Алтайское краеведение. Попов. В разобранном виде

КРАТКАЯ БИОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Виктор Николаевич Попов
(1922-1999)

     писатель, чл. СП РФ (1967). Родился в Туле. Окончил среднюю школу взрослых. С 1939 работал на Тульском оружейном заводе, вместе с ним эвакуированными на Урал в г. Златоуст. С 1946 -- журналист. Работал в многотиражной газете "За Родину" и "Верх-Исетский рабочий", собств. и спец. корр. газ. "Сов. Колыма". С 1952 жил в Барнауле. Первый рассказ "Женька" опубликовал в альманахе "Золотые искорки" (Новосибирск, 1953).

     Основные произведения: "Начало биографии" (1961), "Алтайские были" (1961), "Закон-тайга" (1965), "Непогода" (1966), "Пожар в Назаровском" (1970), "В свои ворота" (1981), "Отчий дом" (1986), "Страна Цезерония" (1988), "Перевал "Подумай"" (1991) и др. Заядлый рыбак, автомобилист и путешественник. Результатом поездок стала документальная повесть "Тракт -- дорога сибирская" (в соавторстве с журналистом О. Петровым), опубликованная в журнале "Сибирские огни". Перевел с якутского сборник рассказов Н. Габышева "Счастье Уллы". На болгарский язык переведен сборник Попова "Сибирские рассказы". Осн. мотивы творчества -- надежность в дружбе, порядочность, воспитание в человеке любви к своим ближним, к родной природе.

Г. И. Соколова

"...В РАЗОБРАННОМ ВИДЕ"

Фамилия ответственного секретаря газеты "Советская Колыма" была Садетов, имя, отчество - Христофор Павлович. Редакционные киты звали его попросту: Христофор. Глядя на китов, мы тоже звали ответственного секретаря Христофор. Только между собой. Не потому, что боялись недовольства. Боялись насмешки. Уж чем-чем, а словом пригвоздить Садетов был мастер.

Литсотрудником в горнопромышленном отделе работал Анатолий Голосовский. Любимым его жанром была индустриальная информация. Он с утра садился за телефон и трудился очень продуктивно. Информашки его были предельно сжаты по объему и емки по мысли. Больше всего Голосовский презирал однообразие. В цикле информации (штук десять-двенадцать ежедневно) он никогда не повторял начала. "Включившись в предмайское социалистическое соревнование, бригада Н. с честью несет стахановскую вахту. Ежедневное задание она выполняет на 110 процентов". С такой душевностью он сообщал о передовиках производства в одной заметке. Другая начиналась совсем иначе: "Бульдозерщик (на "материке" - бульдозерист. На Колыме говорили: бульдозерщик) Г. с честью несет трудовую вахту, посвященную всемирному празднику трудящихся 1 Мая. Сто семьдесят процентов нормы для него не предел..." Третья информация открывалась по-третьему: "Своим самоотверженным трудом показывает пример остальным членам коллектива экскаваторщик прииска "Не бей лежачего" Д. Его показатели на праздничной вахте значительно превышают производственную норму..." Мы очень уважали Анатолия Голосовского. У нас даже существовало определение беззаветного служения жанру информации: "голосовщина".

Христофор Павлович Голосовского тоже очень уважал. Обычно информационные сведения газета давала без подписи. Это несправедливо. Колыма должна знать не только передовиков наземных и подземных разработок. Стахановцы пера заслуживали не меньшей популярности. Первым это понял ответственный секретарь газеты "Советская Колыма" Христофор Павлович Садетов. Однажды в очередном цикле коротких производственных сообщений он рассекретил анонима: "Информацию для сегодняшнего номера собрал А. Левоногов".

Голосовский на псевдоним почему-то обиделся и сказал об этом на летучке. Христофор Павлович смутился, здорово переживал и попросил прощения:

- Извини меня, Анатолий Сергеевич, я как-то не подумал. Псевдоним действительно не звучит.

Свою неловкость ответственный секретарь исправил уже в следующем номере. Сообщение об авторе материалов не завершало цикл, а открывало: "Автор информации сегодняшнего номера Влас Дорошевич". В дореволюционной России Влас Дорошевич считался королем журналистов.

