Белоснежка с чердака. Глава 22

ГЛАВА 22

Глаза я открыла в чердаке Миты. Хотя перед глазами все расплывалось, посекундно мутнело, стены растягивались как резиновые, а голова раскалывалась от ноющей боли, я все же сразу узнала мое любимое место в этом городе. Я сделала попытку приподняться на локтях, и тут же в голове так стрельнуло, что я с глухим стоном опрокинулась на подушку. Мита, хлопотавшая у плиты, тут же подошла ко мне.

— Все у тебя в порядке? — спросила она, касаясь моего лба прохладным полотенцем.

Я не могла ответить. В горле все пересохло, сильно болела нижняя губа, да и сил почему-то не было. Мита поведала мне, что было после того как я потеряла сознание. Мартин вытащил меня из этой обезумевшей толпы, посадил на тележку и привез к ней. Так как чердак Миты находился поблизости от больницы, то меня сразу же осмотрел врач. В этом бою мне, оказывается, разбили губы и поставили синяк на правую щеку. Всю дорогу от базара до чердака Миты у меня шла кровь из носа, и Мартин испугался до смерти. Но врач сказал, что я получила небольшое сотрясение, и в госпитализации вовсе не нуждаюсь. Дал некие указания, выписал несколько таблеток, заживляющую мазь для губ и на этом все.

— Ты проявила себя как настоящий воин, — усмехнулась Мита. — Думаю, из тебя выйдет прекрасная балерина. Ведь в балете нужны именно стойкие и сильные девушки.

Мита осталось мной довольна, и этого мне хватило для того, чтобы начать скорее поправляться.

В этот же день мама меня сильно побранила, сказав, чтобы я впредь не геройствовала и уносила ноги. «Корейцы дерутся не на жизнь, а на смерть. И горе тому, кто оказался поблизости с ними в этот момент», — сказала она мне. Но все уже было позади. Я готова была сделать все, лишь бы убедить маму, что я в порядке и могу ехать на конкурс в Термез. Каждую ночь, перед тем как уснуть, я молилась за то, чтобы скорее пойти на поправку. И через четыре дня я уже смогла посещать тренировки. Все теперь относились ко мне как к героине. Совсем недавно со мной никто даже не хотел здороваться, а теперь я была прямо-таки знаменитостью.



До конкурса осталось три дня. Мы усердно занимались два дня подряд, а на третий день Мита собрала нас у себя на чердаке. Мы пришли к ней в назначенное время прихватив с собой мандарины, мед, орешки и овсяные печенья. Мита заварила зеленый чай, и мы хаотично расположись по всему чердаку.

— Завтра у нас очень важный день. Мы к нему долго готовились, правда? — сказала Мита, разливая чай. — Вы хорошо потрудились, поэтому сегодня никаких тренировок. Мы просто проведем время вместе.

— Мы что, даже тянуться не будем? — изумился Игорь, вытаращив глаза.

— Нет. Сегодня не будем, — с улыбкой ответила Мита. — Завтра у нас важный день. Вы должны хорошо отдохнуть. Особенно Эмма и Федя.

Худенький и скромный Федя удостоился солирующей партии в этом номере. Когда мы спросили ее, почему именно Федю, ведь он не так хорошо танцует и вообще есть в «Винограднике» мальчишки артистичней, Мита ответила, что точность движений, профессионализм, артистичность это не так важно, как чистое и доброе сердце. Потому что красивые движения радуют только глаза, а им свойственно все быстро забывать или пресыщаться. Но зрение сердца обмануть невозможно. Не стоит полагать, что зритель не искушен и глуп. Люди чувствуют фальшь. В конце концов делать батманы можно даже старого слона, а вот иметь скромное сердце могут не все. Федя в силу своей замкнутости еще сохранил в себе детскую нетронутость. Остальные мальчишки уже задавались, выгибая грудь колесом перед девчонками. Да и было чем гордиться: нашу танцевальную группу поместили на доску почета. И все участники «Виноградника» с показной усталостью хвастались, что им еще на тренировку, и все такое.

