Подводя итоги. Вторая часть

На лето вся моя родня, не занятая взрослыми делами или учебой, отправлялась на отдых в Африку.
Так и говорили: «В субботу, на будущей неделе поедем в Африку».
Мы, дети, каждый раз ждали этого момента, с трудом сдерживая нетерпение.
Сразу открою вам секрет.
«Африкой» назывался дом с участком земли в сельской местности, находившимися примерно в ста милях к юго-западу от Чикаго.
Дом когда-то принадлежал пастору Церкви Иисуса и Святых последних дней преподобному Афре Стэнли.
Зная теперь, что имя Афра — это сокращенная форма имени Африкан, то есть «африканец», становится понятно, почему моей роднёй это место называлось «Африкой».
Возглавляемая пастором малочисленная община не смогла пустить прочные корни на землях, издавно освоенных протестантской, католической и иудейской общинами, вследствие чего пастор после восьми лет усердных, но не принесших ожидаемых результатов трудов вынужден был с семьей вернуться к своим единоверцам в Юту.
За ним не последовал его старший сын по имени Йасон, женившийся на дочери соседа-фермера, успевший к описываемым мною годам стать хозяином фермы и двадцатипяти акров земли, сдававший нам на лето бывший дом своего отца.
Сборы в «Африку» занимали почти неделю.
Укладывались в чемоданы постельное белье, полотенца, ситцевые шторы.
В большие картонные коробки складывались переложенные синей упаковочной бумагой тарелки, блюдца, чашки, ложки, ножи и вилки, отдельно — кастрюли, сковороды, два эмалированных таза: поменьше — для мытья посуды, побольше — для вечернего мытья ног. Из чулана на свет извлекались две раскладные кровати. И много всего прочего. Отец заправлял пропаном два баллона  для портативной газовой плиты — первой помощницы бабушки.
Мы с сестрами укладывали в свои рюкзаки рубашки, носки, свитера, книги, которые собирались прочитать за время летних каникул, готовили сачки для ловли бабочек, разборные бамбуковые удилища, катушки с леской, ракетки для бадминтона, волейбольный мяч и насос к нему, и вещи, совершенно необходимые в Африке: подзорную трубу, пластмассовые фляги на ремешках, чтобы носить их через плечо, соломенные шляпы и солнцезащитные очки.
Я несколько раз проверял остроту рыболовных крючков и своего перочинного ножа и, каждый раз оставшись неудовлетворенным результатом проверки, снова и снова точил их на арканзасском камне. Под руководством отца вязал из выпрошенных у бабушки шелковых ниток и перышков, извлеченных тайно из распоротой подушки, искусственных мух.
Накануне отъезда бабушка Флоренс вела непрерывные телефонные переговоры с родственниками, согласовывая все детали предстоящего путешествия.
В назначенный для отъезда день все поднимались очень рано.
Наскоро пили кофе с сэндвичами, после чего с нетерпением начинали ждать приезда большого зеленого грузового фургона, который должен был отвезти нас со всем набравшимся багажом в городок Элджин, расположенный в тридцати милях на реке Фокс, где мы должны были перегрузиться на пароход «Дувр», который в свою очередь должен был доставить весь собравшийся клан  О'Донованов вверх по реке до городка Макгенри.
С тетушками, дядюшками, их детьми, если никто не заболел, и никого не задержали неотложные дела, в иные годы нас собиралось числом человек до  тридцати.
А нас еще сопровождала огромная куча багажа.
Общее волнение наростало по мере приближения времени прибытия парохода, поднимавшегося против течения от конечного пункта своего рейса вниз по реке — городка Аврора.
Всех волновал вопрос: хватит ли свободных мест на пароходе на всю нашу компанию?
Дело в том, что размеры «Дувра» позволяли принимать на борт не более сорока пяти пассажиров.
Волнение достигало своего апогея, когда из-за поворота реки показывался  низко сидящий в воде белый корпус «Дувра».
Все немного успокаивались и заметно веселели, когда капитан «Дувра» мистер Джон Бентон, за многие годы хорошо знавший своих постоянных пассажиров, при подходе к дебаркадеру давал приветственный гудок.
Потом за дело бралась миссис Бентон, неизменно встречавшая нас жизнерадостной улыбкой, которая становилась тем искреннее, чем больше полнела ее черная кожаная сумка, куда она складывала нашу плату за проезд и провоз багажа.
После чего мы поднимались на борт.
В силу своего авторитета и старшинства наша бабушка Флоренс пользовалась правом первой пройти по деревянной сходне, услужливо поддерживаемая третьим членом команды «Дувра» — мистером  Маклоу, который был и механиком, и вахтенным матросом, и рулевым одновременно.
Благодаря этому, нам с сестрами доставались лучшие места — в носовой части пассажирской палубы.
