Дорога к себе

Стальной конь, пропахший тысячами верст российской земли – тяжело вздохнул, выкатываясь на финишную прямую перед настоящей Свободой. Шумный, город на берегу Ангары, остался позади, откатившись в зеркала заднего вида, как последний луч заходящего солнца. Впереди, затянутая сизой дымкой предгорий, лежала Цель. Саяны.
 
Ксюша сжала руль покрепче своими натертыми ладонями. Руки знали дорогу, помнили каждый стук, каждый вираж от самого Питера, откуда она когда-то вырвалась, как рыба – против течения, против ожиданий, против самого удобного течения Невы. Город дворцов и каналов казался теперь сном, красивым, но чужим. Здесь, в растянутом просторе за Иркутском, в свисте ветра, рвущегося в открытые форточки, чувствовалась правда. Настоящая правда.
 
Рядом, на пассажирском сиденье, замер пёс Бастик. Не просто собака – черная тень, северный дух в облике лайки. Его острые уши, словно локаторы, ловили каждый новый звук открывающейся земли: шелест ковыля у дороги, далекий крик ястреба, натужный гул фуры, обгонявшей их. Глубокие, янтарные глаза, умные и невероятно мудрые, смотрели не на дорогу, а сквозь нее – вперед, туда, где было Пастбище. Их Пастбище. Ксюша знала: Бастик уже чуял запах хвои, смолы и снега, что таял высоко в ущельях. Он чуял Дом.
 
Автодом, их крепость на колесах, их убежище, кряхтел под тяжестью снаряжения – топоров, канистр, мешков с крупой, книг Джека Лондона, зачитанных до дыр в долгие ночи на парковках. Он был неказист, стальной зверь, покрытый слоем пыли и дорожной соли, но надежен, как скала. В его брюхе теплился очаг – газовая плитка, крохотная раковина, узкая койка. И этого было достаточно. Больше им ничего не требовалось от мира.
 
Дорога, широкая лента асфальта, разрезала бескрайнюю, чуть холмистую равнину. По бокам мелькали редкие березы, уже тронутые майскими красками, островки темного, колючего молодого кедрача, да бескрайние поля, уходящие к лиловому горизонту. Воздух! Здесь он был другим. Не сырым и соленым, как над Балтикой и не тяжелым от городских испарений. Он был чист, резок, напоен горьковатой полынью и холодком, идущим от тех самых гор, что медленно вырастали впереди. Это был воздух, который не вдыхали, а пили, большими, жаждущими глотками. Воздух приключений и странствий.
 
Ксюша улыбнулась, уголки губ потрескались на ветру. Ветер здесь был постоянным спутником, хлестал по лицу, забирался под воротник потертой толстовки и свистел в антенну на крыше автодома. Не враг, а союзник. Он сдувал с души последние крохи сомнений, последние привязки к прошлому. Он нес ее, вместе с ревом мотора и верным дыханием Бастика.
 
"Видишь, мальчик?" – прошептала Ксюша, гладя собаку по жесткой шерсти на загривке. Бастик повернул голову и уткнулся холодным носом в ладонь. В его взгляде не было вопроса, лишь спокойствие и абсолютное знание того, что они на верном пути. Они ехали домой. Не в квартиру, не на дачу. Домой – туда, где начиналась тайга, где на купленном ею клочке земли стоял маленький, бревенчатый скит под огромным небом. Туда, где правили волки, медведи и молчаливые духи гор. Туда, где Ксюше предстояло доказать себе и этой суровой земле, что она – достойна.
 
Дорога, прежде широкая и почти ласковая, внезапно ощетинилась. За Култуком она вцепилась в склон, как испуганная ящерица, превратившись в тот самый «Тёщин язык» – узкий, коварный серпантин, нависающий над бездной, где в сизой дали мерцала холодная сталь Байкала. Асфальт блестел от недавнего дождичка, превратившегося в ледяную пленку по краям. Ветер, прежде союзник, теперь яростно бил в борт автодома, пытаясь столкнуть стального зверя в пропасть.
 
"Вот он, экзамен,"– промелькнуло в голове Ксюши. Не страх, нет. Скорее, холодная, как этот ветер, концентрация. Ладони вспотели, но сжимали руль с силой, выработанной тысячами километров. "Питерские пробки, уральские перевалы... всё было школой для этого. Только здесь ставка выше. Не поспешить, не дрогнуть." Она чувствовала вес автодома за спиной, его инерцию – это была не просто машина, это ее мир, ее убежище, нагруженное всем, что значило для нее слово "дом". Сбросить его вниз – значило потерять все. Бастик, сидевший рядом, вдруг напрягся. Глубокий, предупреждающий рык вырвался из его глотки. "Чуешь, Бастик? Чуешь пропасть?"– мысленно обратилась к нему Ксюша. Этот рык был важнее любых приборов – древний инстинкт лайки, чуткий к опасности пространства.
 
Она вползла на поворот. Колеса скользнули по мокрому камню у самого обрыва, сердце на мгновение ушло в пятки. "Плавно... только плавно... Ты же стальной олень, а не напуганный заяц," – внушала она себе и машине. Дыхание было ровным, размеренным, как дыхание лучника перед выстрелом. Взгляд прикован к узкой ленте дороги, уходящей в зловещий туман, нависший над следующим витком. Мир сузился до размеров лобового стекла, до скрежета шин, до доверчивого тепла собачьего бока у ее руки. "Бастик верит. Значит, и я должна."
 
