Остаться человеком

Часть1
1613г. Ирландский соловей


Морская служба никогда не представлялась шевалье де Ла Феру раем. Его надежды оправдывало только море. Оно было так прекрасно, что он мог простить ему и соленые брызги, быстро превращавшие его одежду в негнущиеся от соли доспехи, и неистовую игру волн, и дикий вой ветра над перепаханной волнами поверхностью вод. Но все искупалось торжеством восходящего солнца над бескрайней водной равниной, розовеющим небом и золотыми лучами солнца в ореоле нежных облаков. В такие минуты он замирал в немом восторге, позволяя себе слиться с этой красотой, почувствовать, как море и солнце составляют единую стихию, частью которой, как хотелось ему верить, был и он сам.
Готовясь стать моряком, шевалье вполне отдавал себе отчет, что военная служба непременно потребует от него быть во многом нечувствительным к боли, крови, грязи, насилию. Впрочем, жестокая эпоха, в которой он жил, не хотела знать сантиментов, да и повседневная жизнь юного дворянина тоже требовала особого отношения ко всему, что его окружает.
Первые уроки самообладания он начал получать уже в раннем детстве. Приходилось смотреть, как вершится суд над вассалами. Вполне понятное чувство брезгливости и страха он старательно прятал, а бабушка требовала, чтобы он сам разбирал, кто прав, а кто виновен, и как надо наказать провинившегося. Что ж, уроки не прошли даром.
 
***
Солнечные блики играли в легкой зыби волн, лазурь небес сходилась с густой синевой четкого горизонта, а над скрытой за ним землей вздымались белоснежные облака, огромные, словно горы. Шевалье запрокинул голову, следя за медленно растущей вершиной облака. На его фоне искоркой пламенела рыжая шевелюра юнги, взобравшегося на клотик. Мальчишка-ирландец и шевалье де Ла Фер на корабле были самыми младшими ; и сверстниками. Обоим едва сравнялось четырнадцать, для обоих это было первое плаванье. По забавной случайности, даже имена у них совпадали, но не совпадало ни прошлое, ни настоящее.
Оливера сдали на флот нищие родители: подобная практика не была редкостью, и все же было много желающих добровольно служить на торговых и морских судах флота его величества короля Джеймса. Слава о царивших на флоте жестоких нравах и страшных наказаниях шла по миру, но все же платили там относительно неплохо. Каждый шиллинг, который родители могли получать за службу сына, был для них немалым подспорьем.
Оливье, младший сын некогда богатого и могущественного рода, был представлен на галеоне как младший офицер, проходящий курс морской навигации у штурмана. Между обоими мальчиками была пропасть, и все же судьба столкнула их достаточно близко. Что же общего могло быть между аристократом и безвестным рабом?
Основной целью этого плавания было патрулирование греческого архипелага. Турция, некогда могущественная и воинственная, утрачивала свои позиции, а после гибели испанской эскадры Англия, с полным основанием теперь считавшая себя владычицей морей, не упускала возможности быть в курсе всего, что совершалось на берегах многострадальной Греции.

***
Средиземное море коварно: то оно баюкает на мелкой зыби, то вдруг обрушивает на корабль чудовищные валы.
Сегодня восход солнца был особенно прекрасен, и над спокойными водами вдруг зазвучал чистый голос, славящий Господа.

“Господи, Боже наш! как величественно имя Твое по всей земле!
Слава Твоя простирается превыше небес!
Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу,
ради врагов Твоих, дабы сделать безмолвным врага и мстителя.
Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил,
то что; есть человек, что Ты помнишь его,
и сын человеческий, что Ты посещаешь его?”

Голос звенел, летел над поверхностью вод, то затухая, то возносясь к небесам, молил, заклинал, дрожал от восторга, но нигде не срывался, ни разу не сфальшивил.
И такова была сила этого псалма царя Давида, что все, кто в эту минуту находился на палубе, застыли, боясь нечаянным вздохом или движением нарушить очарование мгновения. Даже огрубевшие души таяли и подчинялись голосу певца.
