Рыжик

                Рыжик

       Ярко-рыжий, искрящийся на солнце, будто в золотой пыльце, он вспыхнул на шоссе – прыгнул на сухой лист.  Автомобили завизжали тормозами. Мы тоже остановились. Я вышел из салона, но котенок убежал  во дворик ресторана « Ак Чарлак».  Спрятался за решеткой в предбаннике склада. Я просунул веточку, начал дразнить. Но хитрость была разгадана: малыш предусмотрительно попятился.  Что делать? На  двери замок. Во дворе никого. Июньский  зной будто выжег все живое.
     Таксист мой начал сигналить. На шоссе образовалась пробка. Я нервничал. Ведь если уйду, гаденыш опять выбежит на шоссе.
       Но вот он прыгнул на ветку. Я схватил его за  шкирку, вытащил наружу. В руке он  вывернулся – белым прозрачным пузом вверх. И  тотчас  блаженно прикрыл глаза: ах, как хорошо жить на свете!
    Через пару дней  племянница привезла нам еще одного котенка. Черного, длинного и гибкого, как пантера. С Рыжиком он ладил. Пластика жила и в его характере, и в теле. Он любил лежать в тазу вниз головой и разглядывать потолок,  любил свисать с локтя, как полотенце.  Мог долго лежать на шее человека,  лапами и хвостом вниз, будто он воротник-чернобурка. 
     Он ходил, как собачка, с нами по воду на колонку. Однажды ночью мы его обнаружили далеко от дома – у телефонной будки. Это было невероятно! И по тому лишь случилось. Ведь коты - сами по себе и за хозяевами, как собачки, не ходят. А этот  проводил за версту и сидел -ждал на тротуаре, пока жена поговорит по телефону со своей мамой. В темноте я его случайно заметил, глазам не поверил. Подошел, поднял на руки. И так каждый раз, когда мы уходили из дома,  шел следом. 
Напрасно я шикал, хлопал в ладоши, камешки в его сторону кидал, пугая. Он только настороженно приседал, пережидал, и  стоило сделать шаг, опять начинал сопровождение. Тут была лишь одна мера – относить его домой , запирать или отдавать домашним в руки, чтобы придержали на время.
      Осенью, когда я ушел на работу в ночную смену, он вылез во двор через форточку и пропал.   Соседка тетя Нюра сказала, что слышала на рассвете собачий лай и кошачий визг. Я обыскал весь овраг. Недавно там сгорел нежилой дом, и оттуда через пролом  стали в наш двор по ночам проникать собаки.
   Страшно было представить, что они сделали с котенком.
    Горю не было предела. 
    Молодая жена стала мстить Рыжему за то, что он остался жив. Сажала перед собой, зажимала коленями и сильными щелчками била по носу. Котенок дергался от боли, с каждым щелчком будто уменьшался в размере. Но шелохнутся не смел. Чувствовал сильные тонкие пальцы:  противиться было себе дороже…
           - Я его ненавижу! – твердила она, когда я отнимал  Рыжего.
             Все лето соседка тятя Нюра готовила пищу во дворе. Жарила скумбрию. Привадила Рыжего. После обеда вытирала насухо кленку, перечитывала письма сына из Свердловска. Затем, подперев рукой  щеку, подолгу  глядела  в свой огород- на зеленеющие валуны кабачков. 
       В ногах у нее сыто жмурился рыжий кот.
       Он жил на два дома.  Я не раз заставал его на диване , возле тети Нюры, когда заходил по мелочам. Коту было стыдно передо мной, и он прятал глаза.   
          Сын Витя приехал к старушке в самую пургу на Святках.
          Еду на автомобиле. Впереди - силуэт. В длинном пальто. В  меховой боярке.  В святочной замяти почудилось - то ли поп, то ли сам Александр Блок.
        Открыл дверь. Разглядел – Витя! Сколько лет!  Я  ехал домой. Устал, как  паром речной. Но Вите нужно было лекарство для мамы.
        Начали от Чеховского рынка, где магазин «Восход» и аптека.  Нашли нужное снадобье лишь в Ново-Татарской слободе. Едем домой. Хочется чаю. Витя развалился сзади и этак  - с приятствием на меня смотрит.  Вот, мол, друг детства. Расстались юношами. А теперь он – большой человек. Проектировал Храм на крови в Екатеринбурге. Во имя убиенного царя. Известен, почитай, на всю Русь.   
        Останавливаемся у калитки. Витя протягивает мне с заднего сиденья - из темноты пятисотенную. 
        Я сразу не разглядел.
        А, разглядевши, говорю:
       - Чувак, я понимаю: Урал, Каменный пояс, золотые россыпи… А че – не тысячную?
