Берилл, глава 24, часть 1

И снова, конечно же - все совпадения - СОВЕРШЕННО случайны!

Предыдущие главы по ссылке: http://proza.ru/avtor/margott&book=12#12

ГЛАВА 24, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Высший пилотаж предательства — заставить жертву благодарить за нож между рёбер. Особенно если нож — из её же столового серебра»

РОССИЯ, наши дни. В одном из кабинетов здания с видом на Кремль.
Татьяна Тенева только что закончила очередной разговор по спутниковому телефону и вжалась в спинку своего кожаного кресла с вибромассажем. По ее спине ручьями тек холодный, липкий пот. Она нажала кнопку селектора:
— Лариса, принесите, пожалуйста, чашку чая! — Пока ее секретарь и верная помощница готовила просимое, Тенева быстро переодевалась — в кабинете всегда был запасной комплект одежды. Разговор, длившийся несколько часов, поставил ее в тупик — она любила себя и деньги. Правда, что она любила больше — она не могла понять — и то, и то было одинаково хорошо. Расправив несуществующие складки на розовой юбочке чуть выше колена, Татьяна открыла дверь и взяла поднос с чаем и несколькими маленькими блюдечками с разнообразным вареньем — от простого яблочного до экзотического мангового — оно очень хорошо шло со свежеподжаренными тостами.

Немного придя в себя, Тенева довольно улыбнулась, и ее вытянутое личико стало еще больше похоже на крысиную мордочку. Поправив безупречные локоны, она прилегла на кожаный диван и, закрыв глаза, задремала. И приснилась ей прошлая, совершенно жуткая и беспросветная жизнь.

СССР, 197… год.
В школе Теневу не взлюбили с первого класса — нескладная девочка с тяжелым взглядом исподлобья (при родах акушер использовала щипцы и немного повредила мышцы левого глаза). Таня платила одноклассникам тем же, но сумела найти подход к учителям, который заключался в том, что она беззастенчиво сдавала своих товарищей за любую выходку и выходила всегда сухой из воды, так как на старосту подумать никто не мог. В старших классах она безответно влюбилась в сына директора школы — тот был красив, словно Аполлон, но на Танечку внимания никакого не обращал. И она решилась на хитрость — напросилась на квартирник, куда притащила бутылку хорошего крепленого вина, которое и влила в парнишку. Тот быстро захмелел (в отличие от Танечки, которая умело подворовывала домашний алкоголь и постепенно выработала в себе умение не хмелеть). Собственно, сам процесс не доставил девушке никакого удовольствия, но искомый результат принес — она забеременела. Когда об этом узнала ее мать — орала, как оглашенная, но Таня не сдавалась:
— Мама! Я же люблю его!
— Дура! Ты себя в зеркало не видела? Ты ему нахрен не сдалась! — Мать отвесила ей хлесткую пощечину, от чего голова девушки дернулась в сторону; она схватилась за горящую щеку.
— Ты с ума сошла? Господи! Тебе и шестнадцати нет! Это же… Это изнасилование! — И Таня увидела, как заблестели глаза матери, когда та стала подсчитывать возможные будущие барыши.

Спустя пару дней мать вела за руку дочь к директору школы.
— Иван Сергеевич, тут такое дело. – Она тяжело вздохнула. - Моя дочь беременна от вашего сына.
То, что произошло дальше, — Татьяна запомнила навсегда — таких криков она не слышала даже от мамаши. В результате договорились до того, что Тенева закончит десятый класс со всеми пятерками, и директор поможет ей поступить в вуз, но чтобы даже намеков не было на то, что ребенок Тани имеет к нему какое-то отношение.
Дома мать грузно осела на диван:
— Значит так, никаких абортов! Ты рожаешь, а о ребенке я позабочусь сама.
— Но, мама… — заикнулась девушка.
— Заткнись, дура! Ты, правда, решила, что с твоим лицом и прочим — сможешь захомутать того красавчика? Ты и правда — дура. Ну почему ты не в меня? — Женщина закрыла лицо руками и зарыдала.

