Тропой Удода. Продолжение

Повод случился почти через пятнадцать лет, когда Олеся Шубина, которую в городе не видели несколько лет («учится далеко, в фармацевтической академии, очень занята, домой пока некогда ехать, да и дорого», — объясняла мать любопытным) вернулась в родной город не одна, а с маленьким сыном — тихим, спокойным Петькой. Вот тут городские сплетницы и достали из загашника ту самую историю с Александром Гавриловичем и сделали вывод: дочь ответила за отцовские грехи! Мальчонка-то явно нагулянный! Ни кольца на пальце Олеси, ни намёка на мужа, а ребёночек вот он! Поэтому и домой не приезжала, стеснялась! Знали ли родители? Резонный вопрос! Конечно же знали, так решили сплетницы, иначе не врали бы про дочкину занятость. Или не знали? Нет, наверняка были в курсе! Мать-то к Олеське часто ездила.
   Нашлись, конечно особы романтические, кто уверял, что мальчишку Олеся усыновила, что ребёнка этого она чуть ли не из огня или проруби достала, что она  — героиня, но в эти бредни мало кто верил. Петька был вылитым Шубиным, захочешь большего сходства добиться, не получится! А если она замужем была, да муж трагически погиб? А если её... Версии появлялись как грибы после дождика. Были бы Шубины людьми разговорчивыми, рассказали бы всем правду, так и не было бы сплетен! А они как воды в рот набрали! Вот и приходилось за них всю историю додумывать! 
   Всю эту историю и версии, щедро сдобренные собственной фантазией, Пашкина мать и вылила сыну на голову. Да так складно вещала, что Пашкин отце слушал, раскрыв рот, а потом и выдал:
   — Ну, мать, не знал, что тебе романы писать надо! Это же сколько ты напридумывала!
   — А ты заткнись! — мать заверещала так, что у Пашки уши заложило. — Знал ты, что он с этой дрянью спутался? А? Знал?
   — Она не дрянь! — Пашка повысил голос, покраснел. — Не см... не называй её так, мама. Ты её совсем не знаешь! А ребёнок... Что ребёнок! Простая история. Она влюбилась, а он просто время с ней проводил, вот так Петька и появился на свет. Олеська с ним не хотела расставаться, выкручивалась: и училась, и сыном занималась. Она молодец, большая молодец! Вот познакомитесь и...
   — Не буду я с ней знакомиться! Кто она такая? Очередная твоя...
   — Она моя невеста! — выпалил Пашка и, посмотрев на ошеломлённую мать, выскочил из дома, чтобы купить цветы, торт и шампанское и сегодня же познакомиться с Олесиными родителями и чин по чину попросить у них руки их дочери.
   Пашкина мать потом себя поедом ела, догадавшись, что своими словами лишь подтолкнула сыну к принятию решения. Смолчала бы или же мягко, умно побеседовала, глядишь, и не побежал бы Пашка свататься. Но время обратно не открутишь, к сожалению. Поздно думать, как бы оно всё могло сложиться. Вот она ненавистная Олеся, вот противный, чужой, и это главное, ребёнок! Как говорится, карты розданы, теперь постарайся эту партию выиграть, когда все козыри на руках у соперников.
   То ли так было предписано судьбой, то ли просто Пашке и Олесе не повезло, но в этой непростой, важной битве Пашкина мать смогла победить. Случилось это, конечно, не сразу, не в один день и даже не за месяц. События, приведшие к разрыву, произошли через год с небольшим с того момента, как Пашка привёл Олесю в дом в роли невесты.
   А произошло это в тот же вечер, когда мать орала как резанная, доказывая, что их рабочей семье, можно сказать династии (мать и отец работали на обувной фабрике закройщиками, а Пашка пошёл по механической части, был наладчиком) никакие учительские дочки, да ещё и с довеском не нужны. Разного они поля ягоды! По материной версии, Пашке требовалась девушка работящая, крепкая, надёжная, достойная. «В порочащих её связях не замеченная», — ехидно добавил Пашкин отец, а мать, не поняв издёвки, сказала Пашке: «Вот! Слушай отца! В кои-то веки умные слова сказал!» В этот же вечер Пашка наконец-то познакомился с будущей роднёй, получил их согласие на свадьбу и почти силком приволок Олесю (про Петьку он забыл, а Шубины старшие сказали дочери, что ей одной сначала нужно разведать обстановку, зачем ребёнка зря нервировать, вдруг что пойдёт не так) в свой дом, сказав, что теперь она здесь будет жить, так как они люди взрослые и стесняться им нечего. А если соседи сплетничать начнут, то пусть сначала в своих шкафах скелеты проведают и проветрят, а уже потом заглядывают в чужие постели и души.