          Не спуская с меня глаз, Витя полез в грудной карман за тысячной.  Наездил он  как клиент рублей на пятьдесят. И наверняка знал таксу:  что в Свердловске, что в Казани она одинакова.
           -  Ты церковь, - говорю, -  там строил. Случаем с колокольни не падал? Ну, прикинь. Ты таксист. Я архитектор. Отгрохал мечеть во имя турецкого султана. Приехал и  сую тебе за проезд  в десять раз больше. Как это тебе?  Да и почему ты решил, что я вообще с тебя что-то возьму?
         Витя улыбается из темноты одними губами. Лицо неподвижно. Смутить его трудно. Испугать тоже.
       Возьмем девяностые. Бандиты по Казани с пистолетами  ходят. Гранатами, как бананами, кидаются. А  Витя в ту эпоху как раз решил  в баню сходить. И вот он идет - в руке портфель, под мышкой веник. У входа в раздевалку очередь. Занимает место на лавочке и ждет. А тут нагло в открытую дверь  проходят  трое. Бритые. С костистыми черепами, как у варанов. 
         Витя им:
         - Вы куда?
         Те:
         - Мыц-ца.
         Мол, чего хотел, болезный?
         Витя хоть и не партийный, но  глубоко верующий уже тогда был. А значит – с принципами. Это в нем еще от комсомольской работы: порядочность. И вот он встает с лавки, идет в раздевалку, берет по очереди их рюкзаки и выбрасывает в холл.
       У братков холки сморщились, как у приматов.  На миг они расстрерялись.
        - А… эт-та…- тянет один, дурашливо втягивая шею в плечи и глядя в потолок . Мол, что сейчас будет!
 Другой уже  цепляется рукой за Витин интеллигентный галстук. Глядит на Витю – в лицо, будто выбирает,  в каком месте лицо укусить .  Витя  тоже его за грудки  берет. И громко  требует банщика. Банщик , с отвисшими коленками на трико,   теряя шлепки, прибывает… и бежит за администратором. Появляется администратор. Звонит в милицию. Приходит  наряд из соседнего дома, где как раз участок.  Всех берут и уводят.
     В милиции  с бандюгами проще. Взял  удава, намотал на локоть- и он тебе в протокол , пуча глаза, что хочешь нахрипит. А вот с таким, как Витя,  подобную партию не сыграть. Такой сам  любую партию раскинуть может. Хоть Либеральную, где клыкастый Вольф, хоть  Единую Россию, что вообще тюрьма. Черт знает, что за ядовитый билет у Вити в грудном кармане!  Таких, как Витя, в милиции  стараются избегать. Особенно, когда у самих душонка  в слякоти.   
      Бандитов увозят в отдел. А Витя  опять в баню направляется. Но уже темно, и  вход заперт изнутри на большой, как багор,  крючок  – последние посетители домываются. Слышно из раскрытых форточек на втором этаже, как  прощально гремят тазы… Между  тем,  Вите самому не очень-то уже хочется в баню. Да и парная наверняка поостыла. На ночь дров не добавляют. А Вите нужен жар - расслабиться, лечь спиной в облака и, глядя во Вселенную, растворяться в грехах своих и отпущениях.  Но какое может быть наслаждение, когда от гнева все тело, как  громоотвод, гудит! Будто   от удара молнии, или когда дурень по стальной мачте кувалдой врежет от радости, что у него родился сын.  Праздность и музыку в душе, которая звенит, будто шмель над цветом, Витя уже потерял. И пошел домой.
         … А пурга все валила.  Мы вышли из машины. Быстро  от снега побелели . Витя держал в руках кулек с лекарством. Попрощались. И пошли, как в детстве, по домам- каждый в свою калитку на пружине:  дзинь- хлоп!

      Когда умерла мать, Витя приехал в Казань всей семьей.  Решил строить в огороде коттедж. Планировал готический замок. Рыжика он хорошо знал, как друга матери.  И когда я уезжал в Москву, с удовольствием у себя оставил.  Как память о матери. И потому я  отбывал с легким с сердцем.  С собой кота я взять не мог. Я отправлялся в чужой город, в неизвестность. Своего вез лишь кастрюли и матрасы, привязанные бечевкой к крыше «Жигулей».
        Через два года я продал свой разваливающийся без отопления дом,   а еще через два Витя  купил себе большую квартиру . Кота туда не взяли. Он  остался жить в старом доме. Когда достроили замок, вторая жена Вити, молодуха, родившая ему двух дочек, из санитарных соображений гнала от порога линяющего  кота.  Да и сам кот вряд ли хотел в каменный мешок, где не единого лаза. По душе была избушка,  с опилками на чердаке, уютная и теплая, как старый бабушкин валенок.