И вот, когда последний, самый крутой поворот остался позади, а дорога, вздохнув с облегчением, снова расправила плечи на относительно ровном плато, случилось чудо. Небо, прежде затянутое тяжелыми, свинцовыми тучами, вдруг словно прорвалось. Не дождем, а снегом. Последним майским снегом.
 
Сначала – редкие, робкие хлопья, кружащиеся в бешеном танце с ветром. Потом – гуще и плотнее, превращая воздух в живой, мерцающий занавес. Солнце, пробиваясь сквозь разрывы туч, зажигало в каждой снежинке крошечную звезду. Тайга по обочинам, еще недавно мрачная и влажная, преобразилась. Темные лапы кедров, стройные стволы сосен оделись в мимолетное, сияющее убранство. Поле, раскинувшееся справа от дороги, стало бескрайним, девственным полотном, где ветер рисовал невидимые узоры.
 
Ксюша резко притормозила и съехала на утоптанную площадку у края поля. Двигатель смолк, и наступила тишина, оглушительная после рева мотора и воя ветра. Только шелест снега о металл и учащенное дыхание Бастика, который, высунув морду в приоткрытое окно, ловил новые, непривычные запахи Сибирской зимы.
 
"Красота... Дикая, неистовая, как и сама Сибирь," – пронеслось в голове Ксюши. Сердце, еще минуту назад сжатое в кулак концентрации, теперь распахнулось навстречу этому внезапному чуду. В груди защемило что-то теплое и детское – восторг? Благодарность? Осознание, того что она ЗДЕСЬ, что она прошла испытание и получила награду? Она была тревел-блогером, "Ксюшей Милли" для своих подписчиков, но в эту секунду камера была нужна не им, а ей самой. Чтобы запечатлеть не просто пейзаж, а ощущение. Доказать себе, что эта хрупкая, мгновенная красота – не сон.
 
"Идем, Бастюша! Надо успеть, пока не растаяло!" – голос ее звучал чуть хрипло от напряжения, но в нем звенела неподдельная радость.
 
Она выскочила из автодома, холодный воздух обжег лицо. Снег тут же принялся укутывать ее толстовку, цепляться за ресницы. Бастик выпрыгнул следом, нырнул в первый сугроб у дороги и зарычал от восторга, разбрасывая белые фонтаны. Ксюша достала камеру – не телефон, а верную зеркалку, видавшую виды. Этот аппарат уже давно стал ее вторым взглядом на мир. Она щелкала затвором, ловя игру света в падающих звездах-снежинках. Бастик, превратился в ожившую скульптуру из снега, с горящими янтарем глазами. В бескрайнем поле, теряющимся в белой пелене, темнели лишь островки заиндевелой травы, Дальние горы, уже скрытые снежным маревом, казались максимально таинственными и манящими.
 
"Вот оно,"– думала она, нажимая на кнопку. "Не глянцевая открытка. Суровость. Свобода. Отголоски зимы. Быть здесь – значит Жить." Каждый кадр был не просто изображением, а кусочком ее души, брошенным навстречу стихии. Она снимала не для лайков, а для того, чтобы впитать этот момент, сделать его частью своей новой, рождающейся здесь истории.
 
Она стояла по щиколотку в свежем снегу, с камерой в руках, Бастик, вынырнув из сугроба, тряхнул шерстью, осыпая ее искрящейся пылью. Ксюша засмеялась, чистым, звонким смехом, который тут же унес ветер. Холод щипал щеки, но внутри горел костер – костер преодоления и восторга от дикой, непокоренной красоты, которая теперь была их красотой.
Они вернулись в автодом, оставив на поле следы – ее аккуратные ботинки и хаотичные узоры собачьих лап. Двигатель заурчал вновь. Впереди, сквозь падающий снег, уже угадывались очертания настоящих гор, ее Саян. Пастбище было где-то там, за этим белым занавесом. "Скоро, Бастик, скоро мы будем дома,"– прошептала Ксюша, трогаясь в путь, увозя в сердце жар пережитого и холодную магию летящего снега.
 
Тункинские Врата
 
Снег за Култуком оказался лишь предвестником, нежным отголоском зимы. Ниже, в широкую чашу Тункинской долины, он растаял, уступив место зеленой весне, такой яркой, что было больно глазам. Автодом, согретый солнцем, катился теперь увереннее, словно и сам почувствовал простор. Позади остались коварные объятия «Тёщиного языка», а впереди... впереди развернулся театр, где главными актерами были Горы.
 
