Тагра. Глава 1. Странная виза

Он подошёл к окошку. В холле было пусто, как в школьном коридоре ночью.

На стекле висела табличка: заявления принимаются в порядке поступления. Ни гербов, ни логотипов, только приписка от руки: «визы в Тагру».
Передал паспорт, фото, анкету. Женщина за стеклом взглянула на первую страницу, пролистала остальные и поставила штамп.

— Вам поступит уведомление, — сказала она, перекладывая бумаги в стопку.
Кивнул, хотя в этом не было необходимости. Сделал всё не по убеждению и не из надежды, а по инерции — как оставляют свет в пустой квартире, чтобы снаружи казалось, будто кто-то есть.

Неделю назад он написал бывшей начальнице. Ответ пришёл через два дня: вежливый, безымянный. Ни «здравствуйте», ни «спасибо, что напомнили о себе». Просто: «пока нет подходящих вакансий, но при изменении ситуации мы свяжемся».
Из списка сотрудников на сайте его убрали. В чате бывших коллег он ещё числился, но сообщений не было. Со двора исчезла табличка с номером парковки.
В почтовом ящике — ничего. Телефон напоминал «позвонить маме». Мама умерла два года назад, но напоминание он не стал удалять. Оно хотя бы звенело.

Просыпался в восемь. Готовил кофе, выпивал половину, остальное остывало, как и положено остальному. Он не заметил, как и сам стал этим «остальным».

Садился за стол, открывал ноутбук, пролистывал старые закладки. Иногда смотрел в чёрный экран, где отражались сутулые плечи и глаза, которые давно ничему не удивлялись.
Жил так, будто кто-то наблюдает. Только этот кто-то уже давно смотрел в другую сторону.

В этот день он собирался подать на шенгенскую визу. Ехать он никуда не собирался, но привык, что в паспорте есть Шенген. Так было уютнее. Всё шло по плану: анкета, бронь, квитанция об оплате, старые паспорта — аккуратно сложены в пластиковую папку. Записался заранее, проснулся вовремя, доехал почти без пробок. И всё равно опоздал — на девять минут.
Охранник на входе взглянул на распечатанное приглашение:
— У вас было на десять ноль девять. Сейчас уже почти двадцать. Только по записи. Новая — через месяц.
Он постоял у стеклянных дверей, глядя, как в холле по очереди называют имена. Не его.

На улицу он вышел без спешки, пошёл вдоль фасада. Возвращаться домой с неиспользованной папкой не хотелось. Указатель уводил за угол — что-то вроде альтернативного окна или отдельного отдела. Дверь металлическая, старая, держалась на двух саморезах. Ни вывески, ни логотипа. Только лист в файле, приклеенный скотчем: «Приём документов. Без записи. Визы». Ни эмблем, ни контактов — только адрес, этаж, часы приёма.

Он подумал, что, скорее всего, это жулики. Липовая фирма, развод на деньги, может, что-то совсем нелепое. Кто сейчас клеит объявления в файле?
Но всё правильное, чёткое и графиковое ему уже надоело до смерти.
Он зашёл.

Женщина за стеклом не задала ни одного вопроса. Просто поставила штамп.
— Вам поступит уведомление.
Он не удивился. В тот день впервые за долгое время почувствовал что-то похожее на интерес. Не к стране, не к поездке, а к самому факту: что будет, если свернуть не туда.

Ответ пришёл через четыре дня.
Не по почте — конверт пролез под дверь рано утром. Он нашёл его на коврике, когда вышел на кухню. Плотный, серый, с надписью от руки: «Тагра. Билет. Не терять».
Внутри лежал лист плотной бумаги, похожий на авиабилет: пункт отправления — город, в котором он жил; пункт прибытия — Тагра; дата — следующая пятница; время — 04:47. Номер вагона, места, какое-то примечание в углу, размазанное чернилами.

Он подержал билет на ладони, потом положил его на подоконник рядом с кофейной кружкой. Стоял, глядя на него, как смотрят на ключ от квартиры, которую только что продали: ты уже не живёшь там, но ещё помнишь, как пахли стены.
Сел за стол.
Никаких эмоций не было — ни тревоги, ни радости. Было ощущение, что всё это — не начало, а конец. Просто он не знал чего именно.