Спустя несколько месяцев Таня рожала под присмотром матери у ее знакомой акушерки. Ту боль девушка запомнила навсегда, пообещав себе, что больше такому не позволит произойти.
***
Как и обещал директор школы, Таня смогла поступить в Московский институт народного хозяйства на факультет экономики, где познакомилась с очаровательным еврейским мальчиком Мишей, которого одобрила  даже ее мать, несмотря на то, что тот был старше ее на несколько лет.

— Ох, Танечка, знала бы, как можно перевернуть жизнь… — шептал ей Михаил, когда они лежали под луной в один летний день.
— Я бы хотела… — Девушка легла на бок, вперив взгляд в гордый профиль собеседника. — Я так давно этого хочу! — Парень тоже перевернулся и нежно погладил девушку по плечу — она ему не то чтобы не нравилась, но это была легкая добыча, хоть и дочь торгашки. Миша был весьма прошаренным молодым человеком и намеревался ухватить свою синюю птицу счастья за хвост, но почему-то коренные москвички на него не обращали внимания, хотя родился он в семье москвичей и даже имел свою жилплощадь, которую подарили ему родители-химики. Таня же жила в Мытищах, но она была первой, кто обратил на Ходоговского внимание. Ему это льстило — за ним начала бегать девочка моложе него, и он благосклонно принял ее знаки внимания не догадываясь, что провинциалка имеет на него свои планы, а Таня понимала, что от Ходоговского ей нужна исключительно прописка в центре Москвы, поэтому терпела слюнявые поцелуи от этого еврейского мальчика.
— Танечка, солнышко, — мурлыкал он ей в ухо, — а что скажет твоя маман, если мы поженимся?

Девушка внутренне дьявольски расхохоталась — она не думала, что это будет так легко.

… Спустя пару месяцев молодые люди расписались. Татьяна Тенева (теперь уже Ходоговская, но эту фамилию она носила как временную униформу) переступила порог его квартиры на Ленинском проспекте, в том самом «генеральском» доме с колоннами напротив Нескучного сада. Не просто квартира — царство. Высоченные потолки, паркет, звенящий пустотой, и вид на Москву-реку, который в Мытищах и не снился. Мишаня, ее «любимый» комсомолец, сиял от гордости. А Таня? Таня впитывала. Каждую трещинку на лепнине, каждый скрип двери, запах дефицитного кофе «Арабика», который варила соседка-старуха в обмен на сигареты «Космос». Москва, сволочь, лежала у ее ног. Пока — только в этой квартире. Но она знала — будет больше.
…Годы перестройки ударили, как обухом. Страна трещала, а Миша Ходоговский — расцветал. Его комсомольская деятельность обернулась стальной хваткой дельца. Он ловил волну приватизации, вертел схемами, говорил красиво о «рынке» и «демократии», а по ночам щелкал калькулятором до белых пятен в глазах. Но огонька, той самой искры «ого-го», не хватало. Он был умен, ловок, но... как все. Еще один в толпе новых русских в мешковатых пиджаках и с кривыми галстуками. А Тенева видела дальше. Ее чуйка, та самая, что в школе унюхивала слабину учителей, а в Мише разглядела трамплин, теперь щелкала, как счетчик Гейгера в Чернобыле.
«ГЛОБНЕФ» родился на кухне той самой квартиры на Ленинском, меж чашек с остывшим кофе и пепельницей, заваленной окурками «Мальборо».

 Это она подкинула мысль, невзначай, глядя в окно на грязный снег проспекта:
— Миш, а что, если не просто нефтью торговать, а собрать все ниточки? Добыча, трубы, бензоколонки... И назвать... ну, не знаю... глобально? Типа, «Глобнеф»? Звучит же!