Ксюша приоткрыла окно. Воздух хлынул внутрь – чистый, хрустальный, пахнущий чем-то неуловимо знакомым и бесконечно родным. Сушеной травой? Горьковатой полынью? Сладковатым дымком далеких костров? Или просто... свободой. «Вот он, настоящий воздух Саян, – подумала она, вдыхая полной грудью. – Не питерская сырость, не дорожная пыль. Живой». Бастик тут же высунула морду в щель окна, ноздри его трепетали, втягивая целый калейдоскоп новых запахов. Он не рычал, не скулил – его маленькая грудь просто глубже дышала, а в янтарных глазах горел немой восторг. «Чуешь, подруга? Наш воздух.Домом пахнет».
Дорога вилась лентой по дну долины, широкая и ухоженная после перевальных испытаний. По бокам расстилались бескрайние пастбища, еще пожухлые, но уже еще зеленоватые под низким весенним солнцем. Стада коров, темными пятнами рассыпанные по склонам, казались игрушечными на фоне того, что выросло на горизонте.
 
Горы. Не холмы, не сопки – именно Горы, с большой буквы. Они встали стеной по обеим сторонам долины, как исполинские стражи древнего царства. Слева – более пологие, покрытые густым, темно-зеленым ковром тайги. Справа – выше, круче, суровее. Их вершины, зазубренные и острые, как клыки старого волка, были прихвачены снегом. Белые шапки сверкали ослепительно на фоне холодной синевы неба. Это были не просто склоны – это были лики планеты, древние, мудрые, безмолвно наблюдающие за пылинкой-автодомом, ползущей по дну их владений.
 
«Боже... – Ксюша замерла, потеряв дар речи. – Вот они, Саяны». Она видела их на картах, на чужих фотографиях, в мечтах. Но реальность превзошла все ожидания. Их масштаб подавлял и одновременно окрылял. «Раньше самыми высокими были шпили Петропавловки или купол Исаакия... – иронично усмехнулась она про себя. – Какой же я была букашкой там, в своем каменном муравейнике». Здесь же чувствовалась первозданная мощь, время, измеряемое не годами, а эпохами. И она, Ксюша, со своим автодомом и собакой, ехала внутрь этого величия. Становилась его крошечной частью.
 
Она притормозила на одной из многочисленных смотровых площадок, игнорируя редкие проезжающие машины. Вышла. Бастик выпрыгнул следом и замерл, подняв голову, словно отдавая дань уважения гигантам. Ветер здесь был другим – не яростным, как на перевале, а пронизывающим, несущим с вершин холодное дыхание ледников. Ксюша подняла лицо к солнцу, холодок щекотал кожу. «Это не Питер, где весна – это слякоть и серость. Здесь весна – это чистота. Вызов».
 
Она достала камеру, но не сразу стала снимать. Сначала просто смотрела. На дымку, стелющуюся по дну долины. На зеленые рощицы вдоль бурной, пенистой реки Кынгарги, чей шум уже доносился до них. На деревеньки с аккуратными домиками и дымком из труб. И на главное – на эти синие, белоснежные громады. «Родные горы, – подумала она с неожиданной нежностью и чувством собственности. – Я теперь ваша. И моя земля – где-то там, за поворотом, в тени ваших плеч».
 
Щелчок затвора. Еще один. Она ловила не просто вид, а масштаб. Старалась передать, как крошечен автодом на фоне исполинского склона. Как Бастик, гордый и дикий, смотрит на вершины, будто видит там родину своих предков. «Мои подписчики думают, я ищу красоту, – мелькнуло в голове. – А я ищу... принадлежность. Вот она». Каждый кадр был диалогом с пространством, попыткой вписать себя, свою историю в эту вечную летопись камня и леса.
 
Впереди показались первые строения. Не деревня – скорее, большой поселок, вписанный в горы, знаменитый своими целебными источниками и буддийскими дацанами. Дорога вела прямо к нему. Сам вид поселка, зажатого горами, вызывал странное чувство. «Цивилизация? Последний форпост. За ним – только тайга, реки и наше Пастбище». Сердце забилось чаще от предвкушения. Они уже почти ТАМ.
 
Она тронулась, проезжая мимо первых домов, мимо резных ворот с молитвенными флажками, мимо людей в теплых куртках. Бастик внимательно смотрел в окно, его уши были навострены. «Чуешь, что дальше – твоя стихия, мальчик?» – мысленно спросила Ксюша, гладя собаку по голове. Ответом был тихий, глубокий вздох удовлетворения.
 
Автодом миновал посёлок и вынырнул на его северную окраину. И тут долина будто распахнулась еще шире. Дорога сузилась, превратившись в грунтовку, но вела прямо навстречу самым высоким, самым суровым хребтам. Теперь горы стояли не на горизонте – они нависали. Темные, поросшие кедрачом склоны упирались в ослепительно белые, почти отвесные скальные стены, увенчанные причудливыми снежными карнизами. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая снега в нежные розовые и золотые тона. Тени в ущельях становились густо-синими, почти черными.
 
«Вот они... – прошептала Ксюша про себя, забыв про камеру. – Настоящие Саяны. Не предгорья. Они». Чувство было двойственным: восторг от красоты и легкий, щемящий холодок глубокого уважения, почти страха. «Здесь не место слабым. Здесь царствует ветер, мороз и камень. И мы с Бастиком... должны быть тоже достойны этого царства». Она посмотрела на собаку. Бастик смотрел вперед, на дорогу, уходящую в горное ущелье. Его взгляд был сосредоточен, полон тихой уверенности. «Он не боится. Значит, и мне бояться нечего».
 