Днём попробовал собрать вещи. Достал рюкзак из шкафа, протёр от пыли. Заглянул внутрь. Пусто. Попробовал вспомнить, что могло бы пригодиться — ничего не вспоминалось.
Пиджак давно не надевался. Футболки — серые, одинаковые. Зубная щётка осталась от прошлой поездки, батарейка в бритве давно села. Он переложил несколько предметов с места на место — старую флешку, наушники, карту памяти от камеры, которую продал. Потом понял, что не хочет брать ничего.
Если уж он сам никому не нужен, то его вещи — тем более. Ни ему, ни кому другому.
Он застегнул пустой рюкзак и положил его обратно в шкаф.

Паспорт сунул в карман. Билет оставил на столе.
К вечеру стало ясно: он поедет так, как есть. Без сумки, без сменной одежды, без всего. И это не казалось ни глупым, ни смелым. Просто логичным.

Вечером он решил, что должен кому-то сказать. Не про Тагру — про сам факт: уезжает. Может быть, надолго. А может, и навсегда.

На ум пришла только бывшая. Не та, с кем всё кончилось громко, а другая — позже, тише. С ней было много пауз, меньше слов, чем стоило бы. Они расстались, когда разговоры стали сводиться к логистике.

Он нашёл номер в контактах. Нажал. Послушал гудки. Ответила почти сразу.

— Привет, — сказал он. — Это я.
— Привет.
— Слушай... я тут уезжаю.
— Куда?
— Пока сам не очень понимаю. Просто — уезжаю.
— Ага. Ну... удачи, — сказала она после паузы.
— Просто... подумал, что если вдруг захочешь когда-нибудь — ну, не знаю, узнать, где я...
— Думаю, не захочу.
— Ясно.
— Береги себя, — сказала она, уже как вежливость.
— Ага.

Он не обиделся. И даже не расстроился. Пожалуй, именно такой разговор он и ожидал. Только надеялся — на пару лишних слов, на чуть-чуть неловкости. Но даже этого не случилось.

Он положил трубку и понял, что у него больше нет дел в этом городе. Ни дел, ни людей, которым нужно объяснять, где он. Ни одной причины собирать вещи.

Он не был до конца уверен, что всё это всерьёз.
Что билет настоящий. Что поезд действительно придёт. Что Тагра существует.
Может, это розыгрыш, странная ошибка или просто чья-то нелепая система, куда его приняли по сбою.
Но мысль о том, что он уезжает, была настолько реальна, что меняла всё.

Он вышел на улицу и пошёл без цели. Город был тем же, что всегда. Но смотрелся иначе — будто кто-то вывернул его наизнанку.
Здания казались чуть выше, чем нужно. Светофоры моргали с равнодушием автоматов, которые давно никому не служат, а просто выполняют цикл.
Люди шли быстро, с телефоном возле уха или с пластиковым стаканом в руке. Каждый — в броне из дел, обязательств, маршрутов. Ему некуда было спешить, и эта незанятость делала его чужим.

Он остановился у витрины, в которой раньше видел своё отражение. Сегодня — не увидел. Разминулся. Только манекены, пластик и белый свет.
Прошёл дальше. Где-то звонил трамвай. На остановке стоял подросток с коробкой пиццы, не оборачиваясь ни на кого. У магазина курил охранник, глядя в пустоту. Кто-то спорил по телефону. Кто-то царапал капот чужой машины. Никто никого не слышал.

Город не был злым. Просто глухим.
Как организм, который когда-то его принял — временно — а теперь выбрасывал, потому что срок годности истёк.
Не с ненавистью, а как выбрасывают чек, потерявший актуальность. Он больше не вписывался.

Он понял, что не скучает. И что скучать не будет.
Ни по улицам. Ни по голосам. Ни по себе — тому, кто здесь жил.
Удивительно, как легко можно уходить, если мир заранее решил, что ты уже ушёл.

Поезд пришёл без объявления. Платформа была тёмная, без табло, без звука. В четыре сорок три к перрону подошёл состав, похожий на обычный ночной, только чуть тише. Не скрипел. Не пах железом.

Он подошёл к нужному вагону, показал билет. Проводник посмотрел и кивнул. Лицо у него было спокойное, с тенью насмешки. Ни «добро пожаловать», ни «приятного пути». Только взгляд — ровный, внимательный, как у человека, который многое видел.

— Вам в седьмое купе, — сказал он. — Соседка уже внутри. Не беспокойтесь, она тихая.
— Соседка?
— А вы хотели быть совсем один? — Проводник приподнял брови и не стал ждать ответа.

