Белоснежка с чердака. Глава 23

ГЛАВА 23

После триумфальной победы над Денау, мы вернулись домой воодушевленными, радостными. У нас появился новый смысл. Родители, которые высказывали негодование по поводу необычного поведению Миты, постепенно снизили обороты в постоянных. И скандал в декабре стал последним.

В тот день состоялось родительское собрание, и там произошел странный разговор. Это было предновогоднее собрание, поэтому детям разрешили в нем участвовать. Поднялась тема ремонта класса, смена оконных рам. На повестке дня также стоял выпускной день. Нужно было обсудить торжественный переход от младшей школы в старшую. Мы были последним классом в истории школы имени Луначарского, который после третьего класса сразу же переходил в пятый. Нет смысла вдаваться в подробности этого разговора. Но почти под конец собрания Анна Сергеевна сказала, что для танцевальной группы «Виноградник» выделили бесплатные билеты в летний лагерь «Родник».

— Так как танцевальная группа подняла статус школы, то директор потрудилась достать билеты на первую смену, — говорила Анна Сергеевна. — А вы сами понимаете, что для первой смены лагерь выделяет все самое лучшее. Остальные дети тоже могут присоединиться, правда придется заплатить полную стоимость.

В это время поднялась жилистая рука дяди Васи. Мы все знали его. Это папа Яны и Никиты: ребята из параллельного класса. На вид вполне приятный мужчина, но бывает излишне строг к своим детям.

— Василий Юрьевич, есть вопросы? — любезно спросила Анна Сергеевна.

— А кто будет у них вожатый? — сурово спросил он.

— С ними поедет их хореограф. — Анна Сергеевна и указала на сидящую в левом углу Миту. — Есть возражения?

— Я просто считаю, что нашим детям нужен действительно хороший лидер. — На лице его появилась многозначительная усмешка.

— Есть же у них лидер, — попытался возразить рядом сидящий Антон.

Антон — это старший брат нашего одноклассника Илюши. Он всегда приходит на собрания вместо родителей.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил его Антон. — У них ведь уже есть лидер.

Он вежливо указал в сторону Миты, которая кротко потупила взгляд и застыла в ожидании. Дядя Вася мельком отмерил взглядом хранившую молчание Миту и, криво усмехнувшись, ответил:

— Нет, я имею в виду, что им нужен нормальный лидер.

— Какой тебе еще нужен? — не унимался Антон, стараясь смягчить разговор теплой улыбкой.

— Нормальный лидер. А не то чтобы… — дядя Вася осекся. — Я думаю, может быть, нам пригласить какого-нибудь приличного парня со стороны, который бы всерьез занялся нашими детьми.

В воздухе застыло напряженное молчание. Мита все так же, потупив взор, сидела, не произнеся ни слова. Дети бледные как полотно вытянулись на стульях.

— Может быть, спросите наших детей? — вдруг подала голос тетя Света.

Тетя Света — женщина с пышной прической окрашенный в искусственно рыжий цвет. Она мама Андрея Аникова. Я уже ни первый раз слышала, что она имеет нимало претензий к методу воспитания Миты. И сейчас она, наверное, была очень рада, что представился такой хороший момент покритиковать действие молодого хореографа. Едва дядя Вася заговорил о том, чтобы позвать хорошего вожатая со стороны, как ее глаза оживленно замигали.

— Мне очень не нравится, что мой сын приходит поздно домой. Я тоже не могу согласиться с тем, что вытворяет новый хореограф. Плюс еще эти постоянные сборы на новые костюмы. Дети ведь просят эти деньги у нас — у родителей.

И тут поднялся настоящий базар. Сразу же выступила тетя Марина, высокая и плотная женщина, полнота которой никак не скрадывала ее приятные женские линии. Это мама нашей тихони Викули. Как оказалось, она тоже была не довольна. Все эти сборы на костюмы, на дорогу, тренировки допоздна, чаепития на чердаке. Все в один миг подняли недовольство как муть на дне колодца. Мита молчала. И тут решил добавить свое слово Давид Тухтаев. Он поднял брови, потом поджал губы, словно обдумывая слова. Хотя мы все знаем, что Давид редко думает, прежде чем сказать что-либо.

— Если честно, — деловито начал он. — Я не против, чтобы нам пригласили лидера со стороны. Какого-нибудь мужчину, например. Потому что мне не нравится, что Мита относится к нам как к детям. Это немного напрягает.

На несколько секунд у меня перестало биться сердце. Думаю, это было не только со мной. Весь состав «Виноградника» затаил дыхание. Давид Тухтаев был одним из первых в составе «Виноградника». Он был на всех тренировках, первый подавал идеи в силу своей горячности. Не пропускал ни одну встречу, больше всех шумел, смеялся. И никто бы никогда не подумал из нас, что он был чем-то недоволен. Его младший брат Олег насупился и, как черепаха, втянул голову в плечи, пытаясь скрыть лицо в вороте куртки. Я до сих пор не могу сказать, отчего он так поступил в тот день. То ли он поддался толпе, с ним такое бывает. То ли он действительно был так недоволен Митой. После его короткой речи родители заголосили еще сильнее. Мама Насти Цапкиной, мама Викули, мама Андрея Аникова, дядя Вася, все они говорили на перебой, так что уже сложно было что-то понять.

У меня кружилась голова, слезы подступили к глазам. Я не сводила глаз с Миты, которая все также продолжала молчать. Она не защищалась, не оправдывалась. На глазах ее не было слез, не было отчаянного желания высказать свое точку зрения. В голове и в сердце не роились мысли. Но я видела как печаль и тоска окутывает ее плечи, делая их еще меньше. Мне вспомнились ее былые страдания. Ее несчастная жизнь с мачехой, ее физическое увечье. Вспомнилось ее горячее от лихорадки лицо, несмотря на которую она продолжала неизменно тренировать нас. Мита всеми силами стремилась вселить в нас мечту, веру в невозможное. Она хотела показать нам мир, который может открыться перед нами, если мы приложим капельку старания. Огромный мир стелется далеко за пределы нашей Сурхандарьи, дальше которого большинство из нас не выезжали. Но сейчас она могла бы защищаться, оправдываться, и при небольшом усилии, могла бы отстоять свою правоту.

Но она молчала. Как странно. Когда дело касалось несправедливого отношения к детям, Мита не боялась высказываться, и даже разносила в пух и прах всю учительскую. Но когда дело коснулось ее, она вдруг стала такой слабой. Внутри меня все горело от досады, пол проваливался подо мной. Я голова была придушить Давида за его предательство. Но это сделал за меня его же папа. Дядя Шухрат — мужчина с немного выпяченным животом, смуглым лицом, головой похожей на конусовидную дыню, и с серебристой проседью на висках. Дядя Шухрат — таджик, горячий, темпераментный, вспыльчивый. Эмоции его воспламенялись как облитый бензином стог сена. А если ему в этот момент кто-то попытается возразить, то тогда вообще будет опасный для жизни фейерверк. В моменты ярости, глаза дяди Шухрата наполнялись кровью, становились такими огромными, что казалось сейчас выплеснется весь черный яд, закипавший в его глубоких зрачках. Спорить с ним всегда бесполезное занятие. Если он выходит из себя, то все знали, что лучше отступить и замолчать, а иначе не миновать беды. Дядя Шухрат не церемонился со словами и мог покрыть трехэтажным матом любого, кто попадется к нему под горячую руку. И плевать, что он находится в школе, среди десятка детей или перед образованными преподавателями. Вот и сейчас его мягкие черты лица снова заострились, глаза расширились, скулы сжались, а потом грозно разжались. Не приподнимаясь с места, он выпрямил спину, так что теперь казался выше всех, даже выше стоявшей у доски Анны Сергеевны.

— Что развели тут базар! — яростно вскричал он. — Если твои дети приходят слишком поздно, то это у них нужно спрашивать, где они шляются. Мои дети приходят сразу же после тренировки! И что за разговоры по поводу денег? Она что, их на себя тратит? Старается сделать для наших же детей лучше. Старается, чтобы нашим же детям было интересней, а вы что тут развели?! Хватит уже. Замолчите все! Надоело слушать вашу хренотень!

Речь его была короткой, но содержательной. Все умолкли. Стало тихо. Никто, в конечном итоге, не был с ним согласен. Каждый, кто опустил глаза, все равно остались при своем мнение, но уже оправдывая себя и приводя нужные аргументы глубоко в душе, а не вслух. Все негодовали внутри, только в тете Свете Аниковой зашевелись некие пристыженные нотки. Что-то похожее на раскаяние отразилось в ее опущенных глазах и даже волосы ее, огненного оттенка как-то потускнели. Остальные же просто решили промолчать, так как если сейчас сказать еще хоть слово, то это подействует как кремень на динамит. Дядя Шухрат взорвется и пустится по головам родителей, никого не щедя. Не стесняясь выражений, он может каждому напомнить его промахи и ошибки прошлого. Так что лучше все же смолчать, и на это ума у всех хватило.

На этом собрание закончилось. Большинство участников старались натянуть на себя маску, которая как бы говорила: «Ничего не случилось. Все нормально. Такое бывает. И вообще я тут не причем. Это вот все они». Дети ринулись к Мите, которая подняла на нас грустные глаза, погладила каждого по голове и заверила, что все в порядке. Давид тоже остался, но теперь он молчал и боялся подойти. Мита не стала его подзывать. От такой черной неблагодарности у меня у самой спирало в горле. Хотелось, чтобы сейчас Мита высказала Давиду все, что она о нем думает. Но она лишь сказала, что мы все можем идти, а завтра чтобы все как штык были на тренировке. Все понимали, что нам лучше уйти. Но было больно уходить. Настя Цапкина крепко обняла Миту, и на ее глазах выступили горькие слезы.

— Вы ведь позовете нас еще раз на чердак? — спросила она, позволяя слезам капать на колени Миты.

— Ну конечно, — улыбнулась Мита. — Это ведь твой чердак. Забыла что ли?

Все разошлось, а Мита так и осталась сидеть на стуле слева от классной доски. На секунду показалось, что она будто бы пригвождена к этому стулу. Мы все вышли, а она все так же продолжала грустно улыбаться. В коридоре я наткнулась на нашего баяниста Ахмеда Мухамедовича. Торопливо измеряя шаги, он направлялся в наш класс. Я схватила Алину за локоть и попросила ее остаться со мной. Все остальные медленно побрели выходу. Я заметила как Славик грустно окинул нас взглядом и скрылся за порогом вслед за Марином. С тех пор как мы с Алиной стали подружками, мы больше не общались ни с Мартином, ни со Славиком. Хотя, признася, мне порой хотелось как раньше поиграть с ними. Но я понимала, что после всего случившегося, мы все равно не сможем дружить так же беззаботно как раньше. Но теперь у меня была Алина, и поэтому я не чувствовала себя одинокой. С Алиной намного проще. Она меня понимает во всем. И даже сейчас, когда я снова предложила ей подслушать разговор у двери, в глазах ее загорелся любопытный огонек. А вот Славик бы непременно сказал, что подслушивать нехорошо. Когда стены коридора поглотили последний звук удаляющихся за порог каблуков, мы припали к двери, стараясь бесшумно приоткрыть ее. Алина ловко повернула ручку, прижала маленькой ладошкой дверь, и бесшумно приоткрыла ее так, чтобы образовалась узкая щель. Алина так ловко проделывала это, что мне порой казалось, что она где-то тайком специализируется на подслушивание за дверью.

— …меня нисколько не расстраивает, — донесся до нас тихий голос Миты. — Мама всегда учила меня, что после посрамления всегда приходит слава. И хоть это неприятно, но я понимаю, что мне не нужно упускать уроки смирения, которые преподносит мне Бог. После такого успеха в Термезе, признаться, я немного возгордилась. Я думала, что родители перестанут ко мне цепляться. Хорошо, что сегодня так все произошло. Это дает мне силы надеяться на победу в Хорезме. Ведь если Бог смиряет, то он потом обязательно прославит. Ведь так?

— Вот слушаю я тебя, и думаю, — произнес Ахмед Мухамедович хриплым голосом, — ты очень мужественная и рассудительная. Ты всегда была такой, но ведь порой можно позволить быть себе немного слабой. Ты не можешь нести на себе все это. Сколько я тебя знаю ты всегда старалась быть сильной. Но со мной ты можешь быть просто честной. Если тебе больно, то ты просто скажи. Если тебе обидно, то так и говори. Разве грех быть просто человеком.

— Нет, это не больно, — слабым голос возразила Мита. — Знаете, в какие моменты больнее всего? Вот когда… После больших праздников, конкурсов, когда вся школа просто гудит и тонет в торжественном шуме. Когда я ставлю то в одном, то в другом классе ту или иную постановку. Потом ко мне все подходят и хвалят, дарят цветы, говорят приятные слова. Или же после нашего конкурса, когда вся школа только и делала, что обсуждала нашу победу. В честь меня тогда учителя устроили большой пир в учительской. А директор сама вручила мне благодарственное письмо. Цветы, подарки, комплементы. А знаете, что происходит потом? Потом они все расходятся по домам, где их ждут непутевые мужья или непослушные дети. Там они пьют чай и обсуждают все, что произошло за день. Дети уходят к родителям. И я остаюсь с охапкой цветов, вся такая расхваленная, незаменимая и бреду одна по пустой улице к своему чердаку. Прихожу домой и вижу что бабушка Томара бранит дедушку Эмиля, а маленький Игорь, развалившись на ковре, читает комиксы. Я всем улыбаюсь, кланяюсь, принимаю очередную похвалу и поднимаюсь к себе на чердак. Открываю дверь. На встречу выходит моя кошка, а в углу мой паучок Миша плетет паутину. Кроме прерывистого мурлыканья Сони, я не слышу ни звука. Такая тишина стоит, что даже перепонки готовы взорваться. Тогда я ставлю чайник на плиту, протираю до блеска хурму, чищу мандарины. И вот каждый раз со мной происходит почти одно и тоже. Начинает протяжно свистеть кипящий чайник, а я сижу на диване и рыдаю. Рыдаю не от того, что кто-то меня обидел, или оклеветал. Рыдаю не от того, что мне не комфортно в своей лачуге и я придаюсь саможалости. Мне просто безумно плохо от того, что я лишена родных. У всех есть семьи, где порой ссорятся, мирятся, шутят, сплетничают, смеются… Дети вокруг меня… Они ведь тоже часть какой-то семьи. Они любят меня, я это знаю, но и они не моя семья. У меня же ее нет. Я просто задыхаюсь в этом одиночестве. Порой мне кажется, что я сижу под ядовитым грибом, который красивый снаружи, но с каждым днем его яд пропитывает воздух вокруг меня и медленно лишает жизни. Я лишилась семьи будучи ребенком, но именно сейчас боль одиночества с каждым днем сковывает мое сердце все сильнее… Вот это больно. Вот это невыносимо больно… А то, что сегодня произошло, это все ерунда. Со мной такое происходило слишком часто, чтобы я из-за этого расстраивалась. Но в такие моменты я еще больше понимаю свою беспомощность и одиночество. Я становлюсь маленькой девочкой, которая ищет защиты в семье. Но защиты не будет… Не будет утешения…

До нас донеслись тихие и частные всхлипывания Миты. Через минуту они переросли в приглушенный плач, а потом в неистовое рыдание. Сердце мое сжалось. Мы в первый раз слышали, как Мита плачет.

В тот день, я вернулась домой и меня встретила мама, которая уже успела переодеться после родительского собрания. Я задумалась над тем, кто она, какая она. Всегда поглощенная своими проблемами, я и не думала о том, какая у меня мама. Что она чувствует? Я знала, что она меня любит и доверяет, а я в свою очередь понемногу помогала по хозяйству. Я думала этого достаточно. Такие должны быть отношения в семье. Мама накрыла на стол и позвала к ужину, все время что-то бурча под нос. Она часто что-то бубнила, но мне казалось, что она разговаривает со собой. Но в этот раз я прислушалась. Мама причитала по поводу случившегося в школе. Она высказывала свое мнение, которое было почти такое же, как у дяди Шухрата.

— Мама, — перебила я ее бормотанье. — А сколько тебе лет?

Мама недоуменно посмотрела на меня.

— Скоро будет тридцать четыре. А почему ты спрашиваешь?

— А ты все еще вспоминаешь папу?

Мама тяжело вздохнула. Она будто бы ждала, что когда-нибудь я задам ей этот вопрос.

— Вспоминаю, конечно, — ответила она.

— Но ведь папа ушел к другой женщине. А я помню, как ты страдала. Ты так ревновала, что внутри тебя все гнило от злости. Папа сделал тебе больно. Ведь так? — настойчиво проговорила я.

— Эмма, все не так просто.

— Все очень просто. Он нас бросил ради другой женщины. У него появились другие дети. А ты… Ты до самой смерти была рядом с ним. Ты даже стала нянькой двойняшек его новой жены, лишь бы он побыл со своей новой женой подольше. Я помню, как ты удалялась из палаты, чтобы дать папе побыть с тетей Оксаной наедине. Ты сидела в коридоре как будто бы лишняя.

— Что с тобой сегодня? — изумилась мама. — Ты что простыла.

— Нет, — твердо обрезала я. — Я хотела сказать, что всегда любила папу. Думала, что он ушел от нас из-за меня и из-за твоего характера. Я всегда думала, что не хочу быть похожа на тебя. Но сегодня я поняла, что ты дороже всего на свете. Ты не предавала никого. Это тебя предали. А ты еще и нашла в себе силы простить. Теперь ты даже дружишь с тетей Оксаной. Не странно ли это? Неужели она так тебе нравится?

— Да. Тетя Оксана — хорошая женщина. Не ее вина, что жизнь так обошлась с ней. Эмма, ты уже взрослая. Ты должна понимать, что нам нельзя судить людей за их поступки, потому что мы может попасть в такую же ситуацию. И не факт, что мы с ней справимся. Понимаешь?

— Вот и я об этом, — тихо ответила я, опустив голову и прикрыв лицо руками. — Ты прости меня, мамуля. Я очень рада, что ты живая, что ты у меня есть. Мы с тобой семья, хоть и небольшая.

Мама протянула руку и обняла меня.

— Эмма, ты сегодня такая странная. Но мне нравится, — улыбнулась она, и поцеловала меня в лоб.

— Мама, а ты не хочешь еще замуж?

Мама так усмехнулась, что пряди вокруг моего лба на короткое время взмылись от ее резкого дыхания.

— Ты что? Зачем мне замуж?

— Ну вот смотри. Скоро мы уедем в лагерь на три недели, а потом в Хорезм на неделю. А когда я вырасту, то выйду замуж. Тогда с кем ты будешь жить. Тогда ты, наверное, тоже не будешь сметать паутину с угла и давать человеческие имена паучкам.

— Ты меня сегодня все больше удивляешь. Ты что переживаешь, что я буду одна? Я ведь учительница. Вокруг меня всегда полно лоботрясов. Так что мне не будет скучно.

— Нет. Будет. Они все после уроков идут домой в свою семью. А когда я выйду замуж, то ты будешь совсем одна.

— Ты что уже решила выйти замуж?

Я пожала плечами.

— А за кого ты собралась? Тебе кто-то нравится? — хитро прищуривая глаза, спросила мама

Мне пришлось по душе это слово «Нравится». Оно нет так режет слух как слово на букву «Л».

— Наверное, Славик все же решил сделать тебе предложение, — сказала она, потрепав меня по макушке.

— Нет. Славику нравится Алина. Он ей тоже нравится.

— Правда? Как же ты это пережила?

— Как и ты: стала лучшей подругой с той, которая увела у меня парня.

Мама так и покатилась со смеху.

— Но мне уже все равно. Славик мне больше не нравится. И вообще, мне кажется, что Славик — это просто ниточка на чайнике, где уже есть крючок.

Мама ничего не поняла, а мне было лень объяснять. Поэтому я быстро сменила тему разговора.

— Вот если бы я действительно была в Славика влюблена, то я бы не хотела, чтобы он женился на другой, даже на Алине. Я бы наблюдала за ним из окна, ждала бы, когда он появится на улице с мячиком или на велосипеде. Я бы ревновала его к другим девочкам, и исподтишка писала бы его имя на земле палочкой, а потом тут же бы все стирала. Я бы хотела его увидеть, но когда бы увидела, то делала бы вид, что не замечаю его. Вот как было бы, будь я влюблена в Славика так же, как в Мартина…

Мама так высоко приподняла брови, что на ее лбу появились закругленные морщинки, а в уголках рта образовались ямочки. А я опустила глаза, и две капли упали на мои детские пальцы с изгрызенными ногтями. Наконец-то я нашла в себе силы признаться в этом. Хотя брови мамы удивленно приподнялись, но все же улыбка на губах выдала, что мама уже давно это знала. Поэтому я тихо добавила:

— Ты, мама, тоже выходи замуж. И тетя Оксана тоже пусть выходит замуж. Потому что быть одинокой — это очень плохо.

Мама прижала меня к груди, и стала укачивать как маленькую девочку.

— Моя дочь стала такой рассудительной, — ласково сказал она. — Я подумаю над этим. И тете Оксане тоже скажу.

— Только не говори тете Оксане, что мне Мартин нравится. А то мне будет стыдно.

— Я обещаю, что буду молчать.

Вот так мы сидели с мамой до самой поздней ночи. Иметь маму — это неоценимое добро. Я теперь с трудом могла представить, как я смогу уехать так надолго от мамы в лагерь или в Хорезм.