Она прибавила газу. Грунтовка виляла между редких лиственниц. Автодом подпрыгивал на ухабах, вещи внутри постукивали. Но Ксюша почти не замечала тряски. Ее взгляд был прикован к месту, где дорога, казалось, упиралась прямо в каменную грудь горы, а потом сворачивала куда-то вправо, за складку местности. «Там, за тем поворотом... должно быть наше ущелье. Наша речка.»
Сердце колотилось, как птица в клетке, но это был стук не страха, а нетерпения. Тысячи верст, перевалы, снегопад, ливни – все это осталось позади. Впереди была только земля. Под взглядом древних, молчаливых вершин.
 
Автодом упрямо полз вперед, навстречу розовеющим снегам и синим теням. Бастик тихо заскулил, уткнувшись носом в стекло. Они были на пороге.
 
Порог. Слезы и Сумерки
 
Грунтовка не просто вилась меж гор, а уже словно прошивала саму плоть долины. Склоны стали круче, лес – гуще и темнее. Воздух, напоенный хвоей и влагой близкой реки, струился в открытое окно, холодный и пьянящий. Ксюша вела машину почти на ощупь, интуитивно, сверяясь с трекером на телефоне и своими внутренними часами. «Близко... Должно быть, очень близко...» – стучало в висках.
 
И вдруг долина чуть раздалась. Справа открылось широкое поле, не пашня, а именно дикое пастбище, подернутое весенним цветением. И на нем – они. Лошади. Не табун, а несколько небольших групп. Одни стояли, опустив головы к молодой траве, другие медленно перемещались вдоль склона, их темные, мощные силуэты четко вырисовывались на фоне уже нежно-сиреневого неба. Дикие? Полудикие? Неважно. Они были частью этого пейзажа, его душой и дыханием. Одна из них, гнедая, с белым пятном на лбу, подняла голову и посмотрела в сторону дороги. Длинная грива колыхнулась на ветру. Взгляд ее был спокойным, глубоким и знающим.
 
«Красота...» – мысль была простой, почти детской, но в груди у Ксюши что-то сжалось. От этой первозданной гармонии, от ощущения, что она видит то, что видели здесь люди и звери сотни, тысячи лет назад. Бастик тихо заворчал у окна, не агрессивно, а с интересом – его волчьи предки знали вкус конины, но здесь и сейчас это был просто взгляд собрата по дикой свободе.
 
Дорога потянулась вдоль поля. И тут появились заборы. Истинно сибирские: грубые, из неочищенных жердей, вбитых под углом друг к другу. Кривые, местами покосившиеся, поросшие лишайником. Они не столько огораживали, сколько обозначали границу между дорогой и полем, между человеческим миром и миром лошадей, тайги, гор. Каждый такой забор был памятником чьему-то труду, попытке обжить эту землю, вписаться в ее суровый ритм. Они выглядели древними, как и сами горы на горизонте.
 
Ксюша проезжала мимо одного такого забора, длинного, убегающего вверх по склону. Солнце, которое уже касавшлось вершин западных хребтов, било косыми лучами прямо в лицо. Оно зажгло золотом траву за жердями, окрасило темные бока лошадей в медь, а снежные шапки на самых дальних пиках – в невероятный, чистый розовый цвет. Горная цепь, которую она видела теперь почти целиком, предстала во всем своем грандиозном, молчаливом величии. Синие, лиловые, розовые, увенчанные алмазным снегом – они не просто стояли. Они дышали вечностью.
 
И тут случилось то, чего Ксюша не ожидала. Сперва просто запершило в горле. Потом глаза нестерпимо защемило. А потом горячие, соленые слезы покатились по щекам, оставляя на ветру ледяные дорожки. Она не всхлипывала, не рыдала – она просто плакала. Тихими, неудержимыми слезами, сквозь которые мир плыл и искрился.
 
«Что со мной?..» – мелькнуло сквозь водоворот чувств. Но ответ был в слезах. Это была не грусть. Это был переизбыток. Переполнение чаши. Красота, такая огромная, такая настоящая, такая родная, наконец-то достигнутая после тысяч километров дороги, сломала последнюю плотину внутри. Слезы благодарности – земле, небу, дороге, которая сюда привела. Слезы облегчения – она ЗДЕСЬ, она сделала это. Слезы трепета – перед мощью и вечностью этих гор, которые теперь были ее соседями. И слезы чистой, необъяснимой любви к этому кусочку земли, который ждал ее где-то впереди, в сгущающихся сумерках.
 
Она смахнула слезы тыльной стороной ладони, но тут же накатили новые. «Пусть текут, – разрешила она себе. – Это посвящение. Это мой первый настоящий дождь на этой земле». Бастик ткнулся холодным носом в ее локоть, силясь понять. Ксюша опустила руку, погрузила пальцы в густую шерсть на загривке собаки. Твердая, живая опора. «Видишь, дружок? Мы дома. Вот он, наш мир. И он так прекрасен, что больно».
 