Коридор был чуть шире, чем обычно. Свет — мягкий, не электрический. Неясно, откуда он вообще шёл.

Он открыл дверь купе.
Внутри, у окна, сидела девушка. Не девочка, не женщина, не по возрасту — просто по выражению лица. Она повернулась, кивнула. В руках — книга без названия. Одетая просто, но не скучно: будто сама сшила своё пальто, и оно ей действительно шло.

Он зашёл, повесил куртку.
— Я… Кажется, я ваш сосед.
— Так и есть.
— А вы…
— Еду. Как и вы. — Она улыбнулась. — Спросите, откуда — всё равно забудете. А если спрошу, куда, — не скажете. Так что лучше молчать минут десять. Потом станет легче.

Он сел напротив, глядя в окно.

Поезд шёл без шума — как будто не катился, а скользил. Внутри было тепло, не душно, а с ощущением, будто воздух подогрет специально под температуру тела. Металл не скрипел. Свет в коридоре был тусклый, не желтоватый и не холодный — скорее серебряный, как отблеск воды ночью.

Он сидел у окна и смотрел.
Поначалу мелькали привычные пейзажи: рельсы, кусты, поля. Потом — внезапно — чёрное стекло, в котором отразилось купе и девушка напротив. А потом… началось.

Сначала пронеслись средневековые замки, высокие, массивные, с яркими флагами на башнях, как в учебнике по истории, только гораздо выше и чище. Они стояли внизу, как будто поезд шёл по эстакаде, проложенной над веками.

Через пару минут — футуристический город: небоскрёбы на шарнирах, лестницы, по которым стекали огни, небо цвета графита с прожилками молочного. По улицам двигались машины без окон. Люди в белых плащах стояли спиной к свету.

Потом всё снова менялось — в считаные секунды. Пустыня, по которой шли караваны, мегаполис из стеклянных арок, где дороги парили в воздухе. Улицы, полностью затопленные водой, и тени, плывущие под её поверхностью. Город в ночи, в котором ни одно окно не горело — только отражения луны в зеркалах, развешанных между домами.

Цвет неба менялся каждые десять километров. То оно становилось густо-фиолетовым, с яркими огненными полосами, будто горела атмосфера. То — тёпло-зелёным, как будто день проходил сквозь лес. Один раз небо стало полностью чёрным — не от ночи, а от того, что его просто не было. Только отражение звезд, близких и огромных, как белые лампы.

Он ничего не спрашивал. Не поворачивался к соседке. Просто смотрел. Усталость отступила.
Не потому что стало легче — просто не имело смысла беспокоиться. Поезд ехал — и это было всё, что требовалось.

— Я — Алла, — сказала соседка, не отрывая взгляд от окна.
— Очень приятно, — сказал он и вдруг запнулся. Собственное имя вылетело из головы.
Она повернулась.
— Вы в порядке?
— Да. Просто… — Он замолчал, потом усмехнулся. — Знаете, странное дело. Последний раз кто-то спрашивал, как меня зовут, наверное, года два назад. С тех пор имя как будто стало не нужно. Даже себе.
— Бывает, — спокойно сказала она. — У меня отчество когда-то было. Целых полгода вспоминала, пока не плюнула.
— Ну… ладно. Пусть я буду... — Он помолчал. — Кажется, Тим. Да. От Тимофея, вроде бы.
— Очень приятно, Тим, — сказала она, продолжая смотреть в окно. — Вам везёт. Вы хотя бы не забыли окончательно.

Дверь купе скользнула в сторону, и появился проводник.
На вид лет под пятьдесят, с аккуратной бородой и жилеткой, будто выданной вместе с должностью. В руках — поднос с двумя чашками и бумажным свёртком.
— Разговоры про имена — дело серьёзное, — сказал он. — Сам в юности носил три. Два выкинул, одно оставил по семейной привычке. Но это ладно. Горячий чай, домашние пирожки — всё на месте. Никто не аллергик?

Поставил на стол чашки: тонкие, фарфоровые, с зелёным ободком. В купе запахло мятой, немного лимонником, чем-то ещё — тёплым и невнятным.
Свёрток раскрылся: внутри — три небольших пирожка, похожих на полумесяцы. Один с картошкой, один с капустой, третий сладкий.
— Без мяса, — пояснил проводник. — Тут всё для дороги. Чтобы живот не жаловался, а душа знала, что её тоже кто-то имел в виду.

