8. Рассечённое надвое

МИХАЙЛОВЫ
документальный эпос


-8-
Рассечённое надвое

Домик на улице Салтыкова-Щедрина, бывшей Борисоглебской. Незнакомые люди. Новый город, другой, большой. И странное мамино ощущение: школа кончилась, и теперь всё по-настоящему, идёт взрослая жизнь.
    Как её начинать? Что в ней делать?
    Я помню свой послешкольный 1974 год, то чувство удивления и пустоты. Отзвенели звонки, пробежали экзамены, выпускной, – и? Всё распахнулось и с такой силой отовсюду веет свободой – как жить? Куда, откуда идти? Впрочем, глаза боялись, руки действовали: писали заявление в институт, открывали опять учебники.
    Мама, юный человек своего времени, поступила проще. Рядом не было Бирюкова, тех, с кем можно было посоветоваться серьёзно. Но в Орле, как и в Ельце, как и везде, был райком комсомола, она переступила порог и вышла оттуда с путёвкой на работу – старшей пионервожатой в школу имени Дзержинского при железной дороге. Ровно на год: с сентября до июня следующего, 1941-го. Времени как раз столько, чтобы хорошо подумать о будущем.
     Новый город и пугал, и привлекал маму. Сто с лишним тысяч жителей, вдвое больше Ельца, с заводами, с фабриками, опутанный сталью железных дорог, сталью мостов через Оку. С кирпичной тёмной глыбой Покровского собора на Московской – с пятью сбитыми куполами, неаккуратно, как будто срубленными лихими взмахами кавалерийской шашки, выглядевшего без них огромным нелепым монстром.
    (…Это замерло на бешеном повороте само время. В 1918-м отправившихся снимать колокола с орловских церквей активистов били по всему городу православные мужики. И следующей осенью те самые колокола благодарно благовестили вступление в город деникинской конницы. Кто, как не дед, знал всё это и видел… Теперь с ними сполна рассчитались за всё былое. «Теперь учащиеся советских школ могут заниматься спокойно. Дикий колокольный шум Преображенской мозгосушилки не будет их больше беспокоить», – писала с десяток лет назад орловская газета. Не только Преображенской – Борисоглебской, Георгиевской, двух храмов Покрова, в том числе и этого, в центре города, – Орёл, как все среднерусские города, богат был церквями и монастырьками).
    Дед не любил Орёл. А маме этот город с незажившими рубцами гражданской войны неожиданно полюбился. Тут много сошлось, новизна, свобода, первые ощущения себя взрослой. Но было ещё одно: в Орле, на улице Салтыкова-Щедрина, – на ней жил когда-то Тургенев, – в маленьком одноэтажном домишке вдруг зажилось как-то особенно тепло, как никогда не было раньше…
    - Дом был отдельный, усадебный?
    - Да. И участок с садом. Бабушка насадила цветов.
    Цветы. Георгины. Астры. Какой-то появившийся уют: салфетки на этажерках, пара-тройка безделушек, всё сверкает чистотой. (Спустя пару лет дед с бабушкой решат: всё, никаких лишних вещей, никакого «мещанства» не понесут теперь в дом!)
    Мама смеялась:
    - Я вспоминаю – что стояло у меня в комнате в Орле? Помню кровать. Шкаф, одежда. Помню в углу у окна этажерку с книгами. А больше – нет, ничего…
    - И это называлось «мещанство», много?..
    - Кот! Их бросало, бывало, в крайности.
    Какие-то мелочи: отец и мать вместе читают «Тихий Дон». Четвёртую книгу, долгожданный конец романа – её печатали в «Роман-газете» – Илья Васильевич принёс и развернул на кухонном столе.
    Поздним вечером всё странно затихло, Нина вошла, увидела эту картину. Плечо в плечо, локти на стол, оба вертели головами, тянули по очереди шеи (мать уже в очках), читая колонки, бывшие на столе ближе к другому – и один терпеливо ждал, пока второй дочитает страницу.
    То была книга их молодости, и как же томило, хотелось знать, что станется с «их» Аксиньей, с Григорием, – так и прочли они её вместе, и удивились бы, скажи кто: «А подождать одному, пока прочёл бы другой – нет?»
    Нет. «Но почему?!» – А вот так. Нет.
    Какие-то всё мелочи: подписанные бабушкиной рукой, в альбом внимательно собранные фотографии… Имея статус домохозяйки (быть женой военного и не служить нигде отнюдь не считалось в СССР тунеядством), бабушка в этой роли всегда была безупречна. Завтрак, обед и ужин, чистая, выглаженная под паром дедова сменная гимнастёрка и китель, – это было и раньше, но во всём этом появилась теперь какая-то идеальность, особая слаженность.
    - К нам из Покровского приехал жить Ваня, сын старшей сестры отца, Акулины… Мальчишка! Учился в машиностроительном техникуме. Деревенский мальчишка, наивный и хитроватый, с таким практическим умом. На город смотрел широко открытыми удивлёнными глазами. Перед самым летом пошили всем костюмы: ему, маме и мне. Ты бы видел, как он преобразился, надев в первый раз пиджак! Он смотрел в зеркало на себя, подобревший, светившийся какой-то тихой радостью.
    …Утро воскресенья в Орле было солнечным, обещало по-настоящему летний тёплый день. Бабушка, как всегда по выходным, пошла на рынок.
    Она вернулась и сказала: по радио выступал Молотов. Немцы перешли границу.
    Так и запомнилось моей маме: солнце, синее небо, война.
    Дед с утра был у себя в военкомате. Обедать, как делал всегда по воскресеньям, не приехал. Так и сели за стол втроём, мама, бабушка, мамин двоюродный брат Иван. Всё стало нереально-странно, были молчаливы, каждый думал о том, что будет, что-то представлял себе.
    Деда теперь не видели дома до глубокой ночи.