   — А не нравится вам, что мы здесь хотим обосноваться, так мы уйдём на квартиру, — заявил Пашка родителям и чуть не довёл мать до сердечного приступа.
   Олеся сразу сказала Пашке, что лучше бы им подыскать собственное жильё, но Пашка объяснил, что родители его строили этот просторный дом именно с прицелом на будущее, чтобы две или даже три семьи могли уютно и вольготно жить вместе.
   — Они мне все уши прожужжали! Вот женишься, детки пойдут, а мы тут как тут, поможем, поддержим! Так этот день и настал! Можно сказать, женился! Зачем по чужим углам мыкаться?
   Пашкина мать, немного придя в себя, вымученно улыбнулась Олесе (чем же она сына взяла? ничегошеньки в ней нет такого!) и, быстро смекнув, что чем враг ближе, тем легче изучить его слабые стороны и победить, подтвердила Пашкины слова:
   — Никакой съёмной квартиры! Не позорьте нас с отцом! Вот только свадьба...
   — Что? — насторожился Пашка, удивлённый резкой сменой материного настроения.
   — Да с деньгами у нас не очень. Сам же знаешь, сынок, машину недавно поменяли. Вы, детки поживите просто так, а мы финансово в себя придём и закатим пир на весь мир.
   — Мама, да нам это не надо! Вот и Олесины родители...
   — Если вам не надо, то мать уважить можно! — строго, жёстко ответила Пашкина мать и, вроде бы невзначай, сбросила на кафельный пол любимую Пашкину чашку.
   Пашка и Олеся вздрогнули от звона, с которым разбилась чашка (самая обычная, глубокого, кобальтового цвета, но Пашка почему-то обожал её), и тут же согласились подождать с официальной росписью столько, сколько нужно.
   Вот так и началась их короткая совместная жизнь, о которой Пашка впоследствии изредка вспоминал с тоской и нежностью. Мать Олесю не тиранила, злой свекрухой не притворялась, но в мелочах, которые, порой, играют в жизни роль несоизмеримо важную, не уставала уколоть будущую невестку или же не заметить её, сделать вид, что не слышит важных слов, не видит доброты и старательности, почти угодливости. Олеся — чистая душа, искренняя и доверчивая, изо всех сил старалась полюбить Пашкиных родителей, стать им по-настоящему родной и  попробовала Пашкину мать звать «мамой», но та резко ответила:
   — Мать и отец у тебя есть, слава Богу. А нас зови по имени отчеству —  Людмила Алексеевна и Фёдор Семёнович. Вот поженитесь с Павлом, тогда видно будет.
   Пашкин отец был совсем не против, если бы эта милая девушка (Олеся сразу ему понравилась. повезло Пашке!) называла бы его «папой», но глупости же получаются! Он — папа, а мать не мама, а Людмила Алексеевна? Нет, так не пойдёт, конечно же! Придётся смириться, но зато потом он переспорит жену и настоит, чтобы дочка (так Фёдор Семёнович мысленно звал Олеся) называла их как полагается, как в любой хорошей семье положено!
   И если Олесю удалось быстро поставить на место, то её отпрыск, тот самый Петька, оказался ребёнком строптивым, и упорно, несмотря на строгие указания, называл Пашкиных родителей «бабушка» и «дедушка». Фёдор Семёнович был только рад! Надо же, как жизнь повернулась! Раз, и вот тебе внучок! Да хороший какой! Умный, глазастый, любопытный, любознательный! С таким возиться — одно удовольствие! Только успевай на вопросы смышлёного пацанёнка отвечать! Полюбил Пашкин отец Петьку сразу же и навечно, истосковавшись по детской открытости, доверчивости и той самой неописуемой, но вполне ощущаемой свежести жизни, какая бывает лишь у детей. Мать же относилась к нежданному родственнику почти брезгливо, почти не замечала его и тихонько вздрагивала каждый раз, когда Петька называл её бабушкой.
   — Ох, сынок! Как чужую кровь растить? Тут со своей не всегда договориться сможешь, а с чужой-то как? — так Людмила Алексеевна вроде бы невзначай сказала Пашке в тот самый день, когда и Петькины вещи перевезли в дом.
   Пашка снова отмахнулся. Подумаешь, ребёнок! Его и не заметишь! Днём он в детском садике, а вечером... Олеся говорила, Петька — пацан вдумчивый, серьёзный. Купят ему книжек, пусть сидит читает, или во дворе играет. А на следующий год ему и вовсе в школу идти, будет уроками занят. В общем, виделся Пашке Петька не живым существом, не ребёнком, требующем внимания, любви и ласки, а каким-то не очень удобным предметом мебели. То пыль с него вытереть надо, то переставить в тень или на солнышко, то лаком покрыть... Вот родит Олеся дочку...
