Шкатулка. Поездка. Иван Павлович Соловьев

Поездка

Иван Павлович Соловьев

Иван Павлович Соловьев оказался таким же, каким и был запечатлен на фотографии десятилетней давности: невысоким, сухоньким, абсолютно седым… Он вышел откуда-то из-за традиционных вечно зеленых пальм, скрывающих, видимо, вход в служебный коридор. Отыскав глазами ожидающую его Альку, он быстрыми легкими шагами направился к ней, потом неожиданно притормозил и, склонив голову на бок, долго вглядывался в ее лицо. Альбине показалось, что пауза как-то слишком затягивается. Девушка на «ресепьшене», озадаченная немой сценой, переводила взгляд с Соловьева на Альбину и обратно…

- Понимаю Ваше недоумение! – наконец заговорил Иван Павлович. – Но, честное слово, я и сам не ожидал такого… Несомненное сходство!

Алька, растерявшись, продолжала таращиться на него, не пытаясь даже заговорить. Какое сходство? С кем? Кого?

Первой «отмерла» девушка-администратор:

- Вот, это наш смотритель Иван Павлович. Вы спрашивали…

Алька кивнула. Краевед приблизился к ней, протянул сухую твердую ладонь и, улыбаясь, заявил:

- Сейчас Вы все поймете сами. Пойдемте в мой кабинет. Там и поговорим, я все Вам объясню.

Еще не пришедшая в себя Альбина, покорно проследовала за Соловьевым в его владения. После процедуры взаимного представления, устройства в креслах за небольшим столиком, предложений чаю, печенья, сигарет и прочих обязательных «реверансов», наконец, Алька смогла более или менее внятно озвучить цель своих поисков и данного визита…

Иван Павлович слушал, не перебивая, кивал временами и все время продолжал разглядывать Алькино лицо.

- Я так и понял, когда увидел Вас! Несомненно, вы из Сомовых! Помните, как у Конан Дойля: «Он тоже Баскервиль!» Так вот, Вы – тоже Сомова! Идите сюда, к компьютеру, я сейчас все Вам продемонстрирую.

Быстро пощелкав по клавиатуре, он повернулся к Альбине:

- Небольшое предисловие не помешает. Я, как вы уже знаете, много лет занимаюсь историей края, а в последние годы, после смерти моего отца, увлекся разбором архивов и по мере возможности судьбами различных семей и родов, проживавших в Рыбинском уезде. Я Вам попозже поподробнее расскажу, почему именно после смерти отца, а прожил он, слава Богу, 90 лет и умер совсем недавно. А сейчас смотрите!


На мониторе возникла картина, а точнее женский портрет. Судя по прическе, платью и прочим деталям, жила эта дама в веке девятнадцатом. Иван Павлович увеличил изображение:

- Я думаю, Вы все видите сами! Те же глаза, линия бровей, скулы… А губы? А если Вам также собрать вверх волосы, несомненно, это усилит сходство. На портрете, видимо, Ваша пра-пра… и так далее бабушка: Елизавета Дмитриевна Ларионова, урожденная Сомова. Вы пока осмысливайте происходящее, а я расскажу об истории этого полотна…

Алька смотрела и не верила своим глазам! Как будто усилиями фотошопа ее лицо было вмонтировано в портрет чужой прекрасной дамы. Да нет, не может быть!

- Не может быть!

- Может! Понимаю, о чем Вы подумали. Но это не монтаж. Это репродукция с портрета, выставленного ныне в Ярославском художественном музее. Поезжайте, взгляните! А ведь я предполагал, что рано или поздно Вы появитесь. Отец перед самой своей смертью, передал мне кое-какие бумаги. Но я к своему стыду не уделил им особо пристального внимания и занимался другими фамилиями, не слишком надеясь на положительный результат розысков именно по Сомовым. Очень уж разветвленный род, масса родословных ветвей, в том числе и изученных, и темных. А уж содержание документов показалось мне абсолютно невероятным… Грешен, не поверил, откладывал… Видимо, ждал Вас. И дождался!

- Так как этот портрет попал в Ярославский музей? – Альбина понемногу начала приходить в себя.

- Да-да! Любопытнейшая история! Это полотно из наследства Марии Алексеевны Ворониной! Той самой Ворониной, о которой Вы мне рассказали. Точнее, это дар ее детей, сумевших вывезти часть имущества из России во Францию в годы революции. Мария Алексеевна была чрезвычайно богатой женщиной. Ее супруг Алексей Петрович Воронин обладал огромным талантом в деле преумножения своего состояния… В его владении было множество земель в Ярославской губернии, в Подмосковье… Не могу сказать, что портрет представляет собой высоко художественное произведение, но среди наследников Ворониной бытовала легенда, будто автором картины был кто-то из Петербургских Сомовых. А там все так или иначе были связаны с искусством… Судя по приблизительной дате написания, это конечно не творение ни Андрея, ни Константина, но, возможно, кого-то из их предков... Когда портрет вывесили в музее и сопроводили подписью, что это дар французских наследников Ворониных, я сумел выйти на одного из них, чтобы расспросить об истории картины. К сожалению, у меня сложилось впечатление, что потомки Марии Алексеевны были не слишком заинтересованы в семейных изысканиях и просто избавились от обременяющего их архива… Хотя для нас это, пожалуй, к счастью… По словам правнука Ворониной, на портрете изображена родная бабушка Марии по материнской линии. Насколько мне удалось установить, Мария Алексеевна была дочерью Анны Владимировны Зубовой, до замужества Ларионовой, и Алексея Петровича Зубова. А матерью Анны Владимировны как раз и была Елизавета Дмитриевна Ларионова (Сомова)….