Она видела, как в его глазах — этих умных, еврейских, вечно сомневающихся — вспыхнуло настоящее пламя. Азарт. Амбиция. То самое «ого-го». Ее идея. Ее название. Ее Мишаня, которого она вылепила из комсомольского теста в олигарха. Она стала его тенью, его советчиком, его мозгом. Он — лицо, харизма, связи. Она — холодный расчет, умение ударить ниже пояса и выйти сухой. «ГЛОБНЕФ» рос как на дрожжах. Деньги лились рекой. Квартира на Ленинском обросла хрусталем, коврами, картинами «на вывоз», тем самым, что многие бы назвали «дорого-богато». У Татьяны появились свои бриллианты, свои шубы. Она любила эти деньги. Любила власть, что они давали. Любила себя в этом новом, блестящем отражении. Но больше всего она любила смотреть, как дрожат руки у тех, кто когда-то называл ее «крысой» из Мытищ. Директор школы, сдохший от инфаркта? Случайность. Мать, коротающая век в обшарпанной хрущевке с ее, Таниным, сыном-неудачником на шее? Поэзия. Мишаня, ее Мишаня, теперь важная птица, которую приглашают в Кремль? Ее триумф.

Но триумф все-таки пахнет порохом. Чем выше взлетал «Глобнеф», тем чаще у Татьяны холодело под ложечкой. Встречи Миши становились все мрачнее, телефонные разговоры — короче и жестче. В кабинетах власти заговорили о «наглости», о «перегибах», о том, что «пора поделиться». Она видела, как Миша пытается лавировать, договариваться, быть «своим». «Дурак, — мысленно шипела она. — Со своими не договариваются. Их ломают». Она знала это с детства. Но Миша, ее идеалист-прагматик, верил в правила игры, которые сам же и нарушал. Он не чувствовал, как земля уходит из-под ног. Она чувствовала. Ее чуйка выла сиреной.

...Миша метался по кабинету. Рынок рухнул, кредиторы выли волками у дверей, а «нужные» люди в Кремле внезапно перестали брать трубку. Тенева сидела неподвижно, глядя в окно на грязный снег Ленинского проспекта. Ее чуйка, та самая крысиная, нутряная, не выла — она молчала. Впервые. Пустота. Тупик. Страх? Нет, не страх. Ярость. Ярость на эту страну-помойку, на дурака Мишу, на себя за то, что снова у края пропасти. Из Мытищ вырвалась — чтобы упасть здесь?

Именно тогда в ее жизни появился «Аркадий Петрович». Не мистер Смит, конечно же, — слишком откровенно для конца восьмидесятых, не правда ли? Скромный научный сотрудник из Академии наук, друг одного из Мишиных однокурсников. Зашел «случайно», поболтать о кризисе. Говорил тихо, умно, с легким акцентом (прибалт? Еврей из Вильнюса?) Но его взгляд... Он смотрел сквозь Мишину панику, сквозь хрустальные люстры, прямо на нее. Как будто читал ее грязные мытищинские мысли.

— Татьяна Игоревна, — сказал он как-то наедине, подавая ей чашку кофе (Миша рвал на себе волосы в соседней комнате), — хаос — это не конец. Это... очищение. Нужны новые люди. Сильные. Без иллюзий. Как вы.
Он не предлагал денег. Не сулил помощи «Глобнефу». Он говорил о будущем. О том, что старая система, та самая, что родила ее в нищете и презирала за шрам — должна быть стерта в порошок. И что есть Силы, готовые помочь таким, как она, занять место у руля.
— Вы же чувствуете, что предназначены для большего? Что ваша... уникальность — это ключ? — Его палец едва заметно тронул край шрама у ее глаза. Не пошлость. Вызов.