Оливье замер при первых же звуках и оставался неподвижен, пока голос не смолк. Только тогда он сообразил, что слезы катятся по его щекам, и сердито провел ладонью по лицу.
«Право же, я как девица при пении соловья! – подумал он с досадой. – Но откуда на корабле взяться такому певцу?»
Соловей обнаружился довольно скоро: на палубу соскользнул тот самый чумазый юнга, босой, в рваных штанах и рубашке. Не успел он коснуться ногой палубы, как был схвачен за шиворот боцманом.
- Тебя зачем на фок поставили? – сильная рука тряхнула паренька. – Чтобы ты по сторонам смотрел или песни распевал?
- Так я и смотрел, господин, да только горизонт пуст. А солнце так красиво восходит, что я молиться начал.
- Вот пройдешь у меня сквозь строй, тогда по-другому запоешь! – пригрозил боцман, награждая юнгу нешуточной затрещиной. – Ты в море, поганец! А для молитв у нас есть капеллан! Вот тебе памятка на будущее! – И он послал мальчишку вперед ударом пониже спины.
Матросы вокруг слушали, опустив глаза: кое-кто посмеивался втихомолку, но никто не решился выступить в защиту юнги, зная порядки на судне и тяжелую руку боцмана.
Оливье дернулся было что-то сказать, но кто-то сзади сжал его плечо мертвой хваткой.
- Не вмешивайтесь не в свое дело, шевалье, - услышал он шепот над самым ухом. – Вы на военном корабле, а не у себя в замке.
Та же рука, сжимавшая плечо, заставила его развернуться и уйти с палубы.
Оливье почти кубарем скатился на кокпит*, где у него был свой уголок – милость неслыханная. Он терпеть не мог нравоучений, в особенности от лейтенанта, которому было поручено приглядывать за знатным французским мальчиком, когда тот не был занят у штурмана. Он понимал, что создает немало проблем для этого немолодого сдержанного офицера, но бороться с собой было сложно. В особенности в такие моменты, когда разум говорил одно, а сердце требовало совсем другого.
И, если, как Оливье себя убеждал, все дело в принципе – виновный должен быть наказан –  то юнга ничем не нарушил никаких правил: он пел от полноты души, и никому не запрещена утренняя молитва, даже если ты сидишь на верхушке фок-мачты. А капеллан, кстати, почему-то промолчал, ни слова в защиту юнги не произнес, хотя все происходило у него на глазах. Маленький ирландец не проспал встречный корабль, не совершил ничего предосудительного; более того, он творил молитву для всех на борту!
Оливье, правда, подозревал, что тут замешана личная неприязнь боцмана: юнга как-то случайно оказался свидетелем, как боцман требовал у одного из матросов должок. Шевалье тоже наблюдал эту сцену с мостика, откуда отлично просматривалась корма. Боцман зажал своего должника между двух бухт канатов, тому деваться было некуда, разве что прыгать через фальшборт в море. Юнга драил палубу, но, приметив матросов, юркнул за бочку с солониной, которую как раз собирались отправить к коку. Старый боцман заметил кончик швабры, но не стал показывать, что знает, что мальчик рядом. Только разобравшись с матросом, он вытащил Оливера из укрытия и, не повышая голоса, что-то сказал ему. Юнга старательно закивал и, отпущенный на волю очередной зуботычиной, утер окровавленный нос и полез на ванты.
Скорее всего, было и еще что-то, из-за чего боцман придирался к своему подчиненному. Юнга на корабле, особенно на корабле военном – самая низшая ступень в иерархии подчинения. Он первый, кого гоняют по всем мелким поручениям, он отдушина для недовольства своего непосредственного начальства – боцмана корабля. Самая грязная работа – его, самые неприятные поручения – для него. Не говоря уже о том, что и у кока он первый на побегушках. Оливье знал, что мальчика фактически продали на корабль, но кто-то же заплатил за него родителям? Кому-то же выгодно было привести своего рекрута? Кому? И он, в полном недоумении, как-то спросил у самого себя, почему боцман Мак-Хейли считает себя вправе так обращаться с мальчиком. Спросил вслух, задумавшись, и вздрогнул, услышав ответ:
- Кок заплатил за мальчонку из своего кармана. Оливер – ирландец, как и наш кок, а Мак-Хейли терпеть не может ирландцев, вот он и перенес свою неприязнь к коку на мальчишку: кока он побаивается, видно есть между ними счеты.
