной земли поднималось густое марево, искажая очертания хиленьких изб, покосивших заборов, людей — будто весь хутор тонул в раскалённом стекле.
Трава под ногами была жёсткая, выгоревшая, хрустела, как тонкий ледок. Пыль висела в воздухе не оседая — дышишь, а она липнет к губам, к векам, забивается в складки одежды. Ослепляющее солнце висело прямо над головой - белое и безжалостное, а небо чистое. Ни единого облачка. Оно будто высасывало последнюю влагу из земли, из скотины, из людей. Даже тени казались горячими — прижимались к стенам деревянных хат, казалось, они тоже прятались от света.

  Никого не видать на улице. Никто не пошел на покос. В огородах повяла посадка. Листья, ещё недавно сочные и упругие, теперь обвисли, поблёкли, свернулись в трубочки, будто стараясь укрыться от палящего солнца. Даже сорняки, обычно такие живучие, притихли и засохли, их стебли поникли, не в силах бороться с безжалостным зноем. Земля, потрескавшаяся и серая, каменеет под ногами, не давая влаги корням.
 Даже собаки раскрыв пасти, вытянув язык тяжело дышали. Морду не высовывали лишний раз.
В такую жару даже время текло иначе — тягуче, лениво. Казалось, что день никогда не кончится, что солнце прилипло к небу намертво. А вечером, когда жара слегка спадала, воздух всё ещё дрожал, как над тлеющими углями. Но хуторяне знали — в в такую жару всё же пересидеть дома. Заняться чем-то в холодку, под крышей, где-то в закутку да вяжи из лыка корзины или сядь за пряжу, вышивку. Аль как  Погребай -вырезал из дерева потешек, а в такую жару сушил под солнцем пестушек из глины, а после нес на базар. В губернию.
  Сашка шагал по пыльной улице. В руках он тащил пустое ведро — якобы за глиной, но к реке идти не спешил. Впереди, у покосившейся изгороди, на пяточке показались Дашка и Душка. Сестры молча сидели на скамеечке под нижними ветками груши, лузгали прошлогодние тыквенные семечки, глаза у обеих узкие и колючие, а лица хмурые от жары, рябые. Обе уже заметили Сашку и взяли тихо шушукаться и хихикать.
— Ой, батюшки, да это ж сам Погребай! — Воскликнула Дашка, нарочно расставляя неправильное ударение в каждое слово. — Или опять в город собираешься, лаковые штиблеты начищать? До скольких там будешь? Купи конфет, что -ли. Шоколадных!
Сашка заерзал, но тут же натянул свою привычную ухмылку.
— Да я, девчата,..да мне не до шуток сейчас… — понизил он голос, испуганно озираясь Сашка повис на заборе. — Колени еще трясутся. Страху-то натерпелся! Вот видел я вчера...того...треклятого! Этого... Савина же! Демьяна! Совсем бесноватый ходит. Глаза — как у волка ночью! Аж светятся от ярости.
Душенька тут же осеклась, застыла в одной позе, а Дашка прищурилась.
— И что? — спросила она, но в голосе уже дрожал любопытствующий страх.
— А то! — Сашка наклонился ближе, удушливый запах пота потянулся от него волной. — Он, понимаешь, за рекой копошился. Я сперва думал — рыбу ловит. А, нет! Снова за старое взялся! - Он сделал паузу, будто собираясь выдохнуть страшную тайну.— Землю рыл. Тех приезжих закопал, но кое-что от них все же сохранил для себя!
Сестры ахнули враз.
— Брешешь! — прошипела Душка, но пальцы её уже впились за фартук, а лицо сделалось зажмуренным от солнца.- Аще отсохнет язык твой, враль несмысленный, пустослов несытый! Еще в прошлом году брехал на Ефимку. Его малину выкопал и продал на базаре...
 - ...и то не продал, а отдал. За место прижали так, что едва ноги унес. Рыло ты поганое! Опять таки брешешь с ходу!Чего натворил? Чего Савин тебе сделал?
— Клянусь! Видел! — Сашка перекрестился с таким видом, будто сам испугался своей лжи. — Вот он стоит, а потом… потом он к воде подошёл, руки поднял, и начал бормотать. Как поп на отпевании. Только слова-то не наши были!
Дашка побледнела.
— Магичил что-ли?
— А то! — Сашка кивнул с важностью. — Река аж закипела! А он стоит, руки к небу — и вдруг… Сегодня вот такая жара. что дыхать нечем!
Тут он замолчал, будто вспомнил что-то ужасное.
— Чего молчишь, рожа кривобокая! — вскрикнула Душенька.- Говори, не молчи! Рассказывай!
— Вдруг он обернулся… и посмотрел прямо на меня.
Сестры напряглись.
— Ну, дальше? Не утомляй!
— А чаво мне делать? — Сашка развёл руками. — Бежать! Только слышу — за мной шаги. Тяжёлые…Как будто не человек бегит!
Он замолчал, глотнул воздух и вдруг неестественно засмеялся.
— Да ладно вам! Брешу я!
- Тьфу, ты чертяка такой!..Ступай куда шел!
- Человече гуменный, умом не бреглый!
Но было поздно. Дашка и Душенька уже не слушали. Их глаза горели — не страхом, а странным, жадным любопытством. Они переглянулись, и Сашка вдруг понял: сейчас его ложь обернётся правдой.