Которые мы добровольно уступали бабушкиным родным и двоюродным сестрам, чтобы вступить в соревнование с юными О'Донованами за место около борта, после того, как мистер Маклоу закрывал посадочный проем сетчатой створкой и запирал ее сначала на металлическую щеколду, а потом, для надежности, — деревянным брусом, просунутым сквозь железные скобы.
Пожалуй, последнее не было лишним, ибо борьба завязывалась нешуточная, так что миссис Бентон, после отплытия располагавшейся на своем индивидуальном служебном стуле, приходилось время от времени притворно строго прикрикривать на нас.
Стоп. Пожалуй, стоит сказать несколько слов о самом «Дувре».
Это был пароход с одной, открытой всем ветрам пассажирской палубой,  защищавшей своих пассажиров  от непогоды и от солнечных лучей одним выцветщим до белизны брезентовым навесом.
«Дувр» был построен в одна тысяча девятьсот двадцатом году специально для обслуживания фермерских хозяйств.
Его длина не превышала сорока ярдов, а ширина — семи ярдов, осадка была не больше ярда и позволяла  преодолевать мелководья в самый разгар лета.
Дизель мощностью в двадцать лошадиных сил делал возможной скорость хода до восьми миль в час по течению и пяти — против.
Открытая рулевая рубка помещалась на корме.
Грузы: мешки с зерном и удобрениями, тюки соломы, домашний скот, техника и оборудование для ферм перевозились на открытой палубе.
Команда состояла всего из двух человек: капитан, он же — механик, и матрос.
Когда автомобили проложили дороги к каждой ферме, «Дувр» несколько лет ржавел на стоянке в ожидании отправки на слом, пока в сорок пятом году мистер Бентон ни приобрел его, заплатив пятьдесят один доллар.
Очистка корпуса от ржавчины и покраска его заново стоила мистеру Бентону двести двадцать три доллара.
Еще полторы сотни были потрачены на установку ограждения бортов и каркаса для навеса.
Машина была полностью перебрана и приведена в порядок руками мистера Маклоу, во время войны служившего помощником механика на корабле береговой охраны, охотившимся за германскими подводными лодками.
Скамейки для размещения пассажиров были куплены на аукционе за тридцать пять баксов при распродаже имущества прогоревшего театра «Уиллер Бридж Импайер», игравшего свои спектакли под открытым небом, которое  весь финальный для  театра сезон не было благосклонно к зрителям и актерам.
Брезент для навеса был приобретен вовсе за бесценок при расформировании авиационной ремонтной базы стратегической авиации.
«Дувр» плавал только в теплое время года: с начала мая по конец сентября, пережидая позднюю осень, зиму и раннюю весну, будучи вытащенным на берег в городе Йоханнесбурге.
Отсюда же начинался его первый в новой навигации и все последующие рейсы вниз по реке до городка Аврора, занимавшие весь длинный летний день.
Переночевав в Авроре, «Дувр» отправлялся в обратный путь.
От Элджина нам было с ним по пути.
Не скажу, что путешествие на «Дувре» доставляло нам — детям какое-то особенное удовольствие.
Нам дозволялось либо сидеть на скамьях рядом со взрослыми, либо смирно стоять у борта под присмотром миссис Бентон.
К нашему разочарованию река Фокс не предполагала наличия в ней крокодилов и гиппопотамов.
На ее берегах не толпились стада антилоп, зебр и буйволов.
Небо над ней не закрывали тучи розовых фламинго и белых  пеликанов.
Грозное рычание львов и бой боевых барабанов не заглушали мерный перестук судового двигателя.
Вид низких берегов, густо заросших черемухой и узловатыми вязами, был довольно  однообразен.
Время от времени заросли расступались, открывая вид на травяные луга с мирно пасущимися на них коровами или на зеленеющие пшеничные поля.
Изредко можно было увидеть стоящую на мелководьи белую цаплю, при нашем приближении ленивыми взмахами мягких крыльев нехотя менявшую облюбованное для охоты место, или снующих по узкому песчаному пляжу долгоносых куликов.
Сухо стрекоча прозрачными крыльями, на нагретые деревянные перила садились отдыхать большие речные стрекозы.
Вертя, как на шарнире, пучеглазой головой, разглядывали нас и срывались с места при малейшем намеке на наше к ним движение.
Если наперерез нашему тихоходному судну устремлялся уж, то это было событием, поводом для азартных пари: кто кого обгонит.
Как правило ужи выигрывали гонку.
После четырех часов плаванья мы выгружались на деревянный причал в Макгенри, увеличивая численность его обитателей ровно на один процент.
Но в исторических хрониках Макгенри это событие так ни разу и не было отмечено.
Мэрия, налоговая служба, полиция и редакция местной газеты «Макгенри дейли кроникл» попросту не успевали должным образом зафиксировать этот примечательный факт.
Вероятно, мы сами были тому виной, поскольку не задерживались в Макгенри надолго.