В то воскресенье как было предположить им, что жизнь их всех, и даже юного племянника Ваньки, уже расколота безжалостно на «до» и «после»? Что изменилось, собственно, на другой день, на третий, на пятый? Лето набирало силу, палило солнце. И только мужчины с вещмешками и чемоданчиками толпились во дворах военкоматов. Да вечером на пустых улицах шагали военные патрули.
    Илья Васильевич, не в пример им, знал многое. Но он молчал; приезжал, валился спать, и как автомат рано утром уезжал в комиссариат обратно. Он давно не видел обычного отдыха. Ещё прошлым летом начали переучёт всех военнообязанных. Всех, от девятнадцати до пятидесяти лет. Закончили это грандиозное дело спешно, осенью.
    Ну а весной – весной уже вели частичную скрытую мобилизацию служивших раньше сержантов и красноармейцев. Это делали под видом призыва на военные сборы. Призванных отправляли в летние лагеря кадровых частей Красной Армии. Готовились к развёртыванию бригад и дивизий. И прекрасно понимали, к чему всё идёт.
    Теперь же, в июне, Президиум Верховного Совета СССР объявил в четырнадцати округах всеобщую мобилизацию. Орловский военный округ формировал на своей территории целую общевойсковую армию – Двадцатую. Первыми призывали мужчин, родившихся в 1905 – 1918 годах. Армию возглавил сам командующий округом генерал-лейтенант Ремизов.
    В июле Двадцатая армия уже сражалась на Западном фронте под Смоленском. А с 12-го июля в округах началась вторая волна мобилизации. Из рабочих завода «Текмаш», выпускавшего станки для советской текстильной промышленности, создали 258-ю стрелковую дивизию. Ей предстоял трудный путь – в октябре пробиваться из окружения под Брянском, защищать Тулу и не пустить туда немцев. К ноябрю в ней останется десять процентов штатного состава…
    Попутно собирали и отправляли на фронт маршевые батальоны.
    А гражданским жителям впервые война показала себя начавшимися налётами немцев на Орёл. Всё вдруг стало стремительно меняться. Во дворах по улицам Салтыкова-Щедрина, Горького расположились зенитчики со своими пушками. Расчёты копали укрытия – «щели», узкие траншеи, перекрытые щитами, досками, брёвнами, тем, что было под рукой. Такую выкопали в саду у соседей, и теперь под вой сирен все бежали туда.
    Немцы бомбили неблизкую железнодорожную станцию, составы на путях, но по самолётам стреляли и отсюда, с тихих берегов Орлика. Какафония выстрелов, разрывов, сирен, рёв моторов, рваные дымы по всему небу… Дед вдруг понял: делать то, что он делает и одновременно думать о семье, о своих, каждый день жить с оглядкой за спину, – это неразумно, неверно. «Собирайтесь. Поедете к Акулине». Жену, дочку, Ивана, – всех троих он выпроводил в июле из города.
    - Да, потом стали вывозить семьи. Мы с мамой уехали на военкоматовском грузовике – в Курскую область. Ехали, конечно, в Покровское. Ехали через Щигры, и меня вдруг поразила игрушечность этого городка, где прошло детство. А ведь когда-то казался таким большим…
    Вот где точно остановилось время. Мама хорошо запомнила эту тоску июля 1941 года:
    - Дни стояли пыльные, солнечные. И бесконечно длинные от ожидания, от временности всего происходившего. А ночи были наоборот тёмными как уголь. Мы выходили на воздух и видели, как вспыхивали по горизонту зарницы. Беззвучно, по всему горизонту в темноте.
    Село Покровское, окружённое лесами, лежало на взгорке по обе стороны от пыльного тракта Орёл – Ливны. Сверху было видно далеко вокруг. Шли летние грозы, они подсвечивали тут и там небо, но казалось – это война, уже рядом…