Но Федя был не таким. Он был неуверенным в себе мальчиком, который вырос старшим сыном в семье, где нет отца. В его семье боялись хвалить детей, так как считали, что тем самым дадут повод ребенку распоясаться, и задрать нос до потолка. Не раз я слышала, как мама Феди говорила при учителях, что он глупый, неумелый и что все у него никак у нормальных детей. Она, конечно, любит сына, но ее слова, как острые бритвы, ежедневно нанизывались на сознания мальчика. Слова матери, как проклятье, ложились на его плечи, отяжеляя их так, что бедный Федя, имея высокий рост от природы, казался махоньким и щуплым стариком.

В конце концов он стал верить, что ничего в этом мире не может. Порой, чтобы найти признание, Федя начинал подражать мальчикам из старших классов, но, увидев, что таким образом становится еще большим посмешищем, прекращал и замыкался в себе еще сильнее. С появлением Миты раны в его сердце стали потихоньку заживать. Он был первый кто, попросил Миту обратить его в ее веру. Все прошло очень просто. Мита коротко поведала ему суть Евангелия, сказав, что Христос любит грешников и готов простить любой грех, если в нем искренне покаяться. Она дала четкое объяснение между раскаянием и покаянием.

Раскаяние подразумевало в себе лишь осознание ошибки, в то время как покаяние — это был глубоки процесс не просто осознания греха, но и волевое решение отказаться от него и жить благочестивой жизнью. Федя, потупив взор, слушал. Зрачки его покрылись влагой, и казалось, что его глаза облеклись в прозрачную лупу: слезы не катились по щекам, но собирались в глубинах его глаз, превращая его печальный взгляд в сосуд где собралась вся его детская боль. После того как Федя услышал, что Бог — это еще и Отец, который любит его как родного сына, и хочет заботиться о нем, Федя поднял локоть и его переполненные глаза скрылись за суконным рукавом его старенькой рубашки.

Он не издал ни единого звука, но плечи его содрогались от душевных терзаний и сердечных ран. Когда мальчик, которому всего девять лет, так стойко переносит страдания, то, кажется, в нем уже давно не осталось ничего детского. Но Федя все же был ребенком, как и мы все. Просто каждый ребенок страдает по своему, и только Федя решился на отважный шаг: стать сыном всемогущего Бога, поверить в любовь, которая излилась с креста на весь род людской. Мита коснулась его макушки и произнесла над ним молитву. Потом он прочитал первую в жизни молитву грешника, и когда открыл глаза, то уже был полноценным христианином. Мита подарила ему детскую библию, и назвала его своим братом. Тогда мы все были очень растроганы этим и тоже захотели верить в Бога, но Мита попросила нас не торопиться, а хорошо все обдумать. Но со временем мы все прошли через эту молитву и получили в подарок детские Библии. Конечно, это повлекло за собой плохие последствия. Некоторые родители были возмущенны таким поведением Миты, но после непродолжительного скандала, когда родители заметили положительные изменения в своих детях, уста были затворены навек.

Я тоже стала верующей. Но вообще-то я всегда считала себя верующей. Ведь я ходила в церковь с мамой на утренние молитвы, и там мы познакомились со Славиком. Но я не знала того, в кого верю. Оказывается, Бог, который дал мне дар видеть духовный мир, совсем не такой, каким я его представляла. Думала, он как строгий учитель, следит, чтобы мы не опаздывали на уроки и вели себя хорошо. Меня до глубины души тронуло то, что его сын умер за грехи людей. Я такой любви раньше не встречала.