Нас уже ожидал Джос Робер, внешностью походивший на мудрого и немногословного индейского вождя, с трактором и грузовым прицепом, куда перегружался с парохода весь наш багаж.
Не дожидаясь, пока мужчины управятся с перегрузкой багажа, женская  часть клана О'Донованов с детьми первой отправлялась в путь.
Нам предстояло преодолеть пешком четыре с половиной мили.
Первые полторы мили нужно было держаться обочины шоссе, а потом свернуть на грунтовую дорогу.
Обычно именно здесь нас обгонял мистер Робер с нагруженным прицепом, где поверх груды вещей высоко сидели представители мужской половины О'Донованов, среди которых был и мой отец.
Отметив громкими криками свою победу над пешими О'Донованами, они без остановки катили дальше, прилагая немало усилий, чтобы удержаться в раскачивающемся на неровностях прицепе.
Свернув с шоссе, мы чувствовали себя на свободе: могли бегать, гоняясь друг за другом, прыгать и кувыркаться в высокой траве, пытаться ловить руками бабочек, рвать цветы, заглядывать в непересохшие канавы с дождевой водой в поисках головастиков и лягушат, громко разговаривать и даже кричать, кому что взбредет в голову.
Взрослые, сами ослабившие узы привычной сдержанности, снисходительно смотрели на наши, в общем-то — невинные, выходки.
Дорога, по которой мы шли, была обсажена липами и дубами, ярко и свежо  зеленевшими молодой листвой.
Белобрюхие ласточки ловко сновали между ними, ловя на лету возвращавшихся в ульи пчел.
Дом, в котором нам предстояло провести два летних месяца, был заметен издалека.
Это был стоявший на низком фундаменте из дикого камня, сложенный из крепкого соснового бруса дом: двадцать ярдов - в длину и двенадцать ярдов — в ширину, с высокой гонтовой крышей, над которой возвышалась квадратная башня с окнами из цветного стекла и флюгером в виде летящего ангела, по неосторожности напоровшегося на деревянный шпиль.
Его не обшитые тесом и не оштукатуренные стены за три десятка лет от непогоды и ветра покрылись трещинами и  стали шелковисто-серыми, а крыша приобрела асфальтовый цвет.
Но в любую погоду он выглядел нарядным, благодаря белым наличникам и решетчатым ставням, украшавшим каждое окно.
 Многочисленные гнезда деревенских ласточек, лепившиеся над крыльцом и по всему фронтону, добавляли дому впечатление мира и уюта.
Преодолев невысокое крыльцо с открытой террасой, вы попадали в прихожую, из которой деревянная лестница с перилами вела в большую квадратную комнату, расположенную на втором этаже башни, дверь, расположенная напротив входной двери, вела в помещение под лестницей, где стояла большая белая ванна, а за тонкой деревянной перегородкой скрывалось отхожее место, за дверью, располагавшейся по правую сторону от входа, открывался длинный коридор, в который с обеих сторон выходили двери кухни, столовой и шести жилых комнат.
Коридор был широким, позволявшим свободно разойтись двум человекам.
Едва ли ни треть довольно просторного и светлого помещения кухни занимала топившаяся дровами плита.
В каждой второй комнате стояли печи-«голландки», которыми отапливались и смежные комнаты.
Но поскольку дом снимался на летнее время, то плита и печи никогда не растапливались. Даже когда затяжные дожди загоняли всех его обитателей под крышу.
Мы с бабушкой занимали дальнюю угловую комнату, по всей видимости, когда-то служившую кабинетом, из двух окон которой открывался вид на крутой спуск в узкую лощину, противоположный склон которой был также крут.
На дне лощины бил небольшой родник, скрытый в высокой траве. В жаркую погоду над ним всегда вились ласточки, в вертком полете сверкая белыми брюшками, что на мгновение делало их похожими на белых мотыльков.
Рядом с домом стояла бывшая конюшня, сеновал которой служил приютом для приезжавших на выходные дни отцов семейств и гостей.
Дом окружали кусты лиловой сирени, сохранявшие к нашему приезду  лишь жалкие остатки своего роскошного цветения.
Еще там был обложенный диким камнем колодец с колесом-воротом, похожим на увеличенное в двадцать раз беличье колесо.
Колодец был глубокий, с темной, неподвижной водой.
Мы — дети считали его бездонным, имеющим связь с другим миром.
Верх колодца наглухо закрывала почерневшая от времени деревянная крышка с проемом, всегда закрытым тяжелыми, открывавшимися на две стороны ставнями с кованными медными кольцами, мерцавшими тусклым блеском старого золота.