Оливье обернулся и увидел, что рядом только рулевой, который, отстояв вахту, сидел в углу, штопая свою куртку.
- Наш кок хороший человек, – ответил Оливье машинально.
- Ирландцы такой народ, что не оставляют своих в беде, – согласно промычал рулевой, перекусывая нитку и разглядывая аккуратную штопку. Удовлетворенный проделанной работой, он довольно хмыкнул и не спеша поднялся на ноги, не без сожаления оторвавшись от прогретых солнцем палубных досок. – А лучше вам не вникать во все эти дела, господин. Ирландцы не любят французов. Вы выучитесь, будете офицером, а Оливер, даже если ему повезет, в лучшем случае до боцмана дослужится. Не коку же за него словечко замолвить прикажете? – и матрос ухмыльнулся. – Если наш Мак-Хейли взялся юнгу уму-разуму учить, тому следует готовить спину для кошки. Боцман не успокоится, пока не прогонит его сквозь строй. Редко у кого не остается вышивка на спине после нашей службы, даже когда моряк сойдет на берег по трапу корабля в последний раз. Зато платят неплохо, можно что-то отложить и на жизнь на берегу.
- Я бы никогда не позволил, чтобы кто-то сек меня, – гордо выпрямился шевалье.
- Да ну?! И ваш батюшка никогда не велел вас пороть? – прищурился рулевой. В другой раз он бы никогда не посмел так разговаривать с французским дворянином: слишком велика была дистанция между ними, но сегодня что-то подсказывало ему, что юный шевалье де Ла Фер не станет указывать на разницу в положении знатного мальчика и простого матроса.
- Отец знает, что я не смог бы жить после такого унижения, – без тени сомнения заявил юный гордец.
- Ого! Даже если бы это наказание ваш отец исполнил самолично? – изумился матрос.
- Граф де Ла Фер никогда не поднимет на меня руку.
- Наказание отцовской рукой – не наказание, а милость. Вы ни разу не провинились? Ни разу?
- Отчего же? Бывало и так, но отец всегда только выговаривал мне. Этого бывало достаточно, чтобы мне было очень стыдно, – Оливье покраснел и опустил голову.
- У вас очень добрый батюшка, – рассмеялся рулевой. – Меня секли каждую неделю просто для порядка, пока мне это не надоело, и я не сбежал из дому. Тогда-то я завербовался на свое первое судно. Но там поначалу мне доставалось похлеще, чем я дома получал.
Шевалье промолчал: он никак не мог назвать графа де Ла Фер добрым. Граф был одинаково справедлив и к своим детям, и к вассалам, и правил воистину королевской рукой. Оливье относился к отцу с каким-то трепетным почтением, но бывали моменты, когда мальчик, вопреки самому себе, начинал задумываться, почему граф так суров именно в этих обстоятельствах, и именно со своими поддаными, которых он обязан защищать?
Но ныне семья была далеко, и в планах отца не приходилось сомневаться: граф желал, чтобы сын делал карьеру вдали от Франции. В повседневной жизни шевалье должен был сам решать, как поступать в щекотливых моментах, когда некому подсказать правильный путь. Пока Оливье твердо знал одно: справедливость должна торжествовать всегда.
 
***
Мак-Хейли, конечно же, нашел повод наказать юнгу: тот в очередной раз уснул на своем посту.  Оливер не в первый раз отсыпался, сидя в своей корзине на фок-мачте, но в этот раз ему не повезло: он прозевал появление голландского торгового корабля, а это уже было серьезным проступком, за который положено было и серьезное наказание.
Юнгу протащили сквозь строй, и каждый отпускал свой удар плетью по исполосованной спине мальчика. Пропустить удар или нанести его не в полную силу означало для членов команды быть следующими в очереди на экзекуцию.