Мне казалось, что я знаю, что значит любить. Но я никогда не думала о том, что любовь может быть такой сильной, чтобы пожертвовать собой ради злых людей. Вот этого мне было понять сложнее всего. Ладно, если бы Иисус умер за хороших людей, которые его тоже любили, но ведь Он сделал это ради тех, кто Его убил. Такая несправедливость! Я и не знала, что несправедливость может быть основана на любви.

У нас в «Винограднике» есть Давид Тухтаев, который просто извел всех своей коронной фразой: «Это несправедливо». Звучала это примерно вот так: «Почему я должен стоять последним? Это несправедливо. Почему Славику дали лучший кусок торта? Это несправедливо. Почему я должен есть горох? Это несправедливо». Когда дошла его очередь читать молитву, Мита указала ему на крест с распятым Христом. Она спросила его, что он видит? Давид сказал, что видит Христа распятого. Тогда Мита сказала ему, что то, что он видит — это полнейшая несправедливость: он — Давид должен висеть на кресте, за свои грехи. Но Бог поступил с ним не по справедливости, а по милости. Поэтому Христос призывает его быть милостивым к людям и не судить их. Когда дошла очередь до меня, и я сказала то, что уже слышала: вижу на кресте несправедливое наказание, но Мита сказала, что на кресте висит любовь. Любовь настоящая. Которая выше моего понимания. Она не такая, как я привыкла о ней думать. Это любовь, которая не прекратится, даже если все на свете потеряет смысл. В день своего покаяния я поняла, что настоящая любовь никогда не основывается на заслугах того, кому я дарю любовь. Что нужно любить не за что-то хорошее в человеке, а просто любить, потому что мы все созданы одним Творцом. Если любить Творца, то нужно любить и его Творение, не требуя ничего взамен.

Андрею Аникову — нашему первому хвастунишке — Мита сказала, что на кресте висит образец кротости и полного смирения. Мы все сотворены по образу и подобию Божию, поэтому, наверное, в нас заложено желание быть немного богом для кого-то или над кем-то. Но если сам Бог стал человеком, чтобы принять позорную смерть, то не должны ли и мы последовать его примеру и распинать свою гордыню каждый день, сохраняя перед лицом Творца полное смирение и подчинение Его воле.

Я всегда удивлялась тому, как, оказывается, много всего можно увидеть, глядя на страдающий лик Господа. Мита всем сердцем любила Бога. И я стала понемногу понимать, откуда в ней эта сила радости при таком ужасном раскладе в ее жизни. Вот откуда в ней эта страсть к самой жизни, ее вечный полет, благодарность каждому дню, сила прощать даже то, что просто невозможно простить. Чистая душа, сохраненная от порочного влияния, ее дерзость и смелость перед властями в минуты, когда она с чем-то не согласна. Мы замечали, как с каждым днем тают две свечи на столе. Она зажигает белую свечку во время утренней молитвы и красную — во время вечерней. Мы не видели, как она молится, кроме тех случаев, когда она молилась за нас. Но тающие столбиковые свечки были нам верными свидетелями того, что она молится очень много.

В день, когда весь «Виноградник» — облекся в новую веру, мы в первый раз произнесли молитву перед едой все вместе. С тех пор очень много что изменилось. Мы стали более сплоченными, перестали бояться выходить на сцену. Относились мы друг к другу так словно мы были одной большой дружной семьей. Мы смеялись вместе, плакали вместе, дружили, танцевали, кричали, мечтали. И все это происходило в небольшом мирке, который образовался внутри старого обветшалого чердака, где живет Мита со своей кошкой Соней и пауком Мишей. Все эти резкие перемены, контрастные события, яркие переживания произошли за какие-то десять месяцев проведенным вместе с Митой.

Сейчас мы снова сидели в тесном кругу, пили чай и беседовали обо всем, что взбредет в наши головы, где часто царил бардак. После того как мы прикончили все печенье, Эмилия решила всем похвастаться, что она уже может пройтись на мостике от одного конца чердака к другому. Она нам это ловко продемонстрировала. А потом Анара решила показать свои умения, а за ней Андрей Тян и Игорь. И вот так незаметно мы почему-то приступили к растяжке, от которой нас вообще-то любезно освободили. Но сила привычки брала свое, и мы тянулись, как и раньше, но только уже по доброй воле.

