Офицер Советской империи Глава 2

Глава 2

В суматошных курсантских буднях незаметно наступил Новый год, и по-дошла пора первых экзаменов. Соседнее отделение первым сдало экзамен, и все обступили прошедших экзаменационное испытание курсантов:
- Ну что, «режут»?
Пережив серьезное нервное напряжение, курсанты успокаивали:
- Да нет, никто не режет, но дополнительных вопросов задают много.
Впрочем, дополнительных вопросов к Виктору было совсем немного, и сессию он сдал блестяще – на одни пятерки. После сдачи сессии, по училищ-ным правилам, курсантов поощряли зимними каникулами с выездом на родину. И вот тут у Виктора образовалась проблема: он никак не мог сдать по физической подготовке подъем ног к перекладине. Несмотря на то, что он был из деревни и для своего роста достаточно крепок: подтягивался по норме, бегал и прыгал хорошо, – никак не получалось освоить подъем ног к перекладине. Таких неумек в роте набралось не меньше трети.
Первое в жизни по сути дела лишение свободы – а бывшие школьники казарму по-другому и не оценивали – до крайности обострило желание вырваться на десять дней домой, встретиться с родителями, похвастаться поступлением перед сверстниками, оставшимися на гражданке, и пустить пыль в глаза знакомым девчонкам, щеголяя авиационной формой.
Некоторые из неудачников даже откровенно страдали, и перед командирами взводов, как потом понял Виктор, специально задерживающим отпуск в назидание, выстраивалась ежедневная цепочка желающих пересдать. Курсант Бунякин, родом из Украины, по чьему-то ехидному совету закрепил в натяг на теле толстую резину от камеры велосипеда с расчетом, что она облегчит подъем ног у рослого курсанта.
Но изворотливость Бунякина была разоблачена, вызвав смех у опытного командира взвода:
- Тренировать пресс надо было, товарищ курсант, а не пытаться опровер-гать законы механики! Наказать бы вас за обман командира, да ладно уж…
Виктор понимал, раз за разом пытаясь поднести на тренировке ноги к пе-рекладине, что сил мышц на животе не хватает, и то, что не было освоено за четыре месяца учебы, за пару дней осилить просто невозможно. Настроение испортилось так, что даже пропал аппетит, и в столовую не хотелось ходить. Так продолжалось три дня и в роте, среди оставшихся курсантов, начался настоящий раздрай в психологическом плане: мрачные лица, бессмысленное шатание по казарме и ссоры друг с другом без видимых причин.
Но командиры взводов четко контролировали ситуацию и, когда поняли, что «разгильдяи» морально достаточно наказаны за свои недоработки, вечером третьего дня объявили на построении:
- По решению командира роты подполковника Свистуна, и учитывая, что вы прочувствовали свои недоработки по физической подготовке, завтра утром получаете отпускные билеты и проездные документы. Срок прибытия в училище ровно через неделю.
- Уррааа! – единым воплем выплеснулась радость у наказанных курсантов, строй рассыпался, и курсанты благодарно обступили командиров взводов.
- Товарищ лейтенант, спасибо! Спасибо!
Даже пара дней дома, учитывая потери времени на дорогу туда-обратно, были столь желанны, что мир сразу стал добрым и хорошим. Еще совсем не-давно обида и ненависть к офицерам наполняли юношеские неокрепшие души, а теперь законно сменились настоящим детским обожанием своих суровых воспитателей. Виктору его командир взвода, Боря Макаров, сам выпускник прошлого года, по сути дела зеленый лейтенант, показался настоящим опытным мудрецом, виртуозно разрешив ситуацию с курсантами, не сумевшими в рамках обычной физподготовки освоить нормативы. «Сдохну, но научусь подносить ноги!..» - поклялся он. Уже в поезде Виктор рассмотрел свой отпускной билет и разобрал по датам, что в отпуске он находится уже целых три дня…
Через полутора суток Виктор ночью оказался в районном центре Вороново. Выйдя из автобуса, он посмотрел на часы. Стрелка уверенно показывала два часа ночи, дул сильный ветер, и площадь перед автостанцией старательно заметалась снегом. После теплого автобуса крепкий мороз кусаче накинулся на щеки, и руки сами освободили наушники, завязав их на подбородке. На улице ни души, ни машины, окна в домах темны, а до родительского дома еще оставалось двенадцать километров через пустынные поля и густой лес.