Когда со стуком откидывали ставни и спускали большое, на четыре галлона, ведро, ворот негромко поскрипывал, точно заранее извинялся за нарушенный покой, ведро глухо плюхалось о воду, слышалось неясное бормотанье, веревка рывком натягивалась, будто кто-то дергал ведро вниз, но ворот, послушный нашим детским рукам, уже крутился в обратную сторону, и каждый раз ведро неожиданно выныривало из темного проема, доверху наполненное прозрачнейшей, ледяной водой, струйками стекавшей по его железным бокам.
Капли долго летели вниз, в конце полета рождая преувеличенно громкие и круглые, как пузырьки, звуки своего падения.
По мнению нашей кузины Дикси — большого знатока историй про духов, оборотней и призраков, днем в колодце могла прятаться Келли,  чтобы  с наступлением ночи, выбравшись из него, отправиться на охоту за непослушными маленькими детьми.
После ее рассказов, проходя в одиночку мимо колодца в вечернее время, мы, младшая детвора, испытывали душевный трепет, стараясь быстрее миновать зловещее место.
Усадьба пастора располагалась на лужайке, полого спускавшейся к ручью Мингейлоук-крик.
Йасон Стэнли выкашивал ее к нашему приезду.
Ручей был границей, отделявшей бывшую усадьбу преподобного Афры Стэнли от ранчо фермера Йасона Стэнли.
От дома пастора до ручья было не больше пятидесяти ярдов.
В пятилетнем возрасте я преодолел это расстояние с рекордной быстротой.
Возвращаясь с ручья, на берегу которого в компании троюродных братьев Эдди и Кена с самодельным луком в руке разыскивал нору ондатры, я чем-то обидел пчелу, которая начала виться перед моим лицом, очевидно, выбирая место куда бы побольней вонзить свое жало.
Я не стал дожидаться ее окончательного решения, а, отбросив бесполезный лук, с криком «Бабушка!» бросился по тропинке к дому.
У меня не было сомнения, что пчела не оставила свое намерение и гонится за мной по пятам.
Несясь вверх по тропинке со всех ног, впереди я видел бабушку Флоренс, услыхавшую мой истошный крик, и уже успевшую спуститься с крыльца мне навстречу.
Когда нас разделяло не больше десяти ярдов, она спокойным голосом спросила, что случилось, а я, задыхаясь от быстроты бега, смог прокричать только два слова: «Бабушка, пчела».
Добежав, я юркнул под предусмотрительно поднятый ею, спасительный фартук, которым она укрыла меня от мести гнавшейся за мной пчелы.
Я и сейчас помню чувство полной защищенности от всех существующих на земле опасностей, когда стоял прижавшись головой к ее теплому и мягкому животу, обхватив руками ее ноги.
Но это не защитило меня от язвительных насмешек Эдди и Кена.
Ручей Мингейлоук-крик был неширок — не более шести ярдов в ширину, но быстр и порожист.
Купаться в нем было нельзя из-за недостаточной глубины, каменистого дна и ледяной воды.
Зато в ямах за большими, выступавшими из вспененной воды камнями и под перегораживавшими течение корягами водилась крупная речная форель.
Несчитанное множество блесен было оставлено в ручье.
Но каким счастьем было почувствовать сильный удар, а затем яростное сопротивление попавшейся на крючок рыбы.
Однажды моему отцу удалось всего за полчаса вытащить двух килограммовых рыбин.
Впрочем, ничего сверхудивительного в этом не было: он был опытным и на редкость удачливым рыболовом.
Никто не мог с ним сравниться в умении выбрать уловистое место и удачливую снасть.
Мои двоюродные дядья, отправляясь в компании с моим отцом на рыбалку, старательно копировали все его приемы, но все было напрасно: пока им удавалось поймать одну рыбину, мой отец вылавливал двух.
Однажды я слышал, как дядя Элвис — отец моего троюродного братца Кена, занимавший какой-то важный пост, сказал с язвительной усмешкой «Пусть человеку хоть в чем-то везет».
Я не любил дядю Элвиса за его высокомерный вид и небрежный тон, с каким он обращался к моему отцу.
Однажды, в отместку я спрятал его курительную трубку, оставленную им в столовой.
Не знаю почему, но он сразу догадался, кто это сделал.
Я играл в мяч с остальными детьми на лужайке, когда он быстрым шагом подошел ко мне, схватил меня за плечо и, глядя злыми глазами, ледяным тоном коротко спросил: «Где трубка?».
Я так перепугался, что покорно повел его в кухню и показал на жестяную коробку из-под  имбирного печенья, куда спрятал трубку. Только тогда он выпустил мое плечо.
Весь оставшийся день я прожил в ожидании нагоняя от бабушки Флоренс, но,  к моему удивлению, она не сказала ни слова.
Возле ручья, в густом подлеске водилось множество соловьев, чьи трели и щелканье слышались ночи напролет.
Первое время по приезду, еще не привыкнув к такому голосистому соседству, мы подолгу не могли уснуть.
По утрам, за завтраком все разговоры взрослых начинались с жалоб на испорченный сон и плохой аппетит.