Через неделю Аркадий Петрович пригласил ее на консультацию к одному старому профессору, знатоку истории. Привел в полуразрушенную церковь за городом, в Подмосковье. Не к попам, а к группе людей в странных, не то монашеских, не то театральных одеяниях — «старообрядцам-реформаторам», как шепнул проводник. Воздух пах сыростью, воском и чем-то... химически-терпким. На полу — сложные геометрические символы, начертанные мелом (позже она узнает, что это модифицированные печати Джона Ди, использовавшиеся в проекте «MK-ULTRA»). Монотонное пение на незнакомом языке (псевдо-церковнославянский с вкраплениями латыни) требовало полного раскрытия сознания, растворения эго перед грядущим Знанием. В центре — старик с глазами как у совы, холодными и всевидящими. Он протянул ей чашу с дымящейся, горькой жидкостью.
— Выпей, Дитя Хаоса, и Сила тебя узнает. Ты станешь Проводником Перемен, Архитектором Нового.
Она не задумываясь выпила. Не из веры, а из отчаяния и той самой ярости. Мир поплыл. Стены задвигались. Тени обрели острые крылья и когти, обвивая ее, проникая внутрь. Ей казалось, что ее мозг буквально ломают и собирают заново — холодным, железным, лишенным последних сантиментов. В ушах звенел голос Аркадия Петровича: «Россия — труп. Ты — скальпель. Ты — будущее. Ключевые фигуры: список А... Пароли... Каналы связи... Приоритеты...» Информация вбивалась, как гвозди.
Проснулась она на холодном каменном полу. Голова — кристально ясная. В груди — ледяная пустота. Ни страха, ни сомнений. Только несгибаемая воля. И инструкции, зашитые в подсознание, как иголки: как выйти на «агентов влияния» в нужных кабинетах; какие кодовые фразы использовать («Весна в Праге затянулась»); куда сливать компромат на Мишу и его конкурентов; как получать указания через «безобидные» экономические отчеты западных журналов. Это была не магия. Это была высокотехнологичная диверсия ЦРУ/МI6, использующая оккультный антураж как идеальную ширму в мистически-помешанной России. «Старообрядцы» оказались резидентурой спецпроекта «Палимпсест», созданного для вербовки «агентов перемен» из числа амбициозных маргиналов советской системы. А «Сила» — аналитическим центром при Бильдербергском клубе, рисующим карту постсоветского мира.

Тенева стала их идеальным орудием: умным, беспринципным, с легальным доступом к деньгам и связям через «ГЛОБНЕФ», но главное — ненавидящим прошлое до дрожи в костях и жаждущим власти любой ценой. Она поверила, что продала душу тьме, но на деле продала мозг западным кукловодам. И получила взамен не сверхспособности, а ключи от системы: доступ к запретным знаниям о слабостях сильных мира сего, техники психологического подавления и абсолютную защиту от угрызений совести — как побочный эффект химико-гипнотической «чистки».
С того дня Аркадий Петрович стал ее куратором. А она — «Дитя Хаоса», запрограммированная на разрушение страны своего детства и собственное величие на ее руинах. Миша? Теперь он был просто источник ресурсов и живой щит. Каждый ее шаг по спасению «ГЛОБНЕФА» отдалял крах СССР. Каждая передача информации хоронила чью-то карьеру или жизнь. И ей это нравилось. Пустота внутри наполнялась восторгом абсолютной власти. Она была не пешкой. Она была скальпелем в руках демиургов нового мира. И ее время приближалось.

Тот самый первый разговор по спутниковому телефону. Да, он стоял в их доме словно символ того, что всё можно купить за деньги... Он продлился несколько часов. Голос на том конце был ледяным, как сибирская мерзлота. Требования — непомерными. Угрозы — недвусмысленными. Не просто деньги. ВСЁ. Контроль. Саму душу «ГЛОБНЕФА». И жизнь Миши. ЕЁ жизнь. Она любила себя и деньги. Но теперь понимала — государство, эта махина, которую она презирала и использовала, решило их сожрать. И Миша... Миша был готов сдаться, лишь бы сохранить хоть что-то. «Трус! — кричало в ней. — Мы так высоко забрались! Я себя не для того вытаскивала из мытищинской жопы!»

Ей нужно было думать. Искать выход. Лазейку. Как тогда, в школе. Как с беременностью. Всегда есть выход. Она усмехнулась сама себе, без тепла. А что, если выход — это не спасение их, а спасение себя? Цена была бы огромна. Но она любила себя больше всего... И цена эта пахла бензином, сыростью московского асфальта и... предательством. Ее собственным. План созрел, холодный и безошибочный, как скальпель. Мишаня? Жертва. «ГЛОБНЕФ»? Разменная монета. Она выбрала себя, как выбирала всегда. Государство получит свою долю, а она — неприкосновенность и новый уровень игры. Вонючие нефтяные поля — к черту! Будущее — за настоящей властью. За кабинетами в зданиях с колоннами, за бумагами, которые решают судьбы миллионов одним росчерком пера. За тихими, невидимыми госконтрактами... И пусть ее крысиное сердце колотилось от адреналина и страха — это был страх победителя, переступающего через последнюю черту.

