Пыль на Алтаре Глянца
**Хозяин дома,** назовем его **Артемий Артемьевич** (ибо все богатые люди в таких историях должны иметь имя, подчеркивающее их тяжелую ношу обладания), метался по кухне. На нем был халат стоимостью годовой зарплаты его водителя. Его лицо, подтянутое и ухоженное, выдавало лишь одну эмоцию – чистую, неразбавленную **панику Обладания перед лицом Утраты Функциональности.**
— Он просто... умер! — воскликнул Артемий Артемьевич, указывая на монолит дрожащим пальцем с идеальным маникюром. — Вчера вечером все горело, пикало, показывало погоду в Майами на экране! А сегодня – тишина. Тепло. Катастрофа! Вы должны его воскресить! Вы же... Мастер? — Он посмотрел на **Безымянного.**
Безымянный стоял у холодильника. Его застиранная куртка, пыльные штаны и древние ботинки выглядели инопланетным артефактом на фоне сияющих поверхностей. Он не смотрел на Артемия Артемьевича. Его взгляд скользил по полированной поверхности дверцы, не отражаясь, будто проникая *сквозь*. За его спиной, у парадного выхода, покоился его **Honda Gyro Canopy.** Сквозь огромное панорамное окно на нее падал свет софитов ландшафтного дизайна. Ржавчина на раме тускло поблескивала, как далекая звезда в искаженной реальности.
Безымянный молча достал из мешка с потрепанными инструментами отвертку. Не новую, а старую, всю в зазубринах и пятнах неведомых субстанций. Его движения были медленными, точными, лишенными суеты. Он открутил панель внизу холодильника, обнажив лабиринт трубок, проводов и... толстый слой пыли.
— Пыль! — ахнул Артемий Артемьевич с отвращением, будто увидел труп таракана на икорнице. — Откуда?! Системы очистки стоят! Фильтры меняют!
**Безымянный заговорил. Его голос был тихим, как шелест песка в пустыне, лишенным интонаций, но несущим тяжесть гранита:**
— **Пыль, Артемий Артемьевич, есть субстанция вечности.** Она — прах городов, прах тел, прах идей. Она — конечная форма любого обладания. Ваши фильтры борются не с грязью. Они борются с фундаментальным законом энтропии. С неизбежным возвращением всего сущего в состояние, "вечности". — Он ткнул отверткой в пыльный комок. — Здесь. В дренажной трубке. Вечность забила артерию вашего бессмертия.
Артемий Артемьевич замер. Не от понимания, а от абсурдности услышанного.
— Дренажная... что? Какое отношение пыль имеет к тому, что моё шампанское нагревается?!
— **Холодильник,** — продолжил Безымянный, методично прочищая трубку тонкой проволокой (казалось, он делал это тысячу раз на тысяче миров), — **есть модель вашего сознания, Артемий Артемьевич.** Блестящая скорлупа. Внутри – зона строгого контроля. Температура. Влажность. Сроки годности. Иллюзия порядка. Иллюзия сохранности. Но есть **дренаж.** Потайной канал. Через него уходит конденсат – слезы системы, признание тщетности борьбы с теплом мира. И **вечность** (он кивнул на пыль) всегда находит эту щель. Всегда забивает ее. Потому что Вечность – это не холод звезд. Вечность – это **плесень в дренажной трубке вашего холодильника.** И вашего разума.
— Мой... разум? — Артемий Артемьевич почувствовал, как знакомый дискомфорт обладания (страх падения рынков, измены жены, поломки яхты) вдруг принял новую, метафизическую форму. — Вы говорите ерунду! Почините трубку!
— **Я ее прочищаю,** — констатировал Безымянный, вытаскивая проволоку с комком серой субстанции. — Но это лишь временная мера. Как ваши сделки. Как ваши подтяжки лица. **Дренаж засорится снова.** Потому что Вечность терпелива. А борьба с ней – это **бег белки в колесе обладания.** Вы охлаждаете шампанское, чтобы заглушить тепло страха. Страха перед этой... — он жестом отвертки обвел сияющую кухню, огромный дом за ее пределами, — **пустотой, которую вы называете жизнью.**
Наступила тишина. Гул климат-системы вдруг показался Артемию Артемьевичу похожим на гул боинга пикирующего в неизбожность. Он посмотрел на Безымянного. Не на ремонтника, а на **темный силуэт** на фоне блеска его мира. На **пустоту** в застиранной одежде. Артемий Артемьевич набрал полную грудь воздуха и задышал ровно и спокойно.