К счастью, через неделю соловьи с головой уходили в высиживание и выкармливание своего потомства, и сон, и аппетит у моих тетушек приходили в норму.
Распорядок жизни в «Африке», за исключением дня нашего приезда,  был устоявшимся и нарушался только по воскресеньям, когда из города приезжали мужчины.
Обыкновенно мы вставали в восьмом часу утра, когда Солнце стояло уже довольно высоко, и через открытые настежь окна, сквозь задернутые легкие шторы слышались многоголосие птиц и бодрое жужжанье мух.
После умывания колодезной водой мы занимали свои места за столом в столовой.
Число моих двоюродных и троюродных братьев и сестер единовременно никогда не опускалось ниже десяти, а однажды, когда к нам в гости заявились две мои двоюродные сестры Кэти и Сьюзен Паркеры, достигло рекордных — четырнадцати.
Разносолов нам не предлагалось. Сваренная на воде овсяная каша, яйцо «всмятку» и чашка чаю с куском пшеничного хлеба с джемом — вот наш обычный завтрак. По воскресеньям, к нашему восторгу, чай заменялся какао.
Мы должны были сами мыть за собой посуду.
Свою тарелку я мог бы и не мыть, поскольку корочкой хлеба вычищал ее до блеска.
После завтрака мы могли заниматься своими делами, а наши места за столом занимали взрослые.
Их завтрак не отличался от нашего.
Только младшая сестра бабушки Флоренс — Лидия по утрам неизменно заваривала себе черный кофе «по-турецки», дразня всех восхитительным ароматом. Это сильно поднимало ее авторитет в наших глазах.
Если не было дождя, мы должны были все время проводить вне дома.
При наличии удочек, ракеток, скакалок, мячей, кеглей, крокета, сачков, воздушных змеев, самодельных луков и стрел, игрушечных пистолетов и ружей, пледов и одеял для возведения по желанию играющих замков, дворцов или индейских вигвамов, нам было чем себя занять весь день.
Если день был дождливым, мы собирались в комнате на втором этаже башни и под присмотром двух-трех тетушек занимались рисованием, лепкой, сборкой конструкторов, игрой в лото, а став постарше — игрой в карты или чтением.
Сейчас в это трудно поверить, но два летних месяца мы спокойно обходились без телевиденья, радио и даже без электрического освещения.
Обедали мы поздно — в три часа по полудни, когда есть  хотелось  нестерпимо, а ужинали рано — в семь часов вечера чаем и куском хлеба с маслом, иногда — с заменявшими их оладьями. Считалось, что ложиться спать с полным желудком вредно.
Перед тем, как отправиться спать, предстояло пройти еще одно испытание: умывание и мытье ног колодезной водой.
Для моей сестры Бет бабушка Флоренс специально весь день грела под Солнцем налитую в таз воду. Мы с Энни должны были мыться ледяной водой.
Мы с Энни спали на раскладных кроватях, а Бет спала вместе с бабушкой Флоренс на настоящей кровати.
Набегавшись и наигравшись за день, мы засыпали, как только наши головы касались подушек.
Мы с нетерпением ждали каждой субботы, когда вечером из города приезжали наши отцы, чтобы провести с нами предстоящий выходной день.
Часто мы выходили их встречать на полпути от Макгенри.
Они появлялись большой и веселой компанией, и привозили городские новости и разные вкусности.
Тогда ужин затягивался допоздна, и пир шел горой.
В такие  вечера, с разрешения бабушки, которое она давала неохотно, я после не отмененного умывания отправлялся с отцом спать на сеновал.
Я был единственным из мальчиков, который удостаивался такой чести — спать вместе с мужчинами, и очень гордился этим, зная, что другие мальчики очень хотели оказаться на моем месте.
Могу догадываться, какие доводы приводили мои тетушки для отказа моим двоюродным братьям. Думаю, они были не в  нашу с отцом пользу.
Здесь к месту упомянуть, что мой отец пользовался большим расположением старшего поколения О'Донованов, к коим относились сестры и братья бабушки Флоренс, что вызывало у нее некоторую ревность.
С остальными О'Донованами у него со временем наладились товарищеские, однако, не переходившие черту доверительных, отношения. Он не мог позволить себе то, что подчас запросто позволяли себе, дурачась, мои тетки и дядья.
Что касается наших отношений с родней, то здесь дела обстояли по-другому.
Благодаря бабушке Флоренс, я и обе моих сестры не испытывали явной дискриминации, но нам так или иначе давали понять, что мы не О'Донованы, не Фарлеи, не О'Конноли, и даже не Тейлоры и не Смиты.
Все мои кузены и кузины, в отличие от нас, носивших неблагозвучную фамилию Франтоцци, были незаурядными детьми, обладающими уникальными талантами.
Алекс, например, собирался построить из вместительной железной бочки, которую раз в неделю наполняли водой для омовения всего «африканского» населения, космическую ракету.
