А быть я хотел поэтом..

Всю жизнь я думал, что мне суждено пойти по какому-то определенному пути. Почему-то считал, что знал, как его найти, что в один миг я решусь и начну свой жизненный поход, и тогда стану тем, кем так страстно желаю быть. А быть я хотел поэтом. И хоть я никогда и не обладал таким великим талантом, никогда не просыпался от озарений или не складывал строчки как примеры, хотя и в арифметике я тоже не очень.. Я искренне надеялся, что при одном моем желании я смогу свернуть горы, загораживающие вид солнца – моего счастья. Не могу винить себя за такой эгоизм. Это было давно. Тогда, казалось, вся жизнь была впереди.
   Недавно мне исполнилось семнадцать, какая же это была взрослая цифра!
   Помню, проснулся очередным утром от какой-то необъяснимой спешки и бесконечных перешептываний, встретился с Витькой – школьным другом, о чем говорили забыл, но проскакивали даже какие-то шутки, рискованно пролетавшие между фразами, на которые мы отвечали нервным смехом. Война. Даже звучит страшно, не правда? Не верилось мне, что семнадцатилетних забирают на фронт, но с каждым днем вера становилась все бесполезнее. Призыв оказался лишь вопросом времени, хотя я все надеялся, что месяц другой и все закончится. Но вот на дворе уже ноябрь. Незачем обсуждать мои чувства при прочтении повестки или как моя мать целовала лоб, хватая за рукав, а я, ослепленный детскими грезами, думал, что все это закончится очень быстро. «Напрасны эти прощания, матушка! Я скоро вернусь, даже не успеешь опомниться!» – твердил я ей, пока она крестила и благословляла мое сердце. Учения я почти не запомнил, да и не было его. Каких-то две недели замест полугода!
   Лучшее время моей жизни я провел с моими товарищами, среди которых оказался самым младшим. Пути на фронт предстояло нам дня два, до Москвы. Наш хлипенький грузовик качался то от пуль, то от дорог, искалеченных минами. Солнца не было видно из-за бесконечной пыли, дыма, ну и крыши, но оно точно горело где-то внутри. То и дело я слышал бодрые голоса моих друзей.
– На учении хоть кормили сносно! – пробубнил Димка, разглядывая последние запасы сухарей.
– Сейчас бы отведать горячего супа.. – лепетал Володя, тяжело вздыхая.
– После войны жениться хочу.. ждет меня моя невеста, волнуется наверное.. – а это – мечтатель Гриша. Все мы были мечтателями, все были детьми.
Ребята раскусили моего внутреннего творца и то и дело просили разрядить обстановку моими любительскими рифмами.
– А прочитай про любовь! – настаивал Гриша.
– Нет-нет, про свободу! – перебивал кто-то.
И я читал. Но произошла странная сцена.
– Лунаев, а прочитай нам что-нибудь про солнце! – это был старшина.
– Да, Мишелька, давай! – подхватили все.
   И тут я замер. Не было у меня стихов про солнце. Про свободу были, про любовь, да про школу были. А про солнце! До этого я его будто и не замечал вовсе. Подумаешь, солнце как солнце, куда оно денется. Хотел бы придумать что-то счастливое, но строки сами вырвались из груди.

–И страшно мне теперь вдвойне,
На небо взгляну молча,
Как жаль, что на войне
Не видно даже солнца.

   О своих словах я сразу пожалел. Они подействовали совершенно наоборот, став настолько уместными, что все ребята умолкли. Дима закашлял, Володя отвернулся, Гриша просто закрыл глаза,но все думали об одном. Еще некоторое время, казавшееся бесконечностью, я провел в страхе, который,  как потом окажется, не покидал меня никогда. В голове крутился лишь один вопрос – а нужны ли поэты на войне?

   Глубоко ночь нас высадили около леса. По дороге, согретый обществом моих новых друзей, я будто и не ощущал мороз, охвативший меня теперь в полной силе.Долго шли мы еще, пробираясь через упавшие деревья и сугробы. Ветер бил в лицо, снег морозил ноги, а где-то совсем близко были слышны самолеты и выстрелы. Дошли. Распределили нас по землянкам, дали сухарей, предупредили, что всегда надо быть настороже – прилетит что-нибудь, да не успеем спастись.
– Ухо востро даже когда голова выключена. Слышите шум – убегаете прочь, ложитесь на землю! – постоянно повторял старшина.

   И я не спал, глупый. Надеясь на удачу, я не смыкал глаз, напрягаясь от каждого звука, от каждого взрыва. Тогда я вспомнил про матушку, про Витьку, про солнце.
Вспомнил, что мне когда-то было семнадцать лет.

   Не помогло. На следующий день, вялый и усталый я проснулся от нарастающего шума. В землянке никого не было. И, видит Бог, это было такой глупейшей случайностью! Ведь после взрыва я услышал знакомый голос, кричавший мое имя. Но земля посыпалась на голову. «Старшина говорил, укрепить бревнами надо» – подумалось мне слишком поздно.

   Последнее, что я помню – невыносимая пульсирующая боль, раскатывающаяся по телу волнами. Казалось, что это сон. Я будто бы даже увидел солнце. Точно сон! Где-то внутри затрепетало: «Хоть здесь я его вижу».
   А я хотел быть поэтом. Хотел радовать людей, хотел зажигать сердца и сжигать души, хотел жить, хотел любить. Но я умер. Исчез, не сделав ничего героического, не успев осознать, что такое война Умирать это страшно, особенно когда есть что терять. Особенно когда хочешь жить.
   Отныне мое имя утеряно и похоронено под землей разрувшенной землянки, больше нет никакого Михаила Лунаева, теперь он – «неизвестный солдат», чью заброшенную могилу в будущем будут обходить стороной. Но Мишель жив. Всегда жив в моих стихах. В моих последних мыслях:

«Как долго боялся признаться себе,
Что предсказан нам был проклятый рок
Как жаль, что на смертном одре...»

..Не смог я связать и пары строк.