Переправа

— Ну вот, осталось совсем чуть-чуть… — прокричал Колька, перекрывая рёв мотора своего верного «Ижа».

— …И мы будем на месте! — подхватил Слава, давая газу, будто сама судьба гнала их вперёд.

Они летели по полю, как два рыцаря на железных конях, сквозь пространство и время. Осенний ветер хватал за пальто. На дворе был сентябрь, холодный, но ещё не злой. Мальчишки держались крепко: не только за руль, но и за ту свободу, что разливалась в воздухе, как вино после долгой зимней трезвости.

Но веселье было не для этой дороги. Они знали: впереди — испытание.

— Стой! — внезапно закричал Колька.

Мотор смолк. В наступившей тишине слышно стало, как где-то далеко каркает ворона да ветер играет сухими листьями.

Речка Жуковка встретила их узкой полосой воды, всего метра два ширины, пояс взрослому человеку глубины. Но вода была холодной, как осень, а мотоциклы — тяжёлыми, как грехи юности. Им не оставалось ничего, кроме как перейти её.

— Что делать будем? — спросил Колька, оглядывая реку.

— Переходить! — ответил Слава решительно.

— А мотоциклы?

— Перетаскивать придётся. Не оставлять же их здесь.

Колька кивнул, посмотрел на свой мотоцикл, как отец смотрит на непослушного сына, и сказал:

— У меня — сто шестьдесят килограммов. А у тебя?

— Легче.

— Ну сколько?

— Легче! — повторил Слава, как будто этим одним словом можно было облегчить и вес, и душу.

— Ладно, начнём с моего.

Они взялись за дело. Колька взял спереди, Слава — сзади. Мускулы напряглись, лица покраснели, ноги подгибались, как тростники под ветром. Когда они, почти на четвереньках, втащили мотоцикл к воде, показалось, что это уже половина дела. Но настоящая битва началась, когда они ступили в реку.

Холод ударил сразу. По щиколоткам, по коленям, по сердцу. Вода, будто живое существо, пыталась вырвать мотоцикл из рук, сбить их с ног, утянуть. Мальчишки кряхтели, зуб на зуб не попадал, но держали своё железо, как держат клятву.

Когда они, наконец, выбрались на другой берег, сил не было даже радоваться. Они просто опустили мотоцикл и рухнули рядом.

Так они лежали не меньше десяти минут, возвращая себе дыхание, сердце, человеческий облик. Только тогда Колька повернул голову к другу и спросил:

— Славка… а сколько всё-таки твой весит?

Слава не открывал глаз. Ответил спокойно, почти торжественно:

— Ровно сто пятьдесят девять.

Колька замер. Затем его лицо исказилось, как будто он одновременно хотел смеяться, плакать и кричать от бессильной ярости. Из его горла вырвались странные звуки — то ли истерический смех, то ли трагическое рыдание.