Она ехала дальше сквозь поток слез и света. Но свет менялся. Солнце скатилось за гребень, и мгновенно долину накрыла сиреневая дымка. Розовые снега потускнели, стали пепельно-лиловыми. Тени в ущельях сгустились до черноты. Воздух стал ощутимо холоднее, острее. Начинало темнеть. Не по-городскому, когда постепенно зажигаются фонари, а по-настоящему, по-таежному. Темнота наступала не снизу, а сверху, спускаясь с горных вершин, как тяжелая, бархатная завеса. Звезды, невидимые днем, начали проступать одна за другой – сначала робкие искорки, потом все смелее и ярче.
 
«Надо спешить, – пронеслось в голове Ксюши, но без паники. – Найти поворот до полной темноты». Слезы постепенно высохли, оставив на щеках легкую стянутость. На смену восторгу пришло сосредоточенное, почти охотничье внимание. Она прибавила скорость, но ненамного – грунтовка стала еще хуже, ухабы глубже. Фары автодома выхватывали из наступающей ночи призрачные стволы лиственниц, кусты багульника и каменистые обочины. Мир сузился до этого конуса света, до скрежета шин по камням, до доверчивого тепла Бастика рядом.
 
«Там должен быть мост... Маленький, бревенчатый, через ручей... – вспоминала она карту и описание. – А потом вверх, в урочище...» Сердце билось ровно, но сильно. Ночь в тайге – не шутка. Особенно когда едешь к месту, которое видел лишь раз в жизни.Но страх был приглушенным, задавленным огромным чувством права быть здесь. «Моя земля. Она меня ждет. Она не даст пропасть».
 
Вдруг Бастик резко поднял голову и тихо, но отчетливо тявкнул. Не тревожно, а скорее... указывающе. Ксюша притормозила. И в свете фар увидела его: неказистый, покосившийся, но крепкий бревенчатый мостик через шумный, темный ручей. А сразу за ним – едва заметная колея, уходящая влево, в густую тень подступившего леса. На развилке, сбитая из толстых неотесанных плах, торчала табличка. Краска облупилась, но буквы, выжженные когда-то, угадывались: «Пастбище. Конец света».
 
Ксюша выключила двигатель. Тишина навалилась мгновенно, оглушительная после дорожного гула. Только шум ручья да далекий, тоскливый вой ветра в горах. И дыхание – ее и Бастика. Темнота сомкнулась вокруг автодома, теплого островка света и жизни в огромном, темном царстве. Звезды над головой вспыхнули с невероятной силой, холодные и бесчисленные.
 
Она посмотрела вверх по темной колее, туда, куда вела дорога домой. Не видно было ничего. Только черный силуэт леса на фоне чуть более светлого неба и звезд.
 
«Вот он, наш поворот, – подумала Ксюша, и странное спокойствие разлилось по телу. – Конец света. Начало всего». Она завела мотор, включила полный свет фар и медленно но осторожно тронулась вперед, в объятия тайги,земли, темной ночи. Бастик тихо заскулил, уткнувшись носом в стекло, его глаза горели в темноте, как два зеленоватых уголька – маяки в новом мире. Дом был там, в темноте. Они приехали.
 
Порог Дома
 
Грунтовая колея после моста впилась в настоящую тайгу. Фары автодома, словно два робких щупальца света, пробивали кромешную тьму, выхватывая из небытия корявые стволы кедров, седые бороды лишайника, внезапно мелькнувшую пару испуганных глаз – зайца или косули. Дорога – вернее, то, что ею называлось – была ужасна. Ухабы, скрытые корни, камни, похожие на спинки доисторических ящеров. Автодом кренился и скрипел, вещи внутри предупреждающе громыхали. Ксюша вела его медленно, почти на ощупь, каждым нервом чувствуя напряжение металла. «Пронеси, старик, пронеси... Последние метры...»– мысленно уговаривала она своего стального коня. Бастик сидел как влитой, не отрывая горящего взгляда от темноты за лобовым стеклом, лишь изредка тихо поскуливая – от нетерпения. Он знала.
 
Вдруг лес отступил. Фары уперлись в... ничто. Пустота. Ксюша резко нажала на тормоз. Автодом замер, чуть раскачиваясь на пружинах. Свет рассек широкую поляну, усыпанную, почти растаявшим дневным снежком, словно сахарной пудрой. И в центре поляны, едва угадываемый в свете фар, стоял ОН.
 
Домик. Не избушка, не хижина, а именно домик. Низенький, приземистый, сложенный из темных, почерневших от времени бревен. Крыша, крутая, чтобы снег не залеживался, была покрыта чем-то темным – дранкой или старым рубероидом. Одно окошко, маленькое, как глазница, смотрело в их сторону черной дырой. Рядом – крошечная, покосившаяся пристройка, похожая на дровяник. И тишина. Глубокая, всепоглощающая, нарушаемая только шорохом ветра в вершинах кедров да собственным пульсом сердца в ушах Ксюши.
 
«Вот он... – мысль была плоской, лишенной образов, как констатация факта. – Мой дом». Ожидание было таким долгим, таким наполненным мечтами, что реальность на мгновение оглушила своей простотой, даже суровостью. Не было вспышки восторга. Было... опустошение после долгого напряжения. И тут же – волна чистейшей, нефильтрованной усталости. Она сжала руль так, что костяшки побелели. «Я здесь. Я доехала».
 