Эдди мог собрать из конструктора любую машину.
Гарри под руководством своей мамы — тети Дорис даже в каникулы решал задачки по математике и был способен обыграть в шахматы любого.
Артур был великолепным стрелком: стоя спиной к цели и целясь из духового ружья в карманное зеркальце он мог с пяти метров попасть в голову  маленькой речной черепашки, на свою беду выбравшуюся из ручья на камень.
Кен обладал феноменальной изворотливостью. Ему легко удавалось убедить обожавшую его мать в том, что полученная им неудовлетворительная оценка — результат невероятных совпадений. У нас он был знаменит тем, что мог взять в рот заженную спичку и после выпустить изо рта облачко дыма или, запустив суровую нитку в нос, вытащить ее изо рта.
Дикси, как я уже упоминал, знала не только все о феях, колдунах и оборотнях, но еще могла выпалить за минуту множество скороговорок, и с уверенностью говорила, что сразу по окончании школы станет ведущей в юмористическом телешоу Шона Бойзла «Чудаки».
Кузины Кэти, Мэри, Морна, Лизи, Финни, Эллис — все были примерными ученицами, рукодельницами и обладательницами массой других дарований.
Из этого скопища блистательных талантов несколько выбивался сын тети Дороти и наш кузен Боби, пожалуй, самый спокойный и добрый из всех моих юных родственников. Он был на год моложе меня, хорошо рисовал, но имел привычку по ночам писать в постель. Тетя Дороти всячески это скрывала. Но мы все равно об этом знали от своих родителей, хотя не придавали этому большого значения.
От меня и Бет, по понятным причинам, не требовали участия в этом состезании талантов.
Энни приходилось одной отдуваться за нас троих.
Как-то раз по требованию бабушки Флоренс нашей матери пришлось привезти из города годовую ведомость Энни в подтверждение ее школьных успехов. С девяти лет ее отдали в студию обучения игре на фортепьяно, которое она вскоре возненавидела.
Но деваться ей было некуда.
Мы участвовали в общих играх и забавах, но всегда были как бы на вторых ролях. Особенно это касалось Бет, которая не обладала силой, быстротой и ловкостью здорового сверстника.
Однажды мои одногодки Кен и Эдди обозвали меня «итальяшкой». Я вызвал обоих на драку, и они по очереди поколотили меня. К моему стыду оказавшаяся при этом Бет пыталась вступиться за меня и отругала обоих, тем самым только усилив мой позор.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что однажды мы нашли себе другую компанию.
Бывая почти каждый день на берегу ручья  Мингейлоук-крик, мы иногда видели на его противоположном берегу компанию ребят: мальчиков и девочек, но никогда не общались и даже не заговаривали с ними.
Мы знали, что это были дети  мистера Стенли — хозяина нашего дома.
Однако, в наших глазах это не давало им преимущества.
Даже наша троица чувствовала свое превосходство. Они были детьми простого фермера, мы — горожанами.
Дело было в конце июля, спустя неделю после того, как нам с Бет исполнилось по одиннадцати лет.
Мы рыбачили втроем: Энни, я и Бет.
День был холодный и ветренный, но за кустами, у воды ветер был тише.
Не было ни одной поклевки, но мы упрямо продолжали забрасывать лески с блеснами только потому, что не хотели возвращаться домой до обеда, чтобы взрослые не придумали для нас какого-нибудь занятия.
Когда Бет, неловко размахнувшись, засадила блесну за корягу под противоположным берегом, мне пришлось снять ботинки, закатать штаны и, перепрыгивая по скользким камням, переправиться через ручей, чтобы отцепить крючок.
Я не сразу нашел то место, потому что Бет опустила удилище, и лежащую на воде леску сносило быстрым течением.
Стоя в холодной и быстрой воде, доходившей мне до середины голени, я  крикнул Бет, чтобы она подняла удочку и натянула леску, и по ее сразу ставшим напряжнным лицу тотчас догадался, что она не поняла, чего я от нее хочу.
 Ко всем прочим напастям Бет плохо слышала и постоянно обижалась на нас с Энни, будучи убежденной, что мы специально говорим тихо.
Не помню, чтобы мы это делали умышленно, но теперь я с сожалением вынужден сознаться, что мы часто не были великодушны в своих отношениях с Бет.
Я крикнул Энни, чтобы она передала Бет мою команду.
Когда леска натянулась, я увидел место зацепа.
Блесна крепко засела в дерево коряги, а туго натянутая леска мешала мне высвободить крючок.
С трудом сдерживая раздражение, я крикнул Энни, чтобы Бет теперь опустила удилище.
«Привет» — неожиданно услышал я за своей спиной - «Давай я тебе помогу».