— Кто... вы такой? — выдохнул он, и в голосе его уже не было паники обладания, только растерянность перед бездной.
Безымянный вставил панель холодильника на место. Мотор ожил с тихим, деловитым урчанием. Экран засветился, показывая температуру в Майами.
— **Я тот, кто чистит дренаж,** — ответил он, убирая инструменты. — **Тот, кто напоминает о пыли.** О том, что любая система – будь то холодильник, экономика или ваша личная вселенная – держится на **иллюзии контроля над вечностью.** А вечность... — он взглянул в окно, где **Honda Gyro** стояла под софитами, как архаичный идол, — **она просто есть. Как ржавчина. Как пыль. Как пустырь.** Вы платите за холод. Но **истинный холод – это прикосновение к этой вечности.** К пониманию, что вы уже внутри холодильника. И дренаж вашего сознания... забит.
**...Он взял свой мешок и направился к выходу. К своей Gyro.** Артемий Артемьевич стоял, прислонившись к теперь уже исправному монолиту. Он смотрел не на уходящего мастера, а на отражение своего лица в полированной дверце. Оно казалось ему чужим. Маской. За которой... гудела тишина. **Бездна.** Или просто осознание, что его дорогой, сложный, контролируемый мир так же хрупок перед лицом обычной пыли? Инстинкт обладания, глубоко въевшийся в подкорку, сработал на автопилоте. Он судорожно полез в карман шелкового халата, нащупал толстую пачку новеньких купюр. **"А деньги?!!"** – хрипло выкрикнул он, словно пытаясь этим жестом заткнуть зияющую дыру в реальности, вернуть все в знакомые рамки сделки, услуги, контроля. Он протянул деньги, рука дрожала.
Безымянный остановился у двери. Обернулся. Его взгляд скользнул по деньгам без интереса, будто это были опавшие листья или те самые комки плесени из дренажа. Он медленно вернулся, взял верхнюю купюру, самую крупную. Не считая. Просто оторвал **кусок вечности**, запечатанный в глянцевой бумаге с водяными знаками. Сунул в карман застиранной куртки. Остальные оставил в дрожащей руке Артемия Артемьевича. Без слов. Повернулся и вышел.
**Honda Gyro** затарахтела на парковке у Дома – сухой, костлявый звук древнего, не знающего сомнений механизма, катящегося сквозь **бесконечность.** Звук стих, растворился в стерильной ночи охраняемого поселка. А Артемий Артемьевич все стоял у холодильника. Купюры, отвергнутые мастером, выпали из его ослабевших пальцев, бесшумно упав на идеальный каменный пол – еще один слой **праха.** Он ощущал странный, **пронзительный холод**, идущий не от агрегата, а изнутри. Из той самой **дренажной трубки** его собственного, вдруг ставшего таким ненадежным и зияющим пустотой, сознания. **Он задумался о вечности. О смысле бытия.** Мысли, тяжелые и бесформенные, как комья промерзшей глины, накатывали, не находя выхода. **В край охуев** от масштаба открывшейся бездны, от осознания, что все его состояние– лишь тонкая пленка инея на бездонном леднике небытия, он резко дернулся. Схватил бутылку охлажденного просекко – не для того, чтобы пить. **С размаху, с диким, первобытным криком, в котором смешались ярость, страх и полное крушение всех смыслов, он швырнул ее об сияющую стену холодильника-монолита.** Грохот разбитого стекла оглушительно прокатился по стерильной кухне-операционной. Искристые осколки и дорогая кислятина брызнули по мрамору, по фасадам, по его халату стоимостью годовой зарплаты водителя. Он стоял среди этого хаоса, тяжело дыша, глядя на текущую по полированной поверхности тень, которая была его отражением. ""****ец, это ****ец" тихо но оглушительно, прошептал Артемий Артемьевич...
И застыл, сгорбившись посреди кухни, не глядя на осколки хаоса и свежую трещину в "бесконечность" на полированной дверце монолита.
**""Ом Мани Падме LOL""**
Свидетельство о публикации №225062400896