Шевалье де Ла Фер смотрел на это безобразную сцену, сцепив зубы: он признавал справедливость наказания, но отвергал его жестокость и упрямо твердил про себя: «Лучше смерть!»
Когда юнгу отволокли на нижнюю палубу, а корабельный врач, покачав головой, развел руками и отступил, признавая поражение и бесполезность своей науки, Оливье, что-то задумав, бросился к себе, а потом пробрался туда, куда обычно офицеры спускались только в крайнем случае.
Спертый воздух был настоян на запахе крови и гнилых водорослей; к горлу поднялся комок, но шевалье заставил себя преодолеть дурноту. В руке он судорожно сжимал склянку с бальзамом от ран, которую он купил на стоянке, когда команда запасалась водой. Аптекарь рассказывал о бальзаме так толково и убедительно, что шевалье поверил. Деньги у него были, и он решил, что подобная вещь в длительном плавании лишней не будет. Оливье берёг его для себя, но в эти минуты о себе и не вспомнил, ведь маленькому ирландцу по приговору судового врача было не пережить следующего дня. А вдруг и вправду бальзам поможет?
Тяжелое дыхание и стоны указали Оливье, где лежит мальчик. Фонарь едва чадил, но и в его тусклом свете было видно, во что превратилась спина юнги: сплошное месиво в черных сгустках крови. Шевалье почувствовал, как противный ком снова шевельнулся в горле, но на этот раз жалость пересилила отвращение. Он опустился на колени, заставив себя разглядывать рану. «Ты же хочешь быть воином, так привыкай к таким зрелищам!» – твердил он шепотом, смачивая заранее припасенную салфетку содержимым флакона.
- Потерпи, дружок, – ласково увещевал он Оливера, который дернулся и взвыл от боли, когда ткань коснулась его ран. – Потерпи, тебе станет легче, это чудодейственный бальзам.
Оливье присел на корточки рядом с раненым, наблюдая за действием лекарства. Оливер стонал непрерывно: раны начали гореть. Спустя некоторое время мальчик всхлипнул и затих, и Оливье испугался: он решил, что раненый отходит, и вскочил на ноги, в ужасе, что своим лекарством только ускорил его смерть. Но нет, юнга спал, дыхание его, поначалу тяжелое и неровное, стало совсем тихим и незаметным.
Вдруг рядом послышался скрип досок: подошел корабельный врач, все же решивший проведать своего пациента. Первым побуждением Оливье было спрятаться, но он заставил себя выйти навстречу хирургу.
- Господин де Ла Фер? Что вы здесь делаете? Это не место для офицеров, – строго вымолвил врач, который никак не ожидал встретить здесь французского дворянина.
Шевалье выпрямился и возразил надменно и холодно:
- Я пришел проверить на раненом действие волшебного бальзама.
- Этот парень безнадежен! – заметил ему эскулап.
- Тем более, я ничем не рисковал, – пожал плечами упрямец.
Врач нагнулся над Оливером, приподнял край салфетки, и не удержался, присвистнул от изумления.
- Откуда у вас этот бальзам? – врач протянул руку, ожидая, что в нее вложат заветный пузырек.
- Купил на последней стоянке у какого-то аптекаря, – шевалье, щурясь на свет свечи, не спешил выполнять просьбу.
- У вас еще осталось это лекарство? Я вижу у вас в руке флакон.
- Совсем немного: на один раз смочить платок, - Оливье спрятал пузырек в карман.
- Дайте мне его! – настойчиво потребовал врач.
- Нет, сударь. Этот бальзам принадлежит мне, и я найду, как им распорядиться, – шевалье сделал движение, чтобы уйти.
- Я хочу выяснить его состав, – миролюбиво попросил корабельный врач, понимая, что силой ему лекарство не отнять: мальчишка был при шпаге, а владеть ею он умел наверняка.
- Для этого вам хватит и того, что осталось на салфетке, – бросил через плечо шевалье, уже поставив ногу на нижнюю ступеньку.