Рассказывали о других воспитательных шагах Садетова, о том, как он приводил в чувство людей, потерявших почву под ногами и, так сказать, воспаривших. Не знаю, что в тех рассказах быль, что - небыль, поэтому пользоваться ими не буду. Вспомню лишь о том, что памятно самому.

Если Христофор Павлович Садетов был, некоторым образом, журналистской легендой Колымы, то подлинной притчей во языцех на Крайнем Северо-Востоке страны являлся Владимир Владимирович Парамонов, начальник Тергинского горнопромышленного управления. Полковник МВД, завзятый бабник, белотелый, холеный великан с внешностью Шаляпина и с претензиями премьера художественной самодеятельности.

Властью в своей вотчине он обладал всеобъемлющей, бесконтрольной и пользовался ею на всю катушку. Для него было рядовым делом, приехав на прииск, переодеться в теплое и, захватив с собой начальника прииска, который, не ожидая приезда руководства, расхаживал по полигону в легком летнем обмундировании, спуститься в шахту. В вечную мерзлоту. Парамонов ходил по забоям, интересовался житьем-бытьем шахтеров. Угощал папиросами, присаживался на запасную стойку, покуривал, не торопясь. Шахтеры смотрели на него влюбленно и преданно. (Во мужик! Фасон не держит!) На полковничьего спутника, стучавшего зубами от холода, поглядывали со злорадством. (Так тебе, сука, и надо! Гражданин начальник прииска!) Мог Парамонов, если его "Победе" не уступал дорогу грузовик, вытащить пистолет и стрелять по баллонам впереди идущего. Патронов тогда на Колыме ни для каких нужд не жалели, не отчитывались за них тем более.

Но это он мог, это он себе позволял для удовольствия. А истинной его страстью были радиопереклички, потому что они - масштаб! Территория управления - три Бельгии и еще половинка Нидерландов! Люди, что перетянутые струны, звучат от дуновения. Парамонов их не видит, но он их чувствует. Он - не на земле, он - в пространстве. Его голос простерт над сопками и распадками, ответы на его вопросы моментальны. Спроси он, сколько тигров на земле, кто-то ответит, не задумываясь, поинтересуйся здоровьем английской королевы - сообщат тут же. Это я не из головы. Это в минуту откровенности Владимир Владимирович мне сам сказал.

Голос у Владимира Владимировича был, дай бог. Где-то я то ли слышал, то ли прочитал, что от шаляпинского баса раскалывались рюмки. Парамоновского голоса во время радиоперекличек, думается, не выдерживали сопки. Особенно когда дело касалось начальников, не обеспечивающих выполнение и перевыполнение. Разговор с такими стервецами Парамонов начинал совершенно одинаково:

"Эй ты, хрен (он говорил не "хрен", а гораздо проникновеннее) в разобранном виде! Ты на кого работаешь? На Трумэна? Или на Адэнауэра? Может, еще на кого, кто тебе деньги платит?" Хрены оправдывались и обещали приложить все силы и исправить положение...

На редакционном совещании я рассказал о Парамонове, о его причудах и о ходовой фразе, которая на Терге стала чем-то вроде парамоновского удостоверения личности.

Христофор Павлович сказал:

- Все эти вольности - от безнаказанности. Ты этого голосистого разок накажи. Ты же газетчик.

- Я ему и намекал и прямо говорил, что страдает, прежде всего, его собственный авторитет.

- Это ты, брат, своего полковника неправильно ориентировал. Словесная тяжесть у нас - что-то вроде приложения к авторитету. На Колыме уже давно все по спирту равняется. Если крепость - так не ниже девяноста шести процентов. Если махорка - чтобы чистым никотином была окроплена. Если чай - пятьдесят граммов на литр. То же и со словами. Чтобы не отскакивали они, как от стенки горох, а чтобы из души да прямо в душу. Суррогаты не признаются. Так вот и ты - не суррогатом.

- Я-то могу, да вы не пропустите.

- А ты поломай голову.

Ломать голову я не стал: незачем тратить время на прожекты. Уехал на свою Тергу и думать забыл о том разговоре. Христофор Павлович недели через две позвонил:

- Ну, как твой словесник, не разнообразит творчество? И что ты по этому поводу предпринять надумал?

- Я еще головы не доломал, - пошутил я на свою беду.