Но даже неприкосновенность требовала красивого фасада. И чистки старых связей. Мишаня. Его имя теперь вызывало лишь оскомину. «ГЛОБНЕФ» дышал на ладан, его акции были уже не бумажками к богатству, а билетами в тюрьму. Она чувствовала это кожей, этой самой своей предательской, выживальческой кожей — еще до первых обысков, до паники акционеров, до позорных заголовков в газетах. Запах гнили от некогда могучей империи витал в воздухе ее нового, пахнущего бюрократическим клеем кабинетика в скромном, но очень влиятельном ведомстве. Ей нужно было отсечь все лишнее. Навсегда.

Развод с Ходоговским был оформлен с ледяной эффективностью. Не в том позорном загоне ЗАГСа, где они когда-то расписывались, а в дорогом адвокатском офисе с видом на Кремль. Миша выглядел сломанным, постаревшим на двадцать лет. Его напускной лоск испарился, осталась лишь серая тень былых амбиций. Он пытался что-то говорить — о любви? О предательстве? Татьяна лишь поправляла перчатки из тончайшей кожи, ее взгляд скользил по дорогим часам. Брачный договор, который она когда-то сама инициировала и который казался Мише глупой формальностью, теперь стал ее щитом и мечом. Он оставлял ей львиную долю ее активов (вовремя выведенных, конечно) и главное — полную непричастность к его «авантюрам». Она подписала бумаги четким, безжалостным росчерком. Ни слезы, ни упрека. Только холодный расчет и чувство глубокого удовлетворения, когда его подпись, дрожащая и неуверенная, легла рядом с ее. Прощай, балласт.

…Виктор Храмов появился на горизонте как раз тогда, когда дым от горящих останков «ГЛОБНЕФА» начинал застилать небо. Не яркий, не харизматичный, как Миша в молодости. Серый кардинал. Чиновник из породы "вечных". С безупречными связями в самых темных коридорах власти и репутацией непотопляемого ледокола госполитики. Свадьба с ним была не романтическим порывом, а стратегической операцией, продуманной до мелочей. Ее чуйка, та самая, что чуяла крах «ГЛОБНЕФА», теперь унюхала в Храмове несокрушимую устойчивость системы. Он был ее новым бронежилетом, ее пропуском в самый закрытый клуб. Их свадьба была тихой, почти конспиративной — в загородной резиденции, среди узкого круга "своих". Никакого пафоса, только взаимовыгодный контракт, замаскированный под семейное счастье. Она стала Татьяной Храмовой, окончательно похоронив и провинциальную Теневу, и временную Ходоговскую. Новая фамилия — новый иммунитет. Виктор был удобен: не требовал душевных терзаний, закрывал глаза на ее «бизнес» с его родственниками (в разумных пределах, конечно), а главное — статус мужа был ее щитом. Пусть он скучен в постели и завел молодую любовницу? Мелочи. Она купила не любовь, а гарантию. И возможность капать ядом от «любимого мужа» в уши высокопоставленных чиновников.

Теперь она была не просто спасшейся — она была системой. Или, по крайней мере, ее очень дорогой и очень ядовитой запчастью…
Проснувшись и отряхнувшись от старых и неприятных воспоминаний, она накинула шубку из соболя и, нервно поводя плечами, вышла из здания и осмотрелась — на улице было темно и сыро. Она любила такую погоду — летом ей бывало очень плохо. У подъезда уже стоял «Аурус» представительского класса, и предупредительный шофер, он же сотрудник ФСО, стоял рядом с уже открытой дверью.