- Вы почти ребенок, и не понимаете, как важен этот эликсир!
- Я – не ребенок, сударь: служба на корабле очень быстро разбивает все иллюзии детства. Поэтому я поступлю так, как сочту нужным, – и шевалье де Ла Фер не спеша поднялся по лестнице, ведущей с нижней палубы наверх, к свежему воздуху и простору моря.
Оливер выжил, но Оливье не удалось его навестить еще раз: кто-то, возможно и сам корабельный врач донес капитану, что француз посетил матросский кубрик, и теперь с Оливье глаз не спускали.
Следующий раз шевалье увидел юнгу, когда он, все еще с трудом передвигаясь, выбрался на палубу, на солнце. Увидев, что француз возится с каким-то прибором, стоя на капитанском мостике, мальчик сделал было движение к нему, но вовремя заметил рядом с шевалье штурмана. Оливер тихонько вздохнул: он был полон благодарности к шевалье де Ла Феру, но не знал, как подступиться к знатному сверстнику, чтобы высказать свои чувства.

***
Буря собиралась с самого утра, а к полудню уже штормило вовсю. Галеон то зарывался в волну, то высоко взлетал на гребень, и тогда видно было, что море изрыто волнами до самого горизонта. Паруса были убраны, и судно с трудом держало направление: бывалые моряки помнили, что в нескольких милях находилась тихая бухта, где можно переждать шторм.
Палуба стала скользкой от заливавших ее волн, моряки передвигались, хватаясь за канаты и за фальшборт, опасаясь быть смытыми за борт. Оливер, забравшийся по приказу боцмана на фок-мачту еще до начала качки, вглядывался в мутный горизонт, опасаясь и, одновременно, желая увидеть землю. Он твердо решил сбежать с корабля, но только, если под ногами у него будет твердая земля.
Ливень начался внезапно: сначала ветром принесло водяную пыль, вслед за ней хлынули потоки воды, за плотной стеной которых ничего нельзя было разглядеть. Такое не редкость на Средиземноморье: дождь идет стеной и, если бы не ветер, можно стоять от него в полсотне футов – и не промокнуть.
Соленые брызги долетали до верхушки мачты, на которой угнездился промокший до нитки юнга. В первые минуты соль причиняла боль не совсем затянувшимся рубцам на спине, но дождевая вода смывала морскую. Боль, как не странно, обострила внимание юнги и чувство опасности. Оливер вовремя успел заметить скалы, иначе не миновать было бы крушения. Крик «Земля!» ударил по нервам, рулевой едва успел направить судно в проход между двумя скалами, охранявшими вход в бухту.
Шевалье де Ла Фер, использовав момент, когда всем было не до него, выбрался на палубу и пристроился поближе к бушприту. Он как раз перехватывал поудобнее канат, когда резкая смена галса не дала ему времени утвердиться на палубе.
«Между Сциллой и Харибдой!» – пронеслось где-то на дне сознания, и Оливье, не успев ухватиться за канат, словно летучая рыбка пролетел над баком и оказался в воде. Он не испугался: плавал он, действительно, как рыба, волны в узкой бухте, прикрытой скалами от ветра, были невысоки и, вынырнув на поверхность, он увидел, что берег совсем близко. До песчаного пляжа он добрался раньше, чем корабль успел стать на якорь. Буря утихала.
У самой воды сидел человек. Он не пошевелился, когда Оливье встал во весь рост и побрел по мелкой воде, и поднял на него глаза только тогда, когда шевалье остановился в шаге от него, мокрый, тяжело переводящий дыхание. Тогда во взгляде человека промелькнуло нечто похожее на интерес, и он не спеша поднялся. Одет он был так, как обычно одеваются пастухи на островах Адриатики: короткая шерстяная туника, кожаные штаны и тяжелый плащ из козьих шкур.
Жест в сторону причалившего корабля и три коротких певучих слова: «Эисаи апо экеи?», которые Оливье понял не без труда, хоть и учил древнегреческий, заставил мальчика насторожиться. – Ты оттуда? – спрашивал человек. – Поианоу эинаи то плоио (чей это корабль)?