   Очень хотелось Пашке дочку. Как-то обмолвился он в дружеской, пьяной компании об этом, добавив, что он бы для ребёнка ничего не пожалел! Платьев бы накупил 365 штук, по одному на каждый день года! В центре города он даже магазинчик с детской одёжкой присмотрел. Забавный такой магазинчик. Двери в нём распахнуты, и прямо на этих дверях висят вешалки с одеждой, а на них чего только нет! И платьица, и костюмчики, и пижамки с зайчиками и кроликами, и...   Пашка пребывая в мечтах, не осознавая, что вся поддатая компания чуть ли не лопается от смеха, долго расписывал заветный магазин и мечтал, как он возьмёт красиво наряженную дочку за руку и поведёт гулять в парк.
   — Ну ты даёшь! — ржущая компания вернула Пашку в суровую действительность, в компанию, разговоры в которой велись мужские и брутальные, а платьица с белочками могли в ней привидится только лишь в приход оного зверька с пушистым хвостом. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!
   Пьяные друганы конечно же растрепали про Пашкину мечту, делая упор не на появление желанной дочери, а на платья, которые Пашка был готов скупать тоннами. Хотели было из Пашки сделать посмешище, но пара крепких ударов по парочке носов быстро охладили пыл сплетников, и про Пашкины слова очень быстро забыли. А Пашка, проходя мимо того самого магазинчика, мечтательно улыбался. Вот будет у него дочка...
   Да, дочку он и будет холить, лелеять, воспитывать и защищать, будет она любимым цветком. А Петька... что бурьян в дальнем углу огорода. Растёт и никому не мешает.
   Так странно, не по-человечески сначала видел Пашка свою новую жизнь. Но вскоре, когда настырный ребёнок стал отнимать внимание любимой, требовать и его, Пашкино внимание и какие-никакие, но деньги (на которые можно было бы купить подарок Олесе или же отложить на пелёнки-распашонки для будущего ребёнка), тогда в Пашкиной душе впервые зашевелилось неприятие, и он даже намекнул Олесе, что можно было бы подкинуть Петьку родным бабушке и дедушке, им наверняка одним скучно. Пашка думал, что Олеся — существо нежное, податливое — тут же согласится, но был весьма удивлён, увидев в глазах любимой непривычную сталь. Он на миг вспомнил такие же её глаза: в тот самый день, когда он, шатаясь от боли, зашёл в аптеку. Тогда вот такая же жёсткая решимость и несгибаемое намерение были в Олесином взгляде.
   — Нет! — яростно ответила Олеся. — Это мой ребёнок. Мой! И, если ты на мне женишься, и твой тоже!
   Пашку кольнуло это «если», он тут же разозлился, что-то неосторожно сказал, и неожиданно для обоих вспыхнула ссора — яркая, с гневными, жалящими, беспощадными словами, которые стремишься поймать тот час же, как они вылетели изо рта. Если бы чувство, горевшее в Пашкином сердце было бы немного слабее, Олеся и Петька в тот же день собрали бы вещи. Но, к своему собственному удивлению, Пашка понял, что он — такой упрямый и уверенный в правильности лишь своего мнения и своих поступков, готов идти на уступки и даже просить прощения за глупые, грубые слова, выпаленные в пылу ссоры.
   — Знаешь, в одном фильме говорилось что-то вроде: «Если я кому нужна буду, то и мой ребёнок будет нужен!» Правильно говорилось, я это только сейчас поняла. Нужна я тебе, Паша?
   — Нужна! И Петька нужен! — соврал Павел про Петьку, из-за которого всё и началось. Не было бы этого мелкого, не жизнь бы была, а сказка!
   Чем пацанёнок так мешал Пашке, он и сам не мог бы объяснить. Раздражал сильно. Абсолютно всем. Рассказывает, к примеру, Петька про то, как они с друзьями ходили к источнику, как встретили удода. Руками машет увлечённо, глазками сверкает. Олеся и Фёдор Семёнович умиляются, внимательно слушают, вопросы задают, а Пашка и Людмила Алексеевна словно лимона объелись, физиономии кислые, скучающие, неприязненные. В такие моменты Пашкина мать боялась слово сказать, чтобы не спугнуть эту неприязнь, ясно читающуюся на лице сына. «Капля за каплей, потихоньку, медленно. Надоест ребёнок Пашке, выгонит эту кралю, найду ему хорошую девушку», — думала Пашкина мать и ни слова против Петьки не говорила, чтобы потом никто не мог сказать, мол, она своими руками сына развела. Ведь есть штамп в паспорте или нет, факт остаётся фактом — семья у них. И хорошо, если у Олеськи мозгов хватит не торопиться с дочкой, о которой Пашка уже все уши прожужжал.