Она выключила двигатель. Тишина, настоящая, таежная, обрушилась на них, как снежная лавина. Ни гула мотора, ни скрежета шин. Только ветер. Шелест засыпающей тайги. И далекий-далекий гул реки или ручья где-то внизу. Воздух, ворвавшийся в открытое окно, ударил по лицу – ледяной, хвойный, с примесью сырости, прели и чего-то дикого, незнакомого. «Запах дома, – осознала она. – Настоящий запах».
 
"Идем, Бастюш," – прошептала Ксюша, и голос ее звучал хрипло, будто был чужим. Дверь автодома открылась с громким скрипом, нарушая царящую тишину. Холод обжег кожу мгновенно. Нога ступила на землю. Мягкую, чуть подмерзшую, укрытую тонким слоем снега и прошлогодней хвоей. Бастик выпрыгнул следом, как выпущенная стрела, и мгновенно растворился в темноте за пределами света фар. Только шорох и довольное рычание где-то рядом говорили, что он здесь, осваивает территорию.
 
Ксюша взяла мощный фонарь. Луч, как свет меча, рассек темноту. Он скользнул по бревенчатым стенам, выхватил массивную, грубо сколоченную дверь с кованой щеколдой. Стены были неровные, бревна разной толщины, кое-где торчал мох. Это не было идеальной картинкой из журнала. Это было что-то живое. Построенное руками, выстоявшее под ветрами и снегами. «Мое... – подумала она, и в груди что-то дрогнуло. – Все неровности, все щели – теперь мои».
 
Она подошла к двери. Фонарь выхватил огромный навесной замок, висящий на скобе. Ключ! Ключ от дома! Она сунула руку в карман куртки, где он лежал все эти километры, тяжелый, холодный, как оберег. Пальцы дрожали от холода и волнения. «Вдруг не подойдет? Вдруг что-то не так?» Металл щеколды был ледяным. Ключ с трудом вошел в скважину, заскрипел, но провернулся с глухим, удовлетворяющим чччк-к! Замок открылся. Ксюша сняла его, почувствовав неожиданную тяжесть железа в руке.
 
Теперь – дверь. Она уперлась в нее плечом. Дерево было холодным, влажным на ощупь. «Родной, – мысленно обратилась она к двери. – Пропусти меня. Я хозяйка». Она нажала сильнее. Дверь, присевшая за долгое время без хозяина, с трудом, со скрипом и стоном древесины поддалась, отворившись внутрь. Пахнуло навстречу... ничем. Вернее, холодом. Затхлостью пустоты. Пылью. И все тем же, но теперь уже сконцентрированным, запахом старого дерева, смолы и времени.
 
Ксюша шагнула через порог. Луч фонаря заплясал по стенам, по грубо сколоченным полкам, и маленькой белёной печи занимавшей угол. Пол под ногами скрипел. Было тесно. Просто. Пусто. И бесконечно уютно. Она стояла внутри. Внутри своего дома. Счастливая.
 
Эмоции нахлынули лавиной, сметая усталость. Путь окончен. Они целы. Дом – не мираж. Трепет: Под ногами – ее земля. Над головой – собственная крыша. За стенами –тайга. Каждая щель, каждый сучок в бревне, каждый скрип половицы – теперь ее забота, ее радость, ее боль. Она вдали от всего. Отвечает только перед собой и этой дикой землей. Это пугало и вдохновляло одновременно. Она испытывала благоговение перед теми, кто строил это. Перед временем, которое дом пережил. Перед будущим, которое теперь начиналось здесь.
 
«Дом... – просто подумала Ксюша, и это слово наполнилось таким смыслом, что слезы снова подступили к глазам, но теперь – теплые, тихие. – Долгожданный дом».
 
Она услышала шорох у ног. Бастик протиснулся в дверь, обнюхал порог, потом медленно, с достоинством прошел внутрь. Его нос работал без остановки, уши навострены. Он обошел крохотное пространство, ткнулся носом в печь, в угол, потом вернулся к Ксюше и сел, уставившись на нее своими светящимися в темноте глазами. Взгляд говорил: «Ну? Что дальше, вожак? Здесь пахнет правильно. Здесь – наше».
 
Ксюша опустила фонарь, направив луч вниз, на пыльный пол. Свет создал вокруг них маленький островок в море темноты и неизвестности. Она  коснулась ладонью бревенчатой стены. Шершавая, холодная, живая поверхность. «Здравствуй, – прошептала она. – Я приехала. Надолго».
 
Снаружи ветер завыл чуть громче в вершинах кедров, словно отвечая. Первая ночь на своей земле начиналась. Впереди был холод, труд, страх и невероятное счастье. Но здесь и сейчас, в этом крошечном круге света, стояли только она, ее верный пес и их ветхий, но нерушимый таежный скит. Настоящий путь только начинался.
 
Ледяная мгла дома сдалась под натиском печки. Ксюша топила недолго, но яростно – сухие смолистые полешки, найденные в дровянике, вспыхивали жаркими языками за железной дверцей. В крошечном пространстве запахло не просто теплом – запахло жизнью. Дым, смола, горячее железо. Бастик, счастливый и наконец-то согревшийся, свернулся калачиком на грубом половике у самого жара, его бока поднимались ровно и глубоко.
 