- Вретанос (англичане) – коротко ответил Оливье, не уверенный, что такой ответ будет благосклонно принят, хотя сам вопрос он понял.
Грек пожал плечами, словно ответ мальчика ему ничего не говорил.
- Поио еинаи то онома афтоу тоу тороу (как называется эта местность)? – решился продолжить Оливье, не очень надеясь, что будет понят.
- Теаки (Итака), – бросил небрежно грек и, прихватив с песка посох и котомку, не прощаясь, и ничего больше не прибавив, неторопливо зашагал к прибрежным скалам, оставив шевалье в полном восторге от услышанного названия.
- Живой, слава Богу живой! – кто-то схватил его за плечи, принялся трясти, словно куклу. – Если бы с вами что-то случилось, шевалье, я бы пошел под трибунал, – лейтенант, наконец, отпустил мальчика.
- Итака, это же Итака! – твердил, как зачарованный, Оливье. – Это же родина Одиссея, лейтенант. Понимаете, самого Одиссея!
Но лейтенанту, по большому счету, было всё равно, как называется остров, в бухте которого они нашли пристанище: главное, мальчишка жив, и сам лейтенант не пойдет под суд!
Понемногу и остальные моряки высадились на берег.
- Надо искать источник пресной воды, раз уж мы оказались у этих берегов, – рассудил боцман Мак-Хейли, и тут же составил команду. Оливер попал бы в нее и без собственного желания, но это был тот редкий случай, когда приказ и его планы совпали.
Воду нашли быстро: среди скал бил чистый родник, а неподалеку два пастуха сторожили отару. Моряки, не собираясь церемониться с местными, поймали несколько овец и коз, намереваясь отвезти их на корабль, но резкий свист пастуха вызвал неожиданную подмогу. На зов прибежали десятка два крестьян, вооруженных вилами и палками. Деревенские были настроены решительно, они готовы были защитить от незваных пришельцев свой скот. Пришлось пойманных животных отпустить и ретироваться с позором.
Юнга не терял времени даром. Увидев, что моряки начали препираться с пастухами, Оливер незаметно перешел в арьергард, отстал и спрятался за валунами. Потом пополз по-пластунски, вжимаясь в землю и обдирая руки и живот о мелкие острые камни. Как только он убедился, что его не видно за высоким бурьяном, он встал на четвереньки, нырнул в редкий кустарник и бросился вверх по склону, виляя, как заяц, когда он уходит от погони. Он был свободен, под ногами была та самая твердая земля, о которой он думал, а не проклятые палубные доски, которые он столько драил.
Моряки отступили, унося с собой меха с водой и, собравшись в кружок, устроили военный совет. На отсутствие Оливера никто не обратил внимания, хватились его только на утро, когда он не появился на своем месте у фока.
- Дрыхнет в кубрике, – решил боцман и отправил матроса отыскать нерадивого мальчишку, пока остальные готовили бочонки и карабины. Решено было настрелять дичи, если не удастся договориться с местными и купить у них десяток баранов. Договариваться взяли с собой в качестве переводчика шевалье де Ла Фера – он единственный мог вразумительно объясниться с деревенскими обитателями.
Через полчаса, отправленный на поиски юнги матрос явился: он никого не нашел; Оливера след простыл, а вместе с ним исчез и тот нехитрый скарб, которым он обзавелся в плавании – охотничий нож и отрез домотканой шерсти, который служил юнге и поясом, и одеялом, и сумой.
- Сбежал, паршивец! – констатировал боцман. – Найдем – убью дезертира.
Дезертир – это серьезно, за это, действительно, казнили без суда и следствия. Мак-Хейли очень хотелось расспросить шевалье, который, конечно же, всё слышал и старательно изображал равнодушие, однако, боцман не решился. Проще было натравить на французика кого-нибудь из старших офицеров – тут уж спесь не поможет шевалье промолчать. Мак-Хейли ухмыльнулся и сплюнул себе под ноги.