Через десять минут он покинул районный центр и вышел на дорогу, на которой поземка уже намела приличные сугробы. Ноги в тонких галифе и форменных хромовых сапогах потихоньку стали коченеть, и Виктор иногда переходил на бег, чтобы согреться. Одно радовало, что грудь и спина не продувались, и толстая курсантская шинель уверенно сохраняла тепло. В кромешной темноте, через пару часов пути при сближении с лесом, в снежных завихрениях от порывов ветра показались бегущие темные тени: «Волки?!..»
Виктор нагнулся, чтобы найти какую-нибудь палку, но все покрывал тол-стый слой снега. Стиснув зубы, он двинулся дальше – до дома оставалось всего три-четыре километра. Здесь ему был знаком каждый поворот дороги, каждое дерево, и незаметно пришли спокойствие и уверенность. Насквозь промерзший, с сосульками от дыхания на отворотах шапки, он, наконец, под самое утро добрался до отчего дома.
Калитка, до половины занесенная снегом, с трудом распахнулась, и, каза-лось, в завываниях ветра распахнулась без шороха, но собака все равно учуяла и подняла отчаянный лай. Виктор, реагируя на лай «сторожа», прошел мимо крыльца и заговорил с собакой:
- Барсик, Барсик – это я! Не узнал, лохматый черт?
Признав Виктора, собака перестала лаять, усердно завиляла хвостом и с размаху бросилась ему на грудь, стараясь дотянуться до лица своим языком. Виктор откинул голову, не допуская, чтобы собака его лизнула, и продолжил громко разговаривать с ней:
- Признал все-таки! Признал!.. Барс, Барсик!..
В доме на кухне вспыхнул свет, и в сенях послышался строгий голос отца:
- Кто там? Чего надо?
- Папа, это я, Виктор!
Но отец уже разобрался и открыл дверь:
- Заходи, сынок! Ты откуда взялся под самое утро?.. В это время ни автобусов, ни попутных машин.
- Да я пешком из районного центра пришел.
- Это ж сколько ты часов шел в такую завируху?! – удивился отец. – Да еще в хромовых сапогах! Ноги не отморозил? Давай, заходи быстрей! Только сразу не раздевайся, посиди в шинели, а то если сразу раздеться – заболеть можно.
В доме с появлением Виктора поднялась суматоха: мать срочно принялась жарить домашнюю колбасу, а отец из шкафа вытащил бутылку и впервые в жизни налил сыну полстакана самогона. Потом укрыл тулупом и постепенно Виктор оттаивал, покрывшись испариной от пронизавшего все сосуды крепкого самогона. Домашняя деревенская еда – жареная колбаса на сале с яйцом и горка холодной квашеной капусты – показалась ему настолько вкусной, что он едва не опорожнил всю сковороду.
- Ешь, сынок, ешь! Мамка еще нажарит.
Через час он уснул на кровати, обласканный, как в детстве, родительской заботой, и, прикрытый для согрева тулупом, проснулся только в обед…
 Три дня дома пролетели, как один день, толком с друзьями даже встре-титься не пришлось, и мать уже снова собирала его в дорогу, укладывая в не-большой чемоданчик окорок, сало, колбасу и банки с вареньем. Чемодан ока-зался неподъемным, но Виктор даже не думал от чего-нибудь отказываться – в казарме белорусские домашние лакомства пойдут на «ура». Постоянное чув-ство недоедания в училище так остро вспомнилось, что он с явным сожалением посматривал на оставшиеся домашние припасы, понимая, что в чемодане для них уже не хватит места.
В училище Виктор прибыл вечером. Дневальный в роте удивился:
- А чего так рано? Прибытие же завтра!
- Да поезд сегодня. Деваться куда? – вопросом на вопрос ответил Виктор.
- К девчонке шел бы! – посоветовал дневальный.
- Да нет девчонки…
- Да ладно! Ну их, этих девчонок!.. – засуетился дневальный. – Чего-нибудь вкусного привез? Давай, угощай!
Ухватив шмат домашней колбасы, курсант даже заурчал от удовольствия:
- А выпить привез?
- Нет, не привез.
- Эх ты, деревня! Даже самогонки не захватил?!