Под конец чаепития, Мита посмотрела на настольные часы-домик и сказала, что пора бы нам всем расходиться.

— Перед этим давайте помолимся за завтрашнее выступление, — предложила Эмилия.

— Когда это ты стала такой умной? — ехидно подшутил над ней Женя и тут же получил от нее затрещину.

Опустившись на колени, мы уселись в тесный круг. Но тут, как всегда, начался кавардак. Сначала Давид укусил Олега за плечо, а потом стал жаловаться, что теперь у него во рту шерсть. Потом Диана стала ябедничать, что Давид всех кусает, и это уже не в первый раз. Настя принялась рассматривать дырку на своем носке, потом сцепилась с Андреем Тяном, сказав, что у того носки девчачьи. На что тот оскорбился и начал оправдываться. «Тут полоски синие! А значит, это мужские носки!» — кричал он во все горло. Все уже катились со смеху. А через десять минут мы уже не знали, над чем смеемся. Женя признался, что у него тесные брюки, и он уже отсидел себе весь копчик. В ответ снова послышался оглушающий гогот. Тогда Женя решил устроить забастовку. Взяв стул, Женя поставил его прямо у порога и сел, заявив, что не собирается сидеть с нами, пока мы не успокоимся. Это вызвало еще больший смех, и Женя, чтобы показать, насколько сильно он возмущен, поставил на стул еще и табуретку и взобрался на нее. А потом еще одну табуретку, а потом еще и портфель. В конце концов под раскат гогота он свалился с выстроенной пирамиды. И его тесные штаны лопнули в самом интересном месте.

Вот так идут у нас приготовления к молитве. Насмеявшись вдоволь, мы успокоились. Взявшись за руку, мы коротко помолись. Во время молитвы я вдруг увидела незнакомую женщину с пышной прической и большими, как блюдца, глазами. На вид ей было не больше сорока лет. В меру полная, с белой тонкой кожей. Она сидела в машине и нервно постукивала ногтями по рулю. Стояла длиннющая пробка, из которой она не могла выбраться. Эту женщину я никогда раньше не видела, и потому мне было непонятно, почему она предстала перед моими глазами во время всеобщей молитвы. Я тряхнула головой, видение рассеялось, и я благополучно обо всем забыла.



На следующее утро в восемь часов мы все уже сидели в автобусе. Улицы были окутаны тускло-голубым туманом, придавая нашему городу схожесть с заповедным лесом. Этот сизый дымок будто проник в наши умы, сделав нас сонными, апатичными и молчаливыми. Дождавшись автобуса, мы водрузились в него, и все как один начали пялиться в окно, где все равно ничего не было видно из-за густого тумана.

Через час мы достигли Термеза. К нашему удивлению, в Термезе не было никакого тумана, хотя небо все так же было затянуто серым полотном. Мы вышли у крыльца круглого здания, похожего на крытый стадион. После наших убогих джаркурганских построек Термез казался нам прямо-таки верхом цивилизации. Мы приехали одни из первых, поэтому целый час пустая гримерная принадлежала только нам.

Мы спокойно переоделись, Мита заплела всем девочкам одинаковую корзинку на затылке. Новые костюмы были просто шикарными. Это были ярко-алые шелковые туники с белыми чуть обегающими штанами. Когда мы их надели, то казалось, что в гримерной начался пожар, настолько пламенно переливалась ткань. Свободные рукава струились вниз, напоминая танцующие языки пламени. Абсолютно всем шел этот яркий цвет огня. А новые штаны из атласного трикотажа, как снежная поверхность, отражала в себе алые блики. Потому при одном освящении штаны казались бледно-розовыми при другом темно-коричневыми, а при свете прожекторов вообще лиловыми. Эта игра цветов приводила нас в щенячий восторг.