***
Деревня, в которую вошёл отряд, имела бы довольно жалкий вид, если бы не десяток олив и виноградники, да несколько побеленных домишек с окошками и дверями, окрашенными в ярко-синий цвет. Шевалье впервые видел так близко оливковые деревья, и они буквально заворожили его своими причудливыми стволами и нежным серебристым цветом остроконечных листиков. Он готов был бы рассматривать кору стволов, причудливые наросты которых, при некотором воображении, превращались в причудливых зверей и фавнов, но никто не собирался считаться с желаниями мальчика. От него требовалось только одно: помочь наладить обмен с деревенским людом и договориться о выгодной сделке. Что собрались менять на баранов и вино, Оливье понял, увидев, что боцман велел занести в шлюпку несколько аркебуз старого образца, которыми никто уже и не пользовался. Стреляли они короткими тяжелыми стрелами. Откуда на военном корабле такая древность, мог рассказать только оружейный мастер, но он предпочел молчать. А вот теперь этот ненужный груз мог оказаться полезным.
Деревня встретила их насторожено – попытка добыть овец не способствовала доверию: к чужакам здесь вообще относились с опаской.
Переговоры должен был вести староста деревни: угрюмый старик с неожиданно молодым, проницательным взглядом темных глаз из-под кустистых седых бровей.
Мак-Хейли подтолкнул вперед шевалье де Ла Фера, который не ожидал такой фамильярности, и сердито обернулся. Но слова замерли у него на губах при виде странного выражения на лице боцмана. Мак-Хейли ждал, что шевалье допустит оплошность, не сумеет объясниться с деревенскими, а тогда… тогда он точно обвинит Оливье в предательстве.
Как всегда, если кто-то сомневался в его умении, шевалье гордо выпрямился и шагнул в старосте, глядя прямо ему в лицо.
- Мы английские моряки. Мы пришли к вам с миром и просим помощи, – спокойно и дружелюбно обратился он, глядя тому в глаза.
- Вчера вы не показали себя мирными, – голос у старосты был хриплый, простуженный, но слова он выговаривал четко.
- Мы чудом нашли спасение у вашего берега, – шевалье де Ла Фер не оправдывался, он лишь прояснял обстоятельства. – И нам нужно было пополнить наши припасы.
- Что вам нужно на Итаке? – староста перевел взгляд на боцмана.
- Мы хотим купить у вас баранов, сыр, оливки, запастись пресной водой, – продолжал шевалье своим негромким, мелодичным голосом.
- Чем вы расплатитесь? – вопрос, на этот раз, был прямо адресован Мак-Хейли; староста безошибочно признал в нем главного.
Оливье оглянулся: боцман следил за каждым его и старосты движением, готовый отдать приказ.
- Наш капитан готов оплатить тремя аркебузами. Это такое оружие….
- Покажите! – приказал старик. – Это все, что вы нам готовы отдать взамен наших баранов? – не скрывая иронии, бросил он, убедившись, что аркебузы существуют не только на словах.
- Скажите ему, что мы прибавим и отличные охотничьи ножи, если они отдадут нам рыжего, – вмешался Мак-Хейли.
Оливье дернулся всем телом при этих словах: в голосе боцмана прозвучала глухая угроза. Что ждет юнгу, попадись он в руки своего врага, представить несложно, но выходило и так, что роль переводчика делала и Оливье соучастником преследования юнги.
- Что же вы замолчали, юноша? – моряк с нескрываемой насмешкой смерил взглядом мальчика с головы до ног. – Растеряли все слова, услышав про ирландца? А может, вы вообще ничего не переводите, а морочите нам голову, читая какие-то стишки?
- Если вы сомневаетесь в моих способностях объясниться с местными, – вспыхнул Оливье, – я с удовольствием уступлю вам место, господин Мак-Хейли, – и он в самом деле поклонился и отошел в сторону.
Среди моряков послышалось глухое ворчание, но стоило боцману нахмурить брови, как все смолкли.