Насытившись, дневальный распорядился:
- Давай, подежурь за меня! Мы тут впятером за всю роту непрерывно дневалили. А я пойду, посплю немного. Ты не против, если я возьму у тебя баночку варенья?..
Оказалось, что в отпуск уехали не все. Самые ленивые, кто не проявил настойчивости в первые три дня отпуска по сдаче норматива поднимания ног к перекладине и не доставали этим командиров взводов, оказались лишены отпуска вовсе. И отпуск оказался не отпуском, а просто каникулами, которые еще надо было заработать определенным старанием.
«Немного поспать» по времени оказалось целой ночью, и Виктор простоял на тумбочке до утра, только с рассветом уступив свое место штатному наряду. Утром народ с отпуска уже повалил толпой, заполняя казарму шумом и гамом. Вскоре появились командиры взводов,  и поведение курсантов вошло в обычную армейскую колею.
Через неделю все окончательно утряслось, но все равно не обошлось без чрезвычайных происшествий. Командиры классных отделений, сержанты из солдат, по-прежнему строили из себя стариков и, еще не совсем отойдя от рас-слабухи в отпуске, после отбоя в каптерке устроили закрытую вечеринку с вы-пивкой. Естественно, выйдя «на взводе» из каптерки, громким обменом репликами нарушили уже установившуюся тишину сонной казармы.
Ефрейтор Григорьев, якут по национальности, тоже из солдат, которому не досталось отделение для командования из-за того, что он ездил в отпуск по семейным обстоятельствам домой в Якутию и не участвовал в борьбе за распределение должностей, на правах такого же «старика», как и сержанты, громко потребовал:
- Хватит пиз…ть! Спать мешаете.
Вспыльчивый Янушевич взвился:
- Товарищ ефрейтор, вы как со мной разговариваете? Подъем!
- Чего?! – возмутился ефрейтор.
Дальнейший ход событий потряс всю казарму. Вскочивший с кровати ма-ленький Григорьев, перворазрядник по вольной борьбе, не ограничился только словесным возмущением, а ухватил за грудки рослого Янушевича и произвел бросок через себя. Грузный сержант с шумом упавшего с телеги тяжелого мешка картошки грохнулся на пол и завизжал тонким голосом:
- Ой, это что такое?!
Григорьев, как настоящий борец, произведя бросок, не остановился, а накинулся на соперника и применил удержание, тем самым немного придушив Янушевича. Тот даже перестал визжать и только хрипел жалобным голосом:
- Помогите! Помоги-ите-е!
Дневальный бросился включать основное освещение казармы, так как при дежурном освещении неясно было, как проходит борьба, но старшина роты старший сержант Лаврентьев заорал:
- Не включать! Всем находиться на своих местах!
Сержанты набросились на дерущихся и растащили их, еще долго в умы-вальной комнате успокаивая Янушевича, продолжающего по-прежнему рваться в драку. Ефрейтор Григорьев, как маленький лев, гордо прошелся возле своей кровати туда-сюда, а потом спокойно улегся на кровать и затих.
Виктору было любопытно, как будут события развиваться дальше, ведь налицо грубейшее нарушение воинской дисциплины с обеих сторон: сержанты употребляли спиртные напитки, а Григорьев применил физические действия в отношении своего непосредственного командира. Наверняка полетят головы и кого-нибудь попрут из училища.
Но утром сержанты сделали вид, что ничего не произошло, а старшина роты так вообще объявил на построении:
- Если кто-нибудь что-нибудь вякнет – тому будет пиз…ц! Понятно?!
Зато сержант Янушевич по-прежнему находился не в настроении и при-нялся придираться на утреннем осмотре к своим подчиненным.
- Курсант Велигорд, почему сапоги не начищены?
- Товарищ сержант, они начищены!
- Почему не до блеска? Один наряд вне очереди на работу! После отбоя очистить четыре писсуара от мочевого камня!
Чистить писсуары – это было серьезное наказание. Четыре писсуара и за всю ночь можно было не отчистить. Значит, ночь будет бессонной. «Вот сво-лочь! А еще земляк!..» - подумал Виктор. Хотелось возразить, но внутреннее чутье подсказывало: «Не надо! Взъестся, а еще два с половиной года учиться!..» От несправедливого наказания его просто колотило, но Виктор сдержал себя.
Вечером, под сочувствующими взглядами других курсантов, Виктор раз-ложил на полу приготовленный песок и полученную от каптерщика тряпку. Потом подождал, пока последние курсанты уйдут из туалета, и принялся драить тряпкой с песком первый писсуар. Уже с первых движений он понял, что дело затянется, настолько запущенными оказались писсуары.
Произведя отбой, в туалет зашел старшина роты, старший сержант Лав-рентьев.
- Драишь? Только смотри, чтобы мочевого камня вообще не было.
По сравнению с курсантами, недавними мальчишками, старшина был взрослым, лет двадцати двух, парнем. Он выглядел настоящим мужиком, был красив и неприступно строг. Его слово было законом, и его все слушались беспрекословно. Если нужно было, то мощный старшина мог ухватить подчиненного за шиворот и поставить в строй так, как ему было нужно.
Старшина вынул сигарету и закурил, что в туалете всем остальным было категорически запрещено. Он несколько раз пустил дым в потолок и, лениво скосив взгляд на Виктора, дружелюбно спросил:
- Откуда родом?
- Из Белоруссии.
- А конкретнее?
- Из Лиды.
- О, я там был! Хорошее место, красивый городок, да и люди неплохие. А сам ты из Лиды?
- Да нет, из деревни недалеко от Лиды.
Пока старшина курил, они разговорились, и Виктор даже почувствовал некоторую симпатию к себе со стороны старшего сержанта. Тот так дружелюбно рассказывал о смысле жизни, об армии, о морозной зиме, о дружелюбных белорусах, угощавших его на срочной службе самогонкой, что Виктору даже показалось, что старшина становится его другом, сжалится и отправит его спать.
- Вижу, что ты старательный…. Сколько писсуаров тебе надо очистить?
- Четыре. Первый, вот, уже заканчиваю…
Виктор напрягся. Казалось, на этом его страдания закончатся. Но старшина на секунду задумался, а потом решительно распорядился:
- Так, очистишь еще один и можешь идти спать! Два писсуара прощаю.
- А как же сержант?
- О своем решении Янушевичу я сообщу сам.
Уже глубокой ночью Виктор, убрав тряпки и песок, тщательно намыливал руки, пытаясь избавиться от туалетного запаха. После пятого или шестого намыливания он скосил взгляд на два блестевших белизной писсуара и подумал, что зря так хорошо очистил: «Если понравится, могут еще раз наказать!..»
Он старательно прополоскал исцарапанные ладони, но от них все равно несло чем-то противным. Вернувшись из туалета в казарму, Виктор достал бу-тылочку «Шипра» из тумбочки и старательно протер руки от кончиков пальцев до локтя одеколоном. В казарме слышалось сопение больше сотни спящих парней, и стоял крепкий дух от сохнущих портянок. Дневальный, находясь у тумбочки, поддался объятиям дремоты и стоял с закрытыми глазами. Он спал стоя. Пройдет некоторое время, и Виктор тоже научится спать стоя, отдаваясь во власть чуткой дремоты, присущей только кадровым военнослужащим, когда стоит лишь слегка скрипнуть входной двери, как дневальный тут же просыпается, готовый встретить проверяющего офицера ясным взглядом и четким докладом. Часы показывали середину ночи, и до подъема оставалось еще целых три часа. Выспаться не получится, но отдохнуть можно. Казалось, что эти испытания временные, курсантские. Только не знал Виктор, проваливаясь в мгновенный и глубокий сон, что все это затянется на долгие тридцать три года…
Зима шестьдесят девятого года выдалась снежной и холодной, и попасть в наряд по роте, чтобы быть в тепле, удавалось только ловкачам. Как всегда, в этом преуспевали выходцы из городов, а медлительным и безропотным деревенским доставались наряды потруднее. В караул на аэродром, так назывался участок училищной территории с размещенными на нем отлетавшими свой летный ресурс самолетами, Виктор попал почти автоматически, так как сержант Янушевич никак не хотел забывать про своего строптивого земляка.
Виктору досталась третья смена на посту по охране огромного сарая-склада. Как назло, поднялась метель, и колючий снег под порывами ветра сле-пил глаза. Толстый тулуп сковывал движения, а теплые рукавицы не позволяли уверенно держать наперевес десятизарядный карабин СКС. Охрану поста необходимо было нести по прямоугольному маршруту строго по периметру, и получалось, что при движении в одну сторону ветер дул в спину – охраняемое пространство хорошо просматривалось, а в другую в лицо ; и тогда почти ничего не было видно. Этот пост для часовых был неприятен еще тем, что несколько лет назад, по рассказам командиров взводов, на нем было осуществлено нападение на часового, с его убийством и похищением карабина. Поэтому на посту Виктор находился под большим напряжением, стараясь держать все под контролем и не соблазняясь желанием хотя бы на пару минут укрыться от ветра за стеной склада.
Примерно через час после того, как он заступил на пост, ему показалось, что вдоль забора что-то зашевелилось. Виктор остановился, сощурил глаза и понял, что по тропе, протоптанной нарядом, действительно кто-то движется, причем движется стремительно и точно в направлении поста. Виктор ощутил, как заколотилось от волнения сердце, и он сбросил рукавицы, оставшись в тонких перчатках. На всякий случай он быстро оглянулся, чтобы убедиться, что сзади никто к нему не подбирается.
- Стой, кто идет?
На мгновение фигура приостановилась, но движение по направлению к посту не прекратила.
- Стой, стрелять буду!
 Виктор передернул затвор и положил палец на спусковой крючок карабина. И когда после этой команды от движущегося человека ответа тоже не последовало, Виктор, в соответствии с требованиями Устава гарнизонной и караульной службы, поднял ствол карабина и приготовился нажать на спуск, чтобы произвести первый выстрел в воздух. Но фигура, понимая ход действий часового, все же остановилась и голосом Янушевича прокричала:
- Помощник начальника караула сержант Янушевич!
Виктор облегченно вздохнул, что не пришлось стрелять в воздух и потом до изнеможения искать в снегу отстрелянную гильзу, чтобы списать патрон. Выдерживая требования устава, он ответил:
- Помощник начальника караула ко мне! Остальные на месте!
Никаких «остальных» с помощником начальника караула не было, что являлось нарушением Устава, хотя тот же Устав караульной и гарнизонной службы предусматривал проверку постов только с сопровождающими. Следовательно, сержант сознательно нарушил основополагающие документы по несению караульной службы.
Красный от ветра Янушевич сблизился с часовым и, закинув автомат за спину, спросил:
- Ну, все в порядке?
- Да, тихо. Только снег глаза слепит…
- Ладно, до смены еще час. Будь внимателен – не усни!
- Никак нет! – ответил Виктор.
Обычно проверку часовых ночью проводил начальник караула, то есть командир взвода лейтенант Макаров, но в этот раз что-то не сложилось, и на посты направился замкомвзвода. Но почему один, для Виктора было непонятно.
И когда после смены он поинтересовался у Саши Андреева, с которым в последнее время сблизился, почему Янушевич в одиночку проверял посты, тот с ухмылкой ответил:
- Да в бодрствующей смене были только тамбовские, и все наотрез отказались в метель идти на посты вместе с Янушевичем, а тот не только не посмел надавить на них, но даже отдыхавшему начальнику караула ничего не сказал!
Янушевича можно было понять, так как он в последнее время познакомился с красивой девушкой и, пользуясь правами младшего командира, в увольнение ходил каждые выходные и не только в субботу, но и в воскресенье. Прошел слушок, что сержант так влюбился, что готов жениться в любой момент. Поэтому, помня о предупреждениях, что можно «споткнуться» в увольнении, он с курсантами-тамбовчанами вел осторожную политику, чтобы – не дай бог! – кого-нибудь из них не разозлить. А побаиваться стоило, потому что некоторые из них откровенно хвастались своими связями с районными бандами Тамбова, иногда ведя себя в казарме достаточно высокомерно и нагло…
С наступлением праздников Дня советской армии и женского дня Восьмое марта командиры взводов подсуетились и организовали встречу со студентками педагогического института. Было весело и непринужденно. Студентки организовали стол с налитым коньяком в кофе, а курсанты выступили с музыкальными номерами. Ротный ансамбль электромузыкальных инструментов обеспечил хорошей музыкой танцы, и некоторое стеснение между студентками и курсантами постепенно растворилось во взаимном желании познакомиться как можно ближе.
Виктор не умел ни танцевать, ни петь из-за отсутствия музыкального слу-ха, хотя при движении в столовую строем вроде бы в такт вместе со всеми громко орал странную песню: «Расцвела сирень в моем садочке, ты пришла в сиреневом платочке. Ты пришла, и я пришел – и тИбе и мИне – хорошо!» Казалось, что к армейским будням она не имела никакого отношения, но своей двусмысленностью – «И тИбе, и мИне хорошо!..» - и совпадением ритма со строевым шагом устраивала всех: и курсантов, втайне гордящихся своим нахальством, и командиров взводов, потому что строевая песня была не такой, как у других рот училища.
И когда невысокая чернявая студентка подошла к Виктору и тихим нежным голосом пригласила его на танго, он не посмел ей отказать, но после первых движений честно признался:
- Я не умею танцевать!
- Я уже заметила! Но в танго не обязательно активно двигаться…
Виктор оглянулся на сокурсников, и понял, что танцевальные проблемы были не только у него одного. Многие, как медведи, обхватили своих партнерш обеими руками, плотно прижимая упругие девичьи тела к своим худым курсантским мослам и, стеснительно закатывая вверх от голода по женскому общению глаза, топтались на одном месте ногами в хромовых сапогах, стараясь не наступить девушкам на их хрупкие ноги в модных туфлях.
Танец у Виктора закончился знакомством со студенткой, и Тая, так звали девушку, пригласила его в очередную субботу к себе домой в гости. Во время танца она вручила ему «случайно» приготовленный заранее клочок бумаги со своим адресом, и он, чувствуя, как кипит кровь во всех выступающих частях своего тела, на ее приглашение ответил с радостью:
- Я обязательно приду!
На последующей неделе Виктор заранее записался на увольнение в субботу, и командир взвода лейтенант Макаров понимающе взглянул на курсанта:
- На свиданку? Правильно делаешь. Женщина – это такая отдушина в жизни военного!..
Виктору не понравилось, что лейтенант назвал Таисию женщиной, так как ей только-только исполнилось восемнадцать лет, и она, скорее всего, даже целоваться не умеет. А чтобы женщиной стать, многое себе нужно позволить…
В семье Таи его встретили радушно. Мать тут же взялась кормить его до-машними котлетами, а отец, здоровый мужик, скосил на него подозрительный глаз и пробасил:
- Давай по стаканчику за знакомство!
- Я не пью! Нельзя мне!
- Да брось ты, Витя! Пока с Тайкой пообщаешься – все пройдет! Не боись, давай хотя бы по одной!
Виктор на секунду даже вспотел – настойчивость отца девушки превращалась в настоящее насилие. Он буквально заставлял курсанта опрокинуть стаканчик водки и не хотел принимать никаких других возражений.
- Извините, я не пью!
- Понятно, - ослабил натиск отец Таи. - Боишься, значит!..
Выручила Тая:
- Пойдем в мою комнату!
Она плотно закрыла за ними дверь и предложила Виктору сесть на стул, а сама расположилась рядом, на кровати. В комнате царил легкий девичий беспорядок, но Виктор пока не обращал на это никакого внимания и не сводил с девушки глаз, не зная, с чего начать разговор. Она заметно нервничала, как, впрочем, и Виктор, и вдруг спросила:
- А у тебя девушка была?
- Нет, - честно признался Виктор.
Тая опустила голову на грудь и, внезапно подняв на Виктора темные и печальные глаза, призналась:
- А у меня был парень. У нас такая была любовь!.. Два месяца, как расстались. Он оказался неверен мне…. Я так страдала!..
На такую неожиданную откровенность Виктор даже не знал, как среагировать. Он протянул руку и коснулся пальчиков девушки, выражая сочувствие.
- А ты меня не бросишь? Нет? Знаешь, я, когда рассталась с парнем, даже подумывала, чтобы наглотаться таблеток…
«Ни хрена себе! У нас же еще ничего не было, а уже...» - подумал Виктор и после недолгого разговора засобирался в казарму. Тая вызвалась его проводить. Она открыла комод, и Виктор, приученный к идеальному порядку жесткими требованиями офицеров роты, поразился полнейшему беспорядку в ее вещах. Нижнее женское белье валялось вперемешку со скомканными блузками, но это абсолютно не смущало Таю, на глазах Виктора спокойно выбиравшую нужные ей колготки. Попрощавшись с девушкой, уже по дороге в училище, он справедливо подумал, что без своей девушки, конечно, тоскливо до чертиков, но в эту семью он все-таки больше не ходок.