- Картина была в Липках? Мой прадед должен был унаследовать и ее?

- Нет. По словам французского правнука, ничего из того, что было в Липках, они и не пытались вывезти. Уже тогда они точно знали, что это имение им не отойдет.

- Вы сказали, что это полотно – часть переданного архива. А остальное?

- Остальное… Судя по всему, все прочие бумаги хранятся в запасниках Ярославского музея и вряд ли представляют какой-то интерес, разве что для узких специалистов или для исследователей-любителей, вроде нас с Вами… А, может быть, переданы в Ярославский архив… Я думаю, их можно найти. Вдруг и там есть какие-то записи или документы, проливающие свет на неожиданное решение Марии Алексеевны завещать Липки именно Вашему прадеду. Это помимо того, что хранится в бумагах моего отца…

- То есть, моя догадка, что имение под Глебовым, о котором шла речь в письмах, это Липки, верна?

- Скажем так, эта версия наиболее вероятна. В своих исследованиях я не сталкивался с упоминаниями о каких-либо других крупных усадьбах под Глебовым. Да и о Липках известно крайне мало: оно было сожжено во время Савинковского мятежа 1918 года. Только благодаря архиву моего отца, мне удалось узнать некоторые подробности… Давайте сейчас ненадолго прервемся, я договорюсь, и мы поедем ко мне. Я должен ознакомить Вас с документами… Там есть нечто весьма интригующее…


Пока Иван Павлович улаживал дела с начальством, Альбина сидела в холле и пыталась осмыслить произошедшее. Если изображенная на портрете красавица – бабушка Марии Зубовой, и одновременно родственница прадеда Александра Николаевича Сомова, о чем свидетельствовало явное фамильное сходство, то вполне объяснимо желание госпожи Ворониной оставить часть своего состояния пусть дальнему, но родственнику… Тогда тем более не понятно, почему вступление в силу завещания было сопряжено с такими трудностями и проволочками… Значит, родство нужно было подтверждать? А зачем? Не все ли равно, если последняя воля была высказана совершенно не двусмысленно?.. Все-таки что-то крылось в этой истории непонятное, и где же те документы, о которых прадед писал Верочке и которые вез в Петроград посланец господина Дунаева? Если, как писал прадед, «важность этих бумаг переоценить трудно», то бабушка Вера не могла не сохранить их или, по крайней мере, не рассказать об их существовании хоть кому-то из сестер или братьев… Напрашивался вывод, что или документы так и не попали по адресу, или содержание их оказалось опасным для семьи в годы революции… А может быть, просто их ценность была нивелирована как раз именно сменой власти, и хранить крамольные бумаги Верочка не решилась? Нет, все равно, какие-то легенды или упоминания остались бы… Все тайное рано или поздно становится явным…

Путь к машине Соловьева, припаркованной на служебной стоянке, пролегал вновь мимо замечательного водопада-утеса, очаровавшего Альбину.

- Вижу, оценили, - улыбнулся Иван Павлович. - Это у нас тут задумка появилась, создать парк, в котором разместились бы зоны различной природы: северной, среднерусской, дальневосточной… Вот этот фонтан-водопад – пробный камень. Девочка у нас работает, ландшафтница, очень увлеченная, ее затея…

К юному охраннику заглянуть не удалось, Альбина издалека помахала ему рукой и мысленно покорила себя за невыполненное обещание «рассказать», собственно, как и за то, что осмотреть всю территорию базы не получилось…

Дорога до Глебова в этот раз не показалась такой уж унылой и долгой. Соловьев вел машину легко, как бы играючи, и все время говорил:

- Я Вам сказал, что именно после смерти отца занялся вплотную родословными местной, скажем так, знати… Дело в том, что в последние дни жизни, отец передал мне свой архив и посвятил меня в некоторые документы, чрезвычайно меня заинтересовавшие. Не буду углубляться в подробности, касающиеся иных фамилий, хотя там масса наилюбопытнейших, просто-таки детективных, историй. И про Ваших предков в его архиве сохранилось тоже кое-что занимательное…

- Я имею в виду записи, которые сделал отец по воспоминаниям еще моего прадеда, своего деда. Возможно, не все там столь однозначно, и источники информации, скажем так, сомнительны, но отец снабдил «темные» места своими комментариями. Вы сможете все оценить сами, и Вам судить, нужно ли это принимать всерьез… Но, на Вашем месте я бы тщательно проверил информацию, раз уж судьбе было угодно, чтобы кое-какие бумаги попали к Вам…

- Прадед мой – отец Амвросий, а в миру Соловьев Алексей Николаевич, был вслед за своим отцом долгие годы приходским священником в Коприно, и сын его Николай, мой дед, пошел по его стопам… Но прадед попал под каток репрессий и вместе с сыном сгинул в лагере в 1940 году. Непростые времена были… Отец в пятнадцать лет остался за старшего мужчину в семье, а тут война… Тем не менее, многое из того, о чем отец Амвросий беседовал с внуком, тот запомнил и в последствии записал…

- Была в этих рассказах одна история, которую прадед описывал как вопиющее нерадение служителя Божьего. Был в начале века такой диакон Василий при Глебовской Церкви Федора, Давида и Константина и исповедовал он благородную госпожу Таисию Семеновну. Фамилию прадед не называл, да и имя могло быть не истинным. Однако, суть нравоучительного рассказа сводилась к тому, что нарушил отец Василий тайну исповеди, ибо «зело до водочки охоч был…» Ну и проболтался кому-то по пьяному делу обо всех секретах вышеупомянутой Таисии… А в результате по селу поползли слухи о кладе в барском доме и о «страшном грехе, не имеющем прощения», тяготившем душу самой барыни Таисии.

Отец Амвросий не посвятил внука в подробности о «грехе», но отец мой из любопытства начал расспрашивать старожилов и выяснил, что клад в поместье искали вплоть до самого пожара 1918 года, да так и не нашли. А вот про старую барыню говорили разное: или убила она младенца своего, прижитого не в браке, или украла чьего-то ребенка и продала в табор… Видимо, долгие годы россказни обрастали выдумками сплетников и вряд ли были хотя бы похожи на правду. Но помните, ложки?... То ли у него украли, то ли он украл… Так или иначе, «осадок остался». Дальше почти детективная история получила продолжение... Перед самой войной, когда моя бабушка обосновалась в Глебове, по соседству поселилась семья, тоже приехавшая из затопленного Коприно. Самым старым членом этой семьи была старушка Прасковья Андреевна, невероятно любившая поговорить о временах своей юности. Отец мой вечерами частенько наведывался к соседям, дружил он с внуками бабульки, вот и наслушался… Бабка Прасковьи Андреевны - Ефросинья - была местной знахаркой и по совместительству повитухой, так что младенцы в Коприно и близ лежащих деревеньках в те времена появлялись на свет благодаря ее вспомоществлению, а больные и страждущие часто жизнью обязаны были ее умению травки настаивать да заговоры нашептывать… Именно бабка-знахарка и поведала Прасковьи, что разговоры про барыню Таисию не такие уж и выдумки… Отец мой чрезвычайно заинтересовался этой историей и все выпытывал у старушки, что же там за тайна…

- Не буду утомлять подробностями. На самом деле ничего толком узнать от Прасковьи Андреевны ему не удалось, то ли не захотела бабуля рассказывать, то ли самой сути и не знала никогда…

- Бабушка моя умерла в начале пятидесятых от удара, я еще совсем пацаном был. Перед смертью она все пыталась что-то отцу рассказать, да уже не сумела… После похорон отец, разбирая ее вещи, наткнулся на странный сверток, запечатанный сургучом: бандероль – не бандероль… Когда верхний слой бумаги развернули внутри оказался большой заклеенный конверт и коротенькая записка от деда моего, адресованная бабушке.

Содержание ее я помню наизусть, собственно там и было-то всего несколько слов:

«Сонюшка, это бумаги Ворониной Марии Алексеевны, переданные мне отцом и предназначенные Александру Николаевичу Сомову или его наследникам. Сохрани».

- Вот видите, мой рассказ и добрался до самого главного. Сейчас вы эти бумаги увидите. Мы как раз приехали…

Остаток дня для Альбины прошел, как в тумане. Она покорно пообедала вместе с семьей Ивана Павловича, внимательнейшим образом, как ей казалось, прочла все бумаги, согласилась снять для краеведа ксерокопии, оставила свои координаты, записала «явки и пароли» для поисков по архивам Ярославля и для связи с зарубежными наследниками Ворониной, пообещала «держать в курсе, обязательно разобраться до конца и не стесняться обращаться за помощью»…

Очнулась она только, когда Иван Павлович усадил ее в вечерний автобус, отправляющийся в Рыбинск. Вернувшись в гостиницу, Алька, совершенно обессиленная, сразу же легла спать, справедливо рассудив, что эмоций на этот день для нее уже, пожалуй, хватит. Завтра, на свежую голову, она еще раз изучит документы и, возможно, сделает выводы…