Исповедь пожилого человека

Ну вот чем заняться пожилому человеку вечерком осеннего дня? Совершенно нечем. Весь день сидел в скучном интернете. Он уже надоел, но делать-то абсолютно нечего… Пока стояло лето, жара (кстати, в этом году было вполне пристойно, не то что в другие годы — чуть не до 50 градусов временами доходило), ходил на пляж, как на работу. Каждый день. Тоже, конечно, скучновато, но всё-таки какое-то занятие… И вообще — полезно для здоровья, которое внезапно обвалилось — ни с того ни с сего.

А впрочем — и с того, и с сего. Сколько можно болтаться, как некая субстанция в проруби, ведь не двадцать уже лет. И даже не сорок… Охо-хо. Ведь и не заметил, как в деда-то старого превратился!

Ладно. Раз дед, будем соответствовать образу. Чайком, что ль, побаловатьси? У меня тут где-то каркадэ завалялся. Помню, в Египте заставлял моих спутниц — Зайкову с Лёлькой — сахар в ресторане воровать, ведь каркадэ только сладким пить можно. И лучше охлаждённым — арабы так и пьют его в свою вечную жарищу. Везёт же людям! Ну какого чёрта меня угораздило родиться «под снегом холодной России»? Нет, чтобы «под знойным песком пирамид»! Лёлька всегда смеялась над моей ужасной мерзлячестью — «а ещё сибиряк»… да разве только в Сибири холодрыжник-то? Вон в Москве, считай, с августа не поймёшь какая погода — то ли осень, то ли уже зима, к нулю идёт. А и снег выпадет — разве удивится кто-нибудь? Да ни в жизнь! Природа такие фортеля в последние годы выкидывает — уж привыкли все, никто даже внимания не обращает.

Да — мутанты мы. Потому и живём. Нормальные люди жили совсем ещё недавно — во времена моего детства. Я их даже помню. Другие они были, не такие, как мы. А мы какие-то сумасшедшие. Сами не знаем, чего нам надо. Войны вроде нет. Голода тоже. А мы всем недовольны. Всё не по нам. По телику видим картинки красивые, а мы как малые дети за погремушкой или аборигены из Африки, которые ни хрена в своей жизни кроме родных джунглей не видели. Или ещё вот — чукчи, у которых забирают всё ценное: меха, золото, бриллианты (а впрочем, бриллианты, это, кажется не у них, а в Якутии, ну один хрен!), и за это поят их огненной водой и дают им какие-нибудь безделушки, которые им только в снег выкинуть.

А мы любуемся в телике на всякую дрянь, и нам тоже хочется обладать всем этим дерьмом. Помню, как в Штатах меня не оставляло удивление — как же глупо они живут! Огромные по площади супермаркеты забиты таким дешёвым барахлом, а они вкалывают, как проклятые, чтобы забить свои роскошные дома всей этой мишурой до отказа! Приезжают, шопят весь день (а других-то развлечений и в помине нет!), бродят по этим завалам, набивают целые мешки барахлом и тащат домой, где потом это всё у них пылится годами. И это называется счастливая жизнь!

Небось, почти все наши люди тоже хотели бы так жить, от рождения до смерти потреблять, потреблять, пока из ушей не полезло бы! Удивительно, но я тоже поддался на удочку — шлялся в свободное время по этому потребительскому раю, даже вошёл во вкус — мерил, покупал, а что? Всё дёшево, доступно. Но вот так всю жизнь??? Нет, не хочу!

Я много раз видел, как живут те, чьей жизнью я бы жить категорически не хотел. Например, в деревне. Рождаются — и каждый день до глубокой старости одно и то же: огород, скотина, сенокос, хозяйство, щи лаптем хлебать… А всех радостей — посплетничать про Маньку с Танькой, напиться да сериальчик мексиканский посмотреть и потом обсудить с соседкой, чей сын Хосе… Тоска. Удавиться можно.

У меня последнее время наступила в жизни относительная стабильность. Болезнь на время отступила (затишье перед бурей?), из чужого жилья вроде не гнали. Еды мне требовалось довольно мало — аппетит совсем пропал. Потребностей было с гулькин нос, денег не было, но и тратить было не на что… Вот и начали закрадываться разные дурные мысли. По натуре я был жуткий экстремальщик. Как это совмещалось с трезвостью ума и даже с некоторой трусостью (назовём это осторожностью, ибо в крупные авантюры я ввязываться ох как не любил, а когда попадал — всегда пытался выскочить сухим из воды) — непонятно. Но сколько себя помню — я никогда не прельщался доступным. Мне надо было обязательно погнаться за таким, что сразу было ясно, что ничего не выйдет. И что ж вы думаете? Выходило, ещё как выходило! Только я, получив что-то недоступное, вскоре к этому охладевал… Видимо, интересен был сам процесс добывания какой-то экзотической игрушки, которая, оказавшись в моих руках, превращалась в скучную заурядную не способную развлечь вещь.

Единственное, что останавливало — полное отсутствие денежных знаков и надвигающаяся зима. Здесь на юге она обычно была довольно мягкой, но вот в прошлом году вдруг такое началось! Зима не приходила до конца января — разве это зима, когда 10—14 градусов тепла, греет солнце и цветут розы? Но в конце января сразу, без перехода грянули тридцатиградусные морозы, замёрзло море, что бывает раз в двадцать или больше лет, и удивительно, что не вымерзли фруктовые деревья! Наверное, на Земле не только люди мутировали, но и вообще всё живое… Жить захочется — пойдёшь на всё, думать долго не будешь, великий инстинкт выживания, наверное, есть даже у бабочек-цветочков…

Что надо с нами сделать, чтобы жизнь прекратилась? И вообще — интересно, кто же это экспериментатор такой гаденький, опыты всякие, что ли, он над человечеством ставит? Ну сволочь!!! И ведь не дотянуться до него, не побить ему его поганую рожу! Небось, ржёт, как конь, когда видит, как падают на колени эти идиоты и идиотки и гнусавят ему благодарность за великую его доброту!

А меня уже всё достало! Если ещё лет двадцать тому назад плевать было на всякую там физиологию, на пищеварение-выделение, то теперь этому приходилось уделять должное внимание, а то потом становилось себе дороже. Я всегда смеялся над своей бабушкой, наблюдая за тем, как она суетится целый день, делая какие-то смешные мелкие, ничего не значащие с моей точки зрения, делишки. А теперь сам проводил всё своё время, занимаясь всякой ерундой, необходимой для хорошего функционирования моего, чёрт возьми, старческого организма! Нужно было следить за «стулом» (тьфу!), и вообще нестерпимое желание попИсать могло застигнуть меня в совершенно неподходящей обстановке… Нет, этого никогда не понять тому, кто не перевалил через определённый рубеж своих лет! И я этого не понимал ещё каких-то два-три года назад.

А впереди маячили мои семьдесят… восемьдесят… бррр… лет! Ладно, не будем о грустном — ведь я могу и не дожить до такого кошмара!

Самое печальное — это когда жизнь загоняет тебя в полный тупик, и у тебя нет никакого выбора. А он всё-таки быть должен: человек имеет право сделать шаг в сторону всяческого улучшения своего существования — ведь живёт-то он всего один раз, и так недолго! Но тот, кто его придумал, явно поскупился на всяческие поблажки бедному эфемерному созданию. А вернее всего, это вообще не входило в планы тех, кто использует нас в качестве подопытных кроликов. Условия опыта — самые жёсткие: до какой степени человек может терпеть всяческие издевательства над собой, причём не только физические (организм его сформировали более-менее однозначным с самого начала, и он практически не меняется за много тысяч лет), но, самое главное, видимо, изучаются наши реакции на всякого рода психические воздействия. На что способно это очень живучее, но совсем даже не вечное существо? Где тот край, после которого никакая психушка уже не поможет, оно свихнётся окончательно, и тогда придётся просто взять и элементарно стереть с лица земли эту семимиллиардную варящуюся в собственном соку биомассу?

Ну, с большинством-то более-менее понятно, оно вообще не способно внятно мыслить и как-то задумываться над тем, что выходит за крайне узкие рамки их быта. Речь-то идёт, в общем, и не о них. Это, так сказать, общая куча навоза — без всякого желания оскорбить то громадное большинство, которое никогда не волновали никакие проблемы кроме одной, самой главной — как донести ложку до собственного рта. Но ведь в этой неаппетитной куче нет-нет, да и попадаются такие странные создания, которым почти удаётся убедить остальных, что предназначение человека — это не только жрать-срать-плодиться. Ведь вот каких-то сто лет назад и электричества-то толком не было, жили при лучинах, а смотри-ка — уже полетели к звёздам! Это о чём говорит? О том, что не такая уж серая мы скотинка, и способны внезапно натворить такого, что, может быть, даже опытами этого самого Высшего Разума и не предусмотрено (и что испокон веков обозначалось термином «свобода воли») … Ухо с нами надо держать, во всяком случае, востро, глаз с нас не спускать. Мы вон уже и в природу вмешиваемся вовсю, и функции Господа Бога осваиваем помаленьку — скоро, того и гляди, плюнем на старый привычный способ размножаться соответствующими органами, как бы он ни был невыразимо приятен (знали, знали, как заманить похотливую особь в ловушку!) и займёмся пресловутым клонированием вплотную…

Короче, ежу понятно, что ежели мы случайно себя не уничтожим, то далеко пойдём, пока не остановят. У Чехова есть такая фраза (где-то в пьесах, кажется, это «Вишнёвый сад», а может, «Чайка»): если висит ружьё, оно обязательно выстрелит. Вот так и мы. Наше ружьё — это мозг. Пока что оно висит. Но гарантии, что в один прекрасный момент оно не выстрелит, и мало не покажется — о, нет!

Вот живут же целые народы вполне размеренной жизнью, в полном спокойствии! Соблюдают довольно разумные законы, работают, как пчёлки, создают какие-никакие ценности, которые потом сами же и потребляют, потихоньку развлекаются (не так, как у нас — напиться до поросячьего визга и устроить скандал и погром), путешествуют, ходят по музеям и театрам, да мало ли… А нам это совсем даже неинтересно. Наша душенька не выносит такого пресного житья. Нам подавай что-то из ряда вон выходящее, чтобы долго потом нас вспоминали недобрым словом! Мы дохнем от скуки, когда у нас всё более или менее благополучно! Нам нужны всякие, неслабые причём, встряски, катаклизмы, в крайнем случае — разборки и поливание друг друга помоями. Это наше национальное развлечение.

Нам вообще-то наплевать, что нас ну совсем никто не понимает в этом мире. Или понимает абсолютно неправильно. Ведь мы умеем красивыми словами маскировать истинную сущность того, что у нас происходит, а чёрное с успехом выдавать за белое. Ну вот взять хотя бы революцию — так называемую Великую Октябрьскую (правда, так её именовали всего лишь каких-то семь десятков лет те, кому очень хотелось гнать стада безгласных баранов вечно непонятно куда — у Маркса об этом ничего написано не было, но наши пастыри были уверены, что по ходу дела разберутся, главное, чтобы вся планета начала плясать под их лживую дудку). Какие лозунги провозглашались! А самый главный, чем всех прельстили — что народ якобы не бараны и не быдло, а — гегемон! Что он управляет и самим собой и всеми процессами, происходящими в обществе!

Как бы не так! Держи карман шире! Во-первых, дай народу действительную свободу и возможность всем заправлять — он такого натворит! Во-вторых, это было самым что ни на есть подлогом и подменой понятий. Это всё равно, что дают младенцу погремушку, чтобы он не орал и не заметил, как ему всунут в рот ложку противной безвкусной ненавистной каши.

Но всё «прогрессивное человечество», особенно западные либеральные писатели, купилось на это дикое враньё и лицемерие. Всякие там Ромены Ролланы и Герберты Уэллсы зачастили с визитами в СССР, где якобы вовсю строилось «новое общество». Глаза у них были замылены, они не увидели самого главного: это общество строилось на миллионах человеческих трупов.

Но бандитская мафия в лице самых крутых мошенников не дремала. Она ждала благоприятного момента, чтобы устроить свою революцию, не такую шумную, как первая, но гораздо опаснее. И вот этот момент наступил в начале девяностых. Ловкие дяди и тёти, пнув слегка колосса на глиняных ногах, развалили это могучее (на словах) «государство рабочих и крестьян», и на его развалинах овладели его богатейшими ресурсами, став мультимиллиардерами. Причём так ловко это провернули, что одураченный народ сам всунул голову в петлю, и уговаривать долго не пришлось…

И воцарились на Руси путины-ткачёвы-кадыровы… И пошла такая свистопляска, что не приведи Господь!

Вот и живём теперь по законам этого цирка. И чтобы выжить, подстраиваемся и подделываемся под его порядки. Стараемся не замечать, что уже давно перешли ту черту, за которой мы из людей превратились в мутантов. Да, внешне это не заметно — мы всё ещё обличьем походим на обыкновенного человека с двумя руками, с двумя ногами и головой. Но внутри мы давно переступили ту грань, за которой человека уже нет… И неважно, что очень многие не хотят с этим соглашаться и продолжают считать себя прежними.

Конечно, во все времена люди ангелами не были. Это и понятно: жить и не испачкаться в моральной грязи могут лишь немногие праведники, а мы не созданы быть таковыми.

Но вернёмся к нашим баранам — то есть, к себе, любимому.

Вот ничего не может быть хуже, как очутиться закрытому в чужом неприятном доме, из которого некуда податься, потому что гарантии, что там будет лучше, нет ни малейшей. А оказался я «закрытым» потому, что вынужден был с утра до вечера торчать в одной-единственной «своей» комнате. Идти из неё было некуда и незачем, кроме как на пляж, но и это немудрящее развлечение кончилось с наступлением осени.

Хозяйка этих хором вроде и неплохая женщина была… Только постоянно лезла ко мне со всякими дурацкими замечаниями. То ей мой внешний вид не нравился, то ещё что-нибудь… Не от большого ума такие вещи, конечно, но если человек позволяет себе такую полную бестактность, то объяснить, что так нельзя, невозможно. И вообще, такое поведение ведь очень характерно для большинства нашего населения с типично низким уровнем духовного сознания.

Я старался почти никуда не выходить «на публику», потому что противно было слушать всю ту муру и ахинею, которую несли и она, и её постояльцы. Была тут недалёкая умишком хамка Валя, которая считала, что она вправе распоряжаться в этом доме, и все обязаны ходить по струнке, был и мужик Колька, который периодически напивался и куролесил, и вот он почему-то решил, что я — подходящий объект для его абсурдных нравоучений. Любит наш человек утверждаться в собственных глазах, особенно когда он никто и звать никак. А делать это он может только одним способом — гнобить ближнего.

Так что жизнь у меня была последнее время далеко не сахар. К тому же, я не привык бездельничать, и несмотря даже на плохое самочувствие, меня тянуло к активному образу жизни. Но ничего такого экстремального в голову не приходило… Впереди маячила скучная южная зима (правда, предыдущая зима выдалась далеко не скучная — учитывая, что я чуть не отбросил коньки…).

Короче, я был полон какими-то неясными идеями, которые никак не могли оформиться во что-то конкретное. Воплощение идей в жизнь, как правило, происходит или при наличии благоприятных условий, или просто чисто случайно, иногда совершенно независимо от наших желаний и устремлений. По меткому выражению нашего народного героя и всем известного персонажа Остапа Бендера, не хватало «бензина» в виде денежных знаков. Без них даже переместиться в другую точку земного шара было проблематично. Но и прозябать, подвергаясь каждодневным мелким укусам паскудных людишек мне было невыносимо.

Наконец, я «созрел» окончательно. Я знал, что я буду делать. Но для осуществления моих планов надо было всего-ничего: поиметь одну-единственную бумажку. А у нас, чтобы что-то такое бюрократическое затеять, приходилось затрачивать кучу денег, времени и Бог знает чего ещё.

Ждать было просто невыносимо. Хотелось действовать. Жизнь-то шла мимо… И в любую минуту могла оборваться. Ведь уже был, так сказать, прецедент.

Вокруг творилось что-то страшное — народ стал ну совсем неадекватным. Неужели дойдёт до крайностей? Впрочем, я был уверен, что когда это случится, я буду далеко.

Всю свою жизнь я жил, не пуская внутрь той грязи, которая заполняла существование наших людей. Особенно явно это начало чувствоваться лет двадцать назад. Все, кто мог, рьяно рванулись обогащаться. Во главе угла всюду стояли деньги, деньги, деньги — без них у нас не совершалось ничего. Те, кто их не имел, считались не только неудачниками, а и просто какими-то неполноценными существами. А я вот умудрился больше шести десятков лет прожить совсем без них…

Правда, был период в моей жизни, когда деньги, и совсем даже немаленькие, сами плыли в мои руки. Конечно, глупо было бы отказываться. Я всё-таки попользовался какими-то возможностями, которые они предоставляли, тем более, что при этом от меня вовсе не требовалось совершать какие-то недостойные поступки. Я поездил по разным странам, посмотрел, как люди живут, ознакомился с архитектурой разных городов, походил по музеям, полюбовался на шедевры… А дальше-то что???

А ничего. Деньги как пришли, так и ушли, не оставив в моей душе никаких особых отметин. Какой я был «до» — такой остался и «после». В душе не дрогнуло ничего. Впрочем, по натуре я был человеком не страстным, вернее, не подверженным тем страстям, которые на протяжении всего существования человечества волнуют всех от мала до велика. Конечно, и совсем бесстрастным человеком меня назвать было трудно: я не был ни философом, ни буддийским монахом, ни отшельником в пустыне. И когда жизнь ставила меня перед крупным проигрышем, я не оставался равнодушным. Я начинал переживать, расстраиваться… впрочем, ненадолго. Я знал, что все эти огорчения преходящи. Да и смерти я не боялся никогда. Я всегда считал, что раз тебе выпало родиться — ты должен испытать всё, предназначенное на роду.

Поэтому я никогда не прятался от жизни и не убегал от её ударов. Да и вообще всегда понимал, что это не зависит от человека: если жизнь обрушится на него всей своей тяжестью — убежать будет невозможно. Куда — на Марс, в другое измерение? Нет, голубчики… коли попали в эту юдоль несчастий и скорби, держитесь, не хнычьте и не увиливайте. Что толку, если вы спрячетесь под кровать (как делал я в детстве, когда приходила медсестра ставить мне укол)? Жизнь — это не игра в прятки с судьбой. И вообще не игра. Даже у последнего олигофрена это ежесекундный подвиг, честное слово, хоть он этого и не понимает…

Кто может похвастаться тем, что получил от жизни сполна? Я знал многих творческих людей. Они обладали не только большими человеческими способностями, но и выдающимся талантом в какой-то области (в основном, я общался с музыкантами). Да, они дарили людям радость от соприкосновения с высоким искусством, это было главным смыслом их существования, но сами они в своей личной жизни зачастую не имели того, что имеет самый последний рядовой обыватель. Как правило, они были очень одиноки, несмотря на множество последователей и учеников. Большая любовь к конкретному человеку почему-то обходила их стороной… А ведь именно любовь делает нашу жизнь наполненной смысла — без неё всё остальное совершенно неважно. Это я говорю по собственному печальному опыту.

Меня не любил никогда, никто. Или талант любить вообще мало кому дан, или во мне было что-то такое, что препятствовало этому чувству по отношению к моей персоне. Я не умел лицемерить, не умел лгать, и моя предельная искренность вызывала недоумение. И даже те, с кем я сталкивался по жизни более тесно, чем с остальными, говорили мне (в ответ на мои признания), что такого в жизни просто не бывает, и что я всё выдумываю.

А самое главное — всё, что я мог дать другому, оказывалось ему совершенно не нужно. Это до сих пор хранится в моей душе нерастраченным… И наверняка уже так и останется невостребованным.

Это мы ещё в школе проходили — про «лишних людей». Смешно и нелепо прожить почти всю жизнь и так и не найти своего в ней места… Надеюсь только, что таких, как я, немного.

Ну, «лишний» я или не лишний — а жить-то надо! Сглупил десять лет назад, пожинаю теперь плоды — но это совсем не значит, что моя жизнь кончена. Бывают ситуации и похуже — и ничего, люди как-то справляются.

Скука одолевала меня, хоть вой. Я был запрограммирован на совсем другие ситуации — только не на такое жалкое прозябание среди серых обывателей. Судьба издевалась надо мной, как над последним лохом. Мало того, что она сделала меня бесприютным бомжом, и я вынужден был общаться со всякой мутной публикой, так ещё и погрузила меня в самое что ни на есть мёртвое болото обывательщины, на самое вонючее его дно, куда совсем не проходили световые лучи. Эта тяжёлая скользкая тина сомкнулась над моей головой, и я медленно умирал в её отвратительных объятиях.

Я чувствовал — ещё немного, и я не перенесу этой тусклой жизни, сойду с ума, спячу по-настоящему и проведу остаток дней в дурдоме в образе идиота с текущей по подбородку липкой слюной и остановившимся взглядом…

Все эти годы, когда жизнь загоняла меня в полный тупик — мне, чёрт возьми, даже жрать было нечего, я неделями голодал! — вот чего я не испытывал, так это скуки, не до этого было, боролся отчаянно за выживание. И не потому, что мне очень хотелось жить. Жить мне как раз ну совсем даже не хотелось. А просто я от природы был наделён такими мощными инстинктами, что мне можно было, наверное, позавидовать. Мало того, что я был награждён просто гипертрофированным сексуальным инстинктом, который позволял мне чувствовать любого человека, будь то мужчина или женщина, с головы до пят и каждую их клеточку, и для этого совершенно необязательно было совокупляться. Вот как раз заниматься этими приятными делами с ними было абсолютно неинтересно — у большинства был такой низкий потолок восприятия, что мне было с ними делать нечего. Очень редко попадались такие же особи, как я, с изощрёнными чувствами, оголёнными нервами и совершенно другой системой ценностей. В основном, на земле жили неприхотливые примитивные животные в образе человека. Много им не надо было. Они довольствовались дешёвым сексом с кем угодно.

Вот так и мои способности выжить в экстремальном состоянии тоже были просто невероятны, и поэтому я не мог спокойно, без отчаянного сопротивления, которое от меня вовсе не зависело, уйти из этого опостылевшего мне мира.

И, как я и предполагал, всё это делало меня невероятно способным к творчеству. Ещё в моём детстве были замечены мои немаленькие музыкальные способности и абсолютный слух. Потом, когда я попал в дом к профессору консерватории и начал брякать на её двух роялях, доставляя себе невероятное удовольствие (я читал с листа, нот в доме было завались), она мне сказала, что если бы я попал к ней не сейчас, а в раннем возрасте, то из меня получился бы большой музыкант.

Но буквально в мои два или три года стало понятно и то, что я воспринимаю язык совершенно не так, как все окружающие меня люди, слышу такие оттенки слОва, которые недоступны обыкновенному человеческому уму. А когда я очень рано начал писать, тут мои близкие и призадумались — то, что я выдавал, было совсем не наивными каракульками без определённого смысла. Это были законченные творческие опусы, не характерные для маленького ребёнка. Конечно, ничего не сохранилось, потому что никто не обратил на это никакого такого особого внимания, то, что мальчик был не такой, как остальные дети, почему-то для моих родных было в порядке вещей. Люди вообще склонны проходить мимо того, что они не способны понять и оценить в полной мере.

Разумеется, в школе мне практически было нечего делать — в основном, я на уроках читал книжки, и за десять лет обучения в обыкновенной заурядной школе я перечитал тьму художественной литературы.

Потом было несколько вузов, в которые я с лёгкостью поступал при громадных конкурсах, но с такой же лёгкостью и бросал — гуманитарные науки при социализме представляли собой жалкое зрелище. Это и науками-то нельзя было назвать — так, полная дешёвка и начётничество.

И прожил я свою жизнь, совершенно не применив нигде ничего из того, чем щедро одарила меня природа. Сначала, конечно, я пытался как-то приспособиться к окружающей меня действительности, которая совсем не вызывала у меня никаких положительных эмоций, а потом плюнул и, что называется, «покатился по наклонной плоскости» — нет, я не стал ни алкашом, ни преступником, такие вещи мне всегда были отвратительны. Я просто прекратил свои неуклюжие попытки вписаться в социум, который меня, естественно, отвергал изо всех сил, как полностью чуждый элемент.

Я стал жить в этакой «внутренней эмиграции». У меня было много знакомых, но близких друзей никогда не было, за исключением, пожалуй, очень короткого периода дружбы с пианисткой — профессором консерватории, но она была старой больной женщиной и вскоре умерла. Она больше других приблизилась к пониманию, что я из себя представляю. Правда, я тогда был совсем молодым, и всё, что в дальнейшем расцвело во мне пышным цветом, тогда находилось ещё в зачаточном состоянии.

И так незаметно прошли годы… И я очутился у последнего рубежа. Ещё чуть-чуть — и я, пройдя через какие-то страшные испытания, провалюсь в ту бездну, которая поглотила до меня триллионы человеческих существ.

Я не прошу о милосердии. Я знаю совершенно точно, что та неумолимая страшная сила, которая когда-то создала нас, на него не способна.

Ну вот я и стал «знаменитостью». Сдуру поместил свои записки в социальные сети, куда я иногда заглядываю от скуки. Такое началось! За два дня их прочитало 16 тысяч человек — это рекорд, и я так и не понял, чему я обязан такому ажиотажу, ведь жизнь моя, в общем, совершенно ничем не примечательна. Комментарии были просто ужасающе злобными — большинству не понравился мой образ жизни. Осуждали моё одиночество, что в таком возрасте я не обзавёлся женой, детьми, внуками… А я ведь ясно написал, почему это произошло. Но никто этого не понял и не увидел.

Называли меня эгоистом. Ну, во-первых, покажите мне того человека, который не является им, а во-вторых, не видели вы, дорогие мои, эгоистов, если считаете меня таковым. А меня жизнь столкнула как раз с очень ярко выраженным типом такого человека, и оба раза это были женщины. Одна из них была моя племянница. Да-да, у меня существовала сестра. Мы с ней были двойняшками, но недавно она умерла. Жизнь её не баловала радостями. Так называемая «личная жизнь» вообще не сложилась — замужем она была три раза, и все три раза неудачно. Причём мужики попадались интеллигентные и непьющие. Говорят, что на Руси все беды оттого, что много пьём. Ан вот и нет! Это ещё не самая страшная наша беда — вон финны и англичане те же пьют ничуть не меньше нашего, а живут в тыщу раз лучше.

В конце концов сестра в довольно солидном возрасте родила дочку и забыла о мужиках, хоть была совсем ещё молодая, сорока не исполнилось. И стала жить одна, воспитывая ненаглядное чадо. Выучила, в люди вывела… А потом случился промеж них большой конфликт — из-за квартиры, которую в результате они потеряли, времена были смутные, люди не то что квартиры — жизнь теряли запросто. И дочь так обиделась на мать, что полностью от неё отказалась, как будто её у неё и не было…

Сестра очень долго держалась на плаву, я ей ничем не мог помочь — сам бедствовал. В конце концов она не выдержала бездомной жизни и всех мучений, выпавших на её долю, а может быть, сильно тосковала по дочери, которую любила без памяти, и как-то очень быстро, никого не обременяя, убралась из этого жестокого к ней мира.

Ну что тут скажешь? Конечно, сама была виновата, вырастила эгоистку, каких мало, всё было для ребёнка, помню, как сестра, будучи ещё молодой женщиной, даже тряпки себе никакой лишней не хотела покупать, «обойдусь», всё Лизочке — игрушек куча, ягоды-фрукты, платьишки-кофточки, в которых та начала больно рано разбираться — то ей не так, это ей не этак, немодно, дёшево… Потом она стала требовать дорогой мобильник, ноутбук, ездила только в фирменных поездах.

А женщина, с которой я прожил долгое время, называла её «сучонкой», и часто советовала сестре гнать её в шею, пока она не устроила какую-нить пакость (как в воду глядела!). Но сестра не могла, конечно, такого сделать с молоденькой глупой девчонкой, ведь ссоры и размолвки бывают в любой семье, особенно в наше время, когда дети, как выражаются старики, перестали почитать родителей. Лиза закончила лучшую платную гимназию в Санкт-Петербурге, потом мать устроила её в платный институт. Ну а позже подвернулась какая-то сомнительная подруга, которая работала в Москве на престижной работе и устроила Лизу к себе. Девчонка стала получать две тысячи долларов в месяц и очень задрала нос, на мать смотрела свысока.

Вот тут и произошла эта история с потерей квартиры. Я в это время жил с Лёлькой, моей первой и единственной женой. Она была сильно старше меня. Когда я её встретил, я влюбился насмерть, бросился, можно сказать, с головой в омут и не мог уже ни о чём думать, потому что я себе не принадлежал. Кто в этой жизни любил так бесшабашно — меня поймут, а остальным я не буду объяснять, потому что такие вещи объяснить невозможно.

Лёлька родилась в довольно обеспеченной московской семье, отец её был полковником, мать кандидатом педагогических наук, написавшим несколько книг по воспитанию детей. Но сапожник ходит без сапог — Лёлька выросла дерзкой, независимой и не оправдала чаяний матери, которой очень хотелось внуков. Лёлька детей просто не переваривала на нюх, видеть их не могла. Она жила исключительно «для себя», человеком она была, впрочем, весьма незаурядным и закончила престижный вуз, став довольно известным театральным журналистом и войдя в самые высшие артистические круги. Может быть, поэтому, привыкнув общаться исключительно со знаменитостями и с народными артистами, она являла собой яркий образец человека с крайними эгоистическими наклонностями и довольно неприятными снобистскими замашками.

Эгоизм из неё так и пёр. Когда я упрекал её, что она не умеет любить никого, кроме себя, она всегда, лукаво ухмыляясь, говорила: «А кого ещё можно любить, кроме себя самого?» Может быть, она была права… Здоровье у неё было богатырское, не растраченное на заботы о ком-то, она никогда не проводила тяжёлых изматывающих ночей у кроватки заболевшего ребёнка, к тому же лет 40 она занималась конным спортом — без памяти любила лошадей. А этот спорт сильно укрепляет человека, чтобы справляться с огромным животным, нужна прежде всего физическая сила.

Однажды мы поехали в гости за город, к каким-то знакомым, державшим несколько лошадей, одна из которых была абсолютно слепой. Мы, несколько человек, стояли на вольном воздухе и о чём-то разговаривали. Вдруг эта слепая лошадь стала на нас надвигаться, не чувствуя, что на пути у неё находятся люди. Все очень растерялись и бросились кто куда, некоторые спрятались, кто-то успел далеко убежать. И одна только Лёлька подскочила к лошади и схватила её за уздцы. Лошадь, почувствовав твёрдую руку, сразу притихла и остановилась, как вкопанная, и Лёлька тут же спокойно отвела её в стойло.

А ведь уже тогда она была совсем старой, ей, кажется, было далеко за 70. И дело не только в том, что она не утратила силы и выносливости, нужных для обращения с лошадьми, но этот случай подтвердил редкое присутствие духа у пожилой женщины, вроде бы избалованной комфортной безбедной жизнью…

После её смерти я понял, что, несмотря на её множественные недостатки и даже какую-то неслабую ущербность в характере, я никогда не найду ей замены. Только с ней я чувствовал, что я счастлив. Вернее, не так. Пока я её не потерял, я не понимал, что вот это — она рядом — и есть человеческое счастье. Эта женщина не была дешёвой подделкой под человека, она была НАСТОЯЩЕЙ. И ещё было в ней то, что начисто отсутствует у многих представителей рода человеческого: она была абсолютно бескорыстной. Таких на своём пути я почти не встречал, потому что когда человек общается с тобой, а ему от тебя что-то надо — это скрыть невозможно, как бы ни старались. И как часто люди дружат только по этому принципу — «ты мне, я тебе»! Я это ненавижу.

И как часто с человеком бывает просто скучно! Видишь его до самого дна, а дно-то расположено так неглубоко! Лёлька никогда не давала скучать. Была в ней какая-то тайна, загадка, но я, при всей моей житейской проницательности, и близко не мог приблизиться к этому. Она не набивала себе цену, была такая, какая есть, ничего такого неестественного ни в поведении, ни в повадках, ни в разговоре. И тем не менее, я чувствовал, что здесь что-то не так, и кавалерийским наскоком здесь ничего нельзя сделать. Пробовал подобраться тонко, с разных сторон, но это не помогало — ларчик так и не открылся. В конце концов, я оставил все попытки понять, в чём тут дело, что меня смущает. Главное ведь не удовлетворение любопытства, а чтобы, живя с человеком, ощущать душевное равновесие.

Но всё это было уже давно. И, когда я остался совсем один, я понял, что теперь уже мне суждено быть в одиночестве до самого конца. Это было странное ощущение: всю мою жизнь, так получалось, я о ком-то заботился — о родителях, о сестре, о знакомых, вот о Лёльке, даже о животных. Я очень любил собак, и всегда со мной жил какой-нить четвероногий друг, да бывало, что и не один — я подбирал бездомных псов, пристраивал их в «хорошие руки», а некоторые так у меня и задерживались. Один пёс — мраморный дог — прожил у меня почти 12 лет. Он стал мне родным, и я тяжело пережил его смерть.

Но какие могут быть животные, когда нет своего угла? Впрочем, я и тут остался верен себе. Однажды я шёл по рынку. Поскольку времени было много, он уже не работал. И вдруг я увидел под ящиком съёжившегося маленького котёнка. Был март, стояли холода, снег ещё не растаял толком. Я долго не размышлял — подошёл и взял его в руки. Котёнок даже не сопротивлялся — он был голодный и очень измученный. И я разглядел следы того, что над ним кто-то сильно поиздевался: шерсть во многих местах была вырвана, его прижигали то ли сигаретами, то ли просто спичками — везде (на ушах, на лапах, даже на хвосте) виднелись многочисленные ожоги. Ну мог ли я пройти мимо??? Конечно, я принёс кошечку туда, где в то время обретался, в своё временное пристанище, и долго её лечил, не надеясь на результат. Но кошки — твари живучие. Вскоре Муся отошла и стала здоровой и игривой, как и полагается в её возрасте. Было видно, что она редкая умница. Но людей она не перестала бояться никогда и всегда убегала, когда они появлялись на нашем с ней горизонте.

И вот уже почти четыре года Муся делила со мной все невзгоды нашей скитальческой жизни. Я завёл ей «паспорт» (между прочим, довольно дорогое удовольствие!) и делал все прививки, которые положено делать животным. Ходила она у меня в противоблошином ошейнике и была, как все кошки, большой привередой, что попало не ела. Было две вещи, в которых я не мог себе отказать, хоть денег у меня было с гулькин нос — это интернет и побаловать мою Мусечку…

Куда нас только ни закидывала злая наша судьбина! И, хоть и говорят, что хороших людей больше, чем плохих, нам они совсем не попадались. Никогда. Нет, вру. Один человек сыграл громадную роль в том, что я до сих пор ещё коптил этот свет. Познакомились мы с ним случайно. Его судьба тоже была очень необычной и не типичной. Во-первых, у него когда-то убили сына — молодого парня. И эта трагедия, конечно, повлияла на него очень сильно, но не в том плане, что он озлобился на весь мир, а скорее, наоборот. Он решил, что он должен теперь помогать людям, чем может. Вскоре у него даже появилась такая возможность, и он нашёл несколько нуждающихся семей, которым стал помогать выживать. Некоторые считали его «лохом», другие — святым. Конечно, он не был ни тем ни другим, но людям всегда нравится приклеивать глупые ярлыки.

Он был редким человеком — его избрали для великой миссии: подарить человечеству источник энергии, в котором оно очень скоро, когда кончится нефть, начнёт нуждаться. Но пока что всё было в полном порядке, нефти на Земле было до фига, и легкомысленному человечеству было наплевать на каких-то там великих изобретателей, да и не разбиралось оно в таких тонкостях, ведь специалистов, способных в полной мере оценить это грандиозное открытие, был очень маленький процент, а остальные — всё человечество — были просто обыкновенные рядовые обыватели, умеющие только потреблять готовенькое, которое им преподнесут на блюдечке с голубой каёмочкой.

Вот и прозябал мой знакомый в каком-то заштатном НИИ в медвежьем углу. Но я, благодаря его регулярной небольшой помощи, мог себя чувствовать в этой жизни уже намного увереннее. Это был своего рода спасательный круг, который держал меня на поверхности и не давал утонуть.

Говорят, самое мучительное на свете — это ждать и догонять. Чего ждал я? Не скажу, что смерти — нет, несмотря ни на что, жить хотелось, даже прозябая в ужасных бытовых условиях, среди недоброжелательно настроенных к тебе людей… И никакого чуда со мной случиться тоже не могло. Не верил я ни в какие чудеса. Долгие десять лет, проведённые в судорожных попытках выжить и вывернуться из самых безнадёжных ситуаций, в которые всё время, без передыху, меня загоняла жизнь, сделали из меня, когда-то очень жизнерадостного и общительного, совершенно другого человека. Я так сильно изменился, что даже сам себя не узнавал — стал сухим педантом и перестал живо реагировать даже на самые необычные события, которые происходили. Раньше я бы сильно расстроился, если бы меня стали незаслуженно оскорблять. Стал бы оправдываться, лепетал бы какие-то жалкие слова, чтобы убедить таких людей, что они неправы. Теперь же мне было абсолютно всё равно, в чём бы меня ни обвинили. Я понял, что люди очень несправедливы и всегда стараются унизить кого-то, в ком они чувствуют какое-то неблагополучие. А от меня просто разило бедами и неустроенностью. Обыватели мало отличаются от куриц в стае: они заклёвывают слабых и вообще всех, кто отличается от них и образом жизни, и внутренним содержанием, кто хоть чуть-чуть устроен сложнее, чем примитивная Марьиванна.

Но вот в последнее время появился какой-то маленький просвет в моем абсолютно чёрном и беспросветном существовании. Как я уже писал, мне стал помогать один человек. И я подумал: почему бы мне не уехать туда, где жизнь намного легче, проще и, главное, дешевле (потому что в России последние два десятилетия творилось уже что-то страшное — деньги, даже большие, ничего не стоили, что-то заработать можно было только воровством и мошенничеством, а цены на всё взлетели до небес)? Чтобы осуществить то, что я задумал, требовалось не так уж большое количество времени — но всё равно: наше государство было в корне бюрократическим и, чтобы оформить какой-то документ, надо было походить по инстанциям, и ждать, ждать… А ждать-то мне как раз было и негде — меня в очередной раз вышибли почти что на улицу…

Ну, в конце концов, мне было не привыкать за эти бездомные десять лет, что я никак не могу нигде прочно зацепиться и мотаюсь с места на место, как гонимый ветром засохший лист, давно уже оторвавшийся от своей прочной основы, которая его питала. Конечно, я надеялся, что я как-то смогу преодолеть это очередное препятствие, возникшее на моём одиноком пути, как-то перетерплю и пережду очередной удар судьбы.

Но там, куда я намылился, меня тоже не ждало ничего хорошего. Я себя знал, как облупленного: сначала мне будет замечательно, я расслаблюсь и буду даже получать огромное удовольствие от солнца, от моря, от того, что нет рядом мерзких выгнавших меня людей… А потом… потом меня начнёт терзать такая дикая ностальгия, что не описать! Я это уже проходил, и не раз — полноценно жить я мог только на своей несчастной, терзаемой непонятными бедами Родине…

Но выхода у меня просто не было никакого. Ни малейшего. Если один раз пронесло, и я спасся, это не значит, что такое везение будет вечным. Ежу было понятно, что этой зимы я не перенесу, не имея своего угла. Банально замёрзну где-нить на улице, и ни одной душе не будет до меня никакого дела. Кто-нибудь видел статистику, сколько у нас погибает зимой бездомных? То-то и оно! Я уж молчу про несчастных животных, которые гибнут пачками от голода и холода. Жесток человек! Пока он пребывает в относительном благополучии, его не растрогать ничем — он непробиваем. Да и многие ничем не могут помочь, даже если бы хотели проявить милосердие. А нормальных организаций, где помогали бы бедолагам, попавшим в беду, у нас нет. Те, от кого это зависит, все эти властные структуры — озабочены только тем, как можно больше наворовать и ещё сильнее обездолить наших людей… А они даже не могут сопротивляться по-настоящему — только глухо ропщут, но многие просто молчат, потому что давно понятно, что всё в нашей жизни глухо и бесполезно.

Я тоже молчу, потому что считать мою жалкую писанину за какое-то средство борьбы против людской несправедливости смешно и нелепо. Живите, кто как может, кто как считает нужным, Бог, которого нет, вам судья. И дай вам Бог, чтобы ваша совесть никогда в жизни вас не мучила, потому что это очень неприятно и нестерпимо — муки совести. Я знаю некоторых людей, которых вдруг пробудившаяся совесть доводила буквально до последней черты, и они не могли от неё отмахнуться. Но таких мало. Остальные живут в коконе своего непробиваемого равнодушия, душа у них, как шкура бегемота. Да что там — как броня у танка!

Я был создан для того, чтобы любить этот мир, людей, я хотел изучать литературу, искусство… Не получилось. Но раз я всё ещё не отдан в пищу земляным червям, я буду снова и снова пытаться искать смысл в своей жизни. И кто его знает, вдруг в этой безнадёжной тьме моего теперешнего бытия забрезжит слабый солнечный лучик?