Это наш первый серьезный конкурс, и мы дрожали от предвкушения чего-то очень важного. Только один город из двенадцати сегодня уедет победителем и удостоится возможности участвовать в республиканском конкурсе. Я ломала себе руки, грызла ногти, пыталась воспроизвести в уме все движения. Когда время стало близиться, я стала паниковать. Казалось, что я все напрочь забыла. Вскоре стали приезжать другие участники. Мы прошли в зал и заняли свое место в зале на первых рядах. Каждый ряд был помечен карточкой с названием городов. Переодетые, причесанные, мы сидели на своих местах и от волнения даже не разговаривали друг другом. Мита сказала, что должна нас зарегистрировать и потому куда-то ушла с бумагами. А мы сидели и молча за всем наблюдали. Незнакомые дети примерно нашего возраста входили в зал, оглядывались, морща носы, скрывались за кулисами, исполняли несколько коротких движений на сцене, чтобы опробовать пол. Все они казались мне заоблачно красивыми и талантливыми. Меня тут же охватила неуверенность и тревога. А рядом со мной еще сидел Федя, от которого исходил терпкий запах волнения, напоминающий запах раздавленного муравья. Он старался не показывать, но я чувствовала всем телом, что он боится. Мало-помалу это стало передаваться и мне. Тогда я повернулась к нему и ласково сказала:

— Все будет хорошо. Хватит уже бояться.

— С чего ты взяла, что я боюсь? — стараясь звучать спокойно, ответил Федя, а у самого так сжались челюсти, что слова процедились чуть ли не сквозь зубы.

Приготовления закончились. Перед началом мы исполнили гимн Узбекистана. Положив правую руку на область сердца, мы охваченные необъяснимым страхом и волнением едва открывали рот во время пения. Потом было вступительное слово, которое никто не слушал. Затем представились судей. Шесть членов жюри прошли на свое место, и одно стул между ними оказалось пустым. Мита объявила нам, что мы выходим восьмыми по очереди, поэтому можем пока расслабиться. Вышел какой-то лысый человечек, что-то там пробормотал в микрофон, все засмеялись, а потом он громко объявил первый город, который открывал важное событие. Им оказался город Ангор.

И вот танцевальный конкурс, как катящееся бревно, быстро пустился в полный ход. Ангор вышли в своих темно-голубых футболках и черных джинсах. Они исполнили танец под знаменитую в то время группу «Руки вверх». Пафосные лица, примитивные движения, ничем не отличались от обычных дискотечных танцулек. Хотя были среди них особенно хорошие танцоры. Они стаяли в первом ряду и тянули весь состав. За ними последовал Кумкурган. Это был состав из одних девочек, которые в коротких юбочках исполнили попурри из семи народных танцев. Затем на сцену вышел Термез, и зал немного застыл в напряжении. Большая часть состава были спортивные мальчики. Все мы знали, что Термез танцует брейк-данс. Под оглушающую музыку они исполнили все свои акробатические движения на полу, вертясь на голове, на животе, перепрыгивая друг через друга, через самих себя. Не было определенной последовательности, но они были как ниндзя, или как акробаты в цирке. Зал громко аплодировал, а у нас застыл ком в горле, от которого стало сложно дышать.