   — Поживите, присмотритесь, свадьбу сыграем, а там видно будет, — как мантру, часто повторяла Людмила Алексеевна и с радостью видела, что Олеся иногда хмурится, задумывается, смотрит испытывающе на Пашку, словно колеблется.
   Пашкин отец тоже пытался на сына повлиять. Всё спрашивал, чем же Павлу так не мил Петька.
   — Ты погляди, какой смышлёный ребятёнок! Наблюдательный! Глаз какой острый! Замечает самое главное! Суть мгновенно улавливает! — заливался соловьём Фёдор Семёнович.
   — По воде аки по суху ещё не ходит? — язвил Пашка, не желая признаваться даже самому себе, что отец абсолютно прав. Необыкновенный ребёнок был у Олеси.
   Взять хотя бы его необычное умение называть вещи правильно, теми именами, о которых сами предметы мечтали всё время своего существования. Так Петька назвал гору, так странно и инородно торчащую на абсолютно равнинной местности — горой Удода, а тропу, ведущую к источнику — тропой Удода. И почему-то эти названия сразу прижились! Пашка помнил, каким радостно-возбуждённым вернулся Петька однажды вечером, как рассказывал, что на дорожке, что вела к источнику, они с друзьями увидели удода, и что осторожная птица их ни капельки не испугалась, а резво побежала вверх по тропинке, словно показывая дорогу.
   — Это он от гнезда вас уводил! — объяснил Пашкин отец, а Петькины глазёнки стали размером с блюдца. — Поэтому и не взлетал. Заманивал вас подальше!
   — Оооо, — только и смог сказать Петька, а чуть позже передал эти дедушкины слова и приятелям, которые тут же собрались идти искать гнездо, но Петька их отговорил.
   — Это же его гора! Пусть живёт, как хочет, а мы будем в гости к нему ходить! — сказал Петька сорванцам, и они его почему-то послушались.
   Не просто не стали рыскать в поисках удодов и их птенцов, но рассказали и друзьям, и родителям о том, кто на самом деле хозяин горы, официальное название которой никто не признавал и не любил. (Кто и когда дал этой не высокой горе страннейшее имя — «Курган», неизвестно. Но не приживалось оно. Ведь никому не хотелось пить воду из источника, расположенного на слоне кургана, то есть склепа или могильника. В шутку пытались звать эту гору Эверестом и Килиманджаро, но и эти имена не понравились ни самой горе, ни горожанам.)
   А вот с лёгкой Петькиной руки гора Курган вмиг превратилась в гору Удода, которого, кстати, до той Петькиной прогулки там никто не видел. Да и после птица показывалась далеко не всем, словно одаряя избранных одним своим видом.  А вот Петька всегда удода видел, даже утверждал, что это тот самый, хозяин горы. Пашка лишь усмехался. Придумает тоже! Фантазёр! Так и назвал Петьку. И это слово, такое обычное и даже доброе, прозвучало в Пашкиных устах как оскорбление. Пацан дёрнулся, словно его хворостиной огрели и, как непонятливый щенок, которого гонят из двора, а он всё никак не может взять в толк, что его не любят и не желают его приютить, попытался взять Пашку за руку и что-то сказать. Павел отдёрнул руку, машинально вытер её о штаны, словно не детская рука к нему прикоснулась, а противный слизняк и строго велел Петьке идти играть.
   — Хорошо, папа! — Петька побежал во двор, а Пашка выругался сквозь зубы.
   — Как же он меня раздражает! Папа, да папа. Лезет вечно...
   — Истосковался он по отцу, как ты не можешь понять! — всё талдычил Фёдор Семёнович, видя, как Павел смотрит на Петьку, как на вредную гусеницу. — Ты поговори с ним, погуляй, мороженое купи, выслушай! Это же ребёнок! Что ж ты у меня такой бессердечный вырос! Мать его любишь, так утверждаешь, а это её продолжение! Как его можно ненавидеть? А, Пашка?
   Павел не мог ответить на этот вопрос. Сам не понимал, что за червоточина поселилась в его душе. Олесю любит до беспамятства. Скажут: умри за неё, за её жизнь и счастье! Ни секунды не будет раздумывать! А вот Петька... Ну, бывает же такое, что человек неприятен! Просто так, на ровном месте! Вот и с этим пацанёнком также.
   Кто знает, как бы повернулась жизнь, может быть со временем Павел и привык бы к Петьке, и даже немного полюбил его, но судьба не дала ему второго шанса.
Окончание следует завтра
©Оксана Нарейко