Ксюша развернула спальник прямо на широкой деревянной лавке у стены – кроватью пока служила она. Усталость валила с ног, кости ныли от дороги и холода, но сон не шел. Вместо него накатили воспоминания. Не о Питере, не о долгой дороге. О вчерашнем вечере. Об Иркутске.
 
Луч фонарика, закрепленного на балке, выхватывал клубящуюся пыль над печкой, превращая ее в танец золотистых мошек. А Ксюша видела другое: березки. Не темные исполины тайги за стеной, а тонкие, белоствольные. Роща на окраине Иркутского водохранилища, куда ее пригласили местные подписчики – не толпа фанатов, а горстка людей, чьи имена и лица она знала по комментариям, по долгим разговорам в прямых эфирах.
 
«Ксю, ты ж не проскочишь мимо Иркута? Заезжай на чай!»– писал Сергей, фотограф дикой природы, чьи снимки медведей Камчатки ее потрясли. «У нас тут местечко есть... березки, залив, красотааа...» – добавила Алена, учительница, писавшая ей трогательные письма о том, как ее истории вдохновляют класс.
 
Они встретились на закате. Солнце садилось за Ангару, окрашивая воду в розовое золото. В роще уже лежали длинные сибирские тени. Они расстелили на земле пледы – яркие пятна на зеленой траве. Никаких пафосных кафе, никакого официоза. Просто земля, деревья, небо и люди.
 
Ксюша сидела, поджав ноги, чувствуя под собой прохладную, упругую землю.Разговор потек сам собой. Не о цифрах, не о контенте. О дороге. О страхах перед горами. О том, как Сергей чуть не столкнулся нос к носу с медведем у Култука. О смешных случаях на парковках. О книгах Джека Лондона, которые они все,как оказалось, любили. Алена рассказала, как ее ученики на уроке рисовали «автодом Ксюши в тайге».
 
«Это было так... словно мы знали друг друга всегда, – думала Ксюша сейчас, глядя на потрескивающие языки пламени в печи. – Никаких масок. Никакой дистанции». Она вспомнила смех Сергея – громкий, раскатистый, как гром в горах. Задумчивый взгляд Алены, когда та говорила о тишине Байкала. Запах дыма от небольшого костерка, который они развели, чтобы согреть руки и вскипятить чаю. Запах майской листвы, чая с травами и... человеческого тепла. Непритворного, искреннего.
 
Один из парней, молчаливый Игорь, принес гитару. Негромкие, чуть грустные песни под перебор струн о дорогах, о тайге, о воле. Ксюша не пела, она сидела, обняв колени, слушала. И чувствовала, как лёд внутри, тот самый, что копился от бесконечных километров одиночества, от страха перед неизвестностью, медленно таял. Каждый смех, каждый искренний вопрос («А как Бастик переносит дорогу?», «А не страшно одной будет?»), каждый взгляд, полный понимания и поддержки, а не праздного любопытства, был глотком живой воды.
 
«Они пришли не на шоу, – осознала она сейчас, взирая на пляшущие тени на бревенчатой стене. – Они пришли проводить. Пожелать сил. Поделиться частичкой своего тепла перед тем, как я нырну в эту...» – она мысленно кивнула в темноту за окном, где выли ветра Саян.
 
Бастик во сне дернул лапой, тихо заскулил. Ксюша протянула руку, коснулась теплой шерсти. «Мы не одни, друг, – мысленно сказала она собаке. – Далеко, но не одни». Воспоминание о том вечере было тлеющим угольком в очаге – маленьким, и дающим не тепло, а уверенность. Уверенность, что ее путь кому-то важен. Что есть люди, которые ждут ее историй не из праздного интереса, а потому что чувствуют то же – тоску по настоящему, по дикому, по простому человеческому теплу у костра под звездами.
 
Она потушила фонарик. В доме стало совсем темно, только слабое багровое мерцание сквозь щели печной дверцы освещало пар от дыхания. Ночной холод за стенами сжимал бревна, заставляя их тихонько поскрипывать. Но внутри спальника, с Бастиком у ног, Ксюше было... спокойно. Вчерашняя роща, смех, гитара, искренние глаза – все это было не сном. Это был якорь. Напоминание о том, что где-то там, за тысячу верст, горят огоньки людей, которые стали за эти часы родными. Пусть и на расстоянии.
 
«Спасибо вам, – мысленно прошептала она в темноту, обращаясь к тем березам, к тому костру, к тем лицам. – За теплоту. За веру. За то, что напомнили – я не просто убежала «от». Я еду «к». И вы – часть этого «к».
 
Она повернулась на бок, прижавшись щекой к прохладной ткани спальника. Печка тихо потрескивала. Бастик вздохнул во сне. За окном ветер гнул вершины кедров, завывая свою вечную песню тайги. Но внутри Ксюши теперь горел свой, маленький, нерушимый костерок. С этим теплом на душе, с легкой улыбкой на усталых губах, она наконец погрузилась в глубокий, заслуженный сон на этой земле. Первый сон дома.
 