За Термезом вышла группа из Байсуна, исполнили что-то похожее на еврейский народный танец. Потом ребята из Шерабада станцевали всеми любимый хип-хоп. Дальше мы не смотрели, потому что нас повели за сцену. Мы только слышали, что уже выступила группа из Шурчи, а за нами Узунский район, а затем победители конкурсов Денау. Сквозь щель в ширме мы увидели как, мелькали их спины в быстром энергичном танце. Они всегда танцевали только хип-хоп, и в этом они были специалистами по всей Сурхандарье. Они выигрывали конкурс последние четыре года, с тех пор как у них появился новый тренер, приехавший к ним из Новосибирска. Когда они танцевали, то даже за кулисами были слышны их синхронные прыжки, а пол просто горел от той энергии которая исходила от них. Это были сильные ребята, ничего тут не скажешь. Точные движения, продуманные до мелочи переходы. Танец длился четыре минуты. А у нас произошло нечто, от чего мы чуть не умерли на месте. Вселенная готова была на меня обрушиться, ведь что Федя внезапно прослезился твердо заявил, что не выйдет на сцену. У всего «Виноградника» чуть было не выкатились глаза от возмущения. Но Мита взяла его за руку и усадила рядом с собой.

— Почему ты не хочешь? — спросила она, серьезно глядя в его напуганные глаза.

Федя молчал.

— Я тебя урою! — вскричал раздосадованный Давид.

— Заткнись, Давид. Я тебя сейчас сама урою, — напряженно выдавила Мита.

Давид сжал зубы и безнадежно сел на ступеньку.

— Федя, говори со мной. Если ты не хочешь, то я тебя не буду заставлять. Я все пойму, и мы просто сегодня уедем. Но я не буду тебя в этом обвинять. Конкурс — это дело важное, но важнее всего это ты. Ты человек, ты мой брат. Ты важнее всяких призов. От твоего решения сейчас будет зависеть очень многое. Пожалуйста, не молчи.

Федя прослезился, и обнял Миту.

— Я боюсь, — сказал он. — У меня никогда ничего не поучалось. Почему сейчас должно получиться? Там такие ребята. Кто я, чтобы с ними состязаться?

Голос его дрожал. Плечи ссутулились, а из опушенных глаз капали горючие слезы.

— Кто сказал, что ты чем-то хуже других? — твердо спросила Мита. — Ты сильный мальчик. А иначе бы на твою долю не выпало бы столько трудностей. Бог каждому дает испытание по силам. Ты можешь сломаться, а можешь, все преодолев, стать победителем. Никто за тебя это не решит.

Закончилась музыка, до нас донесся взрыв аплодисментов. Зал ликовал от такого успеха. Денауские ребята, довольные до ушей, похлопывая друг друга по плечу, зашли за кулисы и увидели нас, столпившихся в одну кучу вокруг плачущего Феди.

— Правильно, ревите малышня, — показушно бросил долговязый мальчишка с редкими усиками над верхней губой. — А лучше поезжайте домой, заберитесь под простынку и дрожите.

Услышав это, нам стало вообще плохо. Мы все приуныли, свесив головы, унизительно пряча глаза. Мы уже готовы были признать поражение, как вдруг Федя, утер слезы, и трясущимся голосом заявил, что выйдет на сцену, не забыв при этом извиниться за то, что чуть было не подвел всех.

Наступила тишина, мы вышли на сцену, заняли свои позиции. Все были облачены в черные лохмотья, которые мы сделали из своих старых футболок. Глаза наши были повязаны черным капроном. Эти повязки мы вырезали из старых женских капроновых чулков. Издали казалось, что это просто черные повязки на глазах. Но они были достаточно тонкие, чтобы сам танцор мог видеть все сквозь них. Эти черные тени с повязанными глазами начали хаотично двигаться по сцене, исполняя замысловатые движения, как только заиграла музыка. Как ожившие статуи они танцевали держа в руках раскладные ножи. Наша группа в первый раз представила на ежегодном конкурсе стиль современной классики. Наш номер состоял не просто из многозначительных движений. Мы танцевали целую историю, суть которой заключалась в следующем: черные тени были прообразом невежества. Они носились по сцене исполняя танец безумия, неосознанно раня друг друга ножами. И тут появлялась я, облаченная в длинный белый плащ, выкроенный из старого платья Миты. В руке я держала самодельный бумажный фонарик. Моя героиня была воплощением добродетелей. Протанцевав партию, я принялась раздаривать фонарики теням. Но так как глаза у них были завязаны, они размахивали фонарями как оружием, обжигая друг друга. В итоге одна из теней опаливает мои глаза, и я перестаю видеть. На меня сверху падет такая же черная повязка для глаз. И вот тогда наступил главный выход Феди. Он выпорхнул на сцену длинным зависающим прыжком. Алая шелковая туника блеснула как язык трепещущего пламени. Да, Мита в нем не ошиблась. Федя, казалось, не просто танцевал, но будто бы переживал каждое мгновение, выказывая на лице неподдельное сострадание и любовь. Он проносился между нами, неся незыблемый свет любви, которая превыше всех знаний и любой добродетели. Он и есть сама любовь: любовь Всевышнего. От его прикосновений исцеляются мои глаза, прежде чем я успела надеть на себя черную повязку. Тогда я увидела, как любовь, касаясь глаз теней невежества, выводя их на свет. Люди избавляются от повязок и, увидев в своих руках ножи, бросают их. Черные лохмотья рассыпаются, а мой белый плащ опадает. И мы все предстаем в одинаковых алых костюмах, создавая на сцене огромный пылающий костер из шелковой ткани. Завершающий победный танец был синхронно исполнен, без слов превознося любовь, главную добродетель всего бытия. Сквозь быстрые вращения, прыжки, взмахивания руками, перекаты по шершавому полу, я увидела, как поднялась огромная волна восхищения, любования. Восторг зрителей устремились прямо на нас, покрывая подобно мерцающему тонкому атласу. Это запах восхищения и любования, напоминающий пудровый аромат, я не спутаю ни с чем. Это был настоящий успех. Зал отреагировал на наше выступление как на метеоритный дождь.

Кто выступал после нас, я уже даже не припомню. Реакция зрителя повергла нас в неистовое ликование. Мы забежали за кулисы, и даже там мы все еще чувствовали необъятный восторг толпы. Взглядом мы встретились с ребятами из Денау, которые теперь выглядели не так круто, как всего каких-то пять минут назад. Успев немного отдышаться, мы склонились на колени и произнесли тихую благодарственную молитву.

По окончании конкурса мы нервно ожидали решение жюри. Они медлили с итогами конкурса, все время посматривая на часы. Я тоже смотрела на большие настенные часы, и каждая минута казалась мне вечностью. На сцене уже протанцевали три девушки в красивых атласных платьях и тюбетейках, чтобы отвлечь нетерпеливых зрителей. Время пытались оттянуть и это было очень заметно. Больше всех волновались ребята из Денау. Хотя они всеми силами старались скрыть переживания, но я все же видела, как серая-зеленая пелена окутывала воздух вокруг них. Я заметила, как в зале появилась молодая узбечка. Она прошлась между рядами и приблизилась к членам жюри. Наклонившись она что-то прошептала на ухо пожилому мужчине с мохнатыми, как щетки бровями, отчего последние нервно заколосились, потом приподнялись, потом угрюмо сошлись на переносице, и наконец раздвинулись чуть ли ни к вискам как у смирившегося с положением вещей человека.

Через десять минут этот бровастый мужичок вышел на сцену с небольшим конвертом. Он не стал вручать его ведущими, но сам распечатал его при всех и объявил трухлявым голосом победителя конкурса. Если бы вместо зубов у меня были пилки, то я непременно бы сгрызла свои ногти до основания и не почувствовала бы ни малейшей боли. Настолько поднялись мои нервы. Но уже через четверть минуты «Виноградник» ринулся на сцену с триумфом и ликованием. Мы выиграли конкурс! Это была наша первая победа. Мы все в этот момент забыли, что это всего лишь районные соревнования: нам всем казалось, что мы выиграли все золото мира. Радость была такой огромной, что она накрыла всех находящихся в зале, как всепоглощающее цунами. Даже бывшие соперники теперь нам аплодировали.

Дальше все было как во сне. Мита вышла на сцену и произнесла короткое слово благодарности, потом ей вручили цветы. Мы вышли на поклон. А потом дружно сложили наши вещи в сумки, надели куртки и стали выходить на улицу под восхищенные и завистливые взгляды. Нас уже ждал автобус. Как пузатый кит, он поглотил всю нашу группу, слегка покачнувшись на упругих шинах. Когда мотор стал тарахтеть так, словно под нами, что-то беспрестанно пыхтит и лопается, тогда я увидела, как мимо нас проехала вытянутое желтое «Жигули». Припарковавшись у крыльца здания, машина отворилась, и со стороны водителя показалась женщина. В то время увидеть женщину за рулем — все равно что увидеть морского котика, разгуливающего с дамской сумочкой по жарким улицам Термеза. Настолько это было необычным явлением, что все так и прильнули к окну, чтобы посмотреть, точно ли это женщина за рулем. Но я разглядывала ее по другим причинам. Эту женщину я уже видела, и моя свежая детская память, еще ни разу меня не подводившая тут же напомнила мне странное видение во время вчерашней молитвы, когда мы дружно теснились на чердаке Миты. Та же пышная прическа, огромные как блюдца глаза, белая нежная кожа. От нее исходили напряжение и не выплеснутый гнев, который расцвел на ее пышущем здоровьем лице багровым румянцем. Как только она приблизилась к дому культуры, к ней навстречу, как горошинки, подпрыгивая на ходу, покатились ребята из Денау.

До меня донесся короткий диалог между двумя подростками из Шерабада, которые стояли под открытыми окнами автобуса.

— Кто это? — спросил один из них.

— Ты что, с луны свалилась? Это ведь Шахло-опа. Она из Облоно. На всех прошлых конкурсах она всегда была председателем жюри.

— А что в этот раз? Почему ее не было?

— Она ехала с Кызырыка, но из-за сильного тумана произошла авария, и она долго простояла в пробке. Так что в этот раз все обошлось без нее. Поэтому эти «винограды» выиграли.

— Почему?

— Потому что если бы она была, то выиграл бы как всегда Денау. Ты вообще что, не на нашей земле родилась? Все знают, что Шахло-опа родственница тренера из Денау. Думаешь, почему они выигрывали?

— Ну ведь это нечестно?

— Кто сказал? У нас тут все по связям и деньгам. Каждый продвигает своих. Узбеки — они такие. И с их стороны это вполне честно.

— Но ведь сегодня все видели, что эти гранаты были лучше, чем Айкон.

— Во-первых, они называются «Виноградник». Причем тут гранат вообще? А во-вторых, мало кого волнуют эти малютки из Джаркургана.

— Но почему никто за эти годы не возмущался такой несправедливости?

— А что тут несправедливого? Денау действительно все эти годы были лучшие. Только Термез возмущался. Они-то как раз и считали что это все по блату. Хотя кому нужен их нижний брейк? Одни и те же трюки каждый год. Но в этот раз было бы действительно несправедливо. Эти виноградинки классно выступили.

— А что было бы если бы эта женщина успела приехать вовремя?

— То и было, что и все годы.

— И никто бы не сказал ни слова?

— Уф… слушай, прокисни уже. Надоели твои вопросы.

— Сама прокисни. Я тебе не молоко.

— Ну тогда протухни.

— И не яйцо.

— Тогда просто сгинь отсюда.

Незнакомые подростки удалились восвояси, а в моей голове теперь предстала ясная картина, получив только что последний, но очень важный пазл во всей этой истории.

Автобус тронулся с места, и мы покатились по мокрому асфальту. В родном городе не осталось и следа утреннего тумана, только свежий запах осевшей росы, срезанных веток, дождевых червей, перегноя в почве, влажной листвы приятно ударил в лицо, когда мы снова ступили на родную землю Джаркургана.