Тим взял чашку.
— Спасибо. Вы, простите… из Тагры?

Тим с трудом заставил себя произнести вслух это слово, будто ожидал, что проводник с соседкой сейчас покрутят пальцем у виска.

— Ага. Там родился, там и живу. Сюда по работе. Иногда вот рейс достаётся — для тех, кто к нам едет. У нас такие поезда редкие, но точные.
— А… вы часто встречаете таких, как мы?
Проводник посмотрел на них внимательно, но без оценки.
— Таких — сколько угодно. Вот одинаковых почти не бывает. Кто-то сбежал. Кто-то выдохся. А кто-то просто начал слышать, что его давно не зовут. Вы ведь не сами нашли Тагру, правда?
— Нет, — сказал Тим.
— Вот и я о том. Тагра не требует визитов. Она просто открывает дверь тем, кому пора. Но вы не волнуйтесь. Там не страшно. Просто иначе.

Он подмигнул, забрал пустой поднос и вышел.
Мята во рту осталась — тёплая, как старое письмо. Алла откусила кусочек пирожка и улыбнулась.

— Пожалуй, это самый вежливый поезд, в каком я когда-либо ехала, — сказала она.
— И самый тихий, — ответил он.
— Тсс, — сказала она. — Не спугни.

Сначала задребезжал потолок.
Словно по крыше кто-то долго-долго стучал ногтем.
Потом вагон наклонился. Не резко, а так, будто переехал на другой рельс — и чуть провалился. Свет вырубился, но сразу же включился обратно, синеватый, не тот.
Алла подняла голову.
— Это нормально?
— Сомневаюсь, — сказал Тим. — Похоже на сбой.

По коридору прошёлся хруст — будто кто-то медленно сжимал фольгу. Потом снова тишина.
Они открыли дверь.
Вагон был пуст.
Совсем. Ни проводника, ни других пассажиров. Вдали — дымка. Окна начали мутнеть. Не запотели — именно мутнели, как пластик, который пытались оттереть растворителем.

Они пошли вперёд, через три пустых купе. Всё было слегка перекошено, как в плохом сне: зеркала чуть не там, расстояния сбиты.
За дверью в служебный отсек — проводник, сидящий на корточках у щитка.

— Что-то с распределением, — пробормотал он. — Мы попали в зону разведения путей. Это редко.
— Что значит «разведения»?
— Ну... — он почесал висок, — иногда маршруты расходятся. Их нужно сшить обратно. Тут есть ручной стабилизатор. Но одному нельзя — может заклинить.

Алла уже стояла рядом.
— Что делать?
— Просто повернуть два маховика. Медленно. Одновременно. И не отпускать. Всё остальное — я.

Они взялись. Тим почувствовал, как металл дрожит под пальцами. Не жарко, не больно — но как будто через конструкцию шла слабая пульсация.
В какой-то момент показалось, что вагон начал поворачиваться — не физически, а по ощущениям. Как будто пространство вокруг стало гибким, податливым.
Рядом Алла выругалась. Тихо, по делу.

— Держишь?
— А у тебя?
— Есть вариант отпустить?
— Есть. Но хреновый.

Потом что-то щёлкнуло. Как будто отпустили пружину, которую давно сжимали. Дрожь прекратилась.

Проводник выпрямился, отряхнул штаны.
— Всё. Вернулись. Почти.
— Почти?
— Ну, это же поезд. Сто процентов бывает только в рекламе банка. В остальном — держится на инерции, удаче и пассажирах с нормальной хваткой.

Они вернулись в купе.
Сели. Молчали.
Через пару минут оба рассмеялись. Не громко. Просто потому что, если не посмеяться — что тогда?

— По крайней мере, ты не полез учить меня, как крутить, — сказала Алла.
— Потому что я сам не понял, что делаю.
— И в этом наша совместимость, — кивнула она.

Они больше не чувствовали себя попутчиками. Даже не друзьями. Скорее — выжившими после пробного вылета в другую реальность. Теми, кого не унесло. Пока.

Через несколько минут после того, как всё улеглось, дверь купе снова открылась. Проводник зашёл как ни в чём не бывало, с тем же подносом, чайником и свёртком. Фарфоровые чашки дребезжали слегка — от тепла, не от паники.