- И не доломаешь, - утешил меня Христофор Павлович. - Это крепкое ломается. Резиновое только гнется... А я придумал. Сегодня с попуткой к вам выберусь. Заказывай гостиницу. И тему подбери. С чем у вас там сейчас завал?

Завал у нас, как всегда, был с ремонтом экскаваторов. Ему Христофор Павлович и уделил внимание. Потратил на это два дня. На третий я его проводил. А на шестой в газете "Советская Колыма" появилась критическая статья. Сама по себе статья на тергинцев потрясающего впечатления не произвела, они и не такое читывали. Тем не менее, едва газета появилась в продаже, ее тут же расхватали. Уж очень привлек слушателей радиоперекличек заголовок, который начинался с многоточия. Ударная мощь статьи целиком обрушивалась на Парамонова. В полном своем виде заголовок выглядел так: "... в разобранном виде". Для принятия мер статью послали непосредственно многоточию. Многоточие в ответе редакции усиленно оправдывалось, обещало приложить все силы и исправить положение...

После статьи Парамонов вроде бы характером помягчел и на радиоперекличке к начальникам, допустившим отставание, обращался: "Эй ты, одиозная личность!" По моим наблюдениям, изменение обращения начальников не радовало, а, пожалуй, даже вводило в недоумение. Когда критика начиналась с "хрена", то все было ясно, все стояло на своих местах. А "одиозная личность" хрен его знает, что это такое...
* * *
В "Советскую Колыму" Борис Шмыгунов пришел из газеты флотской. Небольшого роста крепышок в тельняшке, выглядывающей из разреза джемпера, он здорово напоминал симпатягу бурундучка: быстрый, непоседливый, черные глаза полны выжидательного любопытства. Словно их хозяин прикидывает: чем еще в подлунном этом мире можно поживиться? Нельзя ли его, этот самый мир, целиком перетащить в свое гнездышко? Нет, не то, чтобы Борис был неразборчив в средствах. Честняга отменный, только уж чересчур рачительный. Это еще куда ни шло. А вот постоянная его настроенность на семейное "моралите" иных весьма и весьма тяготила. И в рабочей обстановке и в домашней, по случаю и без случая он убеждал нас быть однолюбами. Особенно старался Борис в присутствии своей жены, пухленькой, златокудрой простушки Сонечки.

В Магадане тех лет развлечений было мало. Дом культуры имени Горького, кинотеатр "Аврора", ресторан "Север". Вот и все. Кто хотел, смотрел в "Авроре" "Кубанских казаков", "Сказание о земле Сибирской", "Незабываемый 1919-й" и другие тогдашние кинопрезенты. Кто не хотел сказаний о казаках-весельчаках, тот шел в Дом культуры на оперетты "Одиннадцать неизвестных", "Свадьба в Малиновке", "Марица"... А кто не хотел выучивать наизусть кинопродукцию и оперетты, направлялся на "Север". Мы, газетчики, не любили ни того, ни другого, ни третьего. Особенно не устраивало нас общение с интеллектуальными завсегдатаями ресторана. Мы предпочитали семью Шмыгуновых. Комната в доме номер пять по улице Дзержинского. Поместительная комната и очень уютная. На стенах - бархатные панно с лебедями и лебедушками, в багетных рамках - репродукции с картин знаменитых живописцев: "Утро в сосновом лесу", "Аленушка", "Охотники на привале". В общем, все по тогдашнему рыночному времени модное, все самое современное.

Нас не интересовали ни "Утро", ни "Охотники", ни "Аленушка". Нас манил раздвижной овальный стол, окруженный пол дюжиной венских стульев. Стол и умение Сонечки в считанные секунды превратить бытовую рухлядь в сказочную скатерть-самобранку. Перо, помимо моей воли, стремится поведать вам, не искушенным, о том, насколько совершенным было Сонечкино кулинарное искусство, насколько... Стоп, перо! Уймись по этому поводу, другие у нас с тобой задачи.

Шмыгунова мы вспоминаем, о нем и речь. Складчины наши волновали Бориса совсем не той стороной, что нас. Кулинарная одаренность Сонечки была для него поводом выступить перед нами с очередным пламенным призывом: быть однолюбами. Тогда наградой за нашу моральную стойкость и чистоту явится достойная каждого из нас женщина. Такая же единственная и неповторимая, как его Сонечка. Сколько же шел, сколько он шел к своей Сонечке! И ни одной женщины он не знал. Соблазнов было сколько угодно, но он все миновал и пришел к своей единственной не кружными тропками, а путем прямым и открытым. Да-да, его Сонечка у него первая женщина в его жизни. Увлекшись, он обводил нас торжествующим взором и проникновенно заключал:

- И Сонечка это может подтвердить. Ты можешь это подтвердить, Сонечка?