- Меня не обучали учителя, как вас, нежное дворянское дитя. Извольте исполнять приказание, коли вы теперь вроде как офицер флота, – с уже неприкрытой угрозой бросил боцман.
Сжав зубы, шевалье де Ла Фер вернулся на свое место.
Староста, тем временем, не спускал глаз с разыгравшейся перед ним сцены. Казалось, он прекрасно понял все, что говорилось в его присутствии и сделал свои выводы, потому что, когда шевалье заговорил вновь, он слушал его с самым угрюмым видом.
- На корабле был юнга. Он пропал. Наш боцман считает, что вы его спрятали у себя. Если вы отдадите мальчика, вам прибавят в часть оплаты еще охотничьи ножи. – Оливье взглянул прямо в глаза старику и добавил: – Наш боцман не любит юнгу.
- Я понял, – произнес старик. – Скажите своему офицеру, что никаких мальчишек, кроме наших, мы не видели. Если мы найдем его тело, мы его похороним, – грек поманил к себе Оливье и, когда тот приблизился почти вплотную, вдруг прошептал на довольно хорошем французском: – Беглец уже далеко… А от монахов с Афона выдачи нет.
Шевалье де Ла Фер, в первую секунду опешил, услышав звуки родного языка, но овладел собой и улыбнулся, забыв, что за ним следят.
- Вы согласны на наши условия? – спросил он, сдержав вздох облегчения.
- Да, но вы сниметесь с якоря, как только пополните свои запасы, – громко ответил грек.

***   

- Где вы так хорошо выучили греческий, шевалье? – спросил его лейтенант, когда они остались вдвоем на палубе, а Итака скрылась вдали.
- Я учил древнегреческий в Клермонском коллеже, но не могу сказать, что владею им хорошо. Видимо, эта деревушка так заброшена, что ее не коснулись ни турецкие веяния, ни прочие блага нашей цивилизации. Язык ее обитателей не далеко ушел от языка Гомера. Как не странно, но я почти все понял, и сумел донести до старосты смысл нашей сделки.
- Вас хорошо учили, шевалье.
- Да, но недолго.
Оливье замолчал, но его наставник понял, что мучает мальчика.
- Так куда они спрятали нашего юнгу? – спросил он небрежным тоном.
- Не могу вам сказать, сударь.
- Разумеется.  Надеюсь, он теперь уже по дороге на гору Атос. Монахи спрячут его.
- Но… но откуда вы… – пробормотал Оливье и тут же осёкся, понимая, что выдал себя.
- Я подозревал, – хмыкнул лейтенант. – Просто мы как раз проходим мимо этой святой горы.
- Сударь, могу ли я надеяться, что вы сохраните эту тайну?
- Из одного лишь христианского милосердия?
- Да. Или этого мало?
- Полно, шевалье. Этого вполне достаточно.
- Благодарю! Может, Оливер станет монахом.
- Он ирландец и католик. Сменит веру, если сможет. В конце концов все мы христиане и верим в Христа.
- Оливер не рожден моряком.
- А вы? – неожиданно спросил лейтенант.
- Я? Не знаю…
- «Не зна-аю…», – передразнил мальчика француз. – Взгляните вон туда. Что за полуостров мы огибаем?
- Халкидики.
- А говорите, что не знаете. Вон там, на вершине горы, видите монастырь? Это и есть святая гора Афон или, как произносят ваши соотечественники, гора Атос.
Оливье, прищурившись на свет заходящего солнца, смотрел на величественную гору, куда не могла ступить ногой ни одна женщина в мире. На вершине горы притаился монастырь. Яркий луч солнца внезапно озарил его, и тут непонятно откуда взявшееся облачко закрыло вершину вместе с монастырем. Когда Оливье открыл на минуту ослепшие глаза, гора погрузилась в полумрак и только золотистое сияние озаряло волны Эгейского моря.

___________________________________________________________
*кокпит – это участок лодки или другого типа судна, который предназначен для управления и контроля хода. В нем расположены все необходимые инструменты, аппаратура и управляющие элементы для навигации, маневрирования и безопасности водного транспорта. Расположение кокпита зависит от типа судна.