— Ну что, — сказал он, разливая чай, — всё работает. Не без сбоев, но держим курс.
Тим посмотрел на него.
— А это… что сейчас было?
— А, — проводник махнул рукой, — переслойка. Вы, наверное, мелкий шрифт на билете не читали.
— А там что?
— Министерство межмировых железных дорог не несёт ответственности за незначительные искажения маршрута, связанные с наложением временных и пространственных потоков. Пассажиры, находящиеся в состоянии психоэмоциональной неготовности, могут быть временно или постоянно перенаправлены в дублирующие реальности. В случае задержки, пожалуйста, сохраняйте спокойствие.

Он налил чай в третью чашку. Сделал глоток.
— Но, как правило, всё нормально. Вас же не унесло? Не унесло.

Алла подняла брови.
— А если бы унесло?
— Ну, для этого у нас есть Служба стабилизации. Или, как мы в шутку зовём, "группа вытаскивания".
— Она часто срабатывает?
— Всегда. Ну, почти. Но в целом система надёжная.
Он передал им по пирожку — один с капустой, другой сладкий, третий остался у него.
— А если бы вы застряли — тоже не конец света.. Поскучали бы в межмировом слое. В конце концов, вы же не паникуете, когда у вас рейс «Аэрофлота» задерживается на сутки. Сидите себе в аэропорту, листаете телефон. Только у нас вместо телефона — серый туман и легкая утечка памяти. Вообще незаметная. Ничего страшного.

Тим откусил пирожок. Тёплый, масляный, с мягкой капустой и щепоткой чего-то вроде укропа.
— Ну, спасибо, что не попали в это «почти».
— На здоровье, — кивнул проводник. — У вас хорошая совместимость — я видел по прибору. Такие пары редко уносит. Стабилизируют друг друга.

Он собрал пустой поднос, притворил дверь.
Алла посмотрела на Тима.
— Пары?

Тим смутился:

— Так по прибору же. Не знаю, что это значит, но пока звучит не хуже других объяснений.

Она сделала глоток чая, кивнула.
— Знаешь, Тим, — сказала Алла, — Я, похоже, впервые за долгое время что-то сделала не зря.
— Мы, — поправил Тим. — И у нас получилось.

Они оба дремали, когда поезд начал замедляться. Не резко, а как будто стал тише думать. Тим открыл глаза первым. За окном был туман. Не серый, не белый — что-то между перламутром и пеплом. Виднелась платформа. На ней — фонарь и кто-то в тёмной одежде.

Проводник заглянул в купе. С улыбкой от уху до уха.
— Прибыли. Тагра. Конечная.
— Мы точно там? — спросил Тим.
— А где ещё можно быть в четыре сорок семь утра, с пустыми руками и пирожком в желудке.

Он вышел первым. Воздух был свежий, но не холодный. Лёгкий запах — как будто варили травяной отвар в другом конце улицы.
Алла накинула капюшон.
— Ну вот, — сказала она. — И что теперь?
— Живём, — ответил он.
— Ага. Похоже, выбора у нас нет.

Вокзал был небольшой. Точнее — короткий. Всего одна дверь. Табличка: «Тагра. Прибытие». Ни вывесок, ни рекламы. Только на скамейке лежал сложенный плед, будто кто-то заботливо оставил его для первого пассажира.

Навстречу вышел человек — в форме, не как у проводника, а больше похожей на форму смотрителя сада. Поприветствовал кивком.
— Добро пожаловать. Прошу пройти к регистрации прибывших.
— Нас тут много? — спросил Тим.
— Двое. Но всё же не один. И этого достаточно.

Они пошли следом — вдоль низкой стены, за которой начинался город.
Дома были странными: не новые, но не ветхие. Окна — не одинаковые. Некоторые квадратные, некоторые вытянутые, как зеркала. Где-то вместо ставен — ряды книг. Где-то — корзины с бельём. Ни вывесок. Ни названий улиц.

Пахло хлебом. В одном окне кто-то жарил лук. На подоконнике сидела птица, больше похожая на кошку, и смотрела на них с интересом.

Алла пошла чуть ближе.
— Кажется, мы не первые, кому всё это кажется странным.
— И не последние, думаю, — сказал Тим.

У входа в небольшое здание стояла женщина с тетрадью. Встретила их как людей, которых ждали, просто не знали, когда именно.
— Фамилия есть? — спросила она.
— Уже не уверен, — ответил он.
— А, неважно, — сказала она. — Главное, что вы приехали.

И с этой фразы всё началось.

.