Каким образом проверила Сонечка девственность мужа, не знаю. Но она утверждающе трясла головкой и торопливо заверяла:

- Конечно, Боренька!..

Золотые кудряшки танцевали на ее плечах, в свою очередь, готовые подтвердить, что Борис Шмыгунов говорит истинную правду.

Что ж, истинную, так истинную. Но почему так часто? В любую правду, если ее навязывать с утра до ночи, перестаешь верить.

Первым засомневался Христофор Павлович:

- Неужто в самом деле? Морячок при всех статьях. Драил клешами Одессу-маму. И вдруг... Не может такого быть.

Однажды в отделе пропаганды, где Борис работал литсотрудником, раздался телефонный звонок:

- Слушай, Борис Владимирович, Садетов говорит. Зайди ко мне, тут чертовщина какая-то...

Борис двинулся в секретариат. Сами понимаете, что в секретариат вдруг потянуло многих. Одному спросить, почему сменили в статье заголовок. Другому - уточнить, сколько строчек Садетов отводит отделу под репортаж о слете стахановцев... Все по делам и все по неотложным. И все присутствующие заметили, что с Борисом Шмыгуновым стало твориться что-то непонятное...

Возник Борис перед Садетовым и шутливо возвестил о своем возникновении:

- Старшина второй статьи Шмыгунов по вашему приказанию явился.

Ответственный секретарь шутки не принял. Он выдвинул ящик стола, достал бумагу и протянул старшине второй статьи.

- Может, поможешь разгадать загадку, единственный и чистый?

На бланке под крупным, четким грифом "КОЛЫМСНАБ" ютился сотворенный рядовой пишущей машинкой текст:

"Исполнительный лист. В бухгалтерию издательства "Советская Колыма". Согласно заявлению, поступившему из Одессы, с литсотрудника Бориса Владимировича Шмыгунова надлежит удерживать из ежемесячной зарплаты всех видов 33 (тридцать три) процента на содержание ребенка Олега. Управляющий "Колымснаба" - закорючка.

Удостоверяла обращение в бухгалтерию гербовая печатка - оттиск, сделанный с обратной стороны рядового пятака.

Борис протянул бумагу Садетову. Оперся руками о стол и вроде бы зашатался. Кто-то услужливо подставил ему стул.

Молчание затянулось. Прервал его Садетов:

- Как же так, Боря? Ведь ты же никогда, как бы это сформулировать...

И тут Борю прорвало.

- Нет! - закричал он. - Неправда! Нас было трое. Почему Валька показала на меня? Почему я один должен платить?

- Может, это не Валька? Может, другая мать-одиночка? - участливо спросил Христофор Павлович. - Ты подумай хорошенько. Напиши в Одессу всем, кого подозреваешь в материнстве.

- Не-е-т. Только она... Валька на такое способна. Больше никто.

- Смотри, - сказал Садетов. - Тебе лучше знать.

- Но почему не тем двоим, почему мне?

- Откуда ж я знаю. Наверное, потому, что ты на Колыме и денег у тебя больше, чем у других.

Мы слушали очень серьезно. Разве можно смеяться над чужой бедой? Потом молча разошлись. Не дождавшись общего ответа, Борис стал ловить нас поодиночке и спрашивать, где же справедливость?

Что мы могли ему ответить?

Полчаса, а то и час он нас терзал. Потом Садетов пришел в отдел пропаганды и протянул Шмыгунову бланк:

- А теперь, девственник, успокойся и посмотри внимательно. Посмотришь - подумай.

Борис посмотрел, подумал и после этого вновь забегал по кабинетам.

- Мужики! Сегодня вечером ко мне. Целиком за мой счет, никакой складчины. Сонечке - ни-ни... Сами понимаете...

Вечером собрались. Я там был, мед-пиво пил. Лекции о моральной чистоте не слышал. И еще раз был, и еще много-много раз - все равно не слышал.