Обернувшись, я увидел девочку старше и выше меня, странно выглядевшую: ее лицо было разукрашено красными полосами, на голову был надет зеленый венок, сплетенный из гибких березовых ветвей, из которого торчало черное воронье перо, через плечо, как плащ, с узлом на груди был надет серый клетчатый платок. В правой руке она держала длинную, похожую на посох палку. Несмотря на холодную погоду, она была босая.
Бросив палку в траву, девочка спрыгнула с берега прямо в воду и, поймав рукой леску, потянула ее вниз.
Провозившись с блесной,  я наконец вытащил крючок.
Выпрямившись, я настороженно взглянул на свою помощницу, привычно ожидая увидеть припасенную саркастическую улыбку.
Но мои опасения были напрасными.
Ее взгляд был открытым, без тени насмешки, а искренняя улыбка сразу расположила к себе.
«Я знаю: тебя зовут Дуглас» - сказала она дружелюбно.
Простота, с какой это было сказано,  смутила меня, привыкшего к непростым отношениям с кузенами и кузинами.
Я продолжал стоять в ледяной воде, не смея выбраться на берег раньше девочки, чтобы не показаться слабаком.
«Меня зовут Пенилопа, можно просто — Пен. А это твои сестры?» - продолжала она.
«Да» - только и смог ответить я, потому что к тому времени у меня зуб на зуб не попадал.
«Сегодня плохой день для ловли» - заявила девочка, после чего одним взмахом ноги выпрыгнула из воды.
Теперь бы я сказал, что она это сделала с легкостью и грацией балерины. Но тогда я ничего не смыслил в балете, да, и, по правде говоря, был только рад окончанию испытания.
«Мы два часа бросаем блесны, и ни одной поклевки» - оказавшись на берегу, бодро сообщил я, стараясь не выдать голосом колотившую меня дрожь.
«Пойдемте к нам. Мама сегодня печет хлеб» - неожиданно пригласила Пен.
Предложение прозвучало настолько дружески, что я почувствовал: отказ огорчит и даже, возможно, обидит ее, и тогда наше дальнейшее знакомство не состоится. И все во мне восстало от одной этой мысли.
Сказав Пен: «Сейчас», я перебежал по камням на наш берег.
Энни согласилась сразу, а Бет, нахмурясь, заявила, что надо прежде спросить бабушку.
«Ну и оставайся, а мы с Дагом пойдем» - решительно сказала Энни и смотала леску.
Бет обиженно поджала губы.
«Какая же ты, Энни».
Я поспешно надел на мокрые ноги ботинки.
Мы с Энни спрятали удилища в кустах и перешли ручей.
Бет, насупясь, осталась стоять с удочкой в руках на нашем берегу.
Но едва мы с Энни поднялись от воды на береговой уступ, как услышали ее возмущенный голос.
«Энни!»
Надо вам сказать, что Бет всегда адресовала свои претензии нашей старшей сестре, обходя своей критикой меня.
«Что ты кричишь, Бет? Ты сама отказалась. Мы не будем ждать, пока ты получишь разрешение бабушки» - остановившись, с вызовом сказала Энни.
Обычно в ссорах между Энни и Бет я пассивно держал сторону старшей сестры, но сейчас отчетливо понял, что в глазах новой знакомой мы с Энни выглядим не очень красиво.
Хотя идти наперекор Энни было не в моих привычках, я сделал шаг в сторону Бет, но раньше меня к ней бросилась Пен. Она ловко перебежала по камням ручей, смотала удилище Бет и, стоя ногами в воде, помогла ей перебраться через ручей, а затем подняться на берег, где кроме нас с Энни  их поджидали целая компания, состоявшая из трех мальчика и одной девочки.
Их лица, как у Пен, были раскрашены красным, и у каждого в руках была палка.
Смущенная всем сразу: своим поступком, неожиданно пришедшей помощью, присутствием незнакомых детей, Бет только бросила на нас с Энни полный праведного гнева взгляд, но промолчала.
Не выпуская руку Бет, Пен подобрала свою палку, и мы двинулись всей компанией вдоль края ячменного поля.
На ходу Пен познакомила нас со своими с братьями и сестрой, называя их по именам: Пит, Ник, Нелс, Шэрли.
Пит был старше меня, двое  других братьев-близнецов — Ник и Нелс, были моими ровесниками, а Шэрли была самой младшей.
«Мы играли в Корану. Вы читали «Остров голубых дельфинов»? - неожиданно спросила Пен.
Я никогда не слышал про книгу с таким названием, хотя к тому времени уже прочитал «Остров сокровищ», «Принц и нищий», «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна», и даже одолел, уступив настойчивым советам бабушки Флоренс, пространную историю Дэвида Копперфильда.