 
 
Дом
 
Холодный луч, острый как ледоруб, вонзился в щель между ставнями и ударил Ксюше прямо в лицо. Она открыла глаза. Незнакомый потолок из темных плах. Тишина, густая и звонкая после городского гула. И запах... Смола, утренний холод, прелая хвоя и что-то неуловимо дикое. Бастик уже стоял у двери, терпеливый, но весь его вид излучал: «Хозяйка, там целый мир! Иди смотри!»
 
Ксюша выбралась из спальника и ступила на скрипучую половицу. Холод пробирал до костей, печка уже давно остыла. Она схватила походный термос с остатками вчерашнего чая, накинула потрепанную пуховку и носки. Щеколда двери звякнула громко, словно выстрел в тишине.
 
И мир... мир обрушился.
 
Рассвет над Саянами был не розовым умиротворением, а победным маршем света. Солнце, еще скрытое за острым гребнем, уже зажгло снежные вершины вокруг долины в ослепительное золото. Они горели, как гигантские факелы, врезанные в холодную бирюзу неба. Внизу, в долине, где лежало её пастбище, царили синие, лиловые, фиолетовые тени. Воздух – кристальный, обжигающе чистый, пахнущий снегом, камнем и бесконечностью. Каждый вдох обжигал легкие и пьянил.
 
Ксюша шагнула за порог, в хрустящий под ногами иней. Бастик рванул вперед, оставляя цепочку следов на серебристом покрове травы. И вот оно-Пастбище.
 
Не бескрайняя равнина, а уютное, защищенное горами царство. Поле, уходящее к темной стене тайги на противоположном склоне, было покрыто зеленой травой, припорошенной снежком инея, как сахарной пудрой. Здесь и там торчали темные камни-исполины, поросшие лишайником – древние стражи. Внизу, у подножия ее увала, серебристой змейкой вилась узкая, шумная речушка – ее воды блестели в первых лучах. А вокруг, со всех сторон, вставали горы. Не просто склоны – величественные, молчаливые исполины. Темные, почти черные у подножий, поросшие кедровым стлаником и лиственницей. Выше – голые скалы, серые, рыжие, охристые. И венчали их все те же ослепительные, теперь уже розовеющие, снежные шапки.
 
«Родные... – подумала Ксюша, и в горле встал ком. – Неужели я... здесь?» Мысль казалась нелепой, грандиозной. Она купила этот кусок дикой красоты... на Авито. Вспомнилось необычное объявление: «Продается пастбище в предгорьях Саян. Домик. Виды. Уединение. Цена договорная». Фото были смазанные, снятые на древний телефон. Но что-то в них зацепило. Что-то глубинное, зовущее. И вот она здесь. Стоит на этой земле, под этим небом, дышит этим воздухом. Абсурд и чудо смешались в одно целое.
 
Она медленно обошла домик. Бревна, почерневшие от времени и непогоды, казались живыми в утреннем свете. Дровяник, покосившийся, но крепкий. Крошечное крылечко. «Замок, – с легкой иронией и бесконечной нежностью подумала она. – Моя крепость». Две недели. Всего две недели она планировала пробыть здесь. Осмотреться, понять, что к чему, сделать первые шаги по обустройству, записать десятки роликов и фотографий для блога. «Две недели на то, чтобы начать узнавать тебя, земля», – мысленно обратилась она к замершему полю, к горам, к шумящей внизу речке.
 
Эмоции переполняли. Она была песчинкой, но песчинкой, которой выпала честь быть здесь. Дикая радость. От свободы. От воздуха. От того, что Бастик носился по полю, сдирая лапами иней, его дикий лай радостно разрывал утреннюю тишину. Она подняла лицо к солнцу, которое наконец выкатилось из-за гребня, залив всю долину золотым, холодным светом. Тени стали короче, краски ярче. Снега на вершинах вспыхнули ослепительно. Ксюша достала телефон, но не стала сразу снимать. Просто стояла. Впитывала. Дышала. Слушала, как ее сердце бьется в унисон с этим пробуждающимся миром.
 
«Две недели – это только начало, – решила она, глядя, как Бастик замер на краю поля, уставившись на что-то в тайге. – Начало долгой истории». Она купила не просто участок. Она купила свою мечту. Свой вызов. Свою свободу под бездонным саянским небом.
 
Ксюша сделала последний кадр: Бастик на фоне залитого солнцем пастбища, его серая шерсть отливает серебром, а за спиной, как исполинская стена, стоят горы, увенчанные огнем рассвета. Она убрала телефон. Снимки подождут. Сейчас важнее было просто…быть.
 
Она посмотрела на свой покосившийся дровяник, на потемневшие бревна домика, на бескрайнее поле, уходящее к тайге, и на те самые горы, что манили ее тысячи километров.
 
"Ну что, Бастюша?" – тихо сказала она, и собака тут же сорвалась с места, подбежав, тычась холодным носом в руку. – "Пора обживаться. Мы с тобой будем здесь жить".
 
Она повернулась и пошла к двери, к началу своего первого настоящего дня на своей земле. Дорога закончилась. Начиналась жизнь. Жизнь под взглядом древних гор, под шелестом тайги, под вой ветра. И в ее шаге, твердом и уверенном, уже не было сомнений, только тихая, непоколебимая радость момента. Она нашла не просто место. Она нашла себя. Здесь. На краю света, купленном на Авито…