- А потом я удрала назад к отцу в Орёл. Мама посмотрела на это сквозь пальцы, она была по-прежнему «молодой мамой», её интересовало пока ещё другое. Я вернулась в Орёл и прожила там рядом с отцом в нашем доме до самого октября, до того времени, когда город взяли немцы.
    Отец был рядом, но я его почти не видела. Правда, я готовила обеды и отправляла их с шофёром, который заезжал к нам домой.
    Несколько раз отец приезжал сам. Один раз я взялась сварить гороховый суп. Варила весь день, и не смогла сварить: мешали налёты. Приходилось заливать печку, прыгать в щель, а потом растапливать снова. А потом опять заливать, потому что самолёты шли опять. И ещё раз. И ещё. Бомбили теперь не только железную дорогу, но и заводы.
    Отец приехал вечером.
    Он стоял у плиты, ковырял горох в кастрюле – был голоден. А потом сказал:
    «Кот! Ты всё-таки довари…»

И она успевала ещё «отмечаться» в своём районном комитете комсомола: смотреть, слушать, надеясь встретить знакомого, перекинуться словом. Вот так, в райкомах, по всей стране искала себе выхода энергия десятков тысяч тех молодых, кого не брали на фронт, но кто не мог сидеть, опустив руки.
    Вот тогда, в августе, в поисках дела, – а представить среди этой огромной войны себя без дела она не могла, – мама нашла неожиданное.
    «Зашла как-то один раз, а потом оттуда не вылезала». – Так сказала она.
    - А в сентябре мы сидели там с подругой, Катей Банниковой, долго говорили обо всём. Она показала тайком немецкую листовку с портретом Якова Сталина, где писали, что он сдался в плен ещё летом…
    Они говорили о будущем. О том, что будет с ними и вообще со страной, со всем, – так, как могли себе это представить.
    Катя сказала: ей и ещё нескольким, кого с ней будут забрасывать на занятую немцами территорию, выдали телогрейки, сапоги… Катя улетала в немецкий тыл.
    Нина Михайлова, как ей сказали, должна была оставаться в подполье в городе. Учила легенду, но считала, что всё это просто учебные дела. Какие немцы в Орле? Их группу точно так же скоро забросят через линию фронта…


______
На снимках:
Слева – Московская улица в Орле. На заднем плане – Покровский собор без куполов. Довоенный снимок. https://pastvu.com/p/909115
Справа – фотография из газеты «Орловская правда» 4 июля 1941 г.

Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/03/01/1202
Продолжение: http://proza.ru/2025/06/27/983