В то время моей любимой книгой было редкое издание «Гражданская война 1861-1865 гг. в иллюстрациях», найденное мною в чулане среди разных удивительных вещей: граммофона в корпусе из красного дерева с огромным васильком рупора, тонкой трости с круглым, тяжелым матово-белым набалдашником, выточенным из настоящего слоновьего бивня, деревянного ящика-футляра, в котором на примятом бархате хранился набор из трех длинных янтарных мундштуков, зажигалки в виде стальной копии лампы Алладина — оказывается бабушка Флоренс в молодости курила, дюжины слонов мал-мала меньше с позолоченными бивнями и ажюрными беседками из серебряной проволоки на спинах, альбомов с фотографиями старомодно одетых, мужчин, женщин и детей, и многих других вещей, названия и назначения которых я тогда не знал.
Энни тоже не слышала о такой книге.
Про Бет и говорить нечего.
Пен посмотрела на нас с удивлением, а потом начала с жаром рассказывать про индейскую девушку Корану, попавшую на необитаемый остров.
Сказать по правде, меня совершенно не увлекла история Кораны, но сама Пен мне нравилась все больше и больше, и я готов был слушать ее сколько угодно.
Я даже немного разочаровался, что путь до фермы Стенли занял не много времени.
Никогда прежде не бывавшие на настоящем ранчо, мы с особенным любопытством осматривали все, что было доступно нашим глазам.
Дом, в котором обитало семейство Йасона Стенли, был построен в викторианском стиле: деревянный, одноэтажный, с мансардой под двухскатной крышей с низкими свесами, большими окнами и входной дверью со двора.
Вероятно, по мере прибавления семьи дом расширялся, благодаря сделанным в разное время боковым пристройкам и большой веранде, изменившим его первоначально квадратную планировку.
На застекленной от пола до крыши веранде в горшках и ящиках пышно пестрели и дружно тянулись ввысь цветы всевозможных видов, форм, размеров и оттенков: белые, розовые, сиреневые, пунцовые, желтые, медовые, лиловые, голубые. Переплет рам расчленял их на ячейки, и вместе они были похожи на собранную из отдельных кусочков яркую  картину.
Из общего порядка выбивались два роскошных куста белого и редкого розового жасмина, росшие снаружи по углам веранды.
Стены дома были обшиты шпунтованными досками, когда-то выкрашенными в изумрудный цвет, от времени ставшим серо-зеленым.
На каждом углу, под жерлом водосточной трубы была врыты железные бочки для сбора дождевой воды, в погожие дни накрытые листами старого кровельного железа.
Перед домом рос высокий и раскидистый канадский дуб, с которого, не касаясь земли, свисал растрепанный на конце джутовый канат. Приглядевшись, вы замечали посреди буйной зелени и оливковых многоточий молодых желудей помост из досок, покоившихся на крепких ветвях  довольно высоко от земли.
За домом стояла деревянная тренога с ветряным электрогенератором,  мигающие отблески лопастей которого было первым ориентиром, который вы замечали издалека. Оказавшись возле него, вы слышали ровное жужание ротора, время от времени пререкрываемое металлическим лязгом лопастей, когда они рывком разворачивались против изменившего направление ветра.
Еще там были железная труба артезианской скважины с ручным насосом, летняя кухня, чуть поодаль от нее из земли поднимался каменный вход в просторный погреб, за которым, словно плоты на зеленой глади, тянулись в линию пять просторных дощатых помостов с навесами, при виде которых я сразу подумал, что они сулят большие возможности для игр. Можно, например, представить, что плывешь, как Гек Финн, на плоту по Миссисипи, а еще лучше, если  превратить помост в пиратский корвет или испанский галеон.
Справа от хозяйского дома стояли коровник, конюшня, свинарник и птичник, дававшие приют восьми «голштинкам», двум  «клайдсдейлам», полдюжине  «йоркширцев», не менее полусотне  цесарок, кур и гусей.
Под дощатым навесом, живой опорой которому служили пять сосен, задрав дышла, стояли высокая грузовая повозка и четырехместная коляска, широкий передок которой мог вместить еще трех человек.  Соседство им составлял канареечного цвета ветхозаветный трактор «Фордсон» с железными колесами, большущим рулевым колесом на длиннои штоке и дырчатым ковшом водительского сидения.
Завершал эту картину сарай без двери, в глубине которого виднелись холодный кузнечный горн и кряжистый пень от вековой сосны, ствол которой пошел на доски, из которых был сбит сарай, со стальной наковальней, тускло отсвечивающей из неверной тени благородным серебром.
Стены сарая просвечивались многочисленными щелями, позволявшими ветру продувать его нутро насвозь.
Когда в разрывах туч показывалось Солнце,  в полосах света, пронизовавших полумрак сарая, начинали роиться поднятые сквозняком соринки, пылинки и крупицы золы. От этого казалось, что полосы света живут, «дышат».
Как я уже упоминал, вход в дом был со двора, через который мы и вошли, попав из холодного и ветренного дня в раслабляющее тепло, сытно пахнущее только что испеченным хлебом.