— Спасибо, — небрежно бросила Татьяна и, впорхнув в машину, устроилась поудобнее. Тут же выехал небольшой столик, на который она поставила свой рабочий нетбук, изготовленный на одном из российских заводов и который был полностью защищен от любой попытки взлома. Спутниковый интернет в нем всегда работал бесперебойно. Тенева улыбнулась: то, о чем она даже в свое время и мечтать не могла, — свершилось; а уж денег, заработанных ею на пландемиях, хватит ей и всем родственникам надолго. «Хотя, — лениво подумала Татьяна, стряхивая с ног надоевшие туфли на шпильках, — денег никогда не бывает много. Все-таки, зря, что ли у моего родственника такие хорошие госконтракты, которые я по доброте душевной ему выбила. Ну как же я и не помогу своей роднульке? Кстати, надо не забыть просмотреть брачный договор, а то что-то муженек мой разошелся не на шутку, — со злостью подумала она, — и супружеские обязанности не исполняет, и новую пассию завел!» От мыслей ее оторвал какой-то наглец, что давил на гудок рядом с ее машиной; ее нервы, и так натянутые, взвизгнули от ярости, и она резко повернулась к окну. Узнав машину, по лицу женщины скользнула ядовитая усмешка; лишь затем она небрежно ткнула кнопку, опуская стекло. Машина подъехала ближе, сохраняя опасно близкую дистанцию; стекло также опустилось. Последнее, что она успела подумать: «И это всё?»

Некролог
ХРАМОВА (ТЕНЕВА) Татьяна Игоревна
(197. – 202..)
С прискорбием сообщаем, что 26 октября 202. года скоропостижно скончалась Татьяна Игоревна Храмова, видный государственный деятель, действительный государственный советник.
Татьяна Игоревна посвятила жизнь беззаветному служению России. Выпускница престижного экономического факультета, она прошла путь от талантливого аналитика до одного из ключевых архитекторов социально-экономического благополучия страны в сложные периоды. Ее глубокая профессиональная интуиция, бескомпромиссная преданность делу и неиссякаемая энергия были направлены на укрепление государственности, развитие здравоохранения и поддержку отечественного производителя.
Особую страницу в ее биографии составила героическая работа в период глобальных вызовов. Она всегда чувствовала пульс времени, предвосхищала риски и действовала на опережение, спасая тысячи жизней.
Татьяна Игоревна была образцом верности семье и долгу. Ее брак с Виктором Анатольевичем Храмовым, выдающимся организатором промышленной политики, стал символом гармонии и взаимопонимания, скрепленного общими идеалами служения Отчизне. Всем, кому посчастливилось знать Татьяну Игоревну лично, запомнится ее неповторимое обаяние, острый ум, безупречный вкус и глубокая, хотя и сдержанная, душевная теплота.
Светлая память о Татьяне Игоревне Храмовой, истинном патриоте и Человеке с большой буквы, навсегда сохранится в сердцах коллег, друзей и всех, кому дорого процветание России.
Выражаем глубокие соболезнования супругу, Виктору Анатольевичу Храмову, родным и близким.
Прощание состоится... (дата, время, место – закрытый формат).»

***
...Словно сама Судьба поставила точку в биографии, где каждая строчка пахла кровью, предательством и деньгами. «Беззаветное служение»? Да она служила только себе. «Глубокая интуиция»? Чутье крысы, чуявшей, где теплее доить бюджет. «Бескомпромиссная преданность»? Предала всех: мать, брошенную в хрущевке с ее же внуком-алкашом; Мишу Ходоговского, сданного с потрохами, когда «ГЛОБНЕФ» затрещал; наконец, самого Храмова — своего «символа гармонии», чью спину она прикрывала лишь пока тот прикрывал ее темные схемы.
Ее «безупречный вкус» измерялся каратами бриллиантов, купленных на фантомных смертях.  А «пульс времени» она чувствовала лишь в такт счетам в офшорах.
Она верила, что купила бессмертие — неприкосновенностью, связями, новым именем. Но пуля пришла ровно тогда, когда счет ее грехов перевесил цену всей ее позолоченной жизни. Деньги — лишь инструмент. Вечна только Смерть. А душа крысы не стоит и гроша.
Requiem aeternam... или просто — amen, тварь.