       Но вот беда. Витя туда поселил охранника – маленького ростом украинца, с крохотной , похожей на подростка, женой.  Конопатый  крикун, будто петушок, с курчавой скобой вокруг плеши, охранник будто выпрыгнул из кадра, где играл завитой  бигудями взбалмошный дядя - Ролан Быков.
      Мужику жаль было для кота еды. Он выбрасывал Рыжика  через забор. Заделал все щели. А забор из профнастила – когтями не зацепиться! И кот, которому на то время стукнуло одиннадцать лет, остался на улице. Все это я узнал позже.  От самого Вити. Витя костерил охранника,  который скрылся внезапно, прихватив у него ценный  электроинструмент.  И, кажется, отравил кота. Рыжик пропал.
        Вот такая печальная история. Я оплакивал гибель несчастного. Каялся.  Ведь причиной всех его бед был я. Это я увез его от ресторана. Наверняка, он там кормился. Наверняка кто-то из поваров его там приютил, и баловал чистым мясом.
        Будучи в Казани я  избегал старой улицы. Родные закоулки, где играл в детстве. Пустырь за стальной оградой, где снесли отеческий дом. Все это ранило сердце.  И потому по приезде я притормозил не доезжая – у гаража, где жестянщик Эльбрус  ремонтировал авто.
     Там стояли мужики. Балагурили. А когда водка кончилась, разошлись. Я остался один. Не знал, что делать. Уехать? Зайти к соседям на чай?
        Кто-то  терся о мою штанину. Причем давно. Занятый мыслями, я не обращал на это внимания. А глянул. Он! Мой Рыжик!
        Грудь, будто вспрыснутая  бензином, вспыхнула  от стыда.  Я поднял кота на руки, боднул его в морду. Но он  в ответ не боднул. Он только печально посмотрел в сторону…
        Как он узнал меня? Через столько лет! Я вспомнил, что в машине у меня лежат два мясных  пирожка. Достал сверток,  развернул. Кот съел один пирожок. Второй. Затем неподвижно стоял у моих ног. Подняв хвост, смотрел в даль, умиротворенный, будто к нему в пионерский лагерь приехал на родительский день папа.
      Оказывается дядя Слава, мой старый приятель, приютил его у себя.  Таким образом, он, как в свое время Витя,  помог мне справиться с совестью.  Ведь теперь у меня  под Москвой было две собаки и восемь кошек. Причем Миша и Мальчик, два родных брата,  дрались в клочья. Нюня била свою мать  Пуню, гнала из дома.  Было еще три молодых кота, мать которых  - пятнистую Кляксу эта серая Нюня тоже лупила нещадно. Вся эта семейка одной крови просто-напросто  сжила бы со света старого чужака, загнала бы в зубы бродячих собак.   
         Через год я вновь заехал к Эльбрусу. И Рыжик вновь ко мне вышел. Стукнулся лбом о ногу. И тут я понял,  что в прошлом году он не случайно меня встретил. Он узнавал о моем прибытии  по голосу - издалека. Бежал, прятался в кустах, ждал, пока я балагурил с мужиками. И  когда все расходились, выходил ...   
       Рыжик не чувствовал моего стыда. Просто ему со мной было хорошо. Еды в машине на этот раз не оказалось. Я пошел к однокласснику Гомеру – просить колбасы, мяса, хоть что-то. Он вынес тарелку со всякой всячиной и высыпал с улыбкой снисхождения мне в пакет. Денег  на кормление кота, конечно, не взял,  но обещал при случае за котом посматривать; да и мышей здесь полно! Он сказал, что дядя Слава сейчас хромает. Ходит с клюшкой. Но здесь бывает. Сам живет в квартире жены в Московском районе. Витя же – весь в заказах, приезжает домой лишь ночевать.
        Рыжик ел. Я сидел на корочках рядом. Потом мы опять молчали. Кот смотрел в сторону, в даль. Он воспринимал все как должное. Вот не бьют,  приехали и  кормят. И сердце пронзала боль, что я не чувствовал с его стороны упрека,  что в братьях наших меньших вообще нет этого чувства. Даже если ведут их убивать. Они покорно пойдут, будут стоять. Но упрека не будет. Если только глаза полыхнут вдруг отчаяньем, болью…   
       Хозяин нынче опять его бросит.  Сядет в машину, надавит на акселератор, тихо ли - с почтением к кошачьей судьбе, резко  ли - от нестерпимой боли  и подступивших слез. Дым от выхлопа на узком повороте  унесет на обочину. И в другие дни, в холод ли, в слякоть, когда кот будет сидеть у дороги, старчески жмурясь , подобные выхлопы от проезжающих автомобилей будут напоминать ему о счастливом летнем дне, о хозяине, о теплой надежде: может, опять